Текст книги "Жертва"

Автор книги: Анна Антоновская

Глаза Автандила и Вердибега встретились.

Вердибег вздыбил коня, вскинул саблю и закричал:

– За отца!

– За отца! – выкрикнул Автандил и, привстав на стременах, нанес мечом резкий удар.

Вердибег, выронив саблю, откинулся на круп коня. Автандил спокойно вытер меч о чепрак ханского коня.

Рев взметнулся и словно повис в воздухе. Качнулась желтая масса. Упало иранское знамя. Первые опрокинутые сарбазы бежали через промежутки собственных колонн, внося хаос и увлекая за собой потерявшее управление войско. Сарбазы падали с коней, другие спешивались и отчаянно дрались.

За далекими виноградниками слышалось хевсурское «Лашари! Лашари!»

Оглашая равнину победными криками, грузины преследовали панически бегущего врага.

На востоке заалела заря. Чашечки полевых цветов раскрылись и тянулись к небу, словно пробуждаясь от тяжелого сна. Утренняя свежесть легла на окровавленную равнину.

Грудами лежали рассеченные воины, кони, перевернутые повозки.

Отрубленная рука еще сжимала клинок. Тупое жерло пушки зарылось в землю. Хевсурский щит придавил кизилбашскую шапку.

Ястребы кружились над изрытой равниной.

В Марткобском монастыре гулко ударил колокол.

Монахи с заступами спускались на равнину, издали казалось, черные крылья склоняются над павшими.

Саакадзе галопом въехал на бугор и оглядел равнину: несметными толпами бежали сарбазы.

Грузинская конница, размахивая клинками, гнала врага, не давая расползтись по лесам.

Тяжелый гул топота коней потрясал равнину. Знамя Иверии сверкало в лучах. На кольчугах и клинках брызгами разлеталось солнце.

Георгий Саакадзе, высоко подняв меч, рванулся вперед на своем Джамбазе.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Пеикар-хан нетерпеливо бросался навстречу гонцам. Но вести были все мрачнее. Тушины перерезали дороги Кахети. Путь к границе Ирана закрыт Зурабом Эристави. Стотысячное войско разбито в Картли и ринулось в Кахети, сметая пограничные заслоны. Карчи-хан и Вердибег убиты. Ага-хан неизвестно где. Об этом торопливо рассказывали прорвавшиеся вперед сарбазы. Они прибывали толпами, ободранные, голодные. Они сидели и лежали у стен ханского дома, молчаливые и покорные. Рядом валялись брошенные пики, ханжалы. Опрокинутый алебастровый лев с облупленной позолотой валялся под лестницей. В бассейне мокло деревянное колесо. Чей-то верблюд, поджав ноги, лежал на клумбе и равнодушно жевал розы. По Телави скакали курды. Они спешили к Гомборским вершинам.

Пеикар-хан метался. Но вот наконец подходит запоздалая помощь: ширванский и ганджинский ханы с войском. Статные, бритоголовые, с сильными затылками, они вселили уверенность в Пеикар-хана. Он даже решил воспользоваться гибелью Карчи-хана и Вердибега и прослыть победителем Непобедимого.

Ханы поспешили укрепить берега Турдо и Алазани. Переселенцы из Ирана, собранные со всей Кахети, вооружались и размещались на подступах к городам и деревням.

Кахетинцы с ненавистью следили за ханами и переселенцами, отнявшими у них лучшие виноградники и скот.

Ночью шуршали камыши, пропуская плоскодонные лодки. Грузины подвозили оружие и зерно.

Прятались в горных лесах и пещерах, ожидая Саакадзе.

Шептались:

– Георгий Саакадзе зовет, победу обещает, всегда слово держал! Идите, люди, под знамя Иверии!

Быстрые переходы, стычки на высотах, сторожевые башни в огне – это продвигается на север Кахети к Икалто Мухран-батони, уничтожая иранцев и расставляя свои посты.

На юг по Иори Георгий Саакадзе шел на соединение с Зурабом Эристави. Бои не прекращались. Дороги были усеяны трупами людей, коней и верблюдов, разлагавшимися под ярким солнцем. Тревожное ржание, лязг копыт и свист нагаек нарушали спокойствие прозрачной синевы, согретой золотыми лучами. Над головами воинов черными тучами кружились огромные жирные мухи. Жужжание звенело в ушах надоедливым напоминанием о смерти. Дружинники завязывали башлыками рот и, не переводя дыхания, проскакивали зловещее место. Долина Иори была очищена от сарбазов. Саакадзе, боясь заразы, переправил войско на левый берег.

