Текст книги "Земляки"

Автор книги: Анджей Мулярчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Войт, бывший военный, оставшийся после демобилизации на западных землях, ведет на длинном поводу выбранного им коня бельгийской породы. Публика обменивается замечаниями, пытается угадать цену, какую комиссия назначит коню. Витя, однако, следит только за одной лошадью. Это – огненной масти жеребец с роскошной гривой, который никак не дает поймать себя: едва кто-нибудь приближается к нему, жеребец с громким ржаньем встает на дыбы и отскакивает в сторону… Остальные лошади покорно позволяют надеть на себя узду, хотя и стоят свободно.

Один из гоняющихся за жеребцом мужчин оборачивается. Витя узнает в нем Каргуля. И в ту же минуту жеребец, загнанный в самый угол «корраля», толкает Каргуля грудью, опрокидывает его и скачет прочь. Свободный и прекрасный, он несется вдоль плаца. Толпа в ужасе расступается перед ним. Кекешко и Ядя тоже бегут в сторону.

– Эта ЮНРРА ихняя знает, что у нас дикий запад, вот и шлет нам диких лошадей… – говорит кто-то позади Вити.

– Такого работать не загонишь…

– Ничего, ему только разок шею согнуть, а после – хоть лед на речке паши на нем!

Витя напряженно следит за Каргулем. Тот снова ухватился за уздечку; секунда – и над ним сверкнули лошадиные зубы, мелькнули в воздухе копыта – конь помчался по плацу, волоча за собой по пыли Каргуля, вцепившегося в уздечку… Слышен вопль Ядьки, крики перепуганной толпы. При виде мчащегося прямо на нее бешеного мустанга комиссия разбегается во все стороны. У самого стола конь останавливается, налегает на него грудью и, подумав с минуту опрокидывает в грязь: летят в воздух бумаги, чернильный прибор падает на землю… Конь с удивлением взирает на судей из комиссии: спасаясь бегством, они дружно, как по команде, перелезают через ограду, выпятив в его сторону зады. Слышен громкий смех толпы.

Витя не спускает с лошади восхищенного взгляда: прекрасная голова гордо поднята, грива развевается по ветру, ноздри нервно вздрагивают, словно животное предчувствует конец своей свободе.

На противоположном конце плаца тяжело поднимается с земли Каргуль. Кекешко заботливо стряхивает с него пыль и грязь. Каргуль, однако, раздраженно отталкивает его.

– И на что вам эта бешеная коняга? Взяли бы вон того… – указывает Кекешко на стоящего неподалеку спокойного и печального мерина.

– Лучше поди его уговори, чем ко мне с советами лезть! – Каргуль тычет в сторону ржущего жеребца, который снова совершает победный круг, волоча за собой уздечку.

Кекешко растерянно смотрит на жеребца, потом на мерина и, наконец, переводит взгляд на Ядьку, словно ожидая, что она скажет.

– Я за ним не стану навоз убирать, – говорит Ядька, презрительно оглядывая унылого мерина.

Кекешко чувствует, что ему придется сразиться с жеребцом, иначе Ядька навсегда потеряна для него. Он снимает шляпу, аккуратно стягивает пиджак, отдает и то и другое Ядьке, берет у нее из рук упряжь и начинает подвигаться бочком к мустангу. При виде этих приготовлений по толпе пробегает смешок: уж очень толст и неповоротлив Кекешко…

Мельник подходит к коню все ближе, тот стоит как вкопанный; еще пять, еще три метра, рука с упряжью осторожно тянется вверх, и вдруг… Конь срывается с места, над головой Кекешко мелькают копыта, мельник с криком отпрыгивает в сторону, туча поднявшейся пыли на минуту заслоняет все. Только спустя некоторое время становится видно и распластавшегося на земле Кекешко и гарцующего у другого края поля коня.

Кто-то хочет подбежать к Кекешко, но скачущая назад лошадь заставляет его вернуться обратно.

– Пристрелить его! – кричит милиционер.

– Может, он еще жив… – робко предполагает один из членов комиссии.

– Так я ж про жеребца!!! – спешит разъяснить милиционер.

– Он тут людей убивает, а они за него восемнадцать тыщ платить велят, – возмущается войт.

– Если его обуздает кто, так ему задарма жеребца отдать должны! – говорит сосед Вити.

Не раздумывая, Витя перемахивает через ограду и бежит по плацу, неся в позолоченной клетке кота.

