Текст книги "Жертва"

Автор книги: Анна Антоновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Шах Аббас послал Исмаил-хана в Ганджу. И вскоре Исмаил-хан двинул ганджинское войско в Кахети на соединение с шахом.

Караязские степи. Там в камышах ютились дикие утки, курочки, перепела. Заяц-степняк путаными петлями заметал следы. В зарослях слышалось урчание кабана. Стаями кружились дикие гуси. Хлопотливо копошились в траве фазаны и цесарки. У серых озер на песчаном бережку грелись черепахи. В камышах звенел привольный ветерок.

Раздольно жили Караязские степи. Луарсаб любил их затаенную ширь, но сейчас мрачно следовал за шахом. «Какая страшная охота! Не сон ли это?! Как зловеще шевелят колючими щупальцами потемневшие кусты!.. Любезен шах. Улыбаются ханы. Но не сам ли я затравлен веселыми охотниками?»

Крестьяне возвращались из лесов к мирной жизни. Раз шах спокойно уходит; значит, в союзе с царем, – недаром вместе едут на охоту.

Проезжая вновь ожившие деревни, шах Аббас понял: «Неприступность гор и лесов – извечный щит грузин от Ирана. Нет, ни одному грузину нельзя верить! Георгий Саакадзе! Не думает ли сардар наполнить Грузию буйными азнаурами, как рог вином? Но удержит ли тогда Иран грузинские царства? Значит, азнауров надо… уменьшить, а князей увеличить, и те и другие взаимной ненавистью не дадут Грузии окрепнуть… Иншаллах! Князей всегда можно купить красивой чалмой и отнятым у другого князя куском земли… Да, азнауры скоро мне будут больше не нужны».

И поскакали чапары в Кахети к изменникам князьям, ставленникам шаха, к ханам, двигающимся по юго-восточным дорогам, к сардарам, начальникам кахетинских крепостей.

Широко раскинулась Алазанская долина. В сочной зелени могучих орехов, фруктовых деревьев, горных лесов и тутовых рощ утопают приветливые городки и деревни.

Из тесно сомкнутых гор выбегает река Алазани на виноградную долину, наполненную до краев густым солнцем. У веселой деревни Ларискури обрывается Алванское поле. Здесь летний дворец кахетинских царей.

А южнее в сине-оранжевой дымке высятся стены Загеми, Телави.

По вечерам длинные тени деревьев ложатся на долину. Шум Алазани убаюкивает прибрежные заросли. Далекие вершины еще белеют снегами, а внизу на крутосклонах уже зеленеет виноград.

И вдруг лавина обрушилась на Алазанскую долину. Багровое зарево поднялось над тутовыми рощами. «Грузинскому шелку не затемнить иранский!» Пламя перекатилось на города и деревни. По Алазанской долине поплыли тучные клубы дыма с удушливым запахом шерсти. Тревожный гул потрясал лощины и скалы. «Не смеет Кахети привлекать взоры Русии!»

Хищно бросились кизилбаши на богатую добычу.

Рушились стены, ломались балконы, летели камни, бревна, сыпались осколки. Протяжный крик о помощи. Жалобное блеяние овец. Злобный хохот и свист плетей. В огне и крови кипит ненависть, жестокость и беспощадность.

Так шах Аббас триумфально шествовал по пылающей Кахети, а за его конем сарбазы гнали обездоленный и порабощенный народ[10][10]
  Шах Аббас вывел в Иран только из одной Кахети более восьмидесяти тысяч семейств и истребил в Кахети и Картли до семидесяти тысяч мужнин. Из Картли шах Аббас вывел до ста тридцати тысяч человек, но не все дошли до Ирана, многих истребили в пути.


[Закрыть].

Азнауры, амкары, купцы, мелкие торговцы, крестьяне, люди различных положений и состояний поспешно угонялись, как стада, в Иран.

На перекрестках – трагические сцены разлук. Успевшие скрыться от облавы взбегали на выступы – в последний раз издали взглянуть на близких.

По дорогам скрипели обозы с награбленным. Ханы потворствовали грабежу. Но сарбазы не могли унести все с собой и продавали за бесценок владельцам обозов – тем же ханам. Торг шел на глазах обездоленных, оборванных, умирающих от голода грузин.

Толпы красивых девушек и женщин утопали в придорожной грязи. Их подгоняли угрозы, брань и щелканье бичей.

Видя страдания матерей, жен, невест, видя гибнущих детей, грузины с отчаяния бросались на мучителей, но, обезоруженные, гибли от озверелых сарбазов. Иногда, словно соскучившись, войска занимались бессмысленными убийствами, поднималась волна злодейства и насилия: детей отнимали от матерей и бросали под копыта коней и верблюдов. На всем пути валялись задушенные, заколотые, обезглавленные.

