Текст книги "До и после динозавров"

Автор книги: Андрей Журавлёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Дурацкая сказка про Ивана-царевича и царевен-лягушек

Много, очень много лет назад жил-был на свете царь. Было у царя три сына. Про первых двух никто ничего уже не помнит (так давно это было), а третий, само собой разумеется, был дурак. Пришло время сыновьям жениться. За старшего сына выдал царь дочь боярскую. Среднего женил на дочери купеческой. Последнего сына – Ивана – решил было царь на дочери доктора наук женить. Да пожалел. Дурак-то – дурак, а свой!

Дал он Ивану-царевичу три стрелы каленые, пластырю липучего моток да зеленки текучей бочонок. И послал дурака на болотину трясучую.

– Там, – говорит, – всякой твари земноводной кишмя кишит. Среди них и найдешь по себе суженую. Ты, Иванушка, сразу всю зеленку не пользуй, – напутствовал царь сына. – Стрелы, они, конечно, не бумеранги заморские, да ты так тетиву натягиваешь, что неизвестно, как оно обернется. Хоть и говаривают, что у семи нянек – дитя без глазу, у тебя, деточка, уже семь нянек – вылитый Кутузов каждая. Так что иди отсель и без супружницы не возвращайся.

Долго ли, коротко ли, короче, пришел Иван на болотину трясучую. А так как он был дурак по определению, так тут же и заплутал. Хорошо еще, в трясину не провалился! Так и шел. Через что-то перепрыгивал, через кого-то перешагивал, куда-то проскальзывал. И оказался в таком месте, что ни в сказке сказать ни пером описать. (Когда пером нельзя описать, можно набрать на компьютере. При этом и получается то, что нельзя в сказке сказать, то есть научная статья…)