– Стой? Ты куда?!! – пытается остановить его милиционер, одетый в солдатскую форму без погон.

В толпе слышатся смех и возгласы:

– Он думает, жеребец что кот – поймал и в клетку посадил!

– Эй, парень, за жеребцом погонишься – кота упустишь!

– На что тебе конь? Ты еще молодой, сам заместо коня плуг потянешь!

Каргуль, Ядька и Кекешко изумленно смотрят на приближающегося к ним Витю. Тот, подойдя к Ядьке, молча протягивает ей клетку с котом и, повернувшись, так же молча идет прямо к жеребцу. Вокруг воцаряется тишина: замирают в ожидании люди; кажется, смотрят на Витю даже сбившиеся в кучку откормленные ЮНРРовские коровы…

Вдруг Витя резко нагибается, пытаясь схватить уздечку, которую конь тянет по земле. Жеребец вскакивает на дыбы. Но Витя, ожидавший этого, уже стоит на краю опрокинутого набок стола и, как только копыта лошади снова касаются земли, прыгает ей на спину. Обхватив шею лошади, Витя прижимается к ней всем телом, пряча лицо в конской гриве, и, когда лошадь начинает брыкаться, пытаясь сбросить юношу, Витя, точно приросший к ее телу, ныряет и взлетает вместе с ней…

Толпа восторженно кричит и аплодирует. Все напряженно следят за яростной скачкой лошади, вздымающей такие тучи пыли, что за ними скрываются и лошадь и всадник.

Ядька судорожно прижимает к себе клетку с котом, которому передалось всеобщее возбуждение: он отчаянно мяукает и мечется по клетке. Когда Витя в четвертый раз пролетает в бешеном галопе мимо семейства Каргулей, Ядька не выдерживает.

– Иисусе! Он его убьет! – вопит она на весь плац.

– Убьет, так сам и платить за него будет, – деловито замечает Каргуль, считая, что Ядька, конечно, беспокоится о лошади.

Но девушка, отбросив вдруг клетку с котом, устремляется навстречу скачущей лошади и кидает Вите свою косынку. Тот на лету подхватывает косынку и заслоняет ею глаза лошади. Животное успокаивается.

Но в этот момент Витя с ужасом замечает, что, воспользовавшись поднятой суматохой, кот вылезает из клетки.

Спохватившись, Кекешко догоняет кота и под смех и аплодисменты публики водворяет его обратно в клетку…

Вечер. Верхом на коне едет по улицам Рудников Витя. Конь устал от дороги, но время от времени пробует еще гарцевать, будто хочет испытать силу противника. За конем плетутся Ядька с клеткой, Каргуль и Кекешко. Витя чувствует на себе взгляды жителей – Рудники уже стали вполне обитаемым городом.

У дома Павляков стоит Марыня, с тревогой выглядывающая на дороге запропастившегося сына.

– Казимеж! – вдруг кричит она. – Витя верхом едет!!!

– Как так, на коте?!!

– Тпрру! – командует Витя, но конь, испугавшись его голоса, начинает танцевать, потом вскидывается на дыбы.

Казик, старый любитель лошадей, восторженно рассматривает его.

– Не жеребец, а мечта кавалериста! – говорит он восхищенно. – До чего ж кругом бабок тонок, а глаз-то, глаз, как птица лесная!

– Пан Павляк, если б не ваш Витя, мы бы самого паршивого мерина со всей ЮНРРы получили! – кричит Ядька, размахивая клеткой с котом. – Ни один мужик к нему подойти не мог, а ваш Витя ка-ак прыгнет на него…

– Что-о-о?!! – словно пробудившись от сна, грозно вопрошает Казик. – А ну, слазь! – приказывает он сыну. – Ты что ж это, поехал на своем велосипеде, а возвращаешься на чужом коне?!!

– Так ведь этот жеребец в самый раз для нашей кобылы! – хитрит гордый своей победой Витя.

Спешившись, он хочет передать Каргулю повод. Тот протягивает за ним руку, но, Казик, скинув пиджак, с криком швыряет его в глаза жеребцу. Лошадь взвивается на дыбы и с диким ржанием мчится прямо в поле. Каргуль бросается за ней вдогонку. Ядька из мести распахивает дверцу клетки, оттуда выскакивает и стремглав мчится со двора кот…

Возле клетки с котом стоит вся семья Павляков.

