Текст книги "Игры сердца"

Автор книги: Анна Берсенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

По дороге обратно она хотела расспросить Даниила про его работу, но шли слишком быстро – Нелька почти бежала, – и глупо было бы спрашивать о чем-то серьезном при такой быстрой ходьбе. Она решила, что расспросит его об этом уже в мастерской.

– Ну, пока, – сказал Даниил, когда они дошли до подъезда.

– Как – пока? – удивился Олег. – Ты уходишь, что ли?

– Ну да. Я же и уходил уже.

– А чего тогда с нами возвращался?

– Водку охранял.

– Скорее девушку, – хмыкнул Олег. – Ладно, все равно спасибо. – Вдруг он снова бросил на Нельку тот взгляд, который показался ей испытующим, и спросил: – Нелличка, а очень ли ты хочешь вернуться в большой творческий коллектив?

– А что? – спросила она.

– Интересная у тебя манера – вопросом на вопрос отвечать! Еврейская.

– Почему еврейская? – удивилась Нелька.

– Это ты у Дэна спроси, – засмеялся Олег. – Так как, очень хочешь?

Он смотрел ожидающе. И Нелька поняла, в чем смысл его ожидания.

– Могу не возвращаться, – ответила она.

– Отлично! – выдохнул Олег – ей показалось, с торжеством, хотя по какому бы поводу торжество? – Тогда подожди меня тут. Три минуты. Водку отдам и вернусь.

С этими словами он скрылся в подъезде.

– Я пиджак наверху забыл, – сказал Даниил. – Жалко.

– Почему жалко?

Нелька обернулась. Она думала, что он ушел, и обрадовалась, услышав его голос. Хоть она была не из пугливых, но все-таки ей стало не по себе оттого, что она осталась одна на ночной улице, по которой вовсю шастает шпана. Мало ли чего каким-нибудь придуркам захочется на этот раз! Может, не только водки.

– Потому что ты замерзла, – ответил Даниил.

– Разве? – удивилась она. И тут же поняла, что это правда. В самом деле замерзла, только не замечала этого из-за всяких уличных волнений. – А как ты узнал?

Наверное, ее вопрос прозвучал как-то глупо, потому что Даниил улыбнулся. Впрочем, улыбка у него была такая, что стоило сглупить, чтобы ее увидеть. Не на губах, а в глазах, вот какая.

– У тебя нос красный. И уши.

Без всяких возвышенных чувств он, оказывается, за ней наблюдал! И как он, интересно, разглядел ее уши?

– И ничего не красный! – фыркнула Нелька и закрыла нос рукой.

– Как медведь, – сказал Даниил.

Глаза у него теперь даже не улыбались, а просто хохотали.

– Почему как медведь? – удивилась Нелька.

– Белые медведи, когда охотятся, то нос лапой закрывают. Чтобы их на льду не видно было.

– А ты откуда знаешь? Ты белых медведей видел, да?

– Я не видел. – Ей показалось, что он немного смутился. – Мне один парень рассказывал. Мы с ним вместе в больнице лежали, ну и трепались от нечего делать.

– А где это было?

Нелька подумала, что если бы, например, она лежала в больнице, то вряд ли ее соседями по палате оказались бы люди, которые что-нибудь знают про повадки белых медведей.

– В Петропавловске-Камчатском.

– Где полночь? – засмеялась Нелька.

– Именно.

Он тоже улыбнулся. Он не отводил от нее глаз. От этого у Нельки по сердцу бежал веселый холодок. Хотя вообще-то не было ничего особенного в том, что мужчина не отводит от нее глаз. Она к этому привыкла и удивилась бы, если бы он повел себя иначе.

– А почему ты лежал в больнице? – спросила она.

– А ты, наверное, думаешь, что я с вулкана упал и меня лавой облило?

Он тоже отвечал вопросом на вопрос. Это ей почему-то нравилось. Получалось, что за ее обыкновенными вопросами открывается что-то не очень обыкновенное.

– Ага! – засмеялась Нелька.

– Зря думаешь. Просто селедки тухлой наелся, и ее даже мой луженый желудок не переварил.

