Текст книги "Не завтра жизнь кончается"

Автор книги: Ангелина Маркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Если ты будешь так отвечать, я вообще перестану с тобой разговаривать. Ты этого добиваешься?

– Я ничего не добиваюсь и вообще не понимаю, из-за чего ты расстроилась. Ну, мы немного перебрали, я виноват, ну, прости меня. Давай забудем, так получилось.

Набор этих стандартных фраз раздражал, но нельзя было всё время продолжать упрёки. Нужно успокоиться. Никаких скандалов в её семье не должно быть. Если нельзя переубедить, то ни в коем случае не ссориться. Бессмысленно умножать глупости. Они не улучшают жизнь. Он не любил много говорить, не умел доказывать. Раньше это казалось ей большим преимуществом, потом она поняла, что это большой недостаток. Особенно для их будущей жизни, когда он уйдёт из армии и станет простым инженером. Да и станет ли? С его мягким характером и средним техническим образованием. С этой беспечной слабостью и неумением пить, неумением отказать друзьям, нежеланием думать о будущем Они молча пришли домой, вошли в спальню и молча легли каждый со своей стороны в общую постель. Когда он придвинулся к ней и попытался обнять, она отчужденно сказала:

– Не трогай меня.

Конечно, размолвки бывали и раньше, как, наверное, в каждой семье. Но такая серьезная причина была впервые.

Он молчал, не пытаясь ни говорить, ни разубеждать, ни пытаться помириться. Она ждала его слов, уже готовая понять и принять любые доводы, пусть неумелые и неубедительные, но всё же попытки наладить отношения. Он по-прежнему молчал, и, услышав его спокойное и ровное дыхание, она резко повернулась, ещё надеясь, что ошиблась. Но ошибки не было: он спал.

Она долго и удивленно смотрела на его красивый профиль, чувствуя, как всё леденеет у неё в груди. Ей показались пустыми и смешными все переживания, обиды и отчаяние. Словно она подошла с завышенными взрослыми мерками и требованиями к подростку, который ни по своему умственному, ни по нравственному уровню развития не отвечал этим требованиям, и не мог понять всей их важности и сложности.

Она медленно и почти спокойно отвернулась, чувствуя, как проваливается в какую-то чёрную и пустую пропасть, без мыслей, без надежд, без возможности зацепиться за что-нибудь устойчивое и прочное. Таким устойчивым спасением для неё была всегда её семья, её надёжный и стойкий муж, их честные отношения абсолютного доверия и понимания. Теперь этого больше не было. Повернувшись к окну и чистому звёздному небу в верхней раме, она подумала свою любимую фразу: «Значит, так должно быть». Эта мысль всегда успокаивала её, и сейчас она тоже вскоре закрыла глаза и уснула.

Проснувшись утром, услышала, как на кухне, подавая Илье завтрак, Валентина Адамовна мирно разговаривала с ним. Они всегда так разговаривали утром, чтобы не разбудить ее, и дать поспать после вечерних занятий в школе. Но сейчас Лизе показалось, что они намеренно разговаривают вполголоса, чтобы она не слышала, о чём они говорят. Она подумала, что они в сговоре против неё, и что Валентина Адамовна, зная об их ссоре, уже встала на сторону сына, не желая разбираться во всем справедливо. «Что ж, – снова подумала Лиза, – значит, так должно быть».

Илья ушел на работу, даже не заглянув к ней в спальню, как делал это всегда. Она спокойно взяла со столика книгу и принялась читать, чтобы дождаться, когда проснётся Алёшенька.

Они втроём позавтракали и пошли вместе гулять, разговаривая как ни в чём не бывало и не затрагивая самую главную тему. Валентина Адамовна молчала о том, удалось ли ей поговорить с сыном и к чему этот разговор привёл, а Лиза не хотела ни о чём спрашивать, считая, что свекровь должна сама начать такой разговор. Но разговора не было и ей даже стало казаться, что она надумала себе несуществующие проблемы, которые не надо раздувать и усложнять.

Вечером она раньше обычного ушла в школу и на повороте встретила Арину.

