Текст книги "Земляки"

Автор книги: Анджей Мулярчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Со двора вбегает Витя. Увидев глобус, он осторожно берет его в руки, робко гладит – глобус вертится. Витя приходит в неописуемый восторг. Бережно неся находку над головой, он выскакивает на двор.

– Тять, глядите, чего я нашел! А мы где тут вертимся, а?

Казимэж старательно рассматривает глобус и, пытаясь найти на нем городок, в котором они находятся, водит пальцем по голубой жилке реки, медленно читает по слогам названия: «Одер», «Оппель»…

Солдат, высунувшись из кабины, весело спрашивает:

– Ку, показывай, хозяин, куда на Берлин ехать?

Казимеж растерянно разводит руками.

– Вот так так, – хохочет солдат, – целый мир в руках держит, а главной дороги не знает!

– На Берлин все дороги хороши, поехали! – командует шофер, запуская мотор.

– Стой, погоди! – спохватывается Казимеж. – А спирт-то! Я такой человек: договор дороже денег! Получай за труды!

Отлив из бидона спирт в подставленные фляжки солдат, он ждет, пока грузовик уедет. Потом, посмотрев в бидон, Казик взвешивает его в руке и сокрушенно вздыхает:

– Вот и кончается наш капитал…

Вдруг, как бы очнувшись, Павляк сердито кричит на сына:

– А ты чего ждешь? Ну-ка, марш на крышу, вешай флаг!

Витя кинулся в дом, схватил со стола белую скатерть, оторвал от нее полосу, порывшись в мешке, нашел красную наволочку и, оторвав от нее такую же полосу, как от скатерти, быстро связал углы обеих полос. И вот он уже на крыше, а отец, задрав голову, покрикивает на него снизу:

– Выше бери, выше… на самый верх давай! – А когда Витя укрепил палку с красно-белым флагом, интересуется: – Ты чего видишь оттуда, а?

– Я тут как на корабле, тятя! – радостно кричит Витя, озираясь по сторонам, словно и на самом деле стоит на капитанском мостике.

– Одурел ты, что ли? – злится Казимеж. – Где ж тут море?

– Море не море, а тишина кругом и никогошеньки нигде нету! Ни дымочка не видать! А вон там блестит чего-то… Никак, речка!

– Знать бы хоть, как она называется… – вздыхает вышедшая во двор Марыня.

– Велика беда! Ежели что, так мы и сами ее по-своему прозовем, – спокойно отвечает Казимеж.

– Ой, тятенька, куда ж мы заехали! А может, это уже не Польша? – растерянно спрашивает сверху Витя.

Он продолжает внимательно осматриваться вокруг и вдруг испуганно замирает: по другую сторону забора собралась вся семья Каргулей.

Они стоят молча, выжидающе глядя на своих бывших соседей. Марыня, испуганно прижавшись к мужу, начинает всхлипывать:

– Не хочу я зде-есь рожа-ать…

Над забором возвышается фигура высокого, плечистого Каргуля. Марыня, не отрывая от него глаз, пятится назад. Витя наблюдает за ними сверху, готовый в любую минуту спрыгнуть на помощь.

Павляк и Каргуль стоят друг против друга, молча меряясь взглядом. Тишина повисла в воздухе. Первым ее нарушает Казик, который делает шаг вперед.

– А ну-ка, подойди к забору.

– Это зачем еще? – подозрительно спрашивает Каргуль.

– Подойди, как и я подхожу.

Казик направляется к забору, разделяющему оба двора. Каргуль, хоть и не без колебания, делает то же самое.

– Подошел, ну и что?

Казик медленно стягивает с головы шапку.

– А теперь сыми шапку, как я снял.

– А на что это мне шапку сымать? – не спуская с Павляка подозрительного взгляда, спрашивает Каргуль. – По какому такому случаю?

– А по такому случаю, что мы наше странствие в землю Ханаанскую закончили и что надо было войне с фашистами быть, чтобы и мы мир заключили… – Голос Казика дрожит от волнения. – Плачь, Владек, не стыдись, я и так твоих слез не увижу, потому как и сам плачу…

– Казимеж! – рычит басом Владек и, распахнув руки для объятия, бросается к Казику.

– Владек! – взвизгивает Казик и падает на могучую грудь Каргуля.

Все плача обнимаются: Казик с Владеком, Марыня с женой Каргуля, бабка Леония прижимает к своей сухой груди двух запутавшихся в ее длинной юбке маленьких каргулят. И только Витя стоит, не смея обняться с Ядькой – старшей дочкой Каргулей и своей ровесницей, хорошенькой девушкой лет шестнадцати. Ядька первой бросается к нему и, рыдая в голос, прячет лицо на его груди.

Между тем невысокий забор, поверх которого происходит братание, не выдерживает: доски, громко крякнув, валятся на землю, вместе с ними падают, не разнимая объятий, люди…

Услышав о примирении с Каргулями, «американец» не в силах поверить этому. Крепко прижимая к груди завернутую в одеяло Аню, он смотрит на брата расширенными от ужаса и гнева глазами.

– Как ты сказал – Каргуль?

– Точно, – спокойно подтверждает Казимеж.

Оба Павляка долго молчат, взирая друг на друга, как злейшие враги.

– Ты… с Каргулем… обнимался? – наконец выдавливает из себя Яська и подходит к брату так близко, что тот, не желая отводить глаз от его лица, вынужден теперь задрать голову вверх.

– Точно, Яська, с Каргулем…

– С тем самым… какого… я тогда… – Яська настолько оглушен и потрясен услышанным, что слова застревают у него в горле.

– С тем самым, который теперь тебе кланяется, – говорит Казик, оборачиваясь назад.

На соседнем дворе, окруженный семьей, стоит по-праздничному одетый Владислав Каргуль. Когда Яська поворачивается в его сторону, Каргуль неуверенно улыбается и снимает с головы шляпу. Подойдя ближе к забору, он протягивает приезжему руку со словами: «Как поживаешь?» Джон, однако, молчи поворачивается к нему спиной.

– Impossible! – вырывается у него. – Значит, ты так тятину клятва выполнял?!!

Он начинает бегать по двору, не зная, что делать с девочкой, которую держит на руках. Казик берет у него внучку, и тогда Джон со всего размаха дает брату пощечину. Удар так силен, что Казик едва удерживается на ногах, с головы у него падает на землю шляпа. Люди, стоящие по обе стороны забора, вскрикивают. Теперь Казик не знает, что делать с внучкой, которая связывает ему руки. Подбежав к нему, Витольд забирает дочку. Казик, нагнув голову, точно разъяренный бык, движется по направлению к Яське. По дороге он хватается за доску в заборе и пытается ее выломать. Подоспевший Каргуль отталкивает его и крепко схватывает за руки.

– Да ты что, взбесился? Старшего брата иссинячить вздумал?! Крестного отца своей внучки?!!

Казик смотрит на Каргуля таким страшным взглядом, будто тот снова стал его злейшим врагом на свете.

– Пусти, говорю, потому как ныне тут чья-нибудь башка слетит с плеч. – Вырвавшись из Каргулевых рук, Казик властным жестом указывает ему на его двор – А ну, пошел вон! Ты чего это посередь двух братьев лезешь, какие нынче встречу празднуют, а? – Казик, точно разъяренный петух, наскакивает на Каргуля, подпрыгивая, машет у него перед носом кулаками с таким бешенством, что Каргуль испуганно пятится на свой двор. – Мало тебе тогда Яська вложил? Мало? Так мы еще добавить можем!

Хотя минутой раньше Казик готов был броситься на Яську, достаточно было Каргулю появиться на Павляковом дворе, как оба брата снова стали союзниками, плечом к плечу выступив против исконного врага.

– Я тебя сорок лет дожидался! – шипит низким голосом Яська-Джон.

– Твоя там земля! – вторит ему Казик, указуя на двор Каргуля.

– Здесь наша земля! – торжественно напоминает Яська, забыв, что еще секунду назад ссорился с братом, не желая признать эту землю «нашей».

– Не для того я брата нашел, чтоб через тебя второй раз его терять! – орет, надувая щеки и подпрыгивая при каждом слове, маленький Казик.

Каргуль с изумлением смотрит на него.

– Ты, Павляк, сызнова не начинай, потому как вы уж раз начали… – говорит он.

– Да, начали! Я начал! – бьет себя кулаком в грудь Джон, всем своим видом давая понять, что в любую минуту готов, в случае нужды, повторить то, что сделал тогда.

– А я закончу! – добавляет, не желая отставать от брата, Казик.

– А кто тебе велел хату со мной рядом брать? – Каргуль делает рукой широкий круг. – Вон сколько места вокруг было, а ты тут жить захотел…

– А тебе какой черт велел в Кружевниках на три пальца нашей земли отхватывать? А?!!

– Ты, Казимеж, лучше к своей бабе цепляйся, чем к людям приставать. – Презрительно махнув рукой, Каргуль поворачивается к братьям спиной.

Этого Казимеж уже не в силах вынести. Он кидается вперед, но так, чтобы сыновья – Витя и Павлик – успели подбежать и схватить его с обеих сторон за руки.

– Ой, люди, держите меня! Ой, держите меня, не то я его как собаку убью! – изо всех сил кричит Казик, чтобы доказать всем свою готовность немедленно уничтожить извечного врага.

Казика окружают его домочадцы. Каргуль тоже стоит, окруженный семьей и прибывшими по случаю предстоящих крестин соседями.

В суматохе Казимеж и не заметил, как Яська исчез со двора. Павляки начинают кричать, звать, искать его, но старика нигде не видно. Подбежав к забору, Казимеж обращается к Каргулю совсем иным, обычным голосом:

– Эх ты, дурная твоя голова! И что ты прежде времени вылез? Мы ж договорились, что ты будешь сидеть в сарае, покамест я не кончу речь держать! А теперь что? Вляпались в историю, – вздыхает с упреком Казик.

Кинулся Казик в дом, но Яськи и там нет. Одни только чемоданы его лежат. Побежал за стодолу – и там нет! Далеко на меже, отделявшей его поле от поля Каргуля, увидел он наконец фигуру Джона. Тот шел в сторону заходящего солнца, низко опустив голову, точно меряя шагами землю…

Казик без труда догоняет его, но, как ни пробует начать разговор, ничего не выходит! Уж он и так, и сяк, и дорогу брату загородить пытается – лишь бы только ухитриться остановить Джона и попытаться растолковать ему то, что для самого Казимежа уже давным-давно очевидно.

– Да подожди ж ты, Яська! Ну постой минуточку и услышь всю правду, как есть…

– Мне от тебя ничего не надо, только эту землю из мешочка, чтобы в Детройт на мою могилу посыпать…

– Ты сперва правду узнай, а потом выбирать будешь, где жить да помирать! А то заладил свое – Детройт да Детройт… – горячится Казик.

– Не могут мне правдой быть слова моего брата, какой с первого дня на этой земле тятину клятву забыл.

Споря таким образом, они доходят полем до самых Рудников – до той маленькой рыночной площади, через которую когда-то проезжал советский грузовик с семьей Павляка. Тогда здесь стояла тишина, все кругом было мертво, безлюдно. Нынче город полон движения, машин. Они мчатся мимо с такой быстротой, что Казик, который выскочил на мостовую, едва успевает уворачиваться из-под их колес.

Братья выходят за город, к старой каменоломне. Солнце накладывает красные отблески на поверхность воды, скопившейся в глубоких выемах скалы. То ли настроение этой минуты, то ли своеобразный пейзаж вокруг, то ли нежный, едва слышный здесь звук костельных колоколов влияют на «американца», но он смягчается и соглашается наконец выслушать брата. Свой рассказ Казимеж начинает не торопясь, точно былинник, запевающий долгую балладу:

– А послушай ты, Яська, что я поведать тебе должен. Свое же слово оставь на конец, когда уж узнаешь кое-что. А знать ты будешь только после слов моих о том, как мы тут с Каргулем начали нашу жизнь соседскую…

На следующий день после водворения в новый дом Марыня выносит перину, чтобы повесить ее на заборе, но забор, опрокинутый во время вчерашнего братания, все еще валяется на земле.

Из дома Каргулей выходит с кучей выстиранного белья жена Каргуля и, улыбнувшись Марыне, поворачивает обратно – ей тоже негде развесить белье.

Витя, который возится с лошадью, наблюдает через поваленный забор за Ядькой: она бегает по двору, суетится по хозяйству, потом, взяв ведро, идет за водой. Витя что-то насвистывает, Ядька не обращает на него внимания. Рядом с Витей бабка Леония, кряхтя, наливает курам воду в немецкую каску. Как только она уходит, Витя, лукаво улыбнувшись, отгоняет кур, выливает из каски воду и, перебравшись через поваленный забор в каргулевский сад, прячется за кустом крыжовника в ожидании пока Ядька пойдет обратно от колодца.

Девушка, однако, не торопится и медленно крутит ручку вала, на который ровными рядами навертывается тяжелая мокрая цепь. Витя не выдерживает и, крикнув «хенде хох!», высовывает из-за куста голову в каске. Ядька автоматически подымает руки вверх, отчего ведро с грохотом летит вниз и стукается о дно колодца.

– Герой… – презрительно цедит сквозь зубы Ядька и, пожав плечами, начинает снова набирать воду.

Витя смущен неудавшейся шуткой, не знает, как начать с девушкой разговор. Вдруг вал останавливается. Ядька налегает на ручку всем телом, но цепь застряла внизу так прочно, будто на конце ее висит не ведро с водой, а по меньшей мере слон.

– Тут, я вижу, мужчина нужен, – говорит Витя, обрадовавшись предлогу, и подходит к колодцу.

– Для меня ты Павляк, а никакой не мужчина,

Витя берется за ручку, но ему также не удается сдвинуть ее с места. Чувствуя на себе взгляд Ядьки, он наваливается на ручку грудью, но вал остается неподвижным. И только после того, как вместе с Витей за ручку берется Ядька, вал медленно поворачивается.

С трудом тянут Витя и Ядька ведро, прислушиваясь, как внутри колодца что-то позвякивает, го и дело ударяясь о его стенки. Витя искоса поглядывает на девушку.

– Ну, чего уставился? – смущается Ядька.

– Я же тебя никогда не видел так близко, – поясняет Витя.

В этот момент над колодцем появляется ведро и зацепившийся за него большой бидон для молока.

Ядька, отцепив бидон, с удивлением вытаскивает из него кофейную мельницу, утюг, чайные ложки, сахарницу… Витя все это время не спускает с нее глаз, на лице его – изумление и восхищение.

– Вблизи-то ты года на три старше выглядишь! – восторженно замечает он.

– А может, ты только все и видишь вблизи? У себя под носом? – говорит Ядька, внимательно рассматривая вынутый из бидона будильник.

– Я-то? Да если б у меня глаза далеко не видели, разве я вашу Мучку разглядел бы с поезда?

Резкий звонок будильника заставляет их вздрогнуть. Ядька выпускает часы из рук, Витя, однако, успевает подхватить их и теперь держит будильник в ладонях, как пойманного птенца, по-прежнему не отрывая от Ядьки восхищенного взгляда. Она тоже смотрит на него. Витя протягивает ей умолкнувший наконец будильник.

– Скинь ты эту кастрюлю поганую! – Ядька показывает на его каску. – А то прямо как там, в Кружевниках, выглядишь…

– А как я в Кружевниках выглядел?

– Как враг…

Казик в это время вышел из дома и, пряча за спиной бидон со спиртом, украдкой от Марыни пробирается к стодоле Каргуля. Ему не хочется, чтобы жена увидела его: начнет еще причитать да попрекать, что «последнюю копейку в семье пропивает»… Что правда, то правда: в то время вообще, а на западных землях особенно спирт заменял деньги. Но разве мог Казик удержаться от одного-единого глоточка по такому случаю, как первый день мирной жизни с соседями!..

Вслед за Казиком в стодолу шмыгает Каргуль, прижимая к животу круг привезенной еще из Кружев-ников колбасы.

Удобно устроившись в углу, оба мужчины поочередно прикладываются к бидону и вскоре запевают в два голоса, перемежая пение сердечными излияниями.

– Знаешь что, Владек? – говорит Казик, обнимая Каргуля за шею. – И надо же было нам полсвета отмахать, чтоб опять через межу здравствоваться? Видать, такая наша с тобой судьба…

Каргуль тоже спешит исповедаться: ежели уж говорить по правде, он никогда к Павлякам настоящей злобы не испытывал. Яська-то, саданувший его косой под ребра, молодой был еще и опять же отцовой воле послушный. Теперь старый Павляк в земле лежит и времена вовсе поменялись, нечего теперь назад оглядываться, все ж таки человек – он вперед, не назад живет…

– А все от бедности вашей было, совсем наш народ от нищеты этой дурной был, – заключает свою тираду Каргуль и отхлебывает прозрачную жидкость из кружки.

– А теперь конец с этим! – восклицает Казик.

– Навсегда! – вторит ему Каргуль.

– Нету больше межи! – Каэик рассекает рукой воздух, точно зачеркивая невидимую межу.

– Нету! – соглашается Каргуль.

– Здесь вокруг вон сколько земли, – хохочет Казик, – бери сколько хошь, никто тебе ее ложкой отмерять не станет!

– Казимеж, слышь, Казимеж, – толкает соседа в плечо Каргуль, – твоя родит скоро… У вас коровы нету, так я от моей Мучки молока сколько надо завсегда дам.

А Казик, растрогавшись, спешит предложить со стороны:

– Ты, Владек, без лошади мыкаешься, а у меня кобыла жива-здорова сохранилась. Пока своей не наживешь, я тебе лошадью помогу…

Теперь уж и слов больше не надо: обнялись оба, завсхлипывали на груди друг у друга. Что тут клятвы, и так ясно: нет и не было лучших друзей на всем свете. В порыве нежных чувств захмелевшие мужики не замечают, что уже свалились с доски, на которой сидели, и, лежа на соломе, продолжают обниматься, нежно повторяя: «Казик!», «Владек!»…

На третий день Казимеж, натянув старые сапоги, картуз и сшитую из одеяла куртку, выходит к своей стодоле. За. ней простирается поле, которое теперь принадлежит ему. Там, среди густой пшеницы, грозно застыли, воздев к небу дула умолкших орудий, полусожженные немецкие танки.

Далеко, насколько хватает глаз, тянутся брошенные немцами неубранные поля. Казик срывает колос, внимательно рассматривает его и переводит взгляд на заросшее сорняками поле. На лице его появляется выражение озабоченности. «Ох, не быть урожаю с того, что другие посеяли…» – вздыхает он. Вдруг до него доносится характерное чавканье коровы – это Каргулева Мучка пасется на его поле. Мучка на его земле!

Схватив палку, Казимеж со всего маху лупит ею корову.

– Ах ты зараза! Да чтоб тебе моя трава боком повылазила! Пошла вон отсюда, марш на свою землю!

Таща на цепи колоду, к которой она привязана, Мучка возвращается на поле Каргуля. Казимеж запускает ей вслед валявшимся неподалеку колесом, удар приходится по цели. Перепуганная корова, тяжело прыгая, скачет в глубь Каргулева поля. Казимеж, чрезвычайно довольный победой, оборачивается и натыкается… на взгляд Каргуля, который стоит в воротах своей стодолы.

И тут – точно вспыхнула искра от удара их взглядов – за спиной Казимежа раздается мощный взрыв. Когда туча дыма оседает, становится ясно, что это Мучка подорвалась на мине.

Рассерженный Каргуль бежит к Казимежу, крича на ходу:

– Ах, вон ты как! Твой брат Яська меня уже один раз убил, теперь ты за убийства принялся?!!

Казимеж, который доходит ему ростом только до плеча, воинственно выпячивает грудь.

– Принялся! И дальше приниматься буду! Потому как ты, Каргуль паршивый, святость не уважаешь!

– Это какая же такая святость тебе снится, чучело гороховое?!!

– А такая, что межа – дело святое! И ежели ты этого на носу своем не зарубишь, так я тебе опять на ребрах святую истину выпишу!

– А где ты тут межу углядел, а? – хрипя от ненависти, кричит Каргуль, разводя руками так широко, будто желает охватить ими землю до самого горизонта.

Стоя на краю огромной ямы, образовавшейся от взрыва, и уже позабыв о корове, они начинают топтаться друг возле друга, как два петуха, готовящиеся к бою. Вдруг оба застывают в неподвижности: со стороны дворов слышатся отчаянные крики Вити и Ядьки: «Мины!.. Мины!..»

Опомнившись, мужики растерянно оглядываются вокруг. Среди моря золотых колосьев притаилась смерть. Сделай они шаг – и лететь им в небо, как взлетела только что покойница Мучка…

– Выводи вот теперь отсюдова… – уже почти мирно говорит Казимеж.

– Иди, пожалуйста! Ты начал, тебе первому и дорога, – приглашает жестом любезного хозяина Каргуль.

– Так твое ж поле, – Казимеж хитро щурит глаза, – вот и показывай дорогу.

– У нас сперва гостям дорогу дают.

Окинув Каргуля с ног до головы ненавидящим взглядом, Казимеж, не желая показаться трусом, начинает осторожно, шаг за шагом, продвигаться вперед. Каргуль идет сзади, высоко поднимая ноги и старательно ступая ему в след. Хотя оба полны напряжения, перепалка между ними не утихает.

– Помни, – шипит Казик, – межа – дело святое! А ежели забудешь, так я тебе косой опять про то напомню!

– И где ты только тут межу видишь! – огрызается Каргуль, не отрывая глаз от ног Казика. – Здесь до самого неба все твое. Бери сколько хоть, никто тебе земли ложкой отмерять не станет! – ехидно напоминает он Казику слова, сказанные им не далее как вчера, когда они пили в ознаменование мира на веки вечные. – И пальцами, как вы в Кружевниках, здесь тоже землю мерить никто не станет…

Осторожно раздвигая колосья и внимательно глядя под ноги – нет ли на дороге предательской мины– Казик поясняет непонятливому соседу:

– Я столько взял, сколько мне надобно, и тронуть землю свою не позволю!

Когда они наконец выходят к краю поля и Казик уже стоит на безопасной зелени лужайки, он слышит позади:

– Ну и времена! Дурак впереди умного вышагивает…

– Что?!! – У Казика от оскорбления даже дыхание перехватывает.

Пряча на ходу часы с цепочкой, которые было вытащил из кармана, он грозно двигается навстречу Каргулю, визжа что есть силы:

– Ну подожди ж ты! Есть еще у меня коса острая! Теперь-то уж тебе не сносить твоей бараньей башки! Как был баран, так и остался!

– От барана и слышу! – басит в ответ Каргуль.

– Да ты на кого… – Низко нагнув голову, Казик бросается на Каргуля и, сильно боднув его «под дых», отскакивает на шаг.

Каргуль покачнулся, но, успев ухватиться за деревцо, удержался на ногах. Набрав воздуха в легкие, он в свою очередь набрасывается на Казика и, заключив его в свои цепкие объятия, неловко бутузит. Оба при этом не жалеют друг другу проклятий, не скупясь и на крепкие выражения… Витя и Ядька, подбегая каждый к своему отцу, растаскивают их в разные стороны.

В тот же день к вечеру оба соседа ставят на место сваленный накануне забор. С одной стороны укрепляют Казимеж и Витя, с другой – Каргуль. Тут же стоит Ядька, которая подает отцу гвозди.

– Чтоб вашей ноги больше на нашем дворе не было! – кричит Каргуль.

– А вашей на нашем! – немедленно отвечает Казик. – Так я тяте нашему поклялся и так во веки веков будет!

– Аминь! – добавляет с крылечка бабка Леония.

Подозвав Витю, Казик идет с ним за стодолу. Ему не терпится походить по своему полю, но он боится мин и с досадой взирает на силуэты торчащих то там, то сям танков.

Витя украдкой поглядывает на Ядьку, которая гонит из садика кур. Казимеж предостерегающе покашливает:

– Куда зенки вылупил? На свое смотри! Там чужое, наше вон оно где… – И, кивнув в сторону своего поля, тяжело вздыхает. – Время землю поднимать, да как ее тронешь, ежели она минами напихана, как хорошая колбаса салом? А сорняк-то всюду какой, а? Из-за него на будущий год хлеба не будет… Вот оно, дело какое. Дичает земля без человека…

– А из-за нее люди дикие делаются… – вырывается вдруг у Вити.

– Каргуль коровы лишился, и поделом ему. Зато у меня ума прибавилось, – неожиданно хохочет Казимеж и, обернувшись к сыну, приказывает: – А ну, Витя, тащи сюда бензин! Живо!

Казик осторожно идет по краю поля и поливает бензином высушенные солнцем колосья. Затем он чиркает спичкой и, через секунду перед ним уже стеной стоит пламя.

Довольный своей выдумкой, Казимеж любуется огнем. Два следующих один за другим взрыва опрокидывают его на землю и осыпают комьями земли и глины. Едва Казимеж и Витя успевают спрятаться за стодолой, как взрывы начинают греметь беспрестанно.

Детишки Каргуля, плававшие неподалеку в прудике на перевернутом шкафе, с криком: «Немцы! Немцы!» – что есть мочи бегут к дому. Тучи черной земли взлетают к небу, о крышу стодолы барабанят камни и комья тяжелой глины. Достигают они и крыши Каргулева дома, откуда осторожно выглядывает сам хозяин. Глазам его предстает страшная картина: поле пылает, сквозь огонь и дым видны немецкие танки, грохочут взрывы. Он размашисто крестится и, побежав было к стодоле, галопом возвращается в дом, где Ядька с матерью уже торопливо связывают в узлы свои нехитрые пожитки.

– Матерь божья, пять деньков только и пожили в своем доме! Вздохнуть человек не успел, а тут опять фронт идет!

Казик же в это время с удовольствием поглядывает на огонь, пожирающий посев на его поле и освобождающий землю от мин. При каждом взрыве он нагибает голову и считает шепотом, точно перебирает четки.

– Десять… одиннадцать… двенадцать… пятнадцать… О, противотанковая попалась! – радуется он, все больше гордясь своей идеей.

– Во, видал, сынок, от скольких смертей нас Каргулева корова упасла! Ну, Витя, теперь готовь плуг… Шестнадцать… семнадцать… – считает он, следя глазами за грудой взлетевшей в воздух земли, перемешанной с ветвями груши, которую могучий взрыв разнес в куски.

Взрывы вдруг начинают следовать с такой частотой, что Казимеж уже не поспевает считать их.

– Считай ты, Витя, – велит он пареньку.

Тот, однако, быстро сбивается со счета и безнадежно машет рукой.

– На это, тятя, нашей грамоты не хватит…

И в самом деле, взрывы продолжают вздымать землю дыбом, хоть огонь, подожженный Казиком, уже прекратился. Отец и сын в немом изумлении смотрят друг на друга, и вдруг оба падают ниц, будто скошенные резким свистом пролетающего прямо над их головами снаряда. Мимо них галопом проносится испуганная лошадь. Витя бросается догонять ее, не обращая внимания на неожиданный треск пулеметной очереди. Казик ничего не понимает, но стоит ему высунуть нос из-за стодолы, как новая пулеметная очередь заставляет его снова упасть плашмя на землю. Стену стодолы над его головой ровным рядком прошивают пули.

То и дело припадая к земле, Казик добирается под прикрытием стодолы до своего двора и принимается ловить кур. Стрекот пулеметов заставляет его бросить это занятие и отступить к дому. По дороге он хватает за руку бабку Леонию, которая как ни в чём не бывало развешивает на веревке белье. Казик тащит ее за собой и заставляет спуститься в подвал. Оттуда уже слышится плач и причитания семейства Каргулей. спрятавшихся в подвале Павляков за неимением собственного.

При виде Казика Каргуль бросается к нему с криком:

– Окружают нас! Со всех сторон окружают!

– А кто окружает-то? – спрашивает Ядька.

– Опять нам под оккупацией быть… – плачет Марыня, которая прибежала сюда вместе с Каргулями.

– Да это, поди, из хлопушек бахают. Как на пасху… – спокойно поясняет бабка Леония.

– Поначалу это я… поле от мин очищать стал, а тут… – Казик не успевает докончить, потому что звон разбитого пулей стекла заставляет всех броситься на пол.

После каждого взрыва со стен летит штукатурка. Дети Каргуля плачут, лежащая на соломе Марыня начинает все чаще охать: похоже на то, что неожиданные волнения ускорят роды…

Внезапно все замирают от ужаса, вперив взгляды в гранату, которая медленно катится вниз по входным ступенькам и останавливается в самом центре помещения. Вместо взрыва, однако, в тишине слышатся чьи-то шаги, и через несколько секунд в проеме низенькой двери, расположенной над ведущими в подвал ступеньками, появляются две ноги, а вслед за ними – два винтовочных дула…

Онемев от страха, все смотрят наверх. Наконец в дверь пролезает и хозяин ног: это пожилой мужчина в синей фуражке, который с одной стороны держит под мышкой две винтовки, а с другой – прижимает локтем к боку палку фаустпатрона.

Каргуль медленно поднимает руки вверх. Казик вопросительно смотрит на него.

– Мужики… умеет кто из вас… – спрашивает вошедший и вдруг переходит на немецкий: – Кoпеп sie schiessen?

– Спрашивает, умеем ли мы стрелять, – поясняет Каргуль и отрицательно мотает головой, продолжая держать руки поднятыми.

– А на что ему это знать? – любопытствует Казик.

– Сперва подыми руки вверх! – строго кричит Каргуль. – Спрашивать потом будешь.

Казик нехотя тянет руки вверх.

Мужчина в синей фуражке протягивает им обоим винтовки.

– Надо брать винтовка… давай, мужики.

– Зачем?

– Schiessen… Бум-бум… защищать, – повторяет он, заставляя Казика взять винтовку. – Вы же поляки или как? Мы должны защищаться…

– А ты сам-то кто будешь?!

– Антони Вечорек.

– А откуда же ты?!

– Hier geboren – туточка я рожденный, – добавляет пришелец с сильным силезским акцентом.

– Ага, он, значит, автохтон, силезец… – с облегчением вздыхает Каргуль и опускает руки.

Вечорек пытается воткнуть ему вторую винтовку. Тогда Казик, выхватив и эту винтовку, храбро направляет на пришельца дуло и спрашивает, грозно хмуря брови:

– А от кого ты защищаться собрался?!!

– Немец… Wehrwolf… – поясняет старик. – Да берите же, ведь я говорю, я – Вечорек, schulmeister…

– В школе он сторожем… – переводит Каргуль и вдруг снова поднимает руки вверх: в подвал врывается кто-то в съехавшей на самые глаза немецкой каске.

Вошедший сдвигает каску на затылок, все с облегчением узнают Витю. Каргуль, плюнув с досады, опускает руки. А Витя, еле отдышавшись, наконец объявляет:

– Войско! Войско идет!!!

Вечорек хватает винтовку и сует дуло в разбитое оконце.

– Какое войско-то, чье? – кричит Казик, ухватив сына за рукав и срывая с него каску.

– Наше, тятя!

– Польское? – спрашивает для точности Вечорек.

Витя утвердительно кивает головой.

– А на кого ж оно воевать идет? – недоумевает Казик.

– Да на нас, тятенька!

– Что– ты! На кой мы им ляд сдались?!!

– Они наши мины услыхали и думают, что это все «вервольф» жжет и взрывает кругом! – смеется Витя.

Каргуль с опаской смотрит на потолок, который дрожит от взрывов, потом переводит взгляд на Казика, говорит с досадой:

– Вторая война только кончилась, а ты уже третью начал!

– Подумаешь, польское войско! Русские им покажут как воевать, они их раз-два прикончат! – презрительно машет рукой Казик.

– Сколько ж раз русские нас освобождать будут? То от немцев, то от поляков тебя вызволяй! – злится Каргуль.

– А ты чего это так войны боишься? Мог бы уж и привыкнуть, – вступается за сына бабка Леония.

Марыня со стоном поворачивается, бабка подсаживается к ней поближе. Все прислушиваются к канонаде, которая явно приближается. Жена Каргуля гладит по головке малышей, сам Каргуль со страхом поглядывает на Марыню, которая вот-вот начнет рожать. Что касается Вити, то он будто и вовсе позабыл об этой «третьей мировой войне», которая началась по его с отцом милости: он, не отрываясь, смотрит на Ядьку! Казик, заметив это, оттаскивает его в темный угол, где при каждом взрыве вздрагивают, позвякивая, стоящие на широких полках банки и бутыли.

– Что это ты на нее уставился, как баба на епископа, а?

– Ой, тятенька, да что же это мы с вами наделали! – пытается перевести разговор на другую тему смущенный Витя.

– Ты мне отвечай сперва, про что я спрашиваю! – злится отец. – Ну, говори, чего глазеешь на нее?

– Так ведь… чтоб видеть! – притворно равнодушным тоном поясняет Витя.

– А на что тебе ее видеть?!

– Ежели человек хочет что-нибудь запомнить, он должен сперва как следует посмотреть на это…

– Да на что тебе ее помнить? – никак не возьмет в толк Казик.

– А вдруг мы здесь все зараз погибнем? – отвечает Витя и будто ненароком снова глядит на Ядьку, которая сидит возле его матери.

– Погибнем или нет, а вот тебе мой наказ, и чтоб тебе его на всю жизнь хватило: она – Каргулева дочка, а ты обязанный все Каргулево племя ненавидеть!