Текст книги "Декаданс"
Автор книги: Анна Андрианова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Я замолчала, мне представилась картина «Мона Лиза». Если ей подрисовать усики или например увеличить грудь, будет уже не она, а нечто совершенно другое. Ну кто сказал, что картина даже в подлиннике является шедевром? Наверное, первым так решил сам Да Винчи. И, назвав картину шедевром, прогнозировал ей такое будущее.
А назвал бы он ее мазней? Гадким, отвратительным, бездарным рисунком, который еще требуется дорисовывать, дорисовывать, доводить до совершенства. Будущее ее было бы предрешено, и оно явно не было бы таким успешным. Стрижка в моих салонах стоит столько, сколько я посчитала нужным за нее запросить, и мне неинтересно, что это очень большая сумма даже для Москвы. А между тем на такую цену выстроилась очередь. Эксклюзив и элитарность являются характеристиками чего-либо только после того, как это что-либо охарактеризуют такими словами.
Я размышляю, смотрю в глаза божеству. Я думаю, а мне кажется, будто произношу слова вслух, его зрачки следят за ходом моих рассуждений.
– Существует всего три вида взаимоотношений между мужчиной и женщиной, и неважно, кто какую роль играет, – вдруг начинает он новую тему. – Мать и дитя, герой-любовник и муза, бог и богиня. Какие из них вам кажутся правильными?
– Глупый вопрос, конечно, бог и богиня!
– Но для того, чтобы к вам относились как к богине, вы сами должны осознавать, что являетесь ею. Вы должны понимать, что вы и мир вокруг вас – это ваше самовыражение, ваше искусство, вы оставляете след о себе не в картинах и книгах, а в своей личности, в своей жизни! Прожитая вами жизнь и есть ваше искусство.
Он наклоняется ко мне.
– Так вы чувствуете себя богиней?
– Нет! – чуть подумав, отвечаю я. – Я чувствую себя невыспавшейся девушкой, которую допрашивает и одновременно учит жизни незнакомый мужчина. И плюс ко всему, вы сами сказали, мне предстоит пройти путь, чтобы это почувствовать.
– А вы готовы стать богиней, вы хотите пребывать в экстазе?
– Да!
Кто же откажется от такого предложения?
– И вы готовы ради этого пойти на все?
– Что это значит?
– Сделать невозможное, выйти за рамки, объять необъятное.
– Да!
– И вы даже готовы подчиниться? Это, думаю, для вас самое сложное!
– Зачем! Если я богиня?
– Затем, что бог милосерден! И распятие значит – подчинение! Или самая высшая благодетель – отказ от этого! Отказ от своих представлений о правильном и неправильном, о добре и зле, подчинение – значит доверие!
– Тогда я неправильно поняла слово «богиня». Я думала, что подчиняется не она, а подчиняются ей!
– Ну, – улыбается он, – часть божественного начала есть в каждом человеке, нет наверху злостного дядьки, который шлепает по попе тех, кто провинился, или награждает тех, у кого в графе «поведение» стоит отлично. Каждый человек сам себе бог и сам себе судья. Но для того, чтобы соответствовать статусу богини, необходимо быть ей. А она, как вы понимаете, в первую очередь чиста, невинна и непорочна в каждом своем проявлении. Богиня способна подчинять и подчиняться, доверять и оправдывать доверие, любить и принимать любовь. Это неразрывные понятия, это взаимный процесс! В глубине души вы хотите быть единственной в своей работе, в своей личной жизни? Конечно, вы хотите быть лучшей! Но для того, чтобы быть лучшей и единственной, например, для мужчины, для начала нужно сделать его единственным для себя. Показать ему, что он бог для вас.
– Я этого не умею!
– Вы готовы ко всему, чтобы научиться?
Ну прямо Люцифер из «Фауста».
– Готова!
Искуситель искусил меня, и я готова отдаться неизвестному.
Когда человек не растет, он деградирует, а я застряла на стадии своей девственности и качусь дальше, вниз по пути деградации. Пора расти!
– То есть вы соглашаетесь следовать всему, что подписали?