– И что же это за кот за такой, ежели за него два мешка пшеницы и велосипед стребовали?!! – удивляется бабка Леония, разглядывая кота.

– Не иначе как говорящий, коли его в золотой клетке содержат, – сердито ворчит Казик и, оттолкнув руку Марыни, которая протягивает коту блюдечко с молоком, добавляет: – Не теленок, пусть мышей жрет! До завтрева наберет аппетиту как следует…

На следующее утро кот мечется по стодоле, гоняясь за бесчисленными мышами. Повсюду валяются уже их трупы. Постепенно движения кота становятся все более вялыми и тяжелыми. Он лениво подходит к блюдцу с молоком. У ворот стодолы стоит еще одно блюдце, да и на дворе то там, то сям расставлено несколько блюдцев. Жена Каргуля, поочередно обходя их, наливает из крынки молоко. Каргуль с удовольствием наблюдает, как кот очищает его стодолу от «серого оккупанта».

Ядька выводит жеребца. Конь танцует на месте, не дает запрячь себя в телегу. Вигя наблюдает за ними из-за своей стодолы, держа в руках ведро с краской и кисть. Позади него на стене недописанный лозунг: «3 раза…» ^[4] Но Вите не до лозунга. Услышав голос отца, Витя вздрагивает.

– Это что же, Павляки хуже Каргулей будут? – спрашивает Казик, кивая на дом соседа, вдоль стены которого выведено крупными буквами «3 раза «да» – по врагу удар!». – О чем задумался, ну?

– Да о том, что вижу…

– А я вижу, что у тебя глаза по сторонам разбегаться стали, придется тебя к врачу свозить!

– Тятя, я все вижу, что надо. Еще как вижу!

– Поменьше глазел бы, а то руки вон трястись начали, – показывает отец на кривые Витины буквы.

Витя исправляет кистью буквы, но они выходят еще хуже, потому что он смотрит не на буквы, а на Ядьку.

– Ох, если б хотя погладить…

– Ты это о чем?!

– Да о жеребце, тятя!

– Витя, кончай глазами молиться, добром говорю! – грозно хмурится Казик и, подойдя к сыну поближе, добавляет: – Все, что по ту сторону забора, – твой враг!

– И кот тоже? – спрашивает Витя, усердно водя кистью по стене.

– Кот? – Казик еще не понимает Витиного вопроса, но, вспомнив о коте, начинает звать его: – Кис, кис, кис…

Видя, что кот выходит на его зов из ворот Каргулевой стодолы, Казик мгновенно разъяряется.

– Отдай кота, не то убью как собаку! – орет он Каргулю.

– Что ж я твоего кота на веревке, что ли, держу? – Каргуль показывает на кота, который преспокойно лакает из блюдечка молоко. – Приблудился, вот он и есть…

– «Приблудился»! Понаставил ему молока в двадцати тарелках!

– А что, запретишь? Мое молоко, мои тарелки, взял да и понаставил на своем-то дворе!

Оглянувшись вокруг и крикнув: «Витя, держи меня! Сил моих больше нету этого ворюгу выносить!» – Казик запускает в Каргуля камнем. Каргуль успевает увернуться. Камень попадает в жеребца, который, сорвавшись с места, перемахивает через низкую ограду и скачет в поле. Кот убегает в Каргулеву стодолу, жена Каргуля, выскочив во двор, хватает младшего из детей, Марыня, стоя на своем крыльце, кричит, распахивая на груди кофточку:

– У меня для ребенка молока нету, а он кота соблазнять!

Макнув кисть в ведро с известью, Казик резким движением дописывает к Витиному лозунгу слово «нет». Витя недоуменно смотрит на него.

– Ну, и чего ты опять глаза вылупил? – злится Казик.

– Так ведь… рифма не получается!

В воротах появляется войт. Увидев надпись на стене стодолы, он с изумлением спрашивает:

– Вы что, Павляк, против западных земель?!! Или против сейма, за бывший сенат стоите?!!

– Я не за сенат! Я против Каргуля!

– Значит, вот какой из вас поляк! – Войт многозначительно смотрит на дописанное Казиком «нет».

– Не поляк, а Павляк, – подчеркивая последнее слово, говорит Каргуль.

– Мы тут как пчелы вьемся, чтоб единство всеобщее заключить, а вы, значит, диверсию разводите, как при немцах?!! Из-за кота согласие всенародное рушить?!! Я этого кота реквизирую, все!

Казик пятится, не выпуская из руки кисть.

– Пан войт, ты меня не обижай с котом… Потому как я через это могу против народной демократии пойти! А у меня на это времени нету, вон она, земля-то, лежит-дожидается…

– Вы, Павляк, так говорите, будто у вас бумага какая на этого кота имеется! А если я его от Каргуля получу? Хе-хе-хе!

– Нет уж, я его никому не отдам, – говорит Каргуль.

– Что?!! И мне не отдашь?!! – Казик направляется к Каргулю, размахивая кистью, как косой.

– Пусть нас власть рассудит, на то она власть и есть, – кивает на войта Каргуль.

Войт, задумавшись, сдвигает на затылок свою поношенную конфедератку, отчего на обнажившейся части лба становится виден шрам.

Ядька приносит клетку с котом и ставит ее у ног войта. Казик хочет взять клетку, но войт ногой отодвигает ее.

– Вот еще наказание! – возмущается Казик. – Это же не какой-нибудь здешний кот, его из самой центральной Польши везли! Он мне два мешка пшеницы стоил, не говоря о велосипеде…

– Ладно, пусть кот сам выберет кого хочет, – решает войт.

– Он молоко хочет! – говорит Казик и, повернувшись к Каргулю, кричит: – У тебя две коровы есть, а у меня винтовка!

– Винтовка-то у нас у обоих есть, – спокойно возражает Каргуль.

Казик с таким бешенством кидается на Каргуля, что, если бы не вмешательство войта, на сей раз Каргулю не сносить бы головы.

Войт расстегивает офицерский мундир, который носит вместо пиджака, садится на ящик и, поставив возле себя клетку, объявляет свой вердикт:

– Граждане переселенцы! Вот вам справедливое решение, потому как власть для того и есть, чтоб латать го, что нельзя залатать: Каргуль даст Павляку мешок пшеницы и колесо от велосипеда, за это кот три дня в неделю будет у Каргуля, три дня у Павляка, а по воскресеньям и в праздники будет у меня работать! А референдум этот переделайте, Павляк, – указывает он на лозунг, – а то даже не в рифму получается!

– Три раза «нет» – то врага ответ! – выскакивает Витя, но Казик бросает на него такой взгляд, что он тут же замолкает.

Казик сидит перед домом на табурете, а Витя бреет ему затылок, поглядывая через голову отца на двор Каргулей, где Ядька развешивает выстиранное белье на протянутом через весь двор приводном ремне от молотилки. Рядом с ней Кекешко держит таз с мокрым бельем. Со стороны сада подходит Марыня, показывает мужу изгрызенное яблоко.

– По деревьям скачут, – говорит она. – Вон как все испакощено!

– Какой нынче день?

– Пятница.

– Зови кота, – велит Казик, – сегодня он у нас работает!

Марыня подходит к забору, начинает звать: «Кис, кис, кис!» Но кот, которому, правда, удается вырваться из рук маленького Тадека Каргуля, добегает только до середины двора; дальше его не пускает веревка, которой он привязан к вбитому в землю маленькому колышку.

– Как козу его пасут, на веревке! – возмущается Марыня. – В плен нашего кота забрали.

– Что, опять договор нарушать?!! – Казик вскакивает. – Я ему покажу, как над пленным измываться! Ишь, вздумал силой заставлять врагу служить! Витя, давай винтовку!

Забыв про полотенце на шее, Казик подбегает к забору с винтовкой наизготовке. Кекешко, отчаянно крикнув, подымает руки вверх, и таз с бельем летит на землю.

Ядька, расправляющая на веревке простыню, ничего этого не видит, и Витя, чтобы предостеречь ее, истошно кричит: «Ядька!» Она выглядывает из-за простыни в ту самую минуту, когда гремит выстрел. Секунда – и ее лицо исчезает за развешенным бельем. Слышен крик ужаса, Витя бросается вперед, но, видя, как под простыней быстро мелькают ноги бегущей к дому Ядьки, останавливается.

– Тятя, прячься! – кричит он теперь отцу, потому что выскочивший из дома Каргуль, не целясь, стреляет в Казика.

Звякнуло стоящее на крылечке ведро, струйкой побежала вода из него. Казик бочком пробирается к кухне.

– Обратно война? – без особого любопытства спрашивает бабка.

– Из-за кота!

– От кота даже на воротник меха не осталось! – сообщает, вбегая в кухню, разгоряченный Витя.

– Жаль, на поясницу класть сгодился бы, ежели ревматизм схватит, – огорченно вздыхает Казик.

Бабка собирается выйти во двор, но свист пуль заставляет ее попятиться от дверей. На порог кухни сыплются щепки от дверной рамы.

– Четвертая война при моей жизни, и две из них мировые были… – задумчиво говорит бабка.

– Так ведь дело-то к лучшему идет! – разъясняет ей Казик. – Начали мы с Каргулем косой воевать, а кончим порохом!

Осень. У распахнутых ворот Казиковой стодолы стоит прислоненная к стене винтовка. Казик с Витей машут цепами. В такт их ударам подскакивает на крыше стодолы черепица: брынь-брынь, луп-луп, брынь-брынь, луп-луп…

Витя останавливается первым, отирает с лица пот.

– Поясница-то, она голос подает, – вздыхает он, глядя на стоящую во дворе Каргулей молотилку.

– С восьми гектаров обмолотить – это тебе не с полморга урожай, как раньше! – Казик смотрит на копну колосьев, ожидающих обмолота, – Ежели бы мой тятя столько зерна увидели да услышали бы, кто это все его, – наверное, заплакали бы, а потом померли, молотивши…

Пока они разговаривают, слышатся удары цепов из стодолы Каргулей. Вите видна отсюда Ядька, которая вышла на крыльцо и сушит длинные, распущенные по спине мокрые волосы.

– Витя, может, хватит уже глазеть туда?

– Ой, тятя, никак досыта не насмотрюсь!

– А чего это ты такой голодный?

– Потому как вот я смотрю и вижу: есть на чего смотреть!

– Ты должен ненавидеть все Каргулево племя! Тем более оно неуклонно к совершеннолетию идет!

– Так я же и смотрю, чтоб ненавидеть! Я, тятенька, себе все твержу да твержу: «Это Ядька Каргулева», а вот насмотрюсь этак-то, и она мне ночью еще снится. Я ее тогда так ненавижу, так ненавижу!..

Поглядев на сына исподлобья, Казик молча отталкивает его на свое место в глубину стодолы, а сам становится у дверей и, сплюнув на ладони, берется за цеп. Снова постукивает на крыше черепица.

Вечорек, который пришел полюбоваться их работой, с восхищением говорит:

– Любо-дорого поглядеть, как это у вас выходит!

Казик протягивает ему цеп, предлагая попробовать самому. Вечорек, неловко размахнувшись, попадает цепом по стене в углу стодолы. Казик от души хохочет.

Однако, прислушавшись к чему-то, старик принимается бить еще и еще в то же самое место.

– Кирку! – вдруг командует он, отгребая солому и насыпавшийся со стены кирпич.

С первых же ударов кирка натыкается на что-то металлическое.

– Может, мина? – тревожится Казик.

Витя просовывает в образовавшееся отверстие руку.

– Какой-то ящик, – сообщает он. – Может, золото?

Они разгребают землю, вытаскивают ящик, напоминающий небольшой гроб. Срывают с него крышку и с удивлением глядят на обернутый в масляные тряпки электрический мотор.

– Что за черт! Первый раз в жизни такое вижу! – Казик со всех сторон обходит ящик.

– Так у нас же свету не было, а с керосина такие не работают, их для электричества делают! – С восхищением щупает мотор Витя. – Теперь только ремень на него надеть да в молотилку запрячь – и знай попивай пиво. Руки в брюки, а мешки сами насыплются!

Вдруг Витя бросается к воротам.

– Ты куда?

– У Каргуля и ремень и молотилка есть…

– А это выкинуть вон! – обрадованный Вечорек хочет сломать цеп.

Казик вырывает у него цеп и протягивает сыну.

– Держи и бей как полагается, а не то сам бит будешь! – И, обернувшись к Вечореку, говорит с досадой: – Повыдумали эти дурацкие машины! У немцев силы в руках не было, вот и выдумали…

Казик и Витя начинают снова молотить, поекивая от натуги. С соседнего двора также доносится: луп-луп, луп-луп…

Вечорек недоумевающе качает головой: никак не поймет старик странных обычаев этих поляков-переселенцев.

Стук цепов заполняет все вокруг, отражается эхом от стен домов. Со стороны каргулевского двора через дыру в заборе пытается пролезть толстяк войт. Просунув голову и плечи, он застревает и, хотя и сопит во всю, не может сдвинуться ни туда, ни обратно. Подоспевший Витя перетягивает представителя власти на Павляков двор.

– Стыдно, Павляк! – говорит войт Казику. – Пора бы и калитку между соседями сделать! На, подпишись под этой бумагой. Кекешко нужны два свидетеля, что он холостой и может жениться.

– Слава тебе господи! А то я эту Ядьку не усторожу никак… – обрадовался Казик и послюнявил химический карандаш.

– Тятя! Каргуль! – вдруг кричит Витя.

Казик оглянулся вокруг в поисках врага, но Витя, оказывается, имел в виду подпись Каргуля, стоящую на бумаге. Казик молча складывает бумагу и возвращает ее войту: он не будет подписываться рядом со своим смертельным врагом.

– Да ты что, совсем рехнулся?!! – пробует убедить его войт. – Надо же быть гражданином! Пойми, из-за тебя девушка матерью стать не сможет и село мельника потеряет!

Ничего не помогает: Казик неумолим! Упоминание же о гражданском долге только подливает масла в огонь.

– Ты меня не учи, как гражданином быть! Из-за этой твоей политики я кота потерял!

– И два мешка пшеницы! – добавляет Витя.

– Про велосипед я уж не говорю! – машет рукой Казик и снова направляется в стодолу.

Входящий за ним войт при виде лоснящегося жиром мотора восхищенно цокает: это же сокровище! У Каргулей есть молотилка, соединить одно с другим – и работа сама пойдет!

Казик, однако, и слушать не желает столь вредных, нестерпимых для его уха предложений. Чтобы заглушить голос войта, он начинает так молотить цепом, что вокруг только гудит все и пыль столбом подымается. Войт, однако, снова прерывает его работу, протягивая повестку в суд, где будет разбираться дело об убийстве кота.

– Мой был кот и от моей руки погиб! – высокомерно заявляет Казик.

– Но ведь Каргуль дал тебе за него мешок пшеницы, вот он теперь и требует свое обратно, – поясняет войт и с гордостью добавляет: – Первый процесс по вопросам имущества в округе будет!

Внимание их привлекает громкое ржание. Кобыла Павляка, стоя у забора, трется лбом о шею стоящего на Каргулевой стороне жеребца.

– Если будет жеребенок, имей меня в виду, – говорит войт, с удовольствием наблюдая за этим лошадиным флиртом. – Покупаю.

Казик молча отбрасывает цеп и бежит к забору, чтобы оттащить кобылу. За ним бдительно наблюдает Каргуль, стоя на крыльце с винтовкой под мышкой.

Назавтра принарядившиеся Казик и Марыня собираются ехать в суд.

– Зря не слоняйся, молоти как следует! – наказывают они Вите. – Тут работы еще до черта!

Бабка, выйдя из дома, подходит к Казику и протягивает ему ручную гранату.

– Суд – судом, а справедливость должна на нашей стороне быть, – поучает старуха и, сунув руку в карман, извлекает оттуда еще одну гранату.

Торжествующе поглядывая на двор соседей, Казик сует обе гранаты себе в карман.

Каргули тоже готовятся к отъезду. Хозяева уже сидят в бричке, дожидаясь Кекешко, который, прощаясь с Ядькой, обещает привезти ей из города обручальное колечко. Наконец обе брички трогаются с места…

Едва только они скрываются за поворотом, как Витя, молотивший в стодоле, бросает цеп, перелезает через забор на каргулевский двор и начинает снимать растянутый вместо веревки для белья приводной ремень от мотора.

– Чего трогаешь? – кричит издалека Ядька, которая осталась присматривать за детьми.

– Хочу доброе дело сделать.

– С каких это пор воровство добродетелью зовется?

– Ты меня в такие научные споры не втягивай, потому как у меня ко всему практический подход имеется. И к добродетели тоже!

Примерив ремень к молотилке, Витя возвращается к себе во двор и вытаскивает из стодолы мотор. Ядька недоверчиво наблюдает за ним.

– Родители не велели… – говорит она на всякий случай.

– Мне родители велели молотить сколько духу есть. Они вернутся, а я все обмолочу, то-то старики ахнут! Только ты помоги мне, подавать снопы будешь.

– Вот еще чего придумал, – пожимает плечами Ядька.

– Чего боишься-то? Я же тебя не ко греху какому сманываю, работать зову!

Загудел мотор, застучала молотилка, в воздух поднялась пыль – замелькали на солнце вилы в руках Ядьки.

– Видала, как дело пошло! – с гордостью говорит Витя, глядя снизу на девушку, которая едва поспевает сбрасывать сверху снопы. – Раз-два, и полный порядок, гуляй, как в воскресенье!

– Гуляй, гуляй, узнает отец, где ты ремень взял, – он тебе так всыплет…

– 3-э, там… Я своего старика не боюсь, – отвечает Витя, поморщившись и продолжая смотреть вверх на высоко обнаженные ноги Ядьки, спрашивает: – Помочь тебе там?

– Не надо, сама справлюсь.

Витя проверяет, достаточно ли загружена молотилка, и снова спрашивает:

– Ну так как, помочь? – И, услышав снова отрицательный ответ, решительно, будто Ядька попросила его о помощи, лезет вверх со словами: – Ладно уж, помогу тебе…

Въехав во двор, Казик несколько раз зовет:

– Витя! Ви-итя!

Не видя сына, он заглядывает в стодолу и изумленно оборачивается к Марыне, которая слезает с брички.

– Вот это парень – герой! Все обмолотил, как есть…

Подойдя к мотору, он машинально кладет на него руку и вскрикивает, обжегшись.

В это же самое время Каргуль, который никак не дозовется Ядьки, заглядывает в свою стодолу и, пораженный, не верит своим глазам: все снопы обмолочены, а его дочь спит, прижавшись к плечу молодого Павляка!!! Обернувшись, он видит, как по двору к нему бежит с цепом в руках Казик.

– Хорошо ты сына воспитал! – восклицает Каргуль, указывая ему на копну, из которой торчат две пары босых ног.

– А ты – дочь!

На этот раз им приходится действовать сообща. Казик, вытащив сына за ноги, безжалостно дубасит его за лень, которая повелела ему молотить вместо цепа машиной. Каргуль же, держа дочь за волосы, лупит ее за то, что она потакала Витиной лени…

– Уж мы из вас повыбьем эту лень! – орет Казик, пытаясь догнать удирающего сына. – Знал бы я, что цеп о твой хребет не переломлю, – я бы тебе так дал, что ты бы всю жизнь помнил!

Налетев с разбегу на Вечорека, Казик набрасывается на него с проклятиями:

– То ж ты, старый черт, мотор выкопал! А через этот твой мотор мой сын с вражьим Каргулевым племенем снюхался! Родному отцу изменщик стал!

– Нечего больше ждать, – говорит в это время Каргуль жене, заталкивая дочь в кухню. – Придется кончать с этим нашим патриотизмом. Выдаю ее за Кекешко, хоть он и не из-за Буга!

– Чтоб этот проклятущий Казик живот со смеху надорвал? Мало тебе, что он нынче суд выиграл?!! – грозно наступает на мужа Каргулиха.

– Ничего не сделаешь, – вздыхает Каргуль, – выходит, на этот раз по его будет…

На печке, утопая в перинах, лежит бабка Леония. Свесив голову с печки, она говорит Казику:

– Мне никакой не лекарь нужен, а сын послушный! Помни, Казик, мою волю: кобылу ожеребишь, Витю богато женишь, а Павла в науки отдашь…

Казик согласно кивает головой, чтобы успокоить бабку, но видно, что он немало волнуется: кадык так и ходит у него то вверх, то вниз.

Выйдя во двор, Казик зовет сына:

– Витя! Бери кобылу и айда в путь. Чтоб обратно жеребую привел, не то я тебя заместо креста цепом встречу!

– И чего по свету бродить, когда за забором жеребец? Ведь это мечта, а не жеребец!

– За забором твой враг, а перед тобой твой отец, который тебе приказ дает! Чтоб кобыла вернулась жеребая, не то не миновать тебе цепа, понял?

Витя берет из рук матери мешок с хлебом, набрасывает на лошадь попону и, свернув немецкую походную палатку, испещренную белыми маскировочными пятнами, перебрасывает ее через плечо. Прощаясь с родителями, он замечает:

– Надо винтовку в дорогу взять, а то как бы совсем без лошади не воротиться!

– Вот это ты правильно придумал, – соглашается Казик. – Пускай я безоружный останусь, а тебе зиктовка нужнее. Только осторожней с ней, а то затвор вылетает.

– А ежели Каргули снова войну начнут? – тревожится Марыня.

– Не бойся, у меня еще две гранаты есть, – успокаивает ее Казик, небрежно махнув рукой. – Да еще фаустпатрон один…

Когда Витя трогается в путь, в конюшне Каргулей раздается ржание жеребца. Павлякова кобыла отвечает ему. Услышав шум, выходит из дома Ядька. Девушка с тревогой смотрит вслед отъезжающему Вите.

В тазу с водой, который стоит в кухне Павляков, отражается луна. Тишина. Вдруг начинает ворочаться на печи бабка.

– Казик, Казик! – шепотом зовет она.

Казик, в белых кальсонах, появляется в дверях кухни.

– Ох, чует мое сердце – неладно с нашим Витей! – говорит бабка Леония. – Пятая ночь пошла, как его нету…

– Так ведь он далеко подался…

– Далеко? А чего это я близко нашу кобылу слышу?

– Какая же может быть кобыла, когда нашего Вити нету? – удивляется Казик, с тревогой приглядываясь к матери.

– Вот то-то и оно! Послушай-ка сам!

Тишину ночи действительно нарушает какой-то странный звук. Подойдя к окну, Казик, наклонив голову, слушает.

– Наша музыка! – говорит он вполголоса. – Витя едет.

– А я тебе толкую, что лошадь так пятую ночь ржет, а вот Вити нашего как не было, так нет! И будешь ты мне еще говорить, что духов нету?!!

Казик широко распахивает дверь. Заглушая позвякивание цепи у собачьей конуры, издалека доносится громкое призывное ржание лошади. Выйдя во двор, Казик вдруг видит в свете луны черный силуэт за забором, в руках человека поблескивает дуло винтовки.

– Отдай коня, ворюга! – слышит он голос Каргуля. – Ты куда моего жеребца увел?

– Украли? Ха, ха, ха! – заливается радостным смехом Казик, но, увидев, что дуло винтовки ползет в его сторону, серьезнеет. – Ежели ты, Каргуль, вовсе глупый стал, так подыми свою винтовку дулом кверху – она стрелять любит, а ты выстрелов боишься…

– Нет уж, никуда я дуло подымать не намерен, а ты-то вот, в чем стоишь, в том и пойдешь сейчас перед лицом власти предстать! – говоря это, Каргуль грозно движется вперед.

– Вот и хорошо, в одном наряде явимся, – ты же сам без порток выскочил!

– Говори, где конь? – Каргуль целит винтовку прямо в глаза Казику.

– А что я, гадалка, что ли?

– Вор, вот ты кто, конокрад!

– На предохранителе? – спрашивает Казик, не спуская глаз с винтовки. – Смотри, поосторожней, не то я тебя гранатой в небо подкину!

– Конюшня пустая… – Каргуль оборачивается в сторону широко распахнутых ворот конюшни.

– Владек! – кричит ему в окно жена. – Ядьки тоже нету!

Со стороны реки снова слышно ржание. Глядя друг на друга, оба мужчины медленно крадутся вдоль забора к своим стодолам.

Перед Павляком и Каргулем открывается вид на залитые лунным светом поля, за которыми темной полосой чернеет лес.

– Иди ты первым! – шепотом командует Каргуль, указывая винтовкой дорогу.

– Давай винтовку, тогда пойду, – предлагает Казик.

– А твоя-то где?

– Витя взял кобылу охранять.

– Не от моего ли жеребца?

Они идут по меже, разделяющей их поля.

– Мне твой жеребец вовсе не нужный. Витя поехал получше найти! – шипит, осторожно пробираюсь по меже, Казик.

– Поехал да и заблудился при луне твой Витя… – презрительно отвечает Каргуль.

Дойдя до опушки леса, они направляются к старой каменоломне. Вдруг оба застывают как вкопанные: конское ржание доносится точно из-под земли… посмотрев друг на друга, они ускоряют шаг.

На дне каменоломни на фоне призрачно белых стен трутся боками две лошади – они выглядят как живая скульптура: скользкий свет луны сплывает по их крупам. Лошади хватают друг друга зубами за гриву, разбегаются, потом снова сходятся, вновь разбегаются и скачут по дну каменной ложбинки. От шеи гарцующего вокруг кобылы жеребца тянется посеребренная луной веревка, конец которой держит в руке Ядька. Она дремлет в шалаше. Неподалеку, возле развешанной на кусте палатки, сидит на корточках Витя и старательно выскребает ложкой дно котелка. Немного погодя он встает и направляется к поблескивающей внизу реке.