– Как-то ты не похож на вулканолога, – хмыкнула Нелька.

Тут он расхохотался уже не глазами, а просто в голос.

– Ни тумана, ни запаха тайги? – заметил он, отсмеявшись.

– Ну вообще-то да… – смутилась она.

Он хотел что-то ответить, но не успел – дверь подъезда открылась, и вышел Олег.

«Жалко!» – мелькнуло у Нельки в голове.

Только на секунду мелькнуло, потому что очень уж хотелось узнать, что же Даниил все-таки собирался ей ответить. Но уже в следующую секунду она встретила взгляд Олега и поняла, что ничего ей больше не хочется… В глазах у него стояла такая страсть, что у Нельки даже зубы свело.

«Больше нам никто не помешает, – говорили эти глаза, говорила эта страсть. – Я от всех ушел, чтобы быть с тобой. Я хочу быть только с тобой, и больше мне никто не нужен!»

– Вот и все, – проговорил Олег. Нелька увидела, как губы у него становятся сухими, прямо вот сейчас становятся, когда он говорит это ей, когда смотрит на нее. – Пойдем, Нелличка?

– Да, – сказала она и шагнула к нему.

Он тоже шагнул ей навстречу, и они остановились в полушаге друг от друга. Ее макушка еле доставала до его широкой груди.

– Пойдем, – повторил Олег.

Они уже отошли от дома, когда Нелька вспомнила, что не попрощалась с Даниилом. Даже странно, что она это вспомнила, вообще-то ей ни до кого сейчас не было дела.

Она оглянулась. Улица была пуста и темна. Он исчез так же незаметно, как появился.

Олег взял Нельку под руку, и они пошли рядом, все убыстряя шаг.

Глава 12

Когда в Мурманске, как только они вошли в порт и к ним на корабль поднялось множество людей, Иван читал газеты, в которых на всех языках и в самых восторженных тонах рассказывалось про их полярную экспедицию, про погружение на дно Ледовитого океана у Северного полюса, – то можно было подумать, что готовилось это мероприятие на самом высоком государственном уровне. В действительности же оно было частной инициативой двух десятков людей. То есть, конечно, все они были сотрудниками Государственного института океанологии, и исследовательское судно «Академик Федоров», и глубоководные спускаемые аппараты «Мир» принадлежали институту. И ледокол «Россия», который прокладывал им путь во льдах, тоже был придан им государством.

Но всего этого могло и не произойти, если бы это не оказалось необходимо именно что двум десяткам частных лиц, которые все это погружение и затеяли.

Почему они это затеяли, исчерпывающе сформулировал их метеоролог Игорь Леонтьев.

– Да ладно, чего тут объяснять? – сказал он, когда в первый день после окончания экспедиции все слонялись по судну со странным чувством счастья и опустошенности. – Поколения через три никто и вопроса такого не задаст. Всем все будет понятно – что мы сделали и для чего. А может, и не через три, а даже через два поколения смысл для всех засверкает.

Этот смысл сверкал для Ивана уже и сейчас, как сверкал, наверное, и для всех, с кем он работал на полюсе. И объяснений, для чего они затеяли эту экспедицию, никому из них не требовалось.

Но теперь, по ее окончании, Иван вместе со всеми ее инициаторами расхлебывал неизбежные последствия всякой инициативы, которая, как известно, наказуема как раз тем, что по ее результатам требуется составить горы отчетов. От того, что эти горы высятся не на бумаге, а на мониторах, суть дела не меняется.

Составлением отчетов Иван и занимался вот уже третью неделю, с тоской поглядывая в окно лаборатории, и дурацкие мысли мелькали у него в голове при каждом таком взгляде – что хорошо бы сейчас превратиться в птицу да и полететь над Москвой, кувыркаясь в воздушном океане, и лететь бы долго, до океана настоящего, а там превратиться в рыбу и нырнуть в его синюю могучую глубину…

Думать таким детским образом взрослому человеку было глупо и даже стыдно. И потому этот взрослый человек поскорее отводил взгляд от окна к экрану, где громоздились таблицы его отчета о количестве погружений и о прочих делах, которые в жизни были жгуче интересны, волновали его и радовали, а в отчетном изложении казались невыносимым занудством.