Он еще ближе наклоняется ко мне, я чувствую аромат сандала.
– Да!
Сомнений не осталось. Он – единственный человек, способный осуществить духовную дефлорацию.
– Сейчас у вас есть последняя возможность уехать, забрать свои деньги и забыть о том, что здесь было. Если вы решаете остаться, вы доверяете себя нам и обещаете следовать соглашению.
Он говорит серьезно, жестко, бескомпромиссно.
Еще в ванной я решила для себя идти до конца. Терять уже нечего. Ведь ставки уже сделаны. Все или ничего. Задний ход – не мой способ восприятия мира.
– Да! Я согласна! – гордо говорю я.
Если он не научит меня быть собой, то кто тогда сделает это?
– Тогда раздевайтесь, – и, поймав мой непонимающе-протестующий взгляд, он добавляет: – Вопросы у нас задавать не принято. Не потому что нельзя, а потому что вы сейчас не услышите ответа. Какое-то время вы все равно будете слышать лишь то, что пожелаете услышать. Так что на данной стадии вопросы просто бессмысленны!
С несвойственным вожделением я начала расстегивать джинсы и снимать белый свитер, с которого и началась эта дискуссия. Быть может, в какой-то момент я решила, что этот греческий бог возбуждает меня, мне казалось, я раздеваюсь для него. Сейчас поражу его своей наготой. Красотой загорелого, ухоженного, подтянутого тела.
Стою напротив него совершенно голая, а он смотрит на меня как пекарь на плюшку – или как гинеколог на пациентку. Его лицо не отражает совершенно ничего. Не малейшего возбуждения, ни малейшего желания. Солнце через окно светит прямо на меня, мое тело видно как под микроскопом.
Может, я поправилась? Или грудь некрасиво выглядит, когда соски не возбуждены? Он не хочет меня. Он не двигается с места. Черт! Что мне делать? Когда Серж видел меня голой, он набрасывался на меня как тузик на тряпку. А этот сидит с каменным лицом статуи. Хочется прикрыться, а еще лучше одеться и убежать отсюда навсегда. И забыть обо всем.
Но я же решила идти до конца. Стою, сжимая бедра. Мы оба молчим, на мои глаза наворачиваются слезы. Слезы от обиды.
– Чего вы сейчас хотите?
– Вас! – вдруг вырвалось с моих губ, и я сама испугалась своих слов.
– Я вам говорил сегодня, что удовольствие, наслаждение и любовь находятся в вас самой, а не в ком-то другом? Обожание – в обожателе, а не в объекте обожания?
– Да! – смиренно отвечаю я.
Я приняла правила игры.
– Так вот, доставьте себе удовольствие, насладите себя собой! Человек познает высшее духовное наслаждение после того, как проходит низшие степени реализации – еда, секс, самоутверждение. Физический экстаз отличается от духовного, но через него тоже следует пройти.
– Да! Но я не умею доставлять себе удовольствие.
– Так учитесь!
Сажусь обратно на деревянный диван, начинаю сжимать грудь одной рукой, он смотрит все так же пристально и бесстрастно. Трогаю свой сосок, как это делала Лолита, но не чувствую ничего, мне страшно обидно и неудобно. Я пытаюсь мастурбировать перед человеком, которого совсем не знаю. Когда об этом же меня просил Серж, я с гордым видом ему отказывала.
Ресницы намокли. Я еле сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться. Засовываю палец в промежность, но она совсем сухая и закрытая.
Греческая статуя сжалилась надо мной.
– Если вы не можете доставить себе удовольствие и полюбить себя, то сделайте так, чтобы мне захотелось это сделать. Отдайтесь мне. Покажите мужчине, что вы готовы отдаться ему целиком, быть в его власти, разрешить делать с собой все что угодно. Вы же знаете, что мужчина не уверен в себе на сто процентов, для того чтобы быть для вас хорошим любовником, ему нужна ваша невинность, и ваша покорность, и ваше желание отдать себя ему.
Темные глаза с огромными зрачками нежно, по-отцовски смотрят на меня. Сейчас в них нет ни божественности, не учительства. В них лишь любовь и сострадание. Но я не испытываю этих чувств.