– Как хорошо, что ты тоже пришла раньше, – обрадовалась Лиза.

– Воспитываю своего муженька, – ответила Арина. – А как у тебя?

Лиза грустно пожала плечами:

– Не знаю, у нас что-то всё разладилось.

Помолчав, она так же грустно добавила:

– У нас это было и раньше, но здесь как-то всё переменилось к лучшему после приезда его мамы. Мне казалось, что это навсегда. Но после этой командировки мы становимся чужими.

Арина тряхнула волосами и сказала:

– Это пройдёт. Они там немножко разболтались, да и мы от них как-то отвыкли, но это ничего. Они побудут дома, и всё снова наладится. Не обращай внимания и главное – не выясняй отношений. Ничего такого, о чём потом пожалеешь.

– Я понимаю, – согласилась Лиза. – Но как же так жить?

– Так и живи. Просто и легко, словно ничего не случилось. Пусть он первым начнёт об этом говорить. Неужели тебя надо учить, как это сделать? Пусть поймёт и прочувствует, как ему плохо без тебя.

Лиза отрицательно покачала головой:

– Самое страшное то, что ему, по-моему, совсем не плохо. Он никогда не вёл себя так, как сейчас. И мне кажется, что у него там была женщина.

Арина пренебрежительно хмыкнула:

– Ерунда. Но если даже и так, то что в этом страшного? Нас там нет, а мужчины к этому относятся совсем иначе, чем мы. Они менее развиты, чем женщины, и в них больше животного. Ведь это просто самцы. А в семейной жизни случается всякое. Бывают ссоры, большие неприятности и даже измены. И всё надо прощать.

Лиза отрицательно покачала головой и медленно проговорила:

– Только не измены.

Арина решительно проговорила:

– Перестань. Он раньше бегал за юбками?

– Никогда.

– Так что ты придумала? Он же очень любит тебя, это по всему видно. Ну что за ерунду ты выдумала?

Мимо них проходили и здоровались ученики, потом учителя, и Арина предложила:

– Давай походим до звонка за школой, а то здесь невозможно поговорить.

Они обогнули здание, и сразу же за углом натолкнулись на своих учеников. Красавица Таня Мацкевич стояла вся в слезах, а напротив, как всегда уверенный в себе и спокойный, чуть снисходительно улыбаясь, стоял Антон Копешко, и было ясно, что они выясняли отношения. Когда появились Арина с Лизой, Антон взял Таню за локоть и мягко проговорил:

– Так мы всё решили? Ты со мной согласна?

Вытирая слезы, она кивнула, а он сразу же оставил её и скрылся за углом, красиво и уверенно шагая.

Лиза с Ариной стояли в нерешительности, не зная, как лучше поступить. Но их опередила Таня:

– Не могу, нет, не могу. Ох, как глупо, как глупо…

– Он вас обидел? – спросила Лиза.

Таня отрицательно покачала головой:

– Нет, я сама во всём виновата. Я сама…

– Не трите глаза, а то они и так уже красные, – сказала Арина. – Ну что? Повстречался и оставил?

Таня снова покачала головой и ответила:

– Нет, что вы. Он даже встречаться не хочет. Я сама виновата, – она снова заплакала.

– Танечка, перестаньте, – сказала Лиза. – Вы же такая красивая и славная, не поддавайтесь. Надо управлять своими чувствами.

– Не могу, не могу. Всё, всё. Прошу вас, не говорите никому.

– Об этом даже не надо просить – мы никому ничего не расскажем, – заверила Арина. Но, словно не слыша её, Таня говорила:

– Он никого не любит, никого. Что за человек? Он не способен на это.

Арина переглянулась с Лизой и сказала:

– Танечка, не надо отчаиваться. В этой жизни нет ничего постоянного. Сегодня он никого не любит, а завтра полюбит и будет бегать, и страдать, поверьте. Но не показывайте ему своих слез. Не отчаивайтесь. Мужчины не любят ничего получать без усилий и борьбы, поймите это. Они любят покорять и завоёвывать. Ценится только то, что трудно достаётся. Начните встречаться с другим и ваш Антон сразу захочет заполучить вас.