– Вань! – услышал он и вздрогнул.

Его окликнули как раз в тот момент, когда он смотрел в таблицу, а видел темную полынью, в глубине которой медленно и смутно возникали очертания «Мира», и это значило, что пилот попал точно, аппарат поднимается благополучно, и можно вздохнуть с облегчением, потому что они в очередной раз победили эту темную глубину, жадную, опасную и манящую их всех невероятно…

– Вань, – повторил Андрей, входя в комнату. – Не слышишь, что ли? Совсем в диаграммах своих закопался. Тебя шеф зовет.

– Да. – Иван потер ладонью лоб и покрутил головой, прогоняя ненужные виденья. – Пора с этим всем завязывать. Сдать и забыть, а то уже ум за разум заходит. Прямо сейчас зовет?

– Сейчас, – кивнул Андрей.

– А что не так?

– Все так. – Андрей улыбнулся. – Только вид у него загадочный, вот что. Думаю, есть идея.

Вид у него и у самого был загадочный. Наверняка имелись и сведения о том, что за прекрасная идея возникла у заведующего лабораторией. Но Андрюха Мартинов был человек-скала: чего хочет, того добьется. Сейчас он явно хотел потомить своего друга загадочной перспективой хотя бы те пять минут, в которые Иван, как Штирлиц, будет идти по коридору.

Что ж, значит, и правда предстояло что-то интересное. С Андреем они учились в одной группе на геофаке, проходили практику в Геленджике, работали с Кэмероном на «Титанике», погружали аппараты «Мир» во все океаны Земли – в общем, тот не хуже Ивана умел отличать важную информацию от неважной, потому что понятия об этом у них были одинаковые.

В последней экспедиции, на Северный полюс, Андрей не участвовал: некстати сломал руку чуть не по дороге в аэропорт. И раз он теперь бьет копытом и искры сверкают у него в глазах, значит, речь у шефа пойдет о новой экспедиции, в которую Мартинов рвется со всей своей застоявшейся энергией.

– Ну, пошли, – сказал Иван, откатываясь от стола. За те пять секунд, в которые он проанализировал Андрюхино состояние, ему стало весело. – Он же нас обоих зовет, правильно?

– Да я вообще-то в курсе уже, в чем там фишка, – раскололся Андрей.

Иван расхохотался.

– Все лучшее, что с нами происходит, сначала происходит у нас в голове!

Высказав эту мысль, Андрей разлил по рюмкам остаток водки.

– Да ты идеалист, Мартинов, – хмыкнул Иван. – Зря тебя диалектическому материализму учили на кафедре марксизма-ленинизма.

– Ты еще помнишь, чему нас там учили? – удивился Андрей. – У меня вся эта фигня давно из головы выветрилась.

– У меня тоже.

В разговорах ни о чем за рюмкой водки все-таки была некоторая прелесть. Конечно, в таких разговорах давно уже не было той страсти, которая будоражила в молодости, когда казалось, что можно мгновенно решить все вечные вопросы, подружиться на всю жизнь, найти настоящую любовь и совершить еще кучу подобных дел космического масштаба.

Теперь ничего такого Ивану уже не казалось. Зато можно было под такие вот разговоры неторопливо думать о своем, плыть в облаке этих легких мыслей. Конечно, только в том случае, если и собеседник был человеком своим, и не приходилось ожидать от него обиды за собственное рассеянное состояние.

Андрюха был, безусловно, своим, и выпивать с ним за радостное известие было приятно.

– Но согласись, Вань, если б мы с тобой не рвались отсюда куда-нибудь подальше, то так на одном месте всю жизнь и просидели бы.

– Ну, это вряд ли, – пожал плечами Иван. – Кто б нам в институте стал зарплату платить, если б мы на одном месте сидели?

– Я в том смысле, что хотел же ты в экспедицию, правильно? Хотел, хотел, я же видел! У тебя уже и глаза такие, знаешь, были… Собачьи.

На сравнение своих глаз с собачьими Иван не обиделся. Он прекрасно понимал, что имеет в виду его друг: тоска стояла у него в глазах, тоска оттого, что он не живет, а только описывает ту часть жизни, которая уже прошла, да и описывает-то не по-человечески, а скучно, голо, уныло.