Чтобы продемонстрировать свою покорность и готовность ко всему, я решаюсь. Подхожу к нему, сажусь перед ним на колени и пытаюсь подлезть под складки плотной ткани, рукой нащупываю немаленького размера агрегат и сдавливаю его, как учила маленькая массажистка в «Тантра-клубе»...
– Вы бы видели сейчас свое лицо, – просто говорит он. – Вы потрясающая женщина, таких единицы, вы добьетесь высочайших высот в искусстве жить и искусстве любить. Но вам предстоит многому научиться.
Я поднимаю глаза и машинально отдергиваю руку.
– Спокойной ночи. Точнее, спокойного утра. Вам предстоит сложный день. Постарайтесь отдохнуть.
Пристыженная, оскорбленная отказом, нежеланная, я натянула свои шмотки как можно быстрее и выскочила за дверь. Плакать начала еще в коридоре. Докатилась! Даже голая, со своей идеальной по современным канонам фигурой, не возбудила мужчину. Еще Зигмунд Граф говорил: «Зеркало, которому женщины верят больше всего, – это глаза мужчины»
А может, он монах? Или импотент, и как же жаль его невостребованное орудие любви, если оно даже не в возбужденном состоянии выглядит внушительно. Может, он специально контролировал себя, чтобы не поддаться дурману плоти?
Наглухо задернув шторы в своей коморке, я ерзаю под одеялом. Хочется свернуться в комочек и спрятаться ото всех. Я пытаюсь вспомнить, когда мне было бы так же стыдно и неловко. Только однажды – когда я съела торт, купленный мамой к новогоднему столу. А я его съела, и мама очень ругалась, называла меня бессовестной бесстыдницей.
Точно, я вовсе не девственница, я бессовестная бесстыдница. Но маме нужно отдать должное, она научила меня хорошему, тому, что всегда, с самого детства, помогало мне в жизни. В нашей семье были четко разделены обязанности, и моей была глажка. Боже, как я ненавидела это! Со слезами на глазах я гладила на всю семью и представляла себя золушкой, за которой однажды придет принц, и будет она жить во дворце, купаясь в шоколаде. Но принц все не приходил и не приходил (наверное, потому, что мне было двенадцать лет, а принцы не педофилы). И однажды я расплакалась прямо над этой чертовой доской. Мама подошла ко мне и сказала: представь, что ты корабль в океане, а складки на одежде – это волны, которые ты разглаживаешь. И с этого момента у меня появилась миссия: я стала кораблем, у которого есть сверхзадача и от которого зависит, будет на море шторм или нет. Так я научилась превращать некоторые моменты жизни в игру. Жаль, что не все.
Сейчас я пытаюсь представить себя Клеопатрой. Мужчины страстно жаждут ее, но знают: ночь с ней будет последней в их жизни. А этот греческий бог еще многое должен сделать, многих просветить, он не может себе позволить отдаться искушению. А кстати, как его зовут?
* * *
Доброе утро, если можно его так назвать, началось у меня через четыре часа. Завтрак состоял из воды, спаржи, артишоков и грибов. В нашей общежитской столовке-ресторане обстановка весьма странная: все мило улыбаются, но молчат, как мумии. Выражение лиц у народа – пофигистическое. Возраст – где-то от двадцати пяти до сорока пяти. С отвращением ковыряя кушанье, разговариваю с Катькой.
– Как хорошо я выспалась! – довольно улыбается Катька.
– Ненавижу утро! – хмуро бурчу я и ищу глазами место, где можно отравиться никотинчиком, чтобы хоть как-то взбодриться.
Курить здесь можно только в определенном месте, на улице или в номере. Я оглядываю окружающее пространство. Мальчиков и девочек за столами примерно одинаковое количество. Все дружественно улыбаются и молчат. Одеты большей частью в спортивные шмотки, как принято в домах отдыха, но дорогие украшения присутствуют. Часики и колечки у народа некислые.
Рассказать Катьке о вчерашнем случае? Нет, не буду рассказывать, стыдно.