Обезумев, женщины сами бросали детей в реки.

Горный поток перекатывался красным валом. Отцы убивали сыновей и на их трупах закалывали себя. К зеленым берегам плыли обезображенные мертвецы. Синие пальцы, словно живые, цеплялись за цветущие кусты. По ночам женщины с распущенными волосами высоко подымали горящие факелы и протяжно выли, наклоняясь над убитыми. Багровые языки зловеще освещали пригвожденных к стволам. Тревожно ржали кони, кричали верблюды, втаптывая мертвых в разрыхленную землю.

На пути шаха Аббаса сарбазы складывали пирамиды из отрубленных голов. Тошнотворный запах отпугивал даже гиен. Только торжествующе кружились вороны.

На последнем перевале появились верблюды: на двух, нагруженных рваными полосатыми мешками, сидели в заплатанных чадрах Тэкле и мать Эрасти, на третьем – переодетый персиянином Горгасал. Сзади, точно догоняя иранское войско, скакал на породистом жеребце богато одетый Керим, посланный Георгием охранять Тэкле. За ним следовали под видом слуг арагвинские дружинники.

Керим громко расспрашивал, где найти хана Али-Баиндура. Кто-то из ханов объяснил Кериму, что шах-ин-шах вместе с ганджинским войском, шах-севани и кулиджарами направился в Карабах. Там Керим найдет Али-Баиндур-хана, он неотступно следует за картлийским царем.

Под чадрой Тэкле смотрела на несчастных грузин, и ее слезы смешались со слезами тысячи тысяч.

Луна освещала разбитую гроздь каменного винограда.

Древняя церковка без купола тяжело опиралась на четырехгранные столбы. Тишина. Через узкое сводчатое окно робко проникал лунный луч. Он скользил по пестрым щепкам рассеченных окон, по исколотым фрескам, по разбросанной незатейливой утвари.

На каменном престоле горели две свечи. Пьетро делла Валле оглядел церковь, и в памяти снова всплыло кровавое утро. Здесь, в потайных ризницах, укрылись бежавшие пленники. Плач детей выдал всех. Сарбазы вытащили беззащитных на площадь и перебили. Заступничество не помогло.

Пьетро прикрыл глаза. Вспомнилась красивая девушка: она крепко обняла жениха, и никакие усилия сарбазов не могли их разлучить. Их тащили за волосы, били и наконец закололи вместе.

Пьетро делла Валле решительно развернул вощеную бумагу:

«Святейшему папе Урбану VIII»,

и подробно описал в реляции нашествие шаха Аббаса на Грузию:

«…боже мой! Сколько слез и нечеловеческих страданий, сколько погибших молодых жизней! Сколько убийств, сколько смертей без всякой необходимости! Сколько злодейств, сколько разврата, сколько насилия!.. Сколько отчаянных разлук – отцов с детьми, мужей с женами, братьев с сестрами! Сколько потерявших надежду вновь когда-нибудь увидеться с близкими сердцу! В стане персиян шла обширная торговля пленными, которых продавали дешевле всякого животного. А сколько случаев, вызывающих соболезнование, я обхожу молчанием»[11][11]
  Грузия произвела на Пьетро делла Валле глубокое впечатление. Он решил обратить внимание Рима на Грузию с целью помочь ей и этим способствовать внедрению католичества. / В реляции папе римскому Пьетро делла Валле подробно изложил географическое и политическое положение грузинских царств и княжеств, вторжение шаха Аббаса, трагедию грузинского народа, историю Луарсаба и Теймураза (не совсем точную) и борьбу Георгия Саакадзе с Луарсабом. / Примечателен данный Пьетро делла Валле анализ качеств грузинского народа в трагический для него XVII век: / «Борьба с таким могущественным врагом, как Персия, дорого стоила стране, тем более, что она разделена на части, владетели которых не всегда были в согласии. С другой стороны, почти без артиллерии, при малом знакомстве с архибужерией и при многих неудобствах жизни, грузинский народ цел и невредим, и даже сумел сохранить свою веру, несмотря на то, что окружен со всех сторон неверными и врагами. Это обстоятельство замечательно потому, что грузины были без союзников, благодаря тому обстоятельству, что окружены двумя могущественными империями – персиян и турок, которые постоянно старались задавить их, более за упорство в религии, чем за что-либо другое. Мне кажется, что народ этот не только заслуживает похвалы, но, некоторым образом, вся церковь христианская должна быть ему признательна за его добродетель, силу мужества, оказанного в многочисленных войнах, в которых то турки, то персияне уничтожали его войска, наконец, за то неизменное постоянство, что важнее всего, с каким он защищал и сохранял христианскую веру, чему, вообще говоря, не было ни одного примера».