– В общем, Байкал на нас с неба свалился, – заключил Андрей.

Иван сразу представил себе эту картину – как с неба, вот с этого, серого, московского, октябрьского, сваливается на него огромное озеро, а вместе с ним и прибрежные скалы, и тайга, и омулевые бочки… Он встряхнул головой. Дурно на него действует долгое пребывание в городе! Черт знает что в голову лезет.

Но, по сути, он был с Андреем согласен. Известие, которое сообщил ему два часа назад заведующий лабораторией Бутузов – о том, что они начинают готовить летнюю экспедицию на Байкал, – в самом деле являлось прекрасным даром небес.

Конечно, подготовка эта только начиналась, то есть состояла пока в составлении множества бумаг – еще не отчетов, а только заявок, проектов и планов. Но во всем этом виделась перспектива, и ввиду такой перспективы Иван умел горы сворачивать без особого напряжения.

– Я считаю, надо Лавацкого в группу включить, – сказал Андрей.

Элегическое настроение незаметно сменилось у него на деловое. Как будто и не была только что благополучно распита на двоих бутылка. Ну, и то сказать – что здоровому мужику полбутылки водки?

– Угу, – кивнул Иван.

Он как раз совсем не был расположен сейчас к толковым размышлениям. Будет у него еще время на то, чтобы подумать, кого включать в группу, которой он назначен руководить. Пока можно и растечься мыслию по древу без всякой конкретики.

– Димка инженер толковый, сам же знаешь, – сказал Андрей. – А Антонову я бы не брал. Мутная она тетка, в который раз уже убеждаюсь. Лучше Драбатущенко вместо нее.

– Кто такой Драбатущенко? – лениво поинтересовался Иван.

– А, ты же не знаешь! Не такой, а такая. Она три месяца назад пришла, когда вы на полюсе были. А сейчас она в Крыму, в командировке. Вернется – познакомишься. Биолог, на ББС работала. Не то замуж вышла в Москву, не то еще как-то.

Про ББС – Беломорскую биологическую станцию МГУ – Иван всегда вспоминал с такой же радостью, с какой наверняка вспоминал про нее и Андрей Мартинов, и все, кому доводилось проходить университетскую практику или еще каким-нибудь образом работать в этом замечательном месте.

Сейчас, правда, Андрей думал явно не про биостанцию.

– Зовут Марина, – сказал он. – Шикарная, скажу тебе, баба. Грудь, ноги – супер.

– А кроме груди и ног? – усмехнулся Иван.

– Нет, вообще классная. Своя в доску, – заверил его Андрей. – Это ж сразу видно. Короче, надо ее в группу взять.

– Надо – возьмем, – не стал спорить Иван.

Больше пить не стали: настроение легко скользящей по поверхности сознания беседы, то настроение, которое всегда наступает после радостного известия и предшествует радостной же работе, постепенно сходило на нет. И лучше было вовремя эту беседу закончить, чем длить ее по инерции, без удовольствия.

Андрей жил рядом с институтом; они простились у метро.

– Чего на машине не ездишь? – поинтересовался он уже у стеклянной двери. – Из-за пробок?

– Конечно, – кивнул Иван. – Всю же дорогу только знай медитируй: не раздражайся, не спеши, успеешь. Какой смысл? На метро и едешь быстрее, и нервы целы.

– Да уж, ты на месте сидеть не любишь, – улыбнулся Мартинов. – У тебя всегда шило в заднице. Во всяком случае, сколько я тебя знаю.

Андрей знал его с восемнадцати лет, то есть с первого курса университета. А шило в заднице… Иван не считал себя по-пустому непоседливым, он мог подолгу делать любую работу, но только в том случае, если видел в ней хоть мало-мальский смысл. Стоянье в пробке ни малейшим смыслом отмечено не было, поэтому он не понимал, чего ради должен тратить время на это занятие, и считал это признаком не какой-то особой своей нетерпеливости, а обычной рациональности.