Ночью, вблизи Гомборских вершин, Георгий Саакадзе встретился с Зурабом Эристави.

Вспыхнули костры. Чистилось оружие, песком стиралась вражеская кровь. Громко пелись веселые песни.

Зураб рассказывал Саакадзе о битвах арагвинцев о курдами.

«Барсы» окружили мествире. В честь Марткобской победы он нашил на свою короткую бурку три серебряных галуна. Он следовал всюду за войском Саакадзе и в походах и на привалах вдохновлял дружинников, сравнивая боевые подвиги Георгия Саакадзе с подвигами древних грузинских витязей.

И сейчас мествире раздул гуда, и дружинники подхватили:

 
Над горой орел летает,
Друг, спустись-ка к нам!
Как грузин вино глотает,
Расскажи врагам
 
 
Хорошо поет мествире:
Есть не хочет шах,
Вырос на бараньем жире,
В бой полез, ишак.
 
 
От добычи был в восторге
Кизилбашский стан,
Барсом налетел Георгий,
Дрогнул Карчи-хан.
 
 
Карчи-кан чихал от пыли.
Смерти не хотел.
Шадиман Бараташвили
С горя пожелтел.
 
 
Не жалел персидских копий
Скользкий Вердибег,
Только зайцем от Марткоби
Хан пустился в бег.
 
 
От врага остались кости,
Славу бой несет.
Меч Георгия из Носте
Грузию спасет.
 

Папуна вновь наполнил кожаную чашу, навощенную внутри. Вино блестело красноватой пеной. Мествире выпил, крякнул и стал настраивать гуда.

«Барсы» развеселились. Гиви раскраснелся от спора, клялся, он только мечтает уничтожить персов, потом вернется в родное Носте и займется стрижкой овец. Прибыльное и спокойное дело.

Папуна поддерживал Гиви – и он, Папуна, о стрижке всю жизнь думал:

– Ненавижу врагов, но по живому человеку не могу ударить шашкой. Поэтому никогда не воюю. А раз шашка не затупела, можно ею брить овец.

Квливидзе, подтрунивая над шашкой Папуна, советовал лучше давить виноград, тоже спокойное дело, а главное, веселое.

Веселый спор разгорался. Димитрий предложил выпить уже раздавленный виноград. Он хотел переубедить Папуна: разве живой враг не лучшее угощение для шашки азнаура?

Вдруг глаза Димитрия расширились, чаша выпала из рук, он вскочил.

Мерно покачиваясь на верблюде, приближался дед Димитрия. Деда сопровождали три вооруженных ностевца.

На встревоженный вопрос Димитрия, как деду удалось добраться живым, если сарбазы змеями расползлись по всем тропам, дед вздохнул: кому нужна старая борода, даже шакалы отбегают. Он, дед, совсем был бы спокоен, если бы ехал один. Но Русудан приказала взять с собой парней, и вот из-за них он всю дорогу не сомкнул глаз. Дед важно вынул послание Русудан и передал Георгию. Но содержание, очевидно, деду было хорошо известно.

Пока Георгий, отойдя, читал, дед рассказывал:

– В Носте старая Кето гадала на воде, собранной из семи источников. Косточки, изображающие сарбазов, пошли на дно, и на поверхность всплыла черная слива. Старая Кето обрадовала Носте: Георгий одержит полную победу. Русудан вынула лучшие одежды и спешно готовится в дорогу. Хорешани тоже едет. За ними родные «барсов» вывернули сундуки. Большой караван движется на Алазани. Пока доедете, убеждала Кето, война кончится.

– Старая Кето молодец! – смеялся Даутбек. – Хотя и ребенку сейчас видно, кто победит.

Ростом встревожился. Но, узнав, что и Миранда едет, повеселел.

– И детей везут, – продолжал ликовать дед, – твоя Дареджан с Бежаном тоже собирается, – покосился он на волнующегося Эрасти. – Все едут на верблюдах и арбах, только наша Русудан и Хорешани белых жеребцов седлают. Носте радуется хорошим приметам: накануне Марткобской битвы Фиалка, кобыла прадеда Матарса, ожеребилась. Золотистый жеребенок сразу стал сосать молоко. Потом на ветке панты, у изгиба Ностури, сели две птицы. Кузнец видел. А у бабо Саломэ белая курица двойное яйцо снесла, – говорил дед, развязывая хурджини.