[Закрыть].

Пьетро делла Валле провел рукой по глазам. Шпага звонко ударилась о каменный престол. Гул, словно вопль, разнесся под церковными сводами. Жалобное эхо усилили вмазанные в стены глиняные кувшины.

Делла Валле удивленно оглянулся, вздохнул и снова склонился над реляцией.

Из Караязских степей шах заманил Луарсаба на прощальный пир в Карабах. Луарсаб ясно видел игру, но он был бессилен, у него даже не было личной свиты. Кроме Баака и двух слуг, шах никого не допустил к Луарсабу.

Эрасти отправил дружинника сообщить Кериму, где находится Луарсаб. И снова закутанная в чадру Тэкле пробирается в Карабах. И снова Керим с грузинскими дружинниками едут следом, готовые каждую минуту прийти на помощь отважной сестре Георгия Саакадзе. В Карабахе Керим устроил Тэкле и родителей Эрасти в отдельном доме, окруженном глинобитным забором. Сюда каждую ночь тайно стучался Керим и реже Эрасти, сообщая все новости. Саакадзе и «барсы», избегая подозрений, даже не ходили по этой улице, ибо Али-Баиндур, благодаря Караджугаю и Эреб-хану, был прощен шахом.

Саакадзе дал согласие «барсам» спасти Луарсаба.

Дато с Папуна и «барсами» подготовили побег Луарсаба. Дато нашел случай увидеть наедине Луарсаба и открыть замысел шаха – затянуть царя Картли в Иран. Отсюда еще возможно скрыться, убеждал Дато, через агаджа будет поздно.

Побег подготовили с помощью изощренной хитрости и мешков золота. По плану «барсов» Луарсаб, переодетый в персидское платье, в три часа ночи спустится по веревке в овраг, откуда Даутбек и Дато глухой тропой проведут Луарсаба в одинокий домик Тэкле.

И когда подымется тревога, конечно, раньше всего Али-Баиндур бросится в погоню по Картлийской дороге. Разве кто-нибудь вздумает искать Луарсаба в заброшенной нищенской лачуге в Карабахе? А если и догадаются, все равно не найдут. Из подвала прорыт подземный ход в овраг, заросший бурьяном и заваленный камнями. В этих камнях Эрасти и Керим устроили тайное убежище. Даже пища в глиняных кувшинах и вода спрятаны здесь, даже бурки и оружие для четырех человек.

На широкой низкой тахте, поджав ноги, Саакадзе и Али-Баиндур играли в нарды.

Перед низким столиком стоял голубой кальян. Али-Баиндур, затягиваясь дымом, цепкими пальцами передвигал шашки. Но мысли начальника шахских лазутчиков были направлены не столько на нарды, сколько на изыскание способа снова добиться звания непревзойденного мастера опасного дела.

Точно назло, на извилистом пути Али-Баиндура все было спокойно. И недовольный хан решил прибегнуть к вымыслу, дабы омрачить слишком ясное небо над своей головой.

Игральные косточки подпрыгивали на инкрустированной доске.

– Пять и пять! – воскликнул Али-Баиндур и подумал: «Пхе! Какой смысл высчитывать чужой выигрыш?!» – Один и два! – «Еще одна ночь раздумья – и я рискую остаться в двух глазах шаха неудачным игроком на изменчивой доске политики Ирана!» – Три и три! – «Бисмиллах! Если две дороги не приводят к источнику мудрости, надо пойти по третьей!» – Шесть и шесть! – «Да помогут мне двенадцать имамов!..»

Али-Баиндуру сегодня на редкость везло, и он притворно радовался, беспечно смеясь и восклицая.

Игра закончилась победой Али-Баиндура.

Стан заснул. Только бесшумно шагала стража.

Караджугай-хан, совершив омовение лица и ног, собирался опуститься на мягкое ложе, но в этот момент взволнованно вбежал Али-Баиндур. На ногах болтались ночные чувяки, халат не застегнут, но на поясе висели ятаган и кинжал. Перебивая сам себя, Али-Баиндур сыпал страшные слова: на Карабах готовится нападение турок и тушин, спрятанных где-то в засаде. Они рассчитывают освободить Луарсаба. Это донесли прискакавшие пастухи-татары. Он, Али-Баиндур, предусмотрительно повелел им наблюдать за дорогами. Пастухи клянутся: тушины ведут турок обходным путем.

– О аллах! Недаром у меня с утра болит шрам!