«А может, это мне так кажется, – подумал он, уже спускаясь в метро. – А на самом деле, может, с детства всем это шило заметно было. Надо будет у Тани спросить».

К Тане он сейчас и ехал. И свинство, между прочим, что он ехал к ней только теперь, чуть не через месяц после возвращения из экспедиции.

Когда Иван был маленьким, Таня значила в его жизни так много, что и с возрастом, и с накоплением множества разнообразных жизненных впечатлений его отношение к ней не изменилось по сути. Таня, – все, что с ней было связано, – это было лучшее, что он в себе знал.

Да и просто любил он свою тетушку, и объяснения для этой любви ему были не нужны.

Глава 13

Входя в арку двора в Ермолаевском переулке, Иван даже пожалел, что не приехал на машине. Арка была перекрыта воротами, пространство за ними было пусто, асфальт чисто подметен, машины стояли не на газоне, а ровненько по периметру двора – заезжай не хочу.

Вообще-то он любил ездить за рулем, и первая машина у него появилась пятнадцать лет назад, когда даже намеков на пробки в Москве не было. На тот его «Вольво» оборачивались люди на улицах, хотя автомобиль был сильно подержанный и в Швеции, где Иван его купил, стоил очень дешево. Но кто ее видел, эту Швецию, и тем более кто мог купить в ней машину! Такая возможность была тогда в институте преимуществом тех, кто участвовал в научных экспедициях и ходил в плавания; таких было немного. Правда, это было единственным их материальным преимуществом – суммы в зарплатной ведомости Института океанологии вызывали тогда у неподготовленных людей оторопь, ходить за такими зарплатами имело смысл раз в полгода, если не реже, и молодые специалисты шарахались от института, как от черной дыры. Но автомобили или хотя бы автомобильные колеса сотрудники время от времени привозили, причем на научных судах, то есть бесплатно и вполне легально, и растаможка для тех, кто возвращался из длительной командировки, тоже была бесплатная. Во время, свободное от плавания, в институте разрешалось появляться раз в неделю, потому что работы там не было, а в остальные дни можно было подрабатывать на стороне, и для Ивана, который много чего умел делать руками, не составляло труда найти такой приработок, потому что руками мало кто хотел тогда что бы то ни было делать – все хотели заниматься бизнесом, даже те, кто плохо представлял себе, что это за занятие такое.

В общем, жить было можно, а учитывая, что семья его состояла только из мамы и Тани, – Иван считал, что жил он тогда в совершенном достатке. То есть, вернее, он считал бы так, если бы размышления о достатке имели для него существенное значение.

Таня ждала его – запах сдобного теста плыл по лестнице на два этажа вниз. Приостановившись у двери, Иван поводил носом, почувствовал себя собакой, и ему стало весело. И когда Таня открыла дверь, он улыбался так, как когда-то в детстве, когда она водила его с Олей в цирк.

– Ваня! – сказала она, стоя на пороге. – Что-то ты задумал. Вот прямо сейчас. И что, скажи, пожалуйста?

Таня видела его насквозь. Он в самом деле задумал, и в самом деле прямо сейчас. Даже не задумал – вряд ли мгновенный промельк у него в голове можно было назвать мыслью, но все-таки.

– Я не задумал, – сказал он, целуя ее. – Я просто подумал, что когда мы на Байкале будем, то надо будет на Ольхон подняться. Это гора такая, – пояснил он. – Прямо в озере стоит. Не Эверест, ничего опасного. А красиво на ней очень, наверное.

– Наверное, – улыбнулась Таня. – Это когда у тебя все намечается?

– Летом. Летом мы будем погружаться на Байкале.

– Вы на Байкал едете? – удивилась она. – Но ведь Байкал не океан?

– Ну да, – с серьезным видом кивнул Иван. – Но все-таки там довольно глубоко, так что аппараты наши пригодятся.

Таня засмеялась.

– Ты всегда меня ловишь на глупостях, – сказала она.

– Разве? – Теперь уже он удивился. – По-моему, ты их не говоришь никогда.

Он шел за нею и оглядывал все вокруг с такой радостью узнавания, будто оказался не в обычной квартире, а в какой-то обширной местности, которую не вдруг и узнаешь.