Вокруг столпились «барсы» и азнауры. Дед, скрывая удовольствие, бурчал: он не привык в тесноте раздавать подарки. Георгию дед протянул от Русудан войлочную шапочку под мессир, предохраняющую голову от трения стали. Димитрию – щит, обитый желтой кожей. Автандилу надел на шею талисман: засушенную лапку удода в серебряной оправе. Все «барсы» получили от близких маленькие подарки.

– Большие сами привезут, – успокаивал дед.

Сладости, приготовленные Русудан и ностевскими девушками, Георгий приказал раздать дружинникам.

Деда усадили и предались веселой трапезе, точно не было позади кровавой сечи и впереди не ожидалась еще большая.

Вдруг Зураб вспомнил о подозрительных пленниках. Он бросил кожаную чашу на персидский барабан и выругался: несмотря на палки и раскаленное железо, черти упорствуют, – они, мол, только бедные пастухи.

Георгий велел привести «чертей». Пристально оглядев их, Георгий опустился на камень и, опершись на золотую саблю, спросил, уверены ли они, что когда-нибудь пасли скот. Упав на колени, они клялись: Христос свидетель – их уста изрекают истину, пусть милостивый эмир-низам отпустит бедных пастухов в Картли к стадам.

– А что пасете вы? – спросил Георгий.

– Коров, – проговорил первый.

– А какой породы у тебя коровы?

– Разные, батоно. Есть с молоком, есть пустые, бык тоже есть…

– А какая особенность у картлийской породы? Молчишь? Тогда я тебе скажу: крепкие ноги, – Георгий прищурился, – а голова какая у твоих коров?

«Пастух», побледнев, молчал. Георгий добродушно проговорил:

– Корова в Картли низкорослая, имеет небольшую голову, шею средней длины, малые копыта. Цвет шерсти чаще беловатый или красноватый. На гору взбирается легко.

Зураб засмеялся, дружинники подхватили, и хохот повис над долиной.

– А ты что пасешь? – спросил Георгий другого.

– Овец, батоно.

– Овец? Очень хорошо! А какие в твоем стаде овцы?

– Разные, батоно. Есть беловатые, есть красноватые. Есть с большой головой, есть с маленькой. Шеи средней длины. На гору взбираются…

– Я тебя не про коров спрашиваю, а про овец, – под хохот проговорил Георгий.

– Есть с курдюками, батоно, есть жирные… Есть молодые, есть старые.

– А какая шерсть бывает у жирных?

– Батоно, разная… Есть красноватая, есть беловатая…

– Ты, наверно, на князя смотрел, когда овец пас. Большие овцы с курдюками имеют шерсть мягкую. Овцы малой породы шерсть имеют гладкую, но не совсем тонкую. Согласен?

Димитрий вдруг побагровел.

– Дай мне их, Георгий, на полтора часа, я из их лиц красноватые курдюки сделаю.

– Успеешь, Димитрий… Кто вас сюда подослал? – грозно крикнул Георгий, стукнув саблей.

– Подожди, Димитрий, пусть Георгий сам им головы поправит, – успокаивал внука дед.

«Пастухи» с ужасом смотрели на Саакадзе и снова повалились в ноги. Они подневольные мсахури, всегда с князем в замке жили. Скот только сверху видели и на подносах. Что князь Андукапар прикажет, то должны делать.

– А вы что здесь делали? – повысил голос Георгий. – Можете не говорить, я знаю: передавали сведения Пеикар-хану о войске своего народа. Вы под нагайкой Андукапара сами превратились в скот.

Мсахури валялись в ногах, умоляя о пощаде.

– Идите, таких я не боюсь. Скажите князю Андукапару, что Саакадзе скоро с ним увидится.

Мсахури, потрясенные, стояли не двигаясь. Внезапно первый разрыдался:

– Прими, великодушный батоно, в азнаурское войско, в бою докажем благодарность.

– Прими, батоно, к князю больше не вернемся.

– Не вернетесь? Ваше дело. Мне вы тоже не нужны. Разве честный дружинник захочет сражаться рядом с вами?

– Батоно! Батоно! – стонали мсахури.

Георгий задумался.

– Хорошо, сегодня каждый грузин может принести пользу своей земле. Если честно хотите искупить свою вину, отправляйтесь в Телави, передайте Пеикар-хану от князя Андукапара, что Георгий Саакадзе повернул на север. А ночью, когда мы подойдем, проберитесь к погребу у западной башки и подожгите персидский порох. Тогда прощу.