И Караджугай, торопливо завязывая шаровары, бросился к шаху.

Во мраке судорожно дергались факелы. Глухо бил барабан. Выбегали сонные сарбазы.

Эреб-хан любезно передал Луарсабу приглашение шаха подышать ночной прохладой…

Полночь. Словно волки, преследуют луну серые облака. Сильное беспокойство охватило Луарсаба. Он скачет рядом с мрачным Аббасом под охраной шах-севани. «Что еще задумал тиран?! Но, может, скоро вернемся, а там… Тэкле, моя розовая птичка… Куда же скачем, точно от погони?!»

Впереди мчались факельщики, освещая темную дорогу. Шах неотступно скакал рядом. По обочинам неслись Караджугай и Али-Баиндур. Храпящие кони уносили всадников все дальше и дальше.

Луарсаб до боли вглядывался в темноту. Почему шах и он в тесном двойном кольце кизилбашей? Луарсаб качнулся. Точно каменная глыба упала на грудь. Он хотел крикнуть, хотел вырваться, на лбу выступили ледяные капли. Он лихорадочным взором измерял пространство: скорей, скорей, Луарсаб! Еще миг, и… Луарсаб дрожащими руками натянул поводья, готовясь к прыжку, но вдруг услышал полуугрожающий, полупредупреждающий голос Караджугай-хана:

– Осторожнее, царь, мы едем над пропастью…

Наутро иранское войско выступило из Карабаха в Мазандеран, куда неожиданно ускакал шах Аббас с Луарсабом. Саакадзе, узнав ночью от Эреб-хана о насильственном увозе Луарсаба, сказал огорченному Папуна и взбешенным «барсам»:

– Значит, не судьба! Но не огорчайтесь, мои друзья, мы еще раз попробуем для бедной Тэкле спасти Луарсаба.

Так Керим передал Тэкле. Она без слез выслушала весть о неудаче побега и объявила о своем намерении последовать в Мазандеран.

И снова – грязные мешки на облезлых верблюдах, заплатанные чадры и разодетый Керим с дружинниками, издали сопровождающими мужественную Тэкле.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Каспийское море вяло перекатывает свои зеленые волны. Маячит белый парус. Морские птицы кружат над водяным простором. Тонут вдали Астрабадские горы. Курчавый лиственный лес словно застыл на острых гребнях.

Георгий Саакадзе любит птиц. Он и сейчас следит за чайками. Они стремительно бросаются на волны и взлетают с добычей в светлую от зноя голубизну.

Беседка, переплетенная диким виноградом, утопает в кустах граната с красными цветами. Едва шелестят листья. В тени пиний и кипарисов плещет фонтан.

Георгий, по-персидски поджав ноги на низкой скамье, с любопытством следит за розовыми фламинго. Они стайками бродят по песчаной отмели моря. Вот надменный фламинго опустил длинную шею в воду, в толстом согнутом клюве сверкнула рыбка. Просвистела стрела, взмах крыльев, и фламинго взлетел. Он вытянул вперед шею и, точно розовый крест, мелькнул в голубом воздухе.

Молодой персиянин из охраны Али-Баиндура внес ларец.

Саакадзе откинулся на шелковую подушку. Сквозь узорчатый халат мелькнула смугло-бронзовая кожа. Ленивым движением Георгий открыл хрустальный кувшинчик и надушил выкрашенные хной и завитые в колечки усы.

Слуга, зажигая кальян, исподлобья следил за Саакадзе.

Взяв чубук, Георгий небрежно кивнул. Слуга поспешно вышел.

Звезда Георгия Саакадзе еще ярче сверкает на персидском небе. Шах Аббас не перестает осыпать милостями сардара. Малый летний дворец, толпы слуг, белые верблюды, выхоленные кони, своры гончих – все предоставлено здесь в утеху Георгию Саакадзе. Но величайшее счастье, дарованное Георгию, – это утренние тайные беседы с шахом.

Не ради кальяна и благовоний уединился в беседку Георгий. Он хотел в тишине обдумать дальнейший трудный путь.

"Посол цезаря предложил Ирану нанести совместный удар Османскому государству, напав на Анатолию и Крым. Быть может, предложить использовать царевича Гирея? Он враждует с вассалом султана ханом Гиреем за крымский престол и бежал от гнева султана за помощью к шаху Аббасу. Но новая победа над Турцией усилит Иран и еще больше придавит грузинские царства. А если победят османы? Не захотят ли они навсегда закабалить Самцхе-Саатабаго и повторить нашествие Татар-хана на Картли? Победит ли Иран или Османское государство – все равно Грузия в мусульманских тисках. Значит, необходимо столкнуть Иран и Турцию вдали от Грузии. И чем кровавее будут войны между мусульманами, тем легче задышит Грузия.