Все здесь было родное, и все каким-то удивительным образом открывало ему что-нибудь новое каждый раз, когда он здесь бывал. Он замечал это с отчетливой, просто назывной какой-то наивностью, от которой самому было неловко.

«Вот книги, – думал он, входя вслед за Таней в гостиную. – Я их читал. Сначала те, которые были на нижних полках, а потом я специально придвинул стол, поставил на него стул, залез под самый потолок и там нашел Мопассана, и мы с Олькой читали „Жизнь“ ночью, потому что были уверены, что Таня была бы недовольна, что мы читаем про всякое такое, а потом Оля ей все-таки призналась, что мы читали Мопассана, и Таня сказала, что это очень хорошо, он прекрасный писатель, а под потолок она его поставила просто потому, что читает Мопассана теперь нечасто – ей стал ближе Толстой».

Да, вот так вот он и думал, глядя на книжные полки, закрывающие в гостиной самую большую стену от пола до потолка, вот так вот внятно и весело. И стихи он узнавал, разрозненные томики, которые занимали несколько полок, и некоторые из этих стихов сразу начинали звучать у него в голове, причем Олиным голосом: она любила читать стихи вслух, только стеснялась делать это при ком-то, кроме него. А его Оля не стеснялась – в детстве они понимали друг друга с полуслова и даже вообще без слов.

– Ты что-то сказал? – спросила Таня.

– Да нет. – Он все-таки смутился немного, но тут же поправился: Таню-то ведь тоже стесняться было нечего. – Вспомнил, как мы с Олей Мопассана читали.

– А!.. – Таня улыбнулась. – У тебя тогда была бурная фантазия. Я даже думала, ты сам станешь писателем. Очень, помню, испугалась, когда это пришло мне в голову.

– Почему испугалась? – не понял Иван.

Таня не испугалась, когда он начал работать на глубоководных аппаратах и поехал в экспедицию на «Титаник». Тогда даже мама испугалась за него, хотя была не из пугливых, а Таня – нисколько. И вдруг, пожалуйста – оказывается, она боялась, что он сделается писателем!

– Ну как же почему? – пожала плечами Таня. – Ведь это риск страшный. Всю жизнь можно проиграть.

– Как проиграть?

Иван все-таки не понимал, что она имеет в виду.

– Очень просто. Пишут ведь все одинаково.

– То есть?

– То есть чувство, с которым человек пишет, у всех примерно одинаковое – подъем, восторг, сознание своей силы. Но талант при этом есть не у всех, кто испытывает восторг по поводу своего писания. А знать наверняка и тем более заранее, есть у тебя талант или нет, невозможно. Ну и представь, каково придется человеку, если он годам к сорока поймет, что весь его писательский пыл был всего лишь самообманом?

– Вряд ли он когда-нибудь это поймет, – улыбнулся Иван. – Графоман – графоман и есть, хоть в шестнадцать лет, хоть в сорок. Так что можно за него не переживать, он всегда от себя в восторге.

Таня засмеялась. Смех у нее был такой же, как и тридцать пять лет назад, когда Иван впервые его услышал. Он был уверен, что помнит Таню именно с той самой минуты, когда она забрала сестру из роддома, привезла домой и развернула красного, неказистого, во все горло орущего младенца – его то есть. Это было вот в этой комнате, вот на этом диване.

«Через год восемьдесят ей, – подумал он. – В жизни не скажешь! Совсем она на старуху не похожа».

Танина неувядаемость поражала. Даже не внешняя неувядаемость, хотя и двигалась она легко, и выглядела моложе своих лет, а внутренняя, та, что подсвечивала ее изнутри разнообразными огоньками. Из-за этих огоньков Иван когда-то называл ее кораблем Святого Эльма, а Оля даже обижалась – говорила, что мама совсем не похожа на корабль, тем более на призрачный. Он тогда учился в шестом классе и как раз был увлечен морскими приключениями.

– Очень ты голодный? – спросила Таня.

– А что?

– Отвечать вопросом на вопрос – ужасная привычка, – улыбнулась Таня. – Но у тебя она выглядит обаятельно. Я спрашиваю: подождешь пять минут, пока пирожки дойдут, или суп начнешь без них есть?