Звучит удар в гонг, как в монастыре. К нам подходит сиплая и отводит в левое крыло здания.
– Первоначальные практики будут проходить отдельно от мужчин, – предупреждает она, чтобы мы с Катькой не раскатывали губы на курортный роман. Мальчикам вход воспрещен, все понятно.
Мы снова идем вдоль бесчисленных коридоров. Проходим в большой зал, оборудованный под класс, что вызывает четкие и негативные ассоциации со школой. К партам подтягивается народ, еще примерно двадцать девочек, точнее, дубин стаеросовых типа нас с Катькой, которые на старости лет решили поучиться.
Я пытаюсь распластаться на парте, чтобы доспать свои законные четыре часа. Состояние жуткое. Хочется две вещи: курить и спать. А еще больше хочется, чтобы оставили в покое. Но нет, я не такая, я сейчас всем и себе в том числе буду доказывать, что я приличная и прилежная и что мне о-о-чень интересно, чему меня здесь будут учить. Только лучше было бы, если бы без вступлений лирических мне сказали, что со мной не так и как изменить это.
В центр класса выходит полная пышногрудая брюнетка с косой до талии. Вся такая воздушная и зефирная. Ее полнота почему-то кажется невесомой, прелестью, изюминкой. Она забавна, как Карлсон. Толстенький ангелочек, но с пропеллером вместо крылышек.
Карлсон сгибается в поклоне, как сиплая блондинка вчера склонялась перед божеством. На ней одет такой же сарафан, только оранжевого цвета.
– Добро пожаловать к нам! – она расплывается в блаженной улыбке, приветствуя нас. – Меня зовут Пэма, – она снова кланяется. – Чтобы не тратить ваше драгоценное время, перейду сразу к тому, для чего вы пришли сюда. Вы пришли сюда для того, чтобы решить проблемы, связанные с сексом, – она оглядывает нашу толпу, судя по всеобщему молчанию и опусканию глаз, она права. – Так вот, что же такое секс? Секс – одна из форм общения или даже основная из них. Только вместо лживых слов – прикосновения, вместо показных жестов – поцелуи, вместо проявляемых эмоций – внутренние ощущения. Секс, как лакмусовая бумажка, отражает все негативно или позитивно окрашенные чувства «собеседника». В искренности, открытости, доверии и любви секс-коммуникация приводит к высшей степени оргазма. Замкнутость, ложь и эгоизм приводят к комплексам.
Ну это-то понятно, а что дальше?
– Поэтому решение проблем в этой коммуникации следует искать, как и все, в себе...
Начинается долгая вступительная лекция на тему духовного роста, самопознания и самооткрытия. Пэма говорит полушепотом, с придыханием, так, что приходится прислушиваться. Я чувствую, что начинаю засыпать, как лошадь с открытыми глазами. Сколько сейчас времени? И сколько еще здесь сидеть, когда закончится это чудесное просветительское мероприятие?
Из всего, что было сказано Пэмой, сквозь сон я поняла, что по даосской традиции есть три энергии ци – жизненная, цзин – сексуальная и шэнь – духовная. Задача заключается в том, чтобы преобразовать сексуальную энергию в жизненную, а затем в духовную. Эта трансформация дает возможность быть здоровой, сексуальной и красивой, а также узнать свои внутренние ресурсы и реализовать свой могучий потенциал. Высвободить всемогущего дракона, как сказала она.
Борясь со сном, я точу зубы об ручку, а между тем наш учитель продолжает:
– Красота – это внешнее проявление внутренней гармонии, это кожа, излучающая здоровье, это глаза, сияющие любовью и счастьем. Тантрические и даосские практики позволяют женщине ощутить ее природную сексуальность, снять психологические зажимы, осознать себя как частицу Природы, Бога, реализующую великую миссию Продолжения Рода. Но перед тем как переходить к подобным практикам, мы должны изучить свое тело, очистить его от токсинов и шлаков, научиться управлять своим непокорным разумом, очистив его от ненужной информации медитацией. Мы должны уметь чувствовать и понимать себя, чтобы чувствовать и понимать других людей, мир вокруг, чтобы ощутить себя божественным совершенством. Если женщина осознает себя высшим духовным существом, она способна пребывать с состоянии постоянного экстаза сама и приводить к нему своего партнера. Лингам у большинства мужчин слаб так же, как их сексуальная энергия, если они не практикуют задержки эякуляции. Но во власти женщины-дракона – продлить и усилить их наслаждение. Добро пожаловать в познание экстаза!