А Индия? Раджа, воспользовавшись длительным отсутствием шаха, вновь нарушил границу и отказался выполнять торговый договор. В Иране сильно вздорожали товары. Нет сомнения, сейчас шах снова захочет направить меня против северной Индии. Хорошо, я добуду тирану чужую землю и слоновые бивни. Но я начинаю тайную войну с шахом Аббасом. Шах хотел захватить Северный Кавказ. Что помешало ему? Может, мое равнодушие? А может, больше, чем равнодушие? Знает ли Кабарда, кому обязана своей целостью? Имерети, наверное, знает. Давно между князем черкесским и князем Кабарды идет вражда. Кто мне первый об этом сказал? Да, кумыцкий купец Улакай. Кабарда и кумыцкие земли под рукою Русии. Черкесский князь обратился за помощью к шаху, а кабардинский – к Русии… А об этом кто мне сказал? Да, созданный мною Керим. Он не хуже Али-Баиндура постиг науку распознавать чужие тайны. Молодец! Как рыбак, раскинул сети на бурливых реках северокавказских княжеств, а подобранные им ловкие люди тянут эту сеть с богатым уловом царских и княжеских замыслов.

Двенадцать тысяч сарбазов готовил бросить шах Аббас на Кумыкию и Кабарду. Но я сказал: нельзя оставлять в тылу Турцию и Имерети, тем более, что кабардинский князь и мурза поспешили за помощью к Русии. Шах устрашился. Сейчас игра за мной. И вот я передвигаю шаха на опасную дорогу, где наперерез скачут белые кони. На игральной доске спешно собираются новые силы… Русия. Астрахань. Боярин Иван Одоевский пленил атамана Заруцкого и беспокойную женщину Мнишек. Почему атаман, которому верили казаки, пленен московским царем? Его ошибка была моей ошибкой, он тоже обратился за помощью к шаху Аббасу.

Боярин Иван поставил в Астрахани пятнадцать тысяч воинов огненного боя. На каждой башне по двадцати больших пушек и пищалей. Если б у меня была такая сила! Я бы пригнул шаха к окровавленным стопам Грузии.

У кого искать помощи? Конечно, не у Турции. А Русия? Сама еще не окрепла. Русийский царь не захочет ссориться с шахом. Невыгодно. Недаром русийские послы скачут за шахом из города в город. Помощь придет из сердца Грузии. Конечно, с турецкими послами говорить буду. О чем? О необходимости войны османов с Ираном. Война оттянет шаха от Грузии, султана тоже. Надо шаху посоветовать. Да, еще о чем-то хотел подумать… Луарсаб… Бедное мое дитя Тэкле! Она сюда последовала за ним. Что делать? На картлийском троне должен быть царь-объединитель!"

– Батоно, кальян потух.

В беседке стоял Эрасти.

– Мои мысли тоже, Эрасти… Кто пришел?

– Господин Даутбек. Слово имеет. Мои дружинники поливают цветы, если встретят черную розу, запоют.

Даутбек вошел, насвистывая азнаурскую песенку. Пока не раздалось щелканье соловья, восторгались величием шаха.

– Абу-Селим-эфенди тебя хочет видеть, конечно, тайно. – Даутбек придвинулся ближе к Георгию.

– Я уже раз отказался, почему с тобой не говорит?

– Если в нашу пользу разговор, тогда стоит рисковать, Георгий. Если для шаха…

– Постой, Даутбек… – Георгий вскочил, глаза блеснули.

– Скажи Абу-Селиму-эфенди, я встречусь с ним в полночь в темном каве-ханэ. Пусть турок переоденется в персидское платье.

– Ты что придумал, Георгий?

– Разговор в нашу пользу… Что, Абу-Селим-эфенди продолжает разбрасывать золотые монеты сарбазам?

– Кажется, еще остались, вчера моим раздавал. «Во имя аллаха дарю беднякам», – смеялся эфенди. – Я Караджугаю рассказал, он – шаху.

– А шах сказал: пусть берут. Если дает турок, почему не брать? – усмехнулся Георгий.

– Абу-Селим-эфенди об этом узнал, пожелтел. Затем разговор снова перешел на шепот. Из глубины сада послышалась песня мествире, привезенная сюда «барсами». Ее распевали все грузины, вспоминая Картли. Печальные грузинские песни шах запретил петь под страхом смерти.

 
Я вчера красавицу увидал в саду…
Она мне нравится – к яблоне иду…
 

– Паата, мой Паата! – Георгий подался было к выходу, но вновь опустился на тахту: – Не следует молодого воина приучать к нежности.