– Как скажешь, – улыбнулся Иван.

Если у Тани вызывала улыбку его привычка отвечать вопросом на вопрос – ему, правда, казалось, что не так уж часто он это делает, – то его смешила ее склонность к упорядочению жизни во всех возможных проявлениях. Как будто не все равно, съесть пирожок сейчас или через пять минут!

– Тогда жди, – сказала Таня. – И продумывай, что мне будешь рассказывать про Север, – добавила она, уже выходя из комнаты.

Продумывать свой рассказ об экспедиции Иван не стал: Север и так стоял у него внутри, еще не требуя воспоминаний. Вместо этого он подошел к книжным полкам и стал рассматривать разнообразные безделушки, которые на них лежали. Полки были открытые, без стекол, и безделушек перед книгами было разложено и расставлено много. Большинство из них он сам сюда и привез.

Перламутровые раковины галеотисов Иван выловил на Канарах, а раковины со смешным названием «Шлем» и «Морское ухо» выменял в Сенегале на две облезлые кроличьи ушанки, которые загодя приобрел на блошином рынке у Тишинки. Его предупредили перед рейсом, что в Дакаре эти ушанки пользуются спросом, потому что местные жители считают, что зима у них страшно холодная – пятнадцать градусов выше нуля по Цельсию. Кроме ракушек, он выменял на ушанки еще сумку из змеиной кожи, которую подарил Оле. Весь иняз, где она преподавала, ахал тогда и ходил смотреть на такую экзотику.

Теперь, наверное, сумки из змеиной кожи экзотикой в Москве не являлись. Но ракушки с их марсианскими формами и волшебным перламутром оставались прекрасными вне времени.

Он смотрел на эти ракушки со странным чувством. Что-то новое рождалось в нем при взгляде на них, что-то совсем неведомое. И что-то болезненное было в том чувстве, которое в нем рождалось. Но что, но почему – Иван не понимал.

– Ваня! – услышал он. – Иди, все готово.

Обедали в кухне – он так любил. Обеды в гостиной казались ему каким-то недомашним излишеством; даже Таня со своим французским воспитанием не сумела его к ним приучить.

– Как же вы через льды плыли? – спросила она, когда Иван отодвинул пустую тарелку из-под супа и дожевал очередной пирожок с мясом.

– Ну, мы же за ледоколом шли, – ответил он. – В колотом льду. Интересно это – как на машине по кочкам. Не качает, как обычно на волнах, а потряхивает. И судно не по прямой идет, а галсами, по разводьям.

– Как это странно, Ваня… – задумчиво сказала Таня.

– Что странного? – не понял он. – Галсами – это чтобы через лед поменьше пробиваться, энергию зря не тратить.

– Нет, я не об этом. А вот что ты так просто обо всем этом говоришь – галсами по разводьям… Это ведь совсем особенная жизнь, необыкновенная. Таких, как ты, которые на дно океанов погружаются, на земле, наверное, меньше, чем космонавтов. Ты к этому совсем привык, да?

– Ты как Оля говоришь, – улыбнулся он.

– Почему? – удивилась Таня.

– Ну, это же она у нас такая… Серьезная, наивная – не знаю, как назвать.

– Прямодушная, – подсказала Таня.

– Возможно. Но странно, что ты вот так вот про мою работу говоришь. Ты-то всегда ее воспринимала как само собой разумеющееся.

– Тебя это обижает?

– Почему это должно меня обижать?

– Ты очень одинокий, Ваня, – сказала она.

– Это ты в том смысле, что жениться пора? – поморщился он.

– Жениться тебе действительно было бы неплохо, но поскольку невесты у меня для тебя в рукаве не припрятано, то и говорить мне об этом не для чего. А одинокий ты безотносительно женитьбы. Как-то… по сути своей. И всегда такой был, в детстве даже.

– Разве? – удивился Иван. – А мне ничего такого не казалось. У меня же в детстве полдвора друзей было. И в лагерь когда с Олькой ездили, я со всеми сразу задруживался.

– Дело не в этом. Я не умею сказать… Ну и не надо! – Таня тряхнула головой. – Жалко, что Оли нет. Звонила она тебе?