Хорошо говорит, вдруг понимаю я. И именно с этой минуты начинается мое глобальное погружение в мир своего тела и сознания.
Глава 11
Душевный стриптиз
Последующие несколько дней по утрам нас посвящали в тайны анатомии собственного тела. На большом проекторе показывали наши внутренности, а мы запоминали, что где находится и как между собой связано. Очень большое внимание уделялось половым органам, ведь именно с ними связано рождение новой жизни и сексуальная энергия, которую нам и предстоит трансформировать.
Даосы считают женщину водой, а мужчину огнем. Огонь как бензиновый костер – жарко горит, но быстро потухает, вода – не закончиться никогда, она просочиться через любые преграды. Вода может подчинить себе огонь, помочь ему медленней сгореть.
Даосские системы отражают превосходство женщины над мужчиной, она готова к сексу в каждую минуту, мужчинам же требуется отдых. Оргазм мужчины короток, оргазм женщины многоступенчат. Он проходит через множество этапов, обновляя организм и душу. Знать свою физиологию нужно для того, чтобы уметь энергией наслаждения обновлять свой организм.
Каждый орган отвечает за определенную эмоцию и черту характера, если орган здоров, он излучает позитивные волны, если с ним что-то не в порядке – негативные.
Например, печень может излучать доброту или гнев, легкие – храбрость или печаль, сердце – любовь или агрессию. Настроить себя на позитивную волну можно двумя методами: вылечить себя полностью от всех возможных и невозможных микробов или заняться своим духовным развитием, что повлечет за собой исцеление органов. Здесь действует поговорка «все болезни идут из головы». И, дабы мы достигли «оргазма со вселенной», нам лечили и тело, и душу.
Днем мы занимались йогой – для укрепления тела и духа. Раньше йоги ассоциировались у меня с худощаво-сухими дядьками, закручивающими ноги за голову и в этом положении заглатывающими ножи. В детстве я видела такое в цирке.
Наша йога, по сравнению с цирковой, оказалась приятным досугом. Стоишь себе в позе перевернутого верблюда или собаки, пялящийся на свой пупок, и задерживаешь дыхание или, наоборот, ритмично дышишь ртом и животом. Казалось бы – ну и что? Но это было лишь для нас с Катькой «ну и что», а наших соседок по коврикам трясло, перло и плющило так, будто они испытывали неземной оргазм. В позах ласточек и березок они стонали, как при половом акте, закатывали глаза и идиотически улыбались. В конце занятий они катались по своим коврикам, издавая пронзительные стоны удовольствия. Мы с Катькой с завистью смотрели на них и продолжали гнуть свои закостенелые тела в асаны.
Немыслимо тяжелой позой оказалась та, что носила название Курмасана, раздвигаешь ноги как можно шире, а руки подсовываешь под колени. Получается, что ты как будто сгибаешься вдвое, что абсолютно противоречит значению слова «асана» – удобная и приятная поза. Не знаю, какой результат должна давать эта физкультура, но ноги у меня болели, как у Золушки после бала. Сдвинуть их невозможно. И пока я, гремя костями и собрав остатки воли в кулак, выползаю из зала, матерые йогерши продолжают переться, валяясь и извиваясь на ковриках, как на искусных любовниках. Обидно, честное слово.
Зато приятными в эти дни у нас были вечера – очистка от шлаков. Вот тут-то для меня обнаружились приятные приятности: и баня в три захода по пятнадцать минут, и кофейные пилинги, и вкусные чаи, и мизерная порция коктейля из виски, меда и лимонного сока, и даже витамин B1: съедаешь такую штучку перед парилкой и сидишь в ней красная, как помидор. Я не знала, что человеческая кожа может быть такого малинового цвета. Через пять дней подобных банно-прачечных процедур пот перестает пахнуть и быть соленым и просто-напросто превращается в совершенно безвкусную воду.
Вечера после бани были наполнены чтением книг, Чоки Нима Ринпоче, лекции Далай-ламы, ОШО, Кришнамурти, Джан Чжунлань, занудными переводами Лао Цзы и прочих гуру. По каждой книге заполнялся тест, который позволял лучше усвоить информацию.
Каждый вечер в 22:00 все желающие задать вопросы учителям встречались на вече. Лежа на подушках и пенках вокруг костра, можно делиться ощущениями и задавать волнующие вопросы. Я очень быстро поняла суть таких мероприятий и перестала их посещать. Все вопросы поражали своей однотипностью, ответы раздражали своей сдержанностью.
Чаще всего спрашивали: как скорее войти в состояние самадхи? Как отключить постоянный внутренний диалог? Что делать, если в теле возникают болевые ощущения? Что делать, если не чувствуешь энергию и не можешь ее правильно направить? Как бороться с негативными эмоциями? Как душевный экстаз отличить от обычного?
Ответы были разной формы, но примерно одного содержания: «Все пройдет, и это тоже!» Единственно, что в мире есть постоянного, – это изменчивость, или аничча. Невозможно заставить быть вечной позитивную эмоцию, невозможно навсегда избавиться от негативной. И вообще не надо ни от чего избавляться, следует только наблюдать, изучать себя и говорить себе: вот такая вот я интересная зверюшка, у меня есть и это, и это, и вот это. Во мне куча всего интересного: и зависть, и гнев – значит, они зачем-то мне нужны, и непрекращающийся диалог мыслей, и психосоматика, и привычки, и страхи.
В общем, если обобщить, получаются два девиза «экстаз есть во всем» и «аничча, анич-ча, аничча!»
Через неделю на свежем воздухе и в полной изоляции от городской суматохи и средств коммуникации я привыкла, расслабилась и начала чувствовать себя вполне комфортно и спокойно. Времени на гнусные мысли совсем не хватало, а выполнение четкого режима освобождало от тайм-менеджмента. Это было похоже на приятный, полезный и познавательный отдых, как в пионерлагере, где за тебя уже все продумали, все решили, а тебе надо просто наслаждаться этим, каждый день что-то узнавая для себя новое.
В общем, пионеры довольны!
* * *
Пионеры были довольны недолго. Случилось страшное. Випассана.
Невозможно описать, насколько ужасная практика. Десять дней в полной тишине. Нельзя разговаривать и двигаться. Три раза в день по три часа с получасовым перерывом нужно просто сидеть с прямой спиной в одной позе. Позу можно менять только в самом крайнем случае, когда тело совсем затекло. Ни с кем нельзя не то чтобы разговаривать, а даже встречаться глазами. Еды дают минимальный минимум, все время остается ощущение легкого голода. В 4 утра подъем, в 22:00 отбой. Курить в течение десяти дней нельзя. Пытка! Катастрофа! Апокалипсис!
Есть два варианта: или повеситься сразу, или умереть своей смертью. Не умру, так похудею.
Если бы в наших тюрьмах заключенным проводили бы Випассану, преступников стало бы намного меньше. Молва о таких истязательствах заставляла бы людей задуматься, перед тем как совершить уголовщину.
Цель этой духовной практики – максимально погрузиться внутрь себя, очистить свое сознание от постоянно работающей там бетономешалки мыслей и обрести ясность ума.
Размышления не дают человеку возможности видеть и чувствовать мир и себя такими, какие они есть на самом деле. Человек живет своими представлениями о мире, но не его реальностью. Одно и то же событие и одно и то же явление каждый переживает по-разному, а почему? Лишь потому, что реальность воспринимается через призму собственного представления о ней. А представления эти складываются из комплексов, предубеждений, советов родственничков и опыта не одной, а всех (!) жизней человека.
После первых тридцати минут сидения в одной позе, в тишине, с закрытыми глазами у меня появилась одна-единственная цель – выжить! Страшная боль в суставах, неимоверная скука, желание почесаться, чихнуть, встать – и все это продолжается бесконечно.
Инструкция, как кажется на первый взгляд, максимально простая: следить за своим дыханием и сосредоточить внимание на носу. Но для выполнения это оказалось гиперсложно, практически невыполнимо!
Перед глазами всплывают и всплывают воспоминания, картинки, образы. Они хаотично наваливаются на меня, как Наполеон на Москву, они сверлят мой мозг. Я пытаюсь выключить бред, творящийся в моей голове, но не могу. Мне грезятся мои салоны, Серж с газетой, какие-то автозаправщики, заливающие в мою машину бензин, отрывки из любимого фильма «Восток-Запад», песни Талькова вперемешку с «Аквариумом». Господи, откуда в моей голове столько мусора? Тут же всплывает первый поцелуй, мама с учебником физики, и почему именно с ним? Казино, метро, стриптиз, магазины, улыбка Кати, счет в банке, пожар, любимый костюм Сержа.
Боже! Хочется громко закричать себе: заткнись! Хочется удариться головой об стену, хочется умереть. Я раньше думала, что я думаю мысли. Нет, все наоборот, это они думают меня, они используют меня как хотят. Моя голова – это испорченный радиоприемник, настроенный на все станции одновременно...
Надо сосредоточиться на дыхании, надо сосредоточиться на дыхании, надо сосредоточиться на дыхании...
Я вспоминаю смски любовницы Сержа, я вспоминаю его лицо, я вспоминаю свои вступительные экзамены, я вспоминаю переговоры о кредите на мой первый салон, я вспоминаю прораба, который кинул меня и удрал с баблом, вспоминаю аварию Сержа, вспоминаю свой сон про будущего ребенка, вспоминаю первое сентября в первом классе, у меня такие ярко-красные банты и гладиолусы, я такая гордая, я такая довольная тем, что я взрослая. Гордая. Довольная. А когда я была счастливой? Нужно вспомнить этот момент. Я стараюсь. Стараюсь, но не могу. Не могу. Неужели не было в моей жизни того момента, когда я чувствовала себя счастливой? Когда я была по-настоящему счастлива? Черт, сколько же хлама хранится в моей голове, я сейчас могу вспомнить горе, радость, тоску, разочарование, но счастье? Я не могу вспомнить счастье, я не знаю, что это такое. Я никогда этого не испытывала. Никогда. Все эмоции, все чувства по шкале минуса, но счастье, боже, когда я была счастлива?
День рождения? Нет, все время праздник удавался не так, как я ожидала. Вечно дарят какие паршивые вазочки и свечки! И еще на последнем дне рождения я танцевала на капоте машины, и мне потом было очень стыдно. Так, сосредоточиться на дыхании, сосредоточиться на дыхании, на дыхании сосредоточиться... А может, на свадьбе? Нет, столько времени убухали на подготовку, устали, хотелось тогда, чтобы эта муторная пьянка скорее закончилась. А еще я была в платье за восемь тысяч, сшитым на заказ, оно оказалось мне мало, я чуть сознание не теряла в корсете, и к концу вечера через три слоя тональника просвечивала моя зеленая кожа.
Перерыв! Ура, перерыв, перерыв! Мне так плохо общаться со своей головой, это ужасно, такое впечатление, что ковыряешься в огромном вонючем мусорном контейнере. Судя по лицам остальных, им всем так же плохо. Все серые и мрачные, на себя не похожие. Полулюди-полутрупы. А осталось сидеть еще девять с половиной дней! Это просто пи...ц. Но других слов просто нет. Это издевательство. Издевательство.
Греческий бог говорил мне: если тебе плохо наедине с собой, как же тебе может быть хорошо с кем-то другим? Господи, уж лучше онанизм, я готова сама доставлять себе наслаждение двадцать четыре часа в сутки, чем вот так вот тупо сидеть и умирать заживо...
А-а-а! А-а-а! А-а-а!
Я не могу больше смотреть это непреходящее кино про себя! Это смерть заживо. Мысли и образы из памяти, как восставшие из ада, они давят своей четкостью, они стали более глубокими, более подробными, более жесткими. Я на бесплатном сеансе непрерывной мелодрамы.
А-а-а!
Я вспоминаю, как, прочитав про Раскольникова в 11-м классе, решила проверить, будет ли мне наказание за преступление, зашла в магазин возле школы и украла юбку. Наказание было. Меня засекли и позвонили маме, она не била меня, не кричала, просто перестала со мной разговаривать, и я две недели умоляла ее простить меня. Сейчас мне тоже хочется плакать, слезы текут по щекам.
Тут же в памяти всплывает случай, как моя первая и любимая подруга, которая была старше меня на пять лет, бросила меня и стала дружить с моей двоюродной сестрой, они шептались в ванной, когда были у нас в гостях, запирались от меня, а я плакала за дверью.
О-о-о!
А мой первый опыт с мужчинами, когда мальчик, сосед по даче, с которым я играла в песочнице, вдруг встал, снял штанишки, вынул свою пиписю и пописал на мое любимое платье.
Голова трещит по швам. Катастрофа. Какой, интересно знать, умный человек сказал, что время лечит? Оно не лечит, а забивает весь хлам подальше, но он никуда не девается. В такие минуты, как сейчас, он срабатывает как бомба замедленного действия и взрывает мозг. Ну, а если его не выпускать никогда, он превращается в комплекс, внутреннюю проблему, которая невидимой рукой откладывает отпечаток на все, что ты видишь, делаешь, думаешь, говоришь.
Сейчас ядерной боеголовкой в мой мозг впендюрился тот, кого я любила с первого класса. А он отказывался целоваться со мной даже тогда, когда мы играли в бутылочку и она указывала на меня. Он ухаживал за моей соседкой по парте. Боже, как хорошо, что он на ней женился, мне повезло.
Ракета улетела. Мозг дымится. Сейчас запахнет паленым. У меня наверное уже волосы горят. Тело ломит, голова беспомощно свисает вниз, шее трудно держать ее. Мной начинает овладевать какой-то новый образ. Девушка. Я всматриваюсь в нее так, как будто вижу перед собой, размытая картинка становится четче, четче, четче. Изображение приближается. О, черт! Да это же телеведущая. Улыбчивая рыжая стервоза, эмансипе, идеально ухоженная, подчеркнуто независимая, стервозно улыбающаяся, но смертельно одинокая.
Когда мне было шестнадцать лет, я мечтала стать похожей на ведущую из телевизора. Как она была хороша! Я копировала ее жесты, манеру улыбаться, сделала себе такую же прическу. И вот я говорю с ней...
– Ты вдохновилась мной с первой встречи, ты хотела быть на меня похожа.
Круто, мои мысли теперь разговаривают между собой.
– Что?
– Вот на тебе, получи! Ты стала точно такой, как я!
– Слушай, я это я, ты это ты! Какое между нами сходство? Я замужняя и совсем не одинокая!
– Ну, ну! Дубина. Слизала мой образ, а теперь отнекиваешься. Ты одинокая, да еще какая одинокая! И волосы у тебя рыжие, как у меня. А интонация, а жесты? Узнаешь?
– А-а-а!
– Я это ты, ты это я. Гы-гы!
Неужели я проживала не свою, а чужую жизнь... Я копировала ее, даже не подозревая об этом. Я та, которая есть, – это не я! Это собирательный образ из всего того, что мне нравилось в других! А где же я?
В беседу вступила третья мысль аналитического характера:
– Интересно знать, а в Кащенко хорошие условия или они душевнобольных здесь оставляют дожидаться экстаза?
– А это кто говорит?
– Кто здесь?
Боже, все, труба, начались наркоманские ломки, умираю! Я наркоманка! Я хочу курить. Я хочу тонкую сигаретку, такую вкусную ароматную табачную палочку. Ням-ням, она так приятно дымится в руке. Вот я подношу ее к губам, затягиваюсь, в легкие попадает приятная обжигающая свежесть никотинового яда. Боже, какое наслаждение, какой кайф. Как волшебно курить. Но я не могу этого сделать, не могу. О-о-о, о-о-о! Ломки страшная штука...