– А может, следует? – И Даутбек запел:

 
Я молил жестокую, а в ответ – одно!
Любят черноокую без тебя давно.
Прискакал в духан скорей позабыть беду…
Век с таким бы чувством ей продремать в саду.
 

Паата ворвался шумно. Он бросился к отцу, но, заметив суровое выражение лица, поцеловал руку и сдержанно сказал:

– Мой большой отец, сколь хорош здесь воздух!.. Дядя Даутбек, я сегодня в море купался.

Даутбек любовно похлопал по могучим плечам Паата.

«От своей возлюбленной пришел, – подумал Георгий, – потому такой шумный. Первую любит…»

Хосро, тяжело дыша, карабкался по скалам. За ним на четверенькам полз Гассан. День был жаркий, шелковый азям прилип к спине Хосро. Кусты ежевики раздирали руки, одежду. Хосро мрачнел.

– Непременно, ага Хосро, мы встретим дикого козла, – задыхаясь, проговорил Гассан.

– Ты, час назад тоже уверял.

– Я, ага Хосро, сон видел.

– Сон?! – Хосро оживился. – Опять гебры сбросили твоего любимого внука в святую яму?

Хосро навсегда запомнил сон Гассана в день первой встречи с Георгием Саакадзе. С той поры Хосро суеверно не отпускал от себя Гассана.

– Хороший сон, ага Хосро, непременно убьем козла.

И хотя Гассан не видел никакого сна, он начал было рассказывать о большом дереве, увешанном козлиными рогами.

Вдруг Гассан остановился как вкопанный. Указывая дрожащей рукой, прохрипел: – Козел!

Хосро судорожно схватился за колчан и, укрывшись за камнем, натянул тетиву.

Вдали на сером выступе сидел козел. Поджав под себя ноги, и горделиво закинув рога, он безразлично смотрел в пропасть.

«Я должен убить рогатого черта, – думал Хосро, – вчера Дато целый день ходил расстроенный из-за козла. Он уверял, что стрела попала в козла, а княгиня Хорешани подсмеивалась над неудачливым охотником. Я должен доказать этой пленительной ведьме, что для царевича Хосро нет недоступных козлов».

Охотничья лихорадка охватила Хосро, руки дрожали, слезились глаза, в ушах гудело. Он осторожно подползал к выступу, за ним, словно тень, – Гассан. Но спустить стрелу Хосро не удалось. Козел насторожился, мотнул рогами, отскочил в сторону, прыгнул на нижний выступ и мгновенно исчез. Гассан испуганно отпрянул и столкнул камень. Гулко ударяясь о скалу, камень скатился в пропасть. Гассан взглянул вниз и замер. Внизу, запрокинув загнутые рога, лежал козел.

– Ага Хосро, я убил козла! – кричал потрясенный Гассан. – Недаром я сон видел.

Хосро, не дослушав, бросился вниз. В расщелине лежал дикий козел, длинная стрела торчала между ребер. Хосро догадался: это тот самый козел, который вчера удрал от Дато. Он злорадно улыбнулся, вытащил стрелу и, взвалив козла на плечи, зашагал по горной тропе. Счастливый Гассан семенил позади.

Вдруг Хосро остановился. Совсем близко послышался призывной рожок.

– Шах! – прошептал Хосро и победоносно пошел на звуки рожка. Приближались веселые голоса. Из-за поворота вышел шах Аббас. Хосро сбросил к ногам шага козла и низко поклонился.

Шах удивленно смотрел на Хосро. Он знал – только опытному охотнику, и то очень редко, удается пронзить стрелой чуткого козла. Шах милостиво пригласил Хосро сопутствовать ему на охоте…

Только ночью вернулся в свой дом Хосро. Он был счастлив. Шах повелел отрубить козлу рога, оправить в серебро и повесить в охотничьем зале Давлет-ханэ.

Хосро подарил Гассану свой новый плащ и приказал рассказывать всем о меткости стрелы Хосро-мирзы.

Хосро растянулся под шелковым одеялом, приятная сладость подкатилась к сердцу. Он вспомнил намек шаха: кто умеет бросить к ногам «льва Ирана» редкую добычу, может рассчитывать на почетное звание верного охотника шах-ин-шаха.

– Но не следует спешить, – закончил шах беседу, – арабская мудрость учит: «Не торопись сорвать плод, еще не налитый соком…»

Папуна сегодня с утра бродит по астрабадскому майдану. Он что-то усиленно разыскивает, но лазутчики Али-Баиндура не удостаивают его вниманием: от доносов на этого грузина, кроме палочных ударов, никто ничего не получал. И разве сумасшедшего Папуна занимает что-нибудь еще, кроме оборванных детей? Вот и сейчас он заполняет свой красный платок всякой дрянью, даже противно смотреть. И на Папуна не смотрят лазутчики Али-Баиндура.