– Сто раз. И я ей звонил.

Оля с Андреем и дочкой Нинкой жила вместе с Таней в квартире в Ермолаевском. Но уже месяц она была в Калифорнии; они разминулись с Иваном буквально на три дня. Андрей был доктором психологии, преподавал на психфаке МГУ, и в Калифорнию пригласили вообще-то его по какому-то страшно престижному гранту. Ну а Оле, несмотря на учебное время, удалось взять у себя в инязе отпуск и забрать на месяц из школы Нинку, так что в Америку они поехали всей семьей.

– А у мамы ты, кстати, был? – поинтересовалась Таня.

– Конечно.

– Как она? Я ее недели две уже не видела.

– Ну так я недели две назад и был. У нее все как обычно.

Стоило ему вспомнить о том визите к маме, как сразу вспомнились и все подробности этого визита, и при этом воспоминании в сердце у него словно шевельнулся какой-то острый предмет – осязаемо шевельнулся и болезненно. Он поморщился.

Таня, конечно, не поняла, к чему относится эта его гримаса.

– Что-то случилось? – спросила она. – Вы поссорились?

– С кем? – вздрогнул Иван.

– С Нелькой.

– Да ну, Тань, ты что! Мама есть мама. Не меняется. Как и ты, кстати. И Олька. Вы все, конечно, друг от друга сильно отличаетесь, но при этом все как скалы. И это правильно. Интересно, французская тетушка такая же?

Французская тетушка, то есть единокровная сестра Тани и Нелли Луговских, обнаружилась совсем недавно. В перипетии биографии доктора Луговского, своего деда, Иван пока не вник, знал только, что тот попал во время войны в плен и оказался во Франции, где и прожил остаток дней, и родил дочь, которой теперь было лет пятьдесят. Эта самая дочь Мария приезжала знакомиться с московской родней, когда Иван был в экспедиции, так что собственных впечатлений он о ней не имел.

– Этого я пока не поняла, – сказала Таня. – Но по логике вещей должна быть такая же. То, что ты называешь скалой, по-моему, просто верность собственной природе. У папы это было в крови, а кровь, как известно, великая вещь. Вот так вот она у нас всех, значит, и проявилась.

– Да, наверное, – рассеянно ответил Иван.

– Ты только летом на свой Байкал поедешь?

Таня чуть заметно улыбнулась. Она угадывала, о чем он думает, получше, чем какой-нибудь детектор лжи. В данном случае – чем детектор его воображения.

– Пораньше. Весной, – ответил Иван. – Надо же там все подготовить. Кран подъемный арендовать, на барже его установить.

– А кран зачем? – с интересом спросила Таня.

– Чтобы «Миры» из воды поднимать. На судне-то у нас крановая установка специальная, но судно же наше в Байкал не пойдет, так что придется баржу арендовать и обычный строительный кран на нее устанавливать. А это не так просто – весу в нем должно быть пятьдесят тонн, чтобы грузоподъемность стотонная была, меньше нам не подходит. И вылет стрелы нужен на сорок метров, и управление такое, чтобы… Ну, это уже технические характеристики. – Иван спохватился, что чересчур подробно излагает все те соображения, которые, конечно, постоянно крутились у него в голове, но мало ли что у него в голове крутится, не все же интересно окружающим. – В общем, есть там что готовить.

Но Таня все-таки заставила его все эти подробности изложить. И про кран, и даже про дополнительные блоки плавучести, которые придется навешивать на «Миры», потому что плотность пресной воды меньше, чем соленой, и аппараты в ней тяжелеют… Он сам не заметил, как перестал думать, интересно ей это или нет, и про плотность байкальской воды рассказывал Тане даже за чаем, и только к концу чаепития заметил, что к чаю был роскошный пирог с маком…

– Ну, Таня! – Иван удивленно покрутил головой. – Как это ты меня на такую болтовню раскрутила?

– Во-первых, это не болтовня, а во-вторых, мне не пришлось прилагать никаких специальных усилий, – улыбнулась она. – Тебе было интересно рассказывать, мне – слушать. Так что все вышло само собой.