Дружинники и ополченцы одобрительно перешептывались. Андукапаровские мсахури клялись отдать за Саакадзе жизнь.

Наутро Саакадзе и Зураб выступили в глубь Кахети.

Пока Саакадзе освобождал западную Кахети, Мухран-батони выбил иранцев из северной Кахети и расположил войско Самухрано у Икалто.

Анта Девдрис, получив указания Саакадзе у Баубан-билик, двинул горных тушин к Алаванскому полю.

Хевис-бери кахетинских тушин повел конницу вдоль тушинских гор на Лихи и Лопоти.

Вскоре четыре войска обхватили Кахети подковой.

Зураб Эристави вывел арагвинцев к низовьям Иори, защищая подступы к Картли через перевалы Карадхунанисского хребта.

Анта Девдрис шел на ширванского хана, который защищал Телави с севера. Разбив ширванцев, Анта должен был очистить восточную Кахети от иранских переселенцев.

Буйным потоком ринулась тушинская конница на Алазани. Впереди в чешуйчатой кольчуге скакал старый Анта. Рядом – Иетэ с боевым знаменем Алами. За ним – Мети, размахивая франгулой с вырезанным волчонком на крестообразной рукоятке[21][21]
  Герб французской фамилии Монморанси: волчонок с поднятым хвостом. Один из Монморанси – Генрих – участвовал в крестовых походах. Грузины, по словам историка Мишо (возможно, использовавшего предания), посылали в Иерусалим свою дружину на помощь крестоносцам.


[Закрыть]. И на горных скакунах в четыре ряда – тушинские витязи.

Захватив Кварели, они сомкнутым строем надвигались на деревни северной Кахети, захваченные иранскими войсками. Отчаянное сопротивление сарбазов только множило славные победы старого Анта. С яростью выкрикивая «месть за Датвиа и Чуа!», тушины, сметая заслоны, ворвались в Греми. Бой начался с первыми лучами солнца, и уже в вечерней мгле пал последний изрубленный сарбаз.

Оставив в Греми небольшой отряд для охраны трофеев, горные тушины двинулись на Белакани, охватывая Алазанскую долину с востока.

Перебравшись на левый берег Алазани у брода Турдо, тушины бросились к укреплениям на полуостровке и были осыпаны тучей стрел. В стремительном натиске витязи овладели крутым берегом и показались перед Белакани. Рассеяв ошеломленный иранский гарнизон, тушины захватили Белакани, заняли деревни Джары и Кахети, кинулись на переселенцев и загнали их в трясины и болота.

Уничтожая мужчин, тушины погнали толпы женщин и детей через Чари на Илису к иранской дороге, по которой два года назад шах Аббас угонял в Иран народ Кахети. И за слезы и кровь, пролитые тогда кахетинцами, тушины сейчас мстили кровью и слезами иранцев. Они гнали их к низовью Алазани через Бахчатлу и Месабруци, присоединяя все новые толпы ненавистных переселенцев.

Сопротивляющиеся сарбазы сметались, как соломинка ураганом. Кожаные сумки тушин распухли от отрезанных кистей.

Орды переселенцев заполнили теснины Упадари. Плач, стоны, мольба потрясали ущелье.

На привале ниже Курмуха Мети с передовыми тушинами наткнулся на отряд Папуна. Он разыскивал Анта для передачи просьбы Георгия выбить засевшего в Загеми ганджинского хана.

Папуна оглядел ободранных и изнуренных персиянок и укоризненно покачал головой:

– Э, тушины, разве Георгий Саакадзе с женщинами и детьми воюет? Почему повозки отняли?

Папуна поднял худенькую девочку со спутанными кудрями и черными заплаканными глазами. Сердце Папуна сжалось, он вспомнил маленькую Тэкле: «Брат, мой большой брат, не трогай маленьких девочек, они не виноваты».

Взял Папуна при молчаливом одобрении Мети из обоза три арбы, скинул торбы с кормом и разместил в арбах детей. Пошарив в карманах, Папуна отдал все абазы и марчили женщинам.

Когда зеленоватый свет луны залил упадарские вершины, переселенцы уже были изгнаны в моваканские степи. Отсюда начались владения Ирана.

Очистив восточную Кахети от переселенцев и иранского войска, тушины повернули за Анта Девдрис на Загеми.

В упорных битвах отвоевывая деревни и города, горные тушины прошли Сарыляр, Кясаман, Караагач, обратили под Гибани в бегство ганджинцев и бросились в Загеми…

После двадцатидневной борьбы с шахскими войсками и погони за бегущим то в одну, то в другую сторону врагом грузины расположились в Лочини, на последнем привале перед Телави. Дружинники по нескольку суток не слезали с коней, многие падали от усталости.

Саакадзе объявил: «Две ночи и день отдыха. Впереди предстоит бой с прижатым к Телави войском Пеикар-хана».

Рассвет. Глубоким сном дышит лощина. Только часовые, сменяющиеся каждые два часа, чутко прислушиваются к шорохам леса.

Даутбек, Дато, Димитрий, Гиви и Папуна всю ночь оберегали Лочини от внезапного нападения врага.

– Ложитесь, ваша бодрость больше всего нужна, – сказал Саакадзе, оглядывая молчаливые сторожевые башни, с которых сползал белый туман. – Там, наверно, Мухран-батони.

– Такой бодрости давно не испытывал, Георгий! Врагов гоним, а?! Сколько лет томились таким желанием! – И Даутбек хлопнул по рукоятке шашки.

– Дураки дружинники, носы затыкали, разве от живого врага не хуже падалью несет? – возмутился Димитрий.

– Может, и хуже, но только не замечаем, и кони не волнуются, – проговорил под общий смех Гиви.

Саакадзе не дал увлечь себя веселостью друзей и приказал зайти в шатер и немедленно заснуть. Охрану лощины до вечера Георгий поручил Зурабу Эристави, накануне подошедшему с низовья Иори, где арагвинцев сменили кахетинские тушины.

Саакадзе перекинул через седло сумку со стрелами и в сопровождении Эрасти и десяти арагвинцев выехал на охоту в ближайший лес.

– Уединился, на коне ему лучше думается, – сказал Даутбек, растягиваясь на бурке.

– На коне человек в полтора раза умнее, – ответил Димитрий, устраиваясь поудобнее.

– Дорогой Гиви, прошу тебя, никогда не слезай в коня, – пошутил Дато.

– Что ж, с детства мечтал умереть на коне, – сквозь сон проговорил Гиви.

На этот раз никто не рассмеялся. Папуна тихо вздохнул.

«Барсы» угадали: Саакадзе ехал в глубокой задумчивости, не замечая ни зайцев, шнырявших под ногами коня, ни насмешливо улыбнувшуюся ему вслед взъерошенную лисицу, ни оленя, озадаченно смотревшего на него из зеленой листвы.

Саакадзе обдумывал взятие Телави. «Врагов с приходом ширванцев и ганджинцев опять стало не менее ста тысяч. Позади тоже не друзей оставили, но Шадиман не допустит сейчас своих приверженцев ударить нам в спину. Князь царствовать собирается, значит, против церкви не пойдет. Конечно, осведомлен о моей беседе с католикосом. Да, хорошо вышло… Спасибо Трифилию: два года церковь подготовлял к моему возвращению. Теперь сколько идет за мной? Десять тысяч дружинников и народное ополчение, семь под началом Мухран-батони, четыре с кахетинскими князьями и три у Зураба. Значит, двадцать четыре тысячи. Неплохо! Потом тушины, хевсуры и пшавы, там тоже не меньше десяти. О-о, Саакадзе, как ты разбогател!»

Георгий вдруг повеселел. Он подкрутил усы и похлопал по шее Джамбаза. «В бою незачем считать врагов, сколько добрый бог послал, столько и рубить. Но когда обдумываешь план, всегда, как купец, лишнее надо накинуть. Своих, напротив, лучше уменьшать, могут опоздать, попасть в засаду, или князья надумают повторить Ломта-гору… Все надо предвидеть… Значит, у меня с хевсуро-пшавами и тушинами двадцать тысяч, а на четырнадцать княжеских буду рассчитывать, но не слишком. Так лучше. Но главная моя сила – ярость народа».

Саакадзе осадил коня, прислушался. Взглянув на Эрасти, он свернул с тропинки в лесную чащу.

Эрасти проворно вскарабкался на дерево.

– Батоно, перс скачет, – и натянул тетиву, но Саакадзе остановил Эрасти.

Всадник, нахлестывая коня, приближался.

«Гонец», – решил Георгий и наперерез вынесся на дорогу.

– Стой!

Взмыленный жеребец шарахнулся. Всадник в черном абу поспешил опустить забрало, но Саакадзе успел разглядеть лицо гонца. Это был верный кизилбаши шаха Аббаса, не раз посылаемый в Турцию по тайным делам.

И кизилбаши узнал Саакадзе. Он выхватил шашку, но тотчас упал с рассеченной головой.

– Обыщите собаку! – крикнул Георгий, вкладывая меч в ножны.

И на груди убитого Эрасти нашел грамоту шаха к Пеикар-хану.

Саакадзе развернул свиток.

«Аллах всевышний, о аллах! Во имя аллаха милосердного и милостивого, раб веры шах Аббас» требовал от Пеикар-хана головы Георгия Саакадзе, требовал окончательно разорить Кахети, сжечь до корней тутовые рощи, дабы навсегда уничтожить производство шелка, требовал истребить кахетинцев.

Саакадзе повернул коня. План наступления окончательно созрел.

В полдень грузинские дружины двинулись по трем направлениям, окружая телавские завалы.

Мухран-батони и Зураб Эристави заняли берега Алазани, преграждая иранцам путь в глубь освобожденной тушинами Кахети.

«Барсы» с боем овладели западными укреплениями Телави. Саакадзе с десятитысячной конницей перешел на правую сторону Турдо.

Три дня грузинское войско бросалось на приступ Телави. Три дня звенело железо и лилась кровь. Минбаши с сарбазами теснились к городу, отстаивая вторую линию укреплений.

Ночью Саакадзе отдал приказ, и тысячи зажженных стрел перелетели через телавские стены.

Город загорелся. Багровые клубы подымались над домами. Сарбазы метались в дыму. Горели амбары с хлебом и мясом. От огня раскалился камень, почернели сады.

Ханы решились, наконец, прорваться к иранской границе. Они выстроили на крепостной стене одиннадцать медных пушек. Одновременный залп должен был отбросить грузин от западных ворот. Туда и намеревались устремиться ханы с сарбазами.

Но нигде не могли найти правителя. Воспользовавшись суматохой, Пеикар-хан бежал через потайной ход за Турдо, к каменной балке.

Ширванский хан, проклиная правителя, стал во главе войск и велел открыть крепостные ворота.

С яростными выкриками, потрясая знаменами и кривыми саблями, высыпали тысячи сарбазов. Онбаши навели пушки. Но внезапно раздался оглушающий взрыв. На воздух взлетела западная башня, окутывая Телави пороховым дымом. Обломки камней, бревен посыпались на оглушенных сарбазов.

– Пастухи Андукапара все же немало поджарили персов, – засмеялся Саакадзе и, подняв меч, ринулся вперед. Дружины ворвались в Телави. Иранские войска покатились на юг, к границе.

Медленно подползал рассвет. Покраснела вода в Алазани. Кони без седоков, взъерошив гривы, неслись по долине.

Георгий отправил Пануша к Анта Девдрис с просьбой ждать его в Греми.

По дороге к Греми двигался странный караван. На трех верблюдах громоздились в богатых одеждах трупы ханов. На переднем верблюде раскинул окоченевшие руки мертвый Ага-хан.

Мествире, восседая на коне, украшенном цветами и зеленью, перечислял под звуки гуда злодеяния ханов на грузинской земле.

Впереди ехал Саакадзе. «Барсы», развевая знамя Иверии, следовали за ним.

В Греми Саакадзе торжественно встретился с Анта Девдрис. Георгий собрал тушин у дуба, на котором два года назад качались тринадцать повешенных тушинских витязей.

Георгий подал знак. Дружинники, перекинув веревки, повесили на ветвях тринадцать мертвых ханов.

Тушины, окружив дуб, со зловещим восторгом смотрели на повешенных. Поднял Даутбек две кожаные чаши, наполненные красным вином. Анта вынул серебряную монету и кинжалом настругал в чашу серебро. Саакадзе и Анта подняли чаши. Они обменялись приветствиями и до дна выпили вино с серебром. Так был скреплен по тушинскому обычаю братский союз полководца и хевис-бери.

Георгий отыскал глазами мрачного тушина.

– Ты отомщен, Гулиа, отомщены и тысячи грузин, пролившие кровь в дни нашествия шаха Аббаса.

И, подойдя к дубу, Саакадзе повесил на шею Ага-хана дощечку и начертал на ней: «Не потому, что персы, а потому, что собаки». Тушины, вскинув франгулы, трижды выкрикнули воинственный клич…

Усеивая трупами леса, балки и лощины, бежало иранское войско.

Народ ликовал. Забыв сон, день и ночь мчались ополченцы с конницей Саакадзе за врагом.

Страшная сеча в теснинах Упадари – и вот жалкие остатки грозного войска шаха Аббаса устремились к степям Мовакани.

Много полегло храбрецов-грузин, но павших сарбазов и ханов не счесть. Настал день, когда в Кахети не осталось ни одного врага.

Высохнет кровь. Поле битвы зарастет травой. Унесет Алазани покрасневшие воды. И снова под жарким солнцем нальется веселым соком виноград. Расстелется шелк, и по долинам разнесутся песни о славных боях Георгия Саакадзе.

Ликует народ в Алазанской долине. Гремят пандури, бухают дапи, рокочут дудуки. Съехались родные воинов.

На устроенном из досок возвышении, покрытом коврами, сидят Георгий, Мухран-батони с сыновьями и внуками. Сидит Зураб Эристави, рядом молодые князья. Сидят Анта Девдрис, Квливидзе, дед Димитрия. На мутаки облокотились Русудан и Хорешани.

Вокруг разместились Асламаз, Гуния, боевые начальники дружин и родные «барсов». Сами «барсы» не могли усидеть и, обнявшись, втискивались в гущу пирующих, угощая всех, а особенно красивых кахетинок.

Пенятся чаши, несут целиком зажаренных на вертелах коров и баранов. Пряный пар навис над кострами.

Георгий точно стряхнул с плеч глыбы тяжелых лет. На губах торжествующая улыбка. Подпевая хору, Георгий посоветовал тамаде долины Квливидзе выкатить настоящее вино.

Под хохот и шутки дабахчи волокли за лапы буйволиные бурдюки и старые квеври. На разостланные бурки падали азарпеши и роги. Долина гудела от восторга. Подъезжали все новые арбы, даже из далеких картлийских деревень.

Подкручивая усы, Мухран-батони любезно подносил княгине Хорешани на острие драгоценного кинжала сочное мясо.

Хорешани смеялась: да, она по рождению княгиня, но церковь сделала ее азнауркой.

Мирван Мухран-батони оживленно беседовал с разодетой Русудан. Он и Трифилий упрашивали Русудан показать народу, как танцует она, жена Георгия Саакадзе.

Русудан, откинув лечаки, чуть иронически смотрела на подвыпивших Трифилия и Мирвана.

Вокруг поля выстраивались семьсот дружинников в земкрело – двухэтажный хоровод. Низкорослые взбирались на плечи высоких. Обгорелые лица, перевязанные тряпками головы, впалые глаза, но счастливый, веселый смех. Среди воинов – мсахури Андукапара, взорвавшие в Телави пороховой погреб. Саакадзе наградил их серебряными шашками.

Верхние твердо стоят на плечах у нижних. Опустив руки, дружинники медленно двигаются кругом. Но вот быстрее забили дапи. Плотнее сдвинувшись, дружинники переплелись руками и понеслись, подпрыгивая так сильно, что земля задрожала под их ногами.

Саакадзе оглянулся: где же Папуна и Эрасти? И обеспокоенный Георгий быстро направился в шатер.

Папуне рассердился. Он нигде не может укрыться от назойливых «барсов».

Улыбнулся Георгий, с любопытством рассматривая маски, приготовляемые Папуна и Эрасти для ночного шутовства.

На бурке лежали уже готовые маски ослов, оскаленных вепрей, лисиц, смеющихся обезьян, коней, выкативших глаза зайцев и хищных птиц.

Эрасти особенно гордился масками свиньи и шакала, похожими на Исмаил-хана и Али-Баиндура.

Похвастал и Папуна. Он откинул голубой платок, и Георгий увидел маску дракона со свирепыми глазами и красными вывороченными ноздрями. Рядом лежал желтый тюрбан с нарисованным львом. В искаженной морде дракона Саакадзе без труда узнал черты шаха Аббаса. Георгий хохотал, расхваливал мастеров, и вдруг обернулся.

В шатер просунулся человек с желтым высохшим лицом. На его худых плечах висела грузинская чоха. Он бесстрастно сказал:

– Георгий Саакадзе, прими подарок от шаха Аббаса.

К ногам Георгия упал грязный мешок. Что-то глухо стукнуло.

Пришелец исчез. Его не пытались остановить. В шатре оцепенели.

Саакадзе дрожащими руками дернул веревку и отшатнулся. Посиневшая голова сына его, Паата, выглянула из мешка.

Эрасти упал. Папуна застыл, сжав маску дракона.

За шатром бушевали зурна, пандури. Кто-то танцевал, кто-то пел, кто-то кричал:

– Где наш Георгий Саакадзе? Где Великий Моурави?

– Сюда! Сюда!

Словно окаменевший, стоял Саакадзе посередине шатра. Голова Паата с прилипшими ко лбу волосами как будто молила о чем-то.

Саакадзе опустился на колени, ему померещилось лицо Чуа. И Георгий, как тогда, отбросил со лба Паата черную прядь. Не отрываясь, смотрел Георгий на лицо сына. Он взял в руки голову и прильнул к запекшимся губам.

– Георгий, Георгий! – в шатер почти вбежал Даутбек. – Вся долина зовет тебя… – и, вскрикнув, покачнулся.

Ему казалось, он слышит стук сердца Георгия, но это стучало его, Даутбека, бесстрашное сердце.

– Где, где Георгий?! – слышались крики. «Надо что-то сказать», – думал Даутбек.

– Георгий!.. Дорогой друг!.. Народ зовет тебя!

Саакадзе осторожно завернул голову Паата в голубой платок и положил около Эрасти. Подойдя к Даутбеку, Георгий близко заглянул другу в глаза и обеими руками повернул к себе его лицо.

– Георгий, слышишь ликование народа?! Кто дал Грузии такую радость?! Слышишь смех, танцы, песни, слышишь восторг?! Но сколькие из пирующих лишились отцов, сыновей, братьев в священной войне? Лишились во имя родной земли и ликуют…

– Георгий, почему спрятался? Какое время отдыхать в шатре?! Элизбар евнуха поймал! Проклятый, грузинское платье надел. Наверно, лазутчик! Хотел ускользнуть, но Гиви узнал исфаханскую собаку, на куски изрубил.

– Идем, дорогой Георгий, народ ждет.

– Идем, друзья! Папуна, дай Эрасти воды…

Папуна шагнул, кувшин выпал у него из рук. Схватившись за сердце, Папуна выбежал из шатра.

– Ничего, батоно… от всех я… сам… спрячу, – едва слышно простонал Эрасти, протянув руку к голубому платку.

– Что с ними?! – изумился Димитрий.

– Ничего. Идем, друзья! Народ ждет! – Саакадзе обнял Димитрия и Даутбека и поспешно вышел с «барсами» из шатра.

Дапи гремели, отбивая лекури.

Автандил схватил барабан и яростно забил по натянутой коже. Мухран-батони и Трифилий, вторя всем, хлопали в такт ладонями.

В кругу двухэтажного хоровода Русудан словно плыла, изгибая белые руки. Вокруг нее неистовствовал в пляске Мирван.

«Паата, мой Паата!» – шептала Русудан, и лицо ее то розовело, то покрывалось смертельной бледностью.

Остановился Георгий: «Когда в последний раз танцевала Русудан? Да, в Носте, когда в первый раз Паата вскочил на коня».

Заздравные крики встретили Саакадзе. Как пламя, взметнулась песня. Взлетели роги.

«Поминки моему Паата», – подумал Георгий.

«А может, Тинатин и Сефи спасут Паата? Наверно, спасут!» – и не то плачут, не то смеются глаза Русудан.

Квливидзе, отбросив рукава чохи, потрясал азарпешей.

– Твое здоровье, Великий Моурави!

– Будь, здоров, Георгий Саакадзе!

– Великий Моурави!

– Мужество!

– Э-э, Георгий!

– Победа! – неслось отовсюду.

Вновь пришедшие наваливались на дружинников, желая увидеть Саакадзе.

– Георгий, подымись на башню, пусть вся Алазани тебя видит! – бушевал Димитрий. – Вспомним, «барсы», Носте! – И Димитрий положил руки на плечи Даутбека.

«Барсы» вмиг образовали пирамиду.

Георгий Саакадзе взобрался по спинам и плечам «барсов». Он стал одной ногой на плечо Даутбека, другой на плечо Димитрия.

Долина рукоплескала. Восторженно вокруг пирамиды кружили воины в земкрело.

– Скажи нам слово, Георгий Саакадзе! – кричал народ.

Саакадзе поднял руку, и долина смолкла.

– Грузины! Мы празднуем победу, большую победу! Но борьба не кончилась, нам еще предстоят битвы во имя счастья и гордости грузинского народа… Будьте готовы к битвам и победам… Грузины!.. Помните: счастлив тот, у кого за родину бьется сердце!..

Конец второй книги