Папуна часто говорит: «Эй, Пануш, Дато, Димитрий, кто хочет свободно подышать, пойдем со мной на майдан». Но сегодня Папуна, кроме сладостей для астрабадских «ящериц», разыскивает еще кого-то. Вот он остановится у темной лавчонки и громко позвал. Папуна не любит шептаться, особенно на майдане. Из лавки вышел высокого роста купец. Разговор был короток.

– Нашел?

– Да, ага.

– Тащи.

Папуна вошел в лавку, положил на узкую стойку платок со сладостями и стал разглядывать индусские кувшинчики с благовониями белого лотоса и изящные ларцы с белилами и румянами. Эти редкости однажды завез в Астрабад костоправ из Индии. Догадливый купец перекупил и спрятал, надеясь в Исфахане разбогатеть. Об этом проведал Керим и поспешил к Хорешани.

Не торгуясь, Папуна расплатился с купцом и опрокинул в свой необъятный красный платок драгоценную индусскую покупку, вышел из лавки и направился в сторону улицы, где живут только бедняки.

Так и есть, Папуна и здесь нашел «ящериц», и они ничуть не хуже исфаханских.

«Ящерицы» его тоже нашли, и не успел Папуна вступить на грязную уличку, как со всех глинобитных заборов раздался крик: «Папуна, ага Папуна пришел!» – и на улицу высыпали дети.

Раздав сладости из платка, ленты, четки, персидскую кисею, шарфы и шапочки из своих бездонных, необъятных карманов, Папуна, вздохнув и пообещав скоро опять наполнить платок, пошел дальше, сворачивая то в правый, то в левый переулок. Наконец он очутился на окраине. Здесь тянулись огороды и фруктовые сады. Папуна стукнул два раза медным молотком. Кто-то подошел, отодвинул деревянную задвижку, посмотрел и торопливо открыл калитку. Это был Горгасал.

Жила здесь Тэкле в полузаброшенном домике с небольшим садом. Этот сад Горгасал снял в аренду и поселился с женой и дочерью. Так он сказал обрадованному хозяину, вскоре ушедшему на поклонение в Мекку. Впрочем, уйти в Мекку посоветовал ему Горгасал, прибавив один туман на угодное аллаху дело.

Тэкле поспешила навстречу Папуна и сразу забросала его вопросами о Луарсабе. Папуна уверил ее: Луарсаб здоров, окружен почестями, и шах даже приказал готовить для него грузинские кушанья.

Спросила Тэкле о брате, о Паата, о «барсах» и, наконец, о Хорешани.

Вынув белила, краску и кувшинчики, Папуна сказал – он пришел как раз от Хорешани.

Тэкле удивленно смотрела на Папуна: неужели друг думает – сердце ее лежит к такому? Или дорогой Папуна хотел ее развеселить? Нет, она больше не нуждается в румянах и белилах.

Папуна согласился: его маленькая Тэкле никогда не нуждалась в подобном украшении, но есть женщина, которая нуждается…

– Кто?!

– Жена шаха Аббаса.

– Тинатин?! О, ведь она сестра моего царя! Папуна, дорогой друг, что ты придумал?

– Не я, Хорешани придумала. Сегодня возьмешь кувшинчики и ларец и с матерью Эрасти придешь к Хорешани. Издали тебя будут оберегать Керим и Эрасти. У Хорешани соберутся «барсы», Георгий тоже придет. Ностевцы рвутся к тебе, но, опасаясь Али-Баиндура, даже мимо этой улицы не проезжают. Паата? Нет, Паата не будет. Он по молодости может проговориться.

Папуна, обогнув сады, очутился на шахской улице. Посмотрев на резные двери, охраняемые шах-севани, подумал: «Георгий, наверно, еще здесь, надо предупредить о приходе Тэкле».

Подождав немного времени, Папуна направился к боковому входу.

Шах Аббас величественно восседал на резном возвышении. Вошли ханы. Вошел Абу-Селим-эфенди с двумя турецкими торбашами.

Шах встретил Абу-Селима-эфенди сухо. Абу-Селим-эфенди, словно не замечая враждебности, изысканно, но настойчиво требовал от имени султана возвращения Оттоманской империи захваченных шахом турецких городов: Дербента, Шемахи, Ганджи, Аряжа и Баку. И добавил: шах напрасно разорил Грузию, она ни с кем не воевала, жила мирно между тремя великими государствами – Турцией, Ираном и Русией.