– А если нет? – Таня недоверчиво посмотрела на Арину.

– Ну, если нет, то насильно мил не будешь. Любите его тайком, но не показывайте ему этого и не говорите.

Таня кивнула. Трудно было понять, верит ли она их доводам, или всё ещё занята только своей неприятностью и переживает происшедшее. В школе прозвенел звонок.

– Спасибо вам, я пошла, – проговорила Таня, вытирая слёзы и уходя.

Уроки и школьные дела немного отвлекли Лизу от своих проблем, но когда Илья не встретил её после занятий, она снова расстроилась. Возвращаясь домой с девочками и почти не слушая их болтовню, она думала о своём. Вечер был прохладный, но тихий и, как только её попутчицы свернули на свою улицу, она пошла дальше одна, обдумывая, как вести себя дома. На пустынной полутёмной улице не было никого. В домах, за мягко освещёнными окнами угадывался тёплый уют и благополучие, а у неё дома всё нарушилось.

Когда позади послышались быстрые шаги, она сразу узнала их, но сейчас это ещё больше испортило настроение.

– Вы чем-то расстроены? – ласково спросил он, и ей стало не по себе от его наблюдательности и умения читать то, что она старалась скрыть от всех. Меньше всего ей хотелось говорить о своих неприятностях именно с ним. Поэтому она сдержанно ответила:

– Нет, у меня всё в порядке.

Он чуть притронулся к её локтю и, заглядывая в глаза, мягко сказал:

– У вас что-то не ладится.

Она терпеливо и спокойно повторила:

– У меня всё в порядке.

– Это неправда, – ласково проговорил он.

Она чуть поморщилась. Её раздражало его настойчивое внимание, его красивое и беззаботное лицо, мягкий и воркующий голос, уверенность в себе и в том, что все проблемы в этом мире можно легко и просто решить. Все же она сдержанно и медленно ответила:

– Если даже и так, то я не собираюсь это ни с кем обсуждать.

– Но мы же друзья, – настойчиво проговорил он, не собираясь отступать. Она закрыла глаза и, сдерживая себя, сказала:

– А если мы с вами друзья, то вы сию же минуту оставите меня.

Он хотел что-то сказать или возразить, но, не дав ему это сделать, она остановилась и снова, ещё более твердо повторила:

– Сию же минуту.

Это всё-таки заставило его понять, что возражать или настаивать нет смысла. Он помедлил и покорно проговорил:

– Хорошо, как скажете.

И остался стоять на дорожке, глядя ей вслед, пока она уходила, неторопливо и уверенно ступая, свернула к калитке и, даже не глянув в его сторону, вошла во двор. Продолжая стоять, он подумал, что ничего особенного в ней нет и он вполне может обойтись без встреч с ней.

– В самом деле, – проговорил он вслух, легко повернулся и решительно зашагал прочь, насвистывая какую-то весёлую мелодию. Увидев впереди знакомую фигурку, радостно развёл руки:

– Ирочка, малышка, ты как узнала, что я хожу один и скучаю за тобой?

– Почувствовала, – тоже улыбнулась девушка.

– Ну, как там Минск, как консерватория?

– Нормально.

– Давай, скорее заканчивай, а то мне нужен талантливый аккомпаниатор.

– Собираешься стать певцом? – улыбнулась она.

– А чем чёрт не шутит? – весело ответил он. – Думаешь, не получится?

– Почему же нет? – возразила она, глядя в его лукавые и загадочные глаза. – Очень даже получится.

– Вот видишь? Будем разъезжать с концертами и загребать деньги просто лопатой, а?

Они пошли рядом и, глядя в её милые влюблённые глаза, он весь вечер рассказывал байки и небылицы из своей армейской жизни, смешивая свои и чужие происшествия и приписывая себе невероятные случаи, от которых у неё сияли восторгом удивлённые глаза. А он шутил и развлекал её, пока ему не наскучила эта пустая болтовня и, мягко взяв её за локоть, он сказал:

– Если ты домой, то я провожу тебя.

Она радостно согласилась, он довёл её до дома, продолжая рассказывать истории, над которыми они оба смеялись. У калитки он поцеловал её, долго и крепко, прижимая её к себе и, чувствуя, как она податливо и мягко слабеет, отпустил, глядя в её опьяневшие глаза. Улыбнувшись, снова поцеловал, чуть коснувшись губами лба, и, уже совсем отпуская, нежно прошептал:

– Ну, иди. Завтра вечером встретимся на танцах.

– Ты же не придёшь, – недоверчиво упрекнула она.

– Приду, обязательно приду, – так же улыбаясь, пообещал он.

Расставшись с ней, он прошёлся по улице без всякой цели, медленно и нерешительно, ещё не зная, стоит ли это делать. Домой идти не хотелось, на душе не было той лёгкости, которую он играл перед Ирой, стараясь вызвать в себе это настроение.

– Вот чёрт, – проговорил он, закуривая сигарету и всё ещё не решаясь.

Постояв, всё же повернулся и медленно пошёл по улице. Свернув в переулок, вышел с другого конца и так же медленно пошёл по противоположной стороне. В доме рядом с гостиницей на втором этаже было темно и только в одном окне всё ещё горел свет. Он попытался угадать, что это за комната: зал или кухня? А может быть, их спальня? На кой чёрт это ему нужно? Свернув с дороги и не заходя в гостиницу, он пошёл в направлении военгородка. Дома ли «чёрная» и нет ли у неё какого-нибудь «друга», он не знал. Но сейчас ему надо было это сделать. Поэтому он решительно и даже с ожесточением зашагал по дороге, не дожидаясь автобуса и не желая никого видеть.

Она оказалась дома и одна, На ней был лёгкий кокетливый халатик, открывавший шею, руки и грудь, облегавший её тонкую талию и округлые бёдра и он подумал, что у неё замечательная фигура и она могла бы выйти замуж и жить спокойной семейной жизнью, если бы захотела.

– Ты одна? – спросил он, хотя уже и так всё понял.

– Конечно, одна, – с гордым вызовом ответила она. – Я же тебе сказала, что никого, кроме тебя, здесь больше не будет.

– И долго так? – ласково спросил он, обнимая её и жарко дыша в ухо.

– Пока ты не женишься, – ответила она, поднимая руки и тоже обнимая его, и её округлые груди тоже поднялись, когда он, привычно прижимая её к себе, ответил:

– О, тогда ещё очень долго. Ты столько не выдержишь, моя хорошая…

Далеко за полночь он уходил от неё по той же дороге и с тем же чувством недовольства собой. Сигарета всё время потухала и он, чертыхаясь, останавливался и снова зажигал спичку, закрывая её ладонями от ветра, очень лёгкого, не рассеивавшего даже сизый предрассветный туман в деревьях и кустах. На душе было мерзко, долгая дорога домой в ночной свежести не бодрила мысли, и в них была полная неразбериха, раздражавшая его. Вернувшись домой, он тихо открыл дверь, стараясь не разбудить мать, подошел к умывальнику и умылся, тщательно вымыв руки. Это не помогло и, глянув на себя в зеркало, он с отвращением отвернулся. Раздевшись, лёг в постель, но сон не шёл и гадостное ощущение не проходило.

– Всё, хватит, пора с этим кончать, – проговорил он с облегчением, завернулся в одеяло с головой, и почти сразу же уснул.

Расставшись с Копешко, Лиза с раздражением подумала, что слишком много воли дала этому человеку и что пора положить всему конец. Ей нравилось говорить с ним, нравился его интерес и быстрый ум, его уверенность и смелость в суждениях, но, как оказалось, они по-разному смотрели на их отношения. И никакой дружбы между ними быть не может, а только обычные отношения ученика с учительницей.

Дома Илья и Валентина Адамовна ещё не спали и сидели перед телевизором. Они, казалось, даже не заметили её прихода, и это задело и обидело её. Она молча прошла на кухню, но ужинать не стала, а только почистила зубы и снова вернулась в большую комнату, где они смотрели какой-то фильм. Она прошла в спальню и через несколько минут услышала, как Валентина Адамовна сказала:

– Очередная чушь и выдумка.

– Бедная фантазия у режиссёра, – согласился Илья.

Они отделились от неё в том расколе, который произошёл в их семье по вине Ильи. Они объединились вместе, мать и сын, отделившись от неё и оставив её одну. В её свекрови чувство материнства заглушило чувство женского достоинства и она безоговорочно приняла сторону Ильи, не раздумывая о справедливости.

Он пришёл и молча лёг на свою половину широкой кровати. Если бы не поддержка мамы, он вёл бы себя иначе. Он не взял книгу и лежал некоторое время молча и о чём-то думая. Она ждала, что он заговорит, но он молчал, а вскоре по его дыханию, она поняла, что он уже спит. Долго и пристально рассматривая его, она всё больше понимала, что никогда не знала этого человека, не узнала за пять лет и, может быть, даже поспешила с замужеством вообще. Она подумала, что вся её жизнь с ним была вовсе не такой благополучной и надёжной, как она считала, и что он не был такой уж твёрдой защитой в этой жизни и не таким уж надёжным человеком, как ей казалось. Поднявшись, она отошла к окну и снова посмотрела на безмятежное спокойствие на лице спящего. Нет, она совсем не знала этого беззаботного и ко всему равнодушного человека. То, что она принимала за благородство, воспитанность, доброту и сдержанность, было на самом деле бесхарактерностью, равнодушием и слабостью. И чем дольше она смотрела на него, тем чётче и яснее становилась в её сознании мысль, которая теперь уже не пугала и не вызывала сомнения: «Я не буду с ним жить». Эта мысль приходила и раньше, но тогда это было в минуты крайнего раздражения и возмущения его пьяным видом, и она знала, что это пройдёт. Теперь это было спокойное осознание реальности и она понимала, что когда-нибудь это непременно случится. Глупо возмущаться, глупо страдать и переживать, глупо устраивать сцены, в чём-то упрекать и уличать в отсутствии чувств, внимания, сопереживания и понимания. Всего этого нет и не было между ними. Тогда что же держало их вместе эти пять лет? Она снова посмотрела на него, спокойно и почти равнодушно, удивляясь, что мысль о жизни без него не вызывает у неё не только боли, но даже не расстраивает. Только удивление, что она не поняла этого раньше. И от такого понимания она даже успокоилась, почувствовав облегчение и освобождение, как и от своей спасительной мысли: «Значит, так должно быть». Постояв у окна, она вернулась на своё место на кровати и скоро, ни о чём больше не думая, спокойно уснула.

Жизнь в ещё недавно дружной и счастливой семье Савельевых как-то незаметно и, казалось, без видимой и серьёзной причины начала меняться и расстраиваться.

Лиза почти не разговаривала с Ильёй, а он не решался что-либо предпринимать к примирению, чувствуя свою вину и не зная, как её загладить. Теперь он, к стыду своему, ждал отъезда в командировку как спасения, надеясь, что за время их разлуки всё уляжется и забудется, а когда они, соскучившись, встретятся, всё наладится само собой. Не вникая в причины размолвки между сыном и невесткой, Валентина Адамовна считала, что, Лиза могла бы быть с ним добрее, и смотреть сквозь пальцы на некоторые его провинности, учитывая то, как хорошо он к ней относится и какую безбедную и благополучную жизнь он ей обеспечивает. Поэтому не вредно будет заставить её немножко пострадать и почувствовать, каково ей будет без его любви, которой у него, как считала Валентина Адамовна, было слишком много. Лиза понимала, что без поддержки мамы Илья уже давно постарался бы помириться с ней и загладить свою вину. Из-за этого нарушилось взаимопонимание и доверие двух подруг между невесткой и свекровью. Теперь они разговаривали сдержанно и вежливо и только о том, что было необходимо по дому. Ни прежней дружбы, ни задушевных разговоров, ни даже совместных прогулок днём по городу, как это было раньше, больше не было. Всё прекратилось как-то само собой и ни одна из них не пыталась восстановить прежние добрые отношения. Пока Лиза молча готовилась к урокам или читала, Валентина Адамовна собирала Алёшеньку и уходила с ним гулять. Оставшись одна, Лиза не могла сосредоточиться, ходила по комнате, рассматривая корешки любимых книг, купленных за годы их жизни с Ильёй. Одна полка была заполнена сказками, которые она начала покупать и собирать для сына ещё до его рождения, и теперь это была целая коллекция сказок народов всего мира. Алёшенька любил слушать об Иване-царевиче и сером волке, о царевне-лебеди, о Белоснежке и гномах, о Золушке, Дюймовочке, мальчике-с-пальчике, о колобке и Буратино. Но когда он болел, она читала ему самые смешные сцены о Вини Пухе. Они смешили его, даже если у него была высокая температура. Он смеялся и выздоравливал. Теперь эти сказки, как и всё, что она собирала раньше, казалось ей осколками их прежней жизни.

«Значит, так должно быть», – подумала она, когда Илья снова встретил её после уроков и они пошли молча, иногда перебрасываясь ничего не значащими словами. Ни он, ни она больше не пытались ни говорить о происшедшем, ни выяснять отношения и между ними, казалось, воцарился прежний мир.

В очередную субботу они все снова были на танцах, но почти сразу же решили уйти и просто погулять по городу.

Весна уже сладко и волнующе наполнила воздух запахами нежных лесных цветов, свежей прохладой заводей, медовым опьянением цветущих верб, ронявших жёлтую пыль пушистых котиков на тёмную гладь озера на Гарбарке.

Олег задушевно прочёл Лермонтова:

 
И скучно, и грустно, и некому руку подать
в минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?…
А годы проходят – все лучшие годы.
 

– Да, все лучшие годы отдадим армии, а когда потом жить? – вдруг серьёзно и грустно проговорил Сергей.

Все промолчали. Свежая студёная вода озера ещё помнила последние осколки тающих льдинок. Мокрые, пахнущие весной голые ветви ивы сонно свисали к воде, ожидая своего скорого часа, чтобы растрескаться почками и выпустить первые нежные листочки. По тёмной воде, дрожа и переливаясь, шла мелкая тёмная рябь, как тревожное ожидание чего-то волнующего, но горького, как предстоящая разлука.

 
Что страсти? —
Ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка…
 

Олег прочёл эти слова так убедительно и грустно, что никто не посмел нарушить пустым словом величие и мудрость прозвучавших строк. А он снова продолжил:

 
…Есть всему конец;
Не много долголетней человек
Цветка; в сравненье с вечностью их век
Равно ничтожен. Пережить одна
Душа лишь колыбель свою должна…
 

Все молча слушали, Арина медленно проговорила:

– Да, душа должна пережить всё. «И с таинством большой любви в Небесном Царстве обручиться».

В верхушках влажных деревьев шептались первые вестники весны, мягким ветерком возвещая о её приближении. Это уже витало в воздухе, тревожа набухавшие соками коренья и посылавшие эти соки вверх по отсыревшим и тёмным стволам.

– Девочки, спойте ту казацкую песню, что пели на дне рождения, – вдруг попросил Сергей.

– Смотри-ка, – удивилась Арина. – И лягушку, оказывается, иногда прохватывает простудка. А нашего Серёженьку трогают народные песни.

– Ну что ты, я же всё-таки русич, – возразил Сергей. – И не совсем ещё пропащий, раз я с вами, семейными людьми. Так что это надо мне зачесть.

– И значит я живу, пока я с вами, деревья, небо, птицы и леса, – вспомнила Арина и Сергей поддержал:

– Именно. Ну, начинайте. Вообще, классная песня.

Лиза тихонько запела и Арина поддержала её:

 
В путь дорожку дальнюю я тебя отправлю,
Упадёт на яблони алый свет зари.
Подари мне, сокол, на прощанье саблю,
Вместе с острой саблей пику подари.
 

Вдруг почувствовав непонятную боль в груди, как от предвидения неминуемой беды, Лиза с отчаянием посмотрела на всех, словно ища в их присутствии спасения и защиты. Олег спокойно смотрел на воду озера, Илья закуривал сигарету, а Сергей осторожно поддерживал под локоть Арину. Никто не заметил состояния Лизы и она тоже почти сразу успокоилась, почувствовав только лёгкую тошноту и головокружение.

Они пошли от озера к скверу, продолжая тихо напевать:

 
Ты на стремя станешь, поцелуешь сына
Зелёною веткой обовьёшь меня…
 

– А ведь потрясающие слова, – заметила Арина.

– И всё-таки, здорово, – сказал Олег. – Казаки, донская и кубанская вольница. Воевать умели, и любить тоже.

– Ну, ладно, ладно, – возразил Сергей. – Зов предков не только они чувствовали. Мы, кажется, тоже не лыком шиты. И в любви кое-что смыслим, разве ж мы не на Руси родились и не этой землёй вскормлены?…

– А белорусы чем хуже? – спросила Лиза.

– Ничем, кто говорит? – откликнулся Олег.

– У нас в училище самая красивая дразнилка была у белорусов, – добавил Илья. – Украинцев, конечно, хохлами величали, русских – кацапами, о кавказцах не хочу говорить при дамах, а белорусов дразнили партизанами.

– А почему так? – спросила Лиза.

– Наверное, из-за войны. Их в войну больше всех полегло, но партизанили они очень даже серьёзно. И вообще, серьёзные, толковые и надёжные ребята наши сябры белорусы.

– Так славяне же, родная кровь, – напомнил Сергей.

– Ну, не скажи, – возразил Олег. – Поляки тоже славяне. Только чёрту польза от их славянства. Уж сколько веков спят и видят, как бы Россию сожрать, да только рот у них маловат на такой кусок. А гонора у каждого на десятерых хватит.

– Не разводи межнациональную рознь, это уголовное преступление, – заметил Сергей.

– Именно эта рознь всегда и губила славян, – проговорила Арина. – Эти междоусобицы князей как раз использовали татары.

– Ну, не только междоусобицы, – не согласился Олег. – Ни в Польше, ни в Венгрии тогда, насколько я знаю, междоусобиц не было, но это не помешало татарам прокатиться по их странам, всё сметая, грабя и убивая.

Лиза не спрашивала, откуда у Олега такие познания по истории, – конечно же из академии и Ленинской библиотеки. Она мельком глянула на Илью и подумала, что у того никогда не нашлось бы времени на такие скучные занятия, как изучение древней истории государства Российского.

Они прошли мимо сквера в центре, вдыхая свежий и тревожный весенний воздух. Влажная земля звала манящими чарами дальних дорог и бескрайних просторов. Иногда, словно вздыхая, шуршала кора дерева и по стволу тихо стекала на землю капля влаги, теряясь в корнях и жухлых, прошлогодних листьях. Но всё превозмогала и побеждала своей свежей и радостной силой весна.

Глянув на загрустившего Илью, Олег весело спросил:

– А ты чего скис? Жена стружку сняла? И правильно сделала, с женой надо считаться. Боевая подруга всё-таки, по всем гарнизонам с тобой мандрует. Повинись и помирись, а то скоро в путь-дорожку дальнюю, не забывай.

Илья ничего не ответил, как-то жалко и растерянно улыбаясь. Олег расправил плечи и вдруг тихо и неумело, неправильно выговаривая украинские слова, запел:

 
Ніч яка місячна, ясная, зоряна,
Видно, хоч голки збирай…
 

Он сбивался с мелодии и даже тональности. Вспомнив, как правильно и задушевно пел ей недавно эту же песню совсем другой певец, Лиза не удержалась:

– Фу, Олеженька, ты ужасно фальшивишь. Не надо петь эту песню, кацапам она не даётся. Пой лучше русскую.

Все весело засмеялись, а Сергей предложил:

– А давайте «Рябинушку»…

Почти через тридцать лет она будет петь эту песню с тем, которого не было тогда с ними у озера на Гарбарке. Когда-то замечательный и задушевный голос очень изменился, но его всё ещё можно было узнать. Под обширной, тянувшейся вдоль всего здания террасой темнело небольшое озеро, обложенное серыми цементными плитами и обсаженное молодыми рябинами. Она не сразу поняла, почему он запел именно эту песню, а когда догадалась, всё-таки продолжила подпевать. С другими людьми и другими женщинами он растерял то, что она когда-то старалась привить ему и что казалось навсегда сжилось с ним, став его второй натурой. И теперь было понятно, что ничего не прижилось или почти всё прижившееся забылось и ничего прежнего в нём не осталось.

 
Но нельзя рябине к дубу перебраться —
Знать судьба такая – век одной качаться…
 

Ах, как ему даже теперь хотелось, чтобы она осталась навсегда одна, как эта рябина в песне! Как ему хотелось доказать ей, что прав оказался он, потому что он умнее, лучше знает жизнь и добился в жизни всего, чего хотел. Теперь он был уверен, что она всю жизнь горько жалела о своей ошибке и упущенных счастливых возможностях, потерянных вместе с ним. Он действительно добыл и взял от этой жизни всё, что хотел, став миллионером и даже депутатом. Но так ничего и не понял. Особенно того, какую неоправданно высокую цену заплатил за всё.

В полумраке не было видно его измождённого болезнями лица, старческих выцветших глаз, желтоватой бледности выступавших скул и впалых висков. Замолчав, он, как когда-то раньше, поразил её неожиданной смелостью вопроса:

– Ты согласилась бы связать свою жизнь с такой развалиной как я?

Она молчала и он добавил:

– У меня миллион дохода в год. Я могу выполнить любое твоё желание. В разумных пределах, конечно.

Она давно поняла всё. Поняла, на что он угробил свою жизнь, поняла, что он переживал все эти годы, поняла, что он не изменился за все эти тридцать лет. Миллион дохода в год казался ему теперь такой же невероятной вершиной жизни, как когда-то кресло директора большого магазина. Он был уверен, что его миллионы обладают безграничной покупательной способностью и решил купить её. Она улыбнулась, готовая честно ответить и превратить его миллионы в пыль. Но он вышел на свет и она не смогла сказать то, что думала, этому старому, больному и несчастному человеку.

– Так ты согласилась бы? – с тревогой и надеждой спросил он снова, и она ответила удивлённым вопросом, понятным в его мире торговли:

– А зачем мне это?

Он промолчал, уверенный в силе своих миллионов и в том, что нужно только умело их предложить.

– Знаешь, во Львове у меня был один интересный ученик, – вспомнила она. – Ему было лет тридцать семь, а он уже был доктором наук. Он владел несколькими иностранными языками и писал на них статьи. Его знали за рубежом и приглашали переехать жить в Англию, Германию и даже в США. И было это в самое трудное время для нашей страны, когда её предал и продал человек, поставленный править и позволивший растащить по кускам и разграбить её. Так вот этот ученик рассказал мне, как он ездил с лекциями в США и в один из дней к нему в гостиницу пришли высокопоставленные люди и предложили на очень выгодных условиях остаться жить и преподавать в США. Он отказался. Тогда они пришли ещё через день и удвоили, а потом утроили сумму предложения. Он отказался, объяснив, что он украинский учёный и никогда не уедет из своей страны ни за какие блага. Он запомнил, что на него посмотрели как на ненормального люди, уверенные, что всё продаётся и покупается, и всё дело только в цене. А он так же посмотрел на них.

Выслушав её, он сказал:

– Мы вернёмся в Белоруссию. Я уже присмотрел и покупаю там большой двухэтажный дом для нас с тобой, в прекрасной курортной зоне, над озером Нарочь. Ты была на озере Нарочь?

– Никогда. Но знаю, что там очень красиво, как везде в Белоруссии.

– Ты же хочешь вернуться в Белоруссию? – спросил он, вглядываясь в её лицо.

Когда-то она этого очень хотела. Почти тридцать лет тому назад она вообще не хотела оттуда уезжать. А теперь…

В мире торговли покупалось и продавалось всё. Важна была только цена. Теперь он решил купить её и поэтому уверенно заговорил о том, что уже обдумал и взвесил, построив чёткий план и предлагая высокую цену.

Почти тридцать лет тому назад она согласилась бы жить с ним в хижине в лесу. А теперь… Жалея его, она уклончиво ответила: