Текст книги "Земляки"

Автор книги: Анджей Мулярчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

В этот момент от очередного взрыва на голову Казика густо сыплется штукатурка, он, чертыхаясь, отряхивает ее.

– Так ведь я, тятенька, для того и смотрю, чтоб во мне ненависть сильнее стала! – Говоря это, Витя делает «страшные» глаза, но не отводит взгляда от Ядьки.

У Казика уже больше нет времени заниматься воспитанием сына, поскольку Марыня, глубоко взволнованная внезапными событиями, явно принялась за увеличение рода Павляков. Видя ее мучения и слыша стоны, которые она уже не в силах сдерживать, Казик решает положить конец войне, которую сам начал.

– Все, хватит! – заявляет он. – Будем сдаваться!

– Вот придумал так придумал! – презрительно пожимает плечами Каргуль. – Как это ты сдаваться будешь?

– Откуда ж мне знать, небось я еще отродясь не сдавался! Никакого такого знания у меня нету…

Оглядевшись по сторонам, Казик отрывает кусок от простыни, которой прикрыта охапка соломы под Марыней, привязывает лоскут к граблям и осторожно выставляет «флаг» в оконце.

Внезапно в подвал врывается сноп дневного света: это бабка Леония, отворив дверь, выбирается из подвала.

– Мама, вы куда?! – кричит в оконце Казик.

– Так Витя сказывал – войско идет? Надо пойти кур изловить. Нас-то войско вызволит, а кур как пить дать в неволю заберет. Ни за что пропадут! Цып, цып, цып… – зовет она, не замечая, как во двор, снова ломая забор между усадьбами Павляков и Каргулей, въезжает танк.

Подмяв под себя забор, он останавливается и грозно водит вокруг длинным дулом орудия. Бабка ловит кур прямо возле его гусениц.

Стрельба понемногу затихает. Во двор вбегает несколько солдат в польской форме и десятка полтора мужчин в гражданском с повязками народной милиции на рукавах. Из подвала вылезает со своим белым флагом Казик. Помахивая им, он приветствует завоевателей-освободителей. Люк танка открывается, из него выскакивает советский лейтенант.

– Есть у вас лекарь? – спрашивает Казик. – Врач нам шибко нужный!

– Что, раненые есть? – тревожится лейтенант.

– Баба родит… – Казик уже было кинулся дальше, как вдруг, осененный какой-то мыслью, останавливается и спрашивает лейтенанта: – Вас как звать?

– Павка, а что?

Сумерки. По пустым улочкам городка тащится телега Казика. После канонады, которая гремела весь день, у него в ушах звенит от тишины в городе. Стук копыт отлетает он стен мертвых домов гулким эхом. Казик видит в конце улицы силуэт одетой во все черное женщины, однако та, услышав, что он зовет ее, исчезает, растворясь в тишине, точно призрак.

Казик продолжает плутать по пустынным улицам. Городок оказывается довольно большим. Там и сям на домах виднеются бумажки: «Занято поляком» и надписи мелом по-русски: «Мин нет». Казик стучит то в один «занятый» дом, то в другой – ни одной живой души!

– Эй, люди! – кричит он в отчаянии и вдруг слышит позади мерный металлический стук.

Щелкнув затвором, он резко оборачивается, но видит перед собой всего лишь разбитую витрину часовой мастерской, где огромный рекламный гном бьет молотом по наковальне, отсчитывая секунды: раз, два, три…

Казик уныло бредет мимо пустых витрин, время от времени заглядывая в двери домов. Увидев вывеску аптеки, Казик забирается внутрь через окно: что-что, а лекарства сейчас пригодятся… Он быстро сует в карманы что попадает под руку: вату, лигнин, какие-то баночки, бутылочки, таблетки. Охваченный жадностью, начинает сгребать с полок все подряд. Наконец, прижав к животу добычу, он с трудом подлезает под жалюзи, неловко вываливаясь на тротуар, но ничего не роняя. Поднявшись с колен, он несет к телеге свой «аптечный склад» и вдруг слышит позади дрожащий голос, вежливо предлагающий по-польски:

– Проше пана! Будьте любезны… руки вверх…

Сыплются баночки, бутылочки, порошки, дребезжит стекло, разлетаются в разные стороны таблетки… Обернувшись, Казик видит возле своей лошади худого человека, который направил на него охотничье ружье.

– Ой, – радостно восклицает Казик, – а я думал, ото немец…

– Запрягайте-ка свою кобылу в мою повозку, – командует мужчина.

– Да ты что, сдурел?

– Прошу прощения, но я и сам действую под натиском суровой действительности, – отвечает грабитель, произношение которого выдает в нем варшавянина. Отставив винтовку Казика подальше от телеги, он продолжает: – Я забираю лошадь, но ведь зато оставляю вам жизнь! Мы, поляки, должны помогать друг другу, не правда ли?

– Поступай, парень, как тебе твоя совесть велит, – с досадой говорит Казик, держа руки поднятыми, – да не заставляй хотя спасибо тебе говорить.

– А ты, брат, откуда будешь?

– Из-за Буга, переселенец, – нехотя отвечает Казик и отступает на шаг: дуло грабителя, по мнению Казика, кружит слишком близко от его лица.

– Слава тебе господи, а то я – из Варшавы. Обидеть варшавянина у меня бы совести не хватило!

– У тебя, парень, мозги набекрень. Это что же выходит, которые из-за Буга, они хуже ваших, варшавских? – не на шутку обижается Казик.

– Еще бы! Знаешь, брат, сколько мы во время оккупации пережили!

– А мы сколько натерпелись, покамест сюда ехали, знаешь?!

Несмотря на мирный тон беседы, Казик держит руки поднятыми вверх.

– А я в лагере был! – говорит варшавянин.

– А у нас два раза каратели были!

– А я из лагерей бежал…

– У кого земли нету, тем можно бегать… А ты… Подходящего врага сыскал, на ком хочешь свою обиду выместить! – с горечью говорит Казик.

– Да мне не столько ты враг, сколько твоя лошадь друг. Нужна она мне, понимаешь!

Казик, видя, что варшавянин оставил ружье и, пытаясь выпрячь лошадь, возится с подпругой, недолге думая, хватает его ружье и торжествующе кричит:

– Лапы кверху!!!

– Оно не заряжено… – небрежно машет рукой варшавянин и продолжает выпрягать лошадь.

Казимеж хватает свою винтовку.

– Ну, моя-то заряженная! – злорадно констатирует он.

Варшавянин медленно поднимает руки вверх.

– Ты не думай… – говорит он хрипло, – я же знаю, что вы, из-за Буга, тоже всякого хлебнули. Я даже и сам в тех краях рожденный. Вот те крест – я только лошадь и хотел взять. Видишь… – он кивнул на стоящую неподалеку немецкую обозную повозку.

Казик только теперь и разглядел ее: отблески какого-то далекого пожара рассветили темноту ночи.

– У меня солдаты коня забрали – не было спирту по душам с ними поговорить. А я в наш поселок специалиста везу!

– Специалиста? А кто ж он будет? – заинтересовался Казик.

– Точно не скажу, потому что я его на руки пьяным получил. Община послала меня в уезд, чтоб нам дали мельника – мельницу в ход пустить. А там говорят: «Мельника у нас временно нету, а этого можешь забрать – ветеринар он. Как протрезвеет, тоже вам пригодится». Вот я его и везу.

– Ветеринар! – Казик даже завопил от восторга. – Парень, да он мне с неба свалился! Я же целую ночь ищу умного человека, чтоб родить помог! Баба у меня легла!

Подойдя к фургону и откинув брезентовую полу, Казик видит очень толстого мужчину, который, издавая могучий храп, спит мертвецким сном.

– Беру его! – решительно заявляет Казик и вытаскивает из фургона тело спящего. – Я тебе за него полный бидон спирту дам. Знай наших, из-за Буга! За спирт ты себе вон какого коня у военных купишь, а человек мне пойдет. Знать, такая его судьба. Ну-ка, подкати мне телегу. Мы ж, поляки, должны помогать друг другу…

Отъехав со своей добычей пару шагов, Казик кидает под ноги варшавянину его ружье. Гремит выстрел, лошадь срывается с места в карьер.

Изумленный варшавянин с ужасом смотрит на свое ружье.

Только на рассвете добирается Казик до своего двора. Забор, отделяющий двор Каргулей, все еще валяется на земле. Из дома выбегает Витя.

– Тятя! Тятя! Есть, тятя! – радостно кричит Витя.

– Ну, есть я, и что? – бурчит, слезая с телеги Казик.

– Да не вы, тятя! Он есть! Мой брат и ваш сын!!!

– Ах, чтоб его! Не мог подождать! – Казик с досадой смотрит на телегу, оттуда раздается богатырский храп. – Зря только такого важного специалиста тащил…

– Ой, а с нашей мамой уже вовсе плохо было! Спасибо Каргулиха подоспела, помогла во всем, она и ребеночка приняла! – возбужденно рассказывает Витя.

На пороге дома Павляков стоит улыбающаяся Каргулиха. Она держит на руках младенца, который орет благим матом.

– Ну, вот нас одним больше и стало против Каргулей, – растроганно говорит Казик, кладя руку на плечо сына.

Бабка Леония семенит к телеге и с любопытством заглядывает в нее.

– Трофейный, – поясняет Казик, – я его для Марыни вез.

– Доктор? – спрашивает невесть откуда вынырнувший Каргуль, который тоже заглядывает в телегу, где рядом со спящим свалены всевозможные аптечные бутылочки и баночки. – Наш общий будет!

– Это я его привез!

– Но на моей телеге!

– Он ветеринар!

– Я Кекешко, – слышится вдруг из телеги. «Трофей» садится и, пьяно ухмыляясь, протягивает Ка-зику руку. – Кекешко моя фамилия… О-о-о, – восклицает он, завидев подбежавшую Ядьку, и устремляет на нее такой томный взор, что девушка краснеет до ушей. – Если гражданочка желают стать женой мельника, то я предлагаю руку и сердце!

– Люди добрые! За что ж я последние десять литров спирта отдал?!! Вез ветеринара, а привез мельника?!! – Казик никак не может понять странной метаморфозы.

– По пьяной лавочке никогда ничего нельзя покупать! – укоризненно говорит Кекешко.

– Выходит, это я пил?!! – искренне возмущается Казик.

– Э-э э, какая разница… – пожимает плечами Кекешко и собирается последовать за Ядькой, которая со смехом убегает на свой двор.

Витя заступает ему дорогу.

– Куда?!! – грозно спрашивает он.

– Тихо, дорогуша, тихо… – заискивающе улыбается мельник. – Ну, чего ты шумишь, мы же здесь все свои, земляки…

В доме Павляков шум и суета. Слышны звуки губной гармошки: это в порядке подготовки к крестинам тренируется Кекешко. Перед ним стоит здоровенный кувшин, из которого он то и дело наливает спирт себе и Вечореку.

Больше всех тревожится Марыня: что же это за крестины без крестной матери? Они с Казиком рассчитывали на жену Вечорека, но она вдруг захворала, а тут с минуты на минуту придет немецкий ксендз, которого специально пригласили крестить младенца…

Казик, одетый по случаю торжества в новый костюм, выходит с пустым бидоном во двор. Под верандой стоит бочка, в которой он припрятал последний запас спирта. Оглянувшись, не видит ли кто, он опускает бидон в бочку.

Внимание его привлекает музыка, доносящаяся с той стороны забора: это у Каргулей играет патефон. Вдруг он видит, как на его собственном дворе возле забора в такт старого танго движется чья-то фигура. Осторожно подкравшись поближе, Казик с изумлением узнает сына, который тайком осваивает неведомое ему искусство танца.

– Витя!!! – рявкает Казик.

Испуганный неожиданным появлением отца, Витя останавливается как вкопанный.

– А ну-ка, подойди! Поди, поди сюда! – зовет сладким голосом Казик. – Ближе, ближе иди! Дыхни!!! – рявкает он.

Казик уверен, что Витя прикладывался к спирту в бочке, и, обнаружив свою ошибку, изумленно качает головой.

– Тятенька, давайте возьмем у Каргулей эту ихнюю игралку!

– У Каргулей?!! – Казик так вытаращил глаза, будто Витя бросил ему в лицо неслыханное оскорбление.

– Первые крестины в округе – и без музыки? – пробует убедить отца Витя.

– Вот дождешься своего сына, тогда хоть под органный марш его крести, а мне и это, – Казик стучит пальцем по бидону, – праздник великий! Поди лучше прикрой как следует бочку.

Не успели Казик с Марыней пошептаться насчет того, как выйти из положения с крестной, а тут на пороге немецкий ксендз появился.

– Gelobt sie Iesus Christus…

Ребенок встречает вошедшего плачем. Бабка Леония, хотя и не знает немецкого, перекрестившись, отвечает громко, как положено:

– Да святится имя твое, господи! – и тут же тихонько спрашивает сына: – А не обманет нас этот еретик?

Для бабки Леонии этот ксендз прежде всего немец, и она поглядывает на него с явным недоверием.

– Казимеж, – чуть не плача, тянет мужа за полу пиджака Марыня. – Что ж нам делать?!!

– Нет крестной – значит, и крестин нет! – твердо решает Казимеж.

Тут, однако, вырывается вперед разохотившийся погулять на крестинах Кекешко.

– Пан Павляк, крестная сейчас будет! Есть крестины! – кричит он и исчезает из комнаты.

Марыня и Казик вопросительно смотрят друг на друга.

– За Ядькой побег… – догадался Вечорек.

– Что-о?!! – Казик даже подскочил от возмущения. – Каргулева дочка у меня сына крестить будет?!!

Он бросается к Марыне, но та, опустив глаза, вдруг тихо говорит:

– Перед богом все люди ровные… – И, подойдя к мужу, заглядывает ему в глаза. – Уж лучше такая крестная, чем никакой. Что ж он, нехристем расти будет?

Взглянув на маленького Павлика, она начинает всхлипывать. Казик, однако, и слышать не желает о Ядьке. Он подходит к ксендзу, собираясь отправить его обратно. В это время в распахнутых дверях появляется гордый своей находчивостью Кекешко, который тянет за руку Ядьку. Девушка с испугом смотрит на присутствующих.

– Ну и как? – весело спрашивает Кекешко, не обращая внимания на всеобщее молчание. – Годится в крестные? У нас в Гнезне с таких красавиц художники картины рисуют.

Ксендз, помочив кропило, уже занес его над головой ребенка, как вдруг, обернувшись к Кекешко, спрашивает:

– Name?

– Павел, – отвечает Кекешко.

– Пауль, – повторяет ксендз и наклоняется над новорожденным.

– Не Пауль, а Павел, – подчеркнуто громко говорит Казик.

Ксендз начинает бормотать по-латыни положенные слова. В дверях появляется могучая фигура Каргуля. Он молча слушает ксендза, а когда тот заканчивает, крестится вслед за ним и хватает за руку дочь.

– Ядька, марш домой!!!

– Пан Каргуль, гляньте-ка, мы с панной Ядвигой еще не венчались, а уже отцом-матерью стали! – пробует развеселить Каргуля Кекешко.

Тот, однако, реагирует на его шутку, как на кровное оскорбление.

– Что-о? И – рычит он, уничтожая взглядом подгулявшего мельника.

– Заодно бы и наше обручение с панной Ядвигой можно…

Каргуль дергает Ядьку с такой яростью, что она вылетает из комнаты, как мячик. Но Кекешко не намерен так легко отказаться от своих планов. С криком «Ядька! Ядька!» он выбегает во двор и натыкается на Витю.

– Куда?!! – недобрым голосом спрашивает парень и наступает на мельника грудью.

– Я-а-а-дька!!! – визжит Кекешко.

– Пан Трофейный! Вас отец купил, а не Каргуль, так что нечего вам с Каргулями обнюхиваться! И думать не моги об них!

– Кругом демократия настала, а ты человека свободы лишать?!!

Обиженный Кекешко подходит к бочке и, откинув прикрывавшую ее попону, нагибается, чтобы умыть лицо. Понюхав жидкость, Кекешко начинает жадно лакать ее, зачерпывая еще и еще. Наконец он в изнеможении падает и откатывается к стене дома, где, прошептав «Ядька!» засыпает мертвецким сном.

Витя с отцом заканчивают огромную глиняную печь, которую складывали по настоянию бабки Леонии. Газовую плиту им пришлось выставить во двор. Перетаскивая плиту ближе к забору, Витя сердито наблюдает за Кекешко: тот, бросив рубить дрова, подсаживается к Ядьке.

Девушка, не обращая внимания на явные ухаживания мельника, старательно и сосредоточенно чистит картошку.

– Как только война началась, я дал клятву, что не женюсь, – воркует Кекешко. – Понимаете, панна Ядя? Что это, я погибну и женщину вдовой сделаю? Да никогда в жизни! Я не люблю иметь долги!

– И что с того? – не слишком любезно спрашивает Ядька, следя взглядом за Витей, который медленно тянет тяжелую плиту.

– Как это что? Война-то кончилась!

– Уж вы, пан Кекешко, оставайтесь и дальше честным человеком.

– Конечно, панна Ядя, но только вдвоем. Двое – божье число, так у нас в Гнезне считается…

Витя продолжает наблюдать за ними из окна кухни. Он так увлечен, что не слышит, как мать дважды спрашивает его:

– Витя! Да где ж тулуп? Бабке Леонии на печку постелить надо…

– Ну и как там, мама? – интересуется Казик, подсадив с сыном старуху на огромную, занявшую полкухни печь.

– Теперь можно поверить, что мы дома, – отвечает бабка, свесив сверху голову. – И смерти можно спокойно дожидаться. Вот кабы еще этой лектрики не было, я бы вовсе спокойно век дожила, – добавляет она, видя, как внук, не отрывая взгляда от окошка, машинально щелкает выключателем.

– Ну и ворюга же этот Каргуль! – восклицает вдруг Витя. – Тятя за свой спирт для общества мельника купили, а он его потиху в свои частные зятья сманывает!

– Уж ты скажешь! Чтоб они ее за чужого отдали! – сомневается Марыня и тоже идет к окошку посмотреть. – Ведь он не из-за Буга!

– Из-за Буга, не из-за Буга, а в портках! А Каргуль спит и видит лишние портки в семье иметь!

Вдруг Витя замечает, что Кекешко, перегнувшись через заборчик, пытается перетащить через него газовую плиту. В мгновение ока он оказывается возле Кекешко.

– Ваше?!! – с ненавистью спрашивает Витя.

– Да вы ж ее выбросили! – недоумевает мельник. – А нам она пригодится…

– Вам? Кому это «вам»?!!

– Так ясно же, что для двух семей одной плиты мало будет!

– Каких таких двух семей? – обалдело спрашивает Витя.

– С грабежа новую жизнь начинаешь? – подоспел на помощь сыну Казик.

– При демократии все ничье! – уже менее уверенно говорит мельник и, оглянувшись на стоящего в глубине двора Каргуля, пятится от забора.

Каргуль уже вознамерился поддержать Кекешко, как вдруг дискуссию прерывает появление Вечорека. Осторожно неся что-то в лоднях, он обращается к Каргулю:

– Узнаете?

– Ну, яйцо… – недоуменно отвечает тот.

– Куриное, – не может не вставить своего слова Казик.

– Я его на дороге нашел, – говорит Вечорек, глядя то на Каргуля, то на Казика.

– Ну и что? – не понимает Кекешко. – Это ж обыкновенное яйцо.

– Да ты что, яйца, что ли, не видал! – смеется Казик, опираясь на забор..

– Не видал давно, – поясняет Вечорек, – мы вон сколько лет назад кур съели.

Каргуль берет яйцо, внимательно оглядывает его, потом протягивает Вечореку.

– На, возьми себе.

– Бери, Вечорек, бери! – говорит свое слово и Казик, сперва, как и Каргуль, пощупав яйцо.

Сбитый с толку силезец растерянно смотрит то на Казика, то на Каргуля.

– Это… значит, кто мне дает?

– Я даю! – успокаивает его Казик.

– А ты, Казик, чего моими яйцами распоряжаешься? – взъерепенивается вдруг Каргуль.

– А ты почем знаешь, что его не моя курица снесла?

– Потому… потому как я твоего бы и в руки не взял!

– А я твоего!

Обмен мнениями становится все более бурным. Вдруг Казик, схватив злополучное яйцо, которое Вечорек продолжает держать на ладони, со всего размаха швыряет его в стену Каргулева дома.

– За его паршивое яйцо я тебе три своих дам! – обещает он Вечореку.

– Дашь! Только прежде это яйцо со стены слижешь! – рвется в драку Каргуль.

– Мой брат, Яська, уже раз взял бич божий в свои руки! – кричит Казик, нагнув голову, чтобы принять удар.

– Ты мне про косу не поминай, у меня не коса – винтовка для тебя есть!

– А у меня для тебя есть! – Казик оглядывается на дом, где на пороге уже стоит с винтовкой в руках Витя.

Бессильный в своей злобе, Каргуль мучительно подыскивает какое-нибудь слово, которое бы побольнее ранило соседа.

– Ты… шибзик несчастный! – шипит Каргуль, презрительно окидывая сверху взглядом низенького Казика.

– Ши… шибзик?!! – задыхается от бешенства тот и, бросившись к стодоле, срывает со стены серп. – Ну подожди ж ты! Хоть ты жердь и здоровая, а на тебя и серпа хватит!

Сдернув с забора сохнувшую там рубаху, Казик с яростью отхватывает у нее серпом рукава, потом стаскивает еще несколько рубах подряд и сечет их серпом на куски, после чего швыряет их Каргулю под ноги. Тот, не желая оставаться в долгу, начинает один за другим колотить сохнущие на заборе кувшины и крынки. Жжик – и под ноги Каргуля летит кусок рубахи. Дзынь – и у ног Казика разлетаются глиняные черепки. Мелькают в воздухе рукава и осколки, слышно яростное сопение разбушевавшихся врагов.

Вдруг позади Каргуля вырастает его жена и хватает его за рукав.

– Да ты что, старый, совсем ошалел? Где ж я теперь такие крынки возьму?!

Казик, схватившись за живот, хохочет во весь голос. И вдруг, обернувшись, растерянно умолкает. Марыня, стоя на крыльце, смотрит на него с испугом, как на человека, окончательно утратившего разум…

– Новехонькие рубахи, Витины… – только и в состоянии прошептать Марыня.

Глянув на Каргуля, Казик с досадой плюет…

Зимняя ночь. Казик просыпается, разбуженный какой-то возней во дворе. Взяв прислоненную к печи винтовку, он подходит к окну; подышав на него, с трудом различает через оттаявшее пятно чью-то фигуру. За спиной неизвестного торчит дуло винтовки.

– Пан Казик! Пан Казик! – доносится со двора.

– И кого это черт по ночам носит? – ворчит Казик, делая вид, что не узнает голоса Вечорека.

– Пан Казик, подмога требуется! – уже совсем громко кричит тот.

– А против кого это тебе моя подмога требуется? – Натянув тулуп, Казик высовывается в окно.

– Нашу мельницу грабят и Кекешку украсть хотят…

– Иди, Каргуля зови! – советует Казик.

Вечорек начинает барабанить в окно Каргуля.

Тот уже видно, все слышал, потому что, открыв окно, нехотя бубнит:

– Павляков вон двое, пусть они и идут. А я и так тут один мужик…

– Мы все пойдем, больше-то лучше… – убеждает его Вечорек, прислушиваясь к доносящемуся со стороны мельницы шуму.

Казик будит сына. Спустя несколько минут все четверо направляются к мельнице. Витя тащит фаустпатрон.

Возле угла, за которым расположена мельница, они останавливаются.

– Иди ты первым! – вполголоса предлагает Каргуль. Изо рта у него вырывается облачко пара.

– Своей бабе приказывай! – так же вполголоса огрызается Казик и прячется за широкой спиной соседа.

Продолжая ссориться, они решают обойти мельницу с другой стороны и выходят к ней у самой плотины, возле замерзшей реки.

Отсюда им видно, как на освещенном факелами мельничном дворе какие-то мужчины тащат мельничное оборудование к возу. Воз уже порядком нагружен. Возле него стоит дородная баба в тулупе и пуховом платке. К ней то и дело подбегает пьяный Кекешко и пытается заглянуть в лицо. Стоит ему, однако, положить ей на плечо руку, как его тут же оттаскивает в сторону «варшавянин».

– Стоп, пан любезный! Уговор дороже денег. Мы как рядились? Сперва ты нам мельницу отгружаешь и пускаешь ее в ход у нас на месте, а потом вдовушка будет твоя. Так ведь? То-то. Мы, поляки, должны помогать друг другу!

Витя и Казик с одной стороны, Каргуль и Вечорек с другой выскакивают на плотину, крича что есть мочи. Громче всех вопит Вечорек, наведя винтовку на замерших в ужасе людей:

– Руки вверх!!!

– Кто такие?!! – грозно вопрошает Казик. – Откудова?!!

– С соседней волости мы, из Тысаковиц… – испуганно отвечает вдовушка.

– Вот так соседи! Пришли темной ночью нашу мельницу грабить! – Выходит вперед Каргуль.

– Нам тоже без мельницы тяжело, совсем пропадаем без мельника! – оправдывается «варшавянин» которого держит на мушке Казик. – Ксендз и тот нас пожалел, дал благословение на дорогу!

– Значит, ты сюда во имя бога грабить явился?!! – Напирает на него Казик.

– При чем тут грабить? Вот он лично согласие дал… – «Варшавянин» тыкает в сторону Кекешко, который пытается спрятаться в тень.

– Он наш! Трофейный! А ты сманивать его вздумал, конокрад ты этакий? – возмущенно вопит Казик. – Я его уже раз купил у тебя!

– Люди добрые! Защитите, хоть бы и пулей! Миленький… – бросается Кекешко к Каргулю. – У меня же слабый характер, а они мне спирту и вдовушку привезли, соблазняют, чтоб я к ним переехал! А я с вашей Ядькой тут жить хочу! До конца жизни останусь! – Кекешко, всхлипывая, пробует обнять Каргуля.

– Видать, ты две жизни прожить хочешь: ты же это самое мне только что обещал! – гневно корит его вдовушка.

– Обещал, не обещал – теперь это все равно. А ну, становись к стенке! – мрачно командует Каргуль.

– Становись! Все к стенке! Ну! – вторит ему Казик, загоняя в общий ряд с мужчинами и вдовушку.

«Грабители» выстраиваются у стены. Витя наводит на них свой фаустпатрон. Противники молча смотрят друг на друга.

Свет факела время от времени вырывает из темноты их взмокшие от волнения лица.

– А теперь, пока еще ваш конец не пришел, запевай «Еще Польска не сгинела…». Ну, начинай! – командует Каргуль, подталкивая дулом вдовушку.

Та заводит высоким дрожащим голосом первую строчку, остальные нехотя присоединяются к ней.

Вечорек, сняв шапку, тоже начинает петь, автоматически подключается к хору и Каргуль. Его бас мощно гремит, отдаваясь гулким эхом в пустых улочках.

Кекешко, прослезившись, снова бросается обнимать Каргуля. Каргуль, однако, решительно отталкивает его от себя.

– Как же это… Меня, своего зятя, и к стенке? – растерянно бормочет Кекешко.

– Становись обратно! – командует Казик.

– А ты чего к моему зятю цепляешься?!! – неожиданно орет Каргуль.

– Это откуда ж он твой стал? Кто его купил?!!

Казик и Каргуль бросаются друг на друга. «Грабители», пользуясь случаем, пускаются наутек и исчезают в темноте. Только «варшавянин», выглянув из-за угла, кричит еще Кекешке:

– Эй, друг! Все-таки ты скажи, каких ты женщин любишь? Все равно я тебя привезти должен!

Казик молча сует Кекешке ружье, тот целится, стреляет, «варшавянин» исчезает. Кекешко бежит за угол, где был «варшавянин», Казик нетерпеливо кричит ему вслед:

– Ну как?

– Все в порядке! – слышится в ответ.

– Лежит? – спрашивает Казик, когда мельник возвращается.

– Удрал, – с облегчением сообщает Кекешко, довольный благополучным исходом дела, и, глядя вслед исчезнувшим «грабителям», гордо добавляет: – Ну, вот мы и защитились.

– Ох, пан Кекешко, сдается мне, лучше вам в хоре петь, чем быть мельником… – говорит укоризненно Казик,

– Зато я хороший, – миролюбиво уверяет Кекешко. – Я всегда все для людей сделать стараюсь!

Стоя за стодолой, Казик озабоченно смотрит на свое поле. Теперь поздняя весна, и озимые, которые он посеял осенью, поднялись совсем никудышными…

В стодоле возится бабка Леония, которая пытается заткнуть пучком соломы дыру в мешке, которую прогрызли мыши. Из дыры широким ручьем струится зерно.

– Бог нас услышал, – говорит она входящему Казику. – У Каргулей тоже мыши. Еще хуже нашего все погрызли.

– Что они у Каргулей все погрызли, это справедливо, а на меня-то бог зачем эту заразу наслал? Сплоховал, видать, не разглядел межи…

Казик подставляет руки под поток зерна и со злобой смотрит на десятки разбегающихся во все стороны мышей.

– Вот и пришел нам конец в самом начале… – грустно говорит он.

– К как же ты, господь бог, мог эдак ошибиться! – укоризненно вздыхает бабка.

– А может, бог-то нынче на сторону немцев стал? – спрашивает Витя, который входит в стодолу через распахнутые со стороны поля ворота.

– Не богохульствуй, ты еще несовершеннолетний! – одергивает его отец.

– Так ведь мыши не от бога, а от немцев идут! – не сдается Витя. – Войт сказывал, что «вервольф» повзрывал все плотины на реке, вот мыши и пришли сюда со всех залитых земель.

– Не будет нам жизни без кота, – говорит Марыня, входя с маленьким Павликом на руках. – Глянь, что в саду делается: мыши по деревьям не хуже муравьев бегают…

– Завтра в городе большой базар. Езжай-ка, Витя, и чтоб без кота не возвращался! – решает Казик.

– А дадут мне кота без бумаги? – сомневается Витя.

– Какая тебе еще бумага нужна! Вон, возьмешь два мешка зерна и выменяешь кота…

– Так это на барахолке… – разочарованно тянет Витя, – а я думал, в ЮНРРУ надо идти, как Каргуль…

– Что – как Каргуль?! – встрепенулся Казик.

– Так ведь Каргуль заявление подал, и ему лошадь американскую приделили. Завтра выбирать идет…

– Ну, нахал так нахал! Брата моего в Америку загнал, а теперь еще от них лошадь получает! Ни стыда, ни совести…

Казик с ненавистью смотрит на соседа, который как раз вышел во двор и начал возиться со сбруей.

Витя пробирается через толпу на барахолке, ведя за руль велосипед, через раму которого переброшены два мешка с зерном.

Вокруг магистрата, на котором висит бело-красный флаг и вывеска «Уездное управление», сосредоточилась вся торговая жизнь городка и окрестностей. Вереница людей, одетых кто во что горазд, медленно движется мимо «походных магазинов», то есть попросту распахнутых чемоданов, над которыми стоят их владельцы-торгаши, приезжающие на западные земли из центральной Польши, чтобы менять здесь продукты на вещи, которые достались переселенцам вместе с брошенными немцами домами.

В картонных и фанерных чемоданах стоят банки с маслом и медом, поблескивают жиром бруски сала, вьются темными змеями колбасные круги. Там и сям можно увидеть и «катанку» – особую колбасу, приготовленную из каши, жира и крови. Все это продается небольшими порциями, подготовленными для обмена. Известно ведь, что за костюм положено отдать брусок сала, за ковер – банку масла, а вот за часы с кукушкой можно получить только пакетик сахару.

Повсюду здесь царит торговый азарт. Мужчины с туго набитыми мешками, завидев такой же мешок у другого, подходят: «Махнемся не глядя?» Минута колебаний, пробное ощупывание мешка и наконец: «Даешь!» Мешки переходят из рук в руки, и владельцы их лихорадочно бросаются проверять, что они приобрели и что потеряли…

Пока Витя глазеет на плакат, медленно читая: «Возвращенные земли – твоя Родина и Будущее!» – кто-то, потрогав его мешки, предлагает:

– Махнемся?

– А есть у вас кот? – интересуется Витя.

– Десять дамских платьев и лакировки! – хрипит бородатый оборванец и, видя, что Витя отрицательно машет головой, уходит.

Наконец Витя находит кота: он сидит возле одного из чемоданов в старинной позолоченной клетке для канарейки, злой, взъерошенный, словно униженный этим «птичьим положением». Витя ставит свой велосипед возле кошачьего хозяина,

– От немцев остался?

– Да ты что, пан! Я его с самой центральной Польши вез!

– А ловит он?

– По пятьдесят мышей жрет! Где твой дом, далеко?

– У меня велосипед с собой, довезу.

– Что велосипед! Без денег нечего кота торговать, кот денег стоит!

– Так ведь я два мешка пшеницы отдаю! Каждый по пятьсот злотых стоит!

– Это дело другое. Давай оба мешка и велосипед впридачу. Ну, ну, – хлопает он по плечу Витю, видя его колебания, – велосипед тебе от немцев остался, а я-то кота с самой центральной Польши вез!

Витя видит в толпе Ядьку, за которой плетется Кекешко. Клетка с котом мешает Вите догнать их – не так-то легко продираться вперед, когда заняты руки. Все же он следует за соседями, стараясь не потерять их из виду. Добравшись до конца рынка, он оказывается перед большим огороженным плацем, вокруг которого кольцом стоят люди. Они с увлечением разглядывают что-то.

Подойдя ближе, Витя видит «корраль», в котором стоят несколько лошадей. Прямо перед ним, за столом, покрытым красным сукном, спинами к нему восседает оценочная комиссия. Каждый хозяин, выбрав лошадь, ведет ее к столу комиссии – там устанавливают цену лошади и хозяин подписывает бумаги.

Витя рассматривает лошадей. Среди них есть всякие: тяжелые першероны, исхудалые и измученные жизнью мерины, маленькие подвижные кобылки. Большая часть лошадей стоит уже в стороне – они оценены и оплачены.