Караджугай резко напомнил о правиле посольских приемов – ставить Иран на первом месте, когда перечисляют государства.

Пригладив парадно торчащие усики, Абу-Селим-эфенди мягко улыбнулся Караджугаю, но промолчал. Совсем позабыв о турецких опустошительных нашествиях на Грузию, он стал убеждать шаха в миролюбии Турции. Оттоманское государство и Русия всегда совместно оберегали грузинские царства. И еще падишаха вселенной, султана Ахмета, беспокоит персидское войско в Горисцихе, угрожающее восточной Турции.

Шах вскипел. Он свирепо оглядел белый азям Абу-Селима-эфенди, обшитый золотом зеленый тюрбан с нагло сверкающим алмазным полумесяцем и перевел взгляд не свой черный карбонат. Внезапно успокоившись, Аббас иронически велел передать султану: Дербент, Шемаху, Ганджу, Аряж, Баку и еще немало турецких городов он, «лев Ирана», завоевал саблей, и пусть султан, падишах вселенной, отвоюет обратно свои города тоже саблей. Грузинские цари всегда были вассалами Ирана. А сейчас он, шах Аббас, отечески усмирил Грузию из любви к ней, ибо по легкомыслию, за спиной покровителя, Грузия вела переговоры с Турцией и Русией.

И под смех восхищенных ханов добавил:

– Если аллаху будет угодно и ты, Абу-Селим-эфенди, благополучно вернешься в Стамбул, не забудь передать султану: ему, падишаху вселенной, нет никакого дела до того, что ему не принадлежит.

Абу-Селим-эфенди приложил руку ко лбу и сердцу. Скользнул взглядом по тронному залу и мысленно перенесся в Ахалцихский пашалык, откуда Турция бросит янычар на Горисцихе.

На пороге еще раз поклонился величественно застывшему шаху и подумал: «Надо ускорить встречу с Саакадзе».

Тинатин, обмакнув тростник в киноварь, четко выводила на лощеной бумаге грузинские буквы. Перед нею лежала рукописная книга легенд и сказаний Грузии. Тинатин, боясь забыть грузинское письмо, уже дважды переписывала драгоценную книгу.

Резьба красного и орехового дерева тянулась вдоль широких, с разноцветными стеклышками окон. На мавританских нишах дрожали желтые, синие, лиловые и зеленые блики. Сквозь резную дверь виднелся бассейн.

Мягко падала вода. На красочной миниатюре обнаженная девушка протягивала юноше чашу с вином. Жидким золотом было выведено – «Работа смиренного Реза-Аббаси».

По ступенькам темной лестницы Хорешани вбежала в гарем.

Тинатин бросила тростник, радостно приветствуя Хорешани. Она нашла подругу похорошевшей.

Старший евнух, сидящий на низеньком табурете у выходных дверей, поддержал Тинатин, похвалив браслеты княгини.

Закинув голову, Хорешани шаловливо рассматривала свое отражение в круглом зеркале на середине потолка.

Удобно расположились на ковре и заговорили о красивых шелках. Хорешани похвалила новое одеяние молодой жены Караджугая. Рассказала о покупке тончайшего шелка у горбатого купца. И вдруг вспомнила о старой персиянке, знающей тайну женской красоты. Вот чародейка принесла белила и благовония. Хорешани всего два дня натирала лицо, а оно уже как взбитый белок. Старуха уверяет – через неделю Хорешани будет похожа на луну в четырнадцатый день ее рождения.

К волшебству старухи Тинатин отнеслась равнодушно. Но Хорешани незаметно толкнула подругу. И Тинатин внезапно воспылала желанием как можно скорее приобрести необыкновенные белила, дабы солнечные глаза шах-ин-шаха удостоили ее благосклонным взглядом.

Хорешани вздохнула, неужели дорогая Лелу думает – Хорешани не позаботилась бы о ней? Но ведьма уверяет – каждому лицу другой оттенок нужен. И если прекрасная Лелу пожелает, она завтра приведет старуху в Гарем-ханэ.

Еще ничего не понимая, Тинатин рассыпалась в благодарности и молила только не забыть обещания.

Хорешани поклялась и к месту вспомнила о благовонии, сравнившем ее тело с лепестками лотоса. Пусть Тинатин сама убедится. Кстати, она изнемогает от жары, и, если Тинатин позволит, Хорешани окунется в прохладный бассейн. И, сбросив пояс, она стала расстегивать платье. Вдруг Хорешани обернулась и набросилась на евнуха: он что, оглох? Разве не слышал? Она хочет раздеваться. Евнух, пробормотав извинения, выскользнул из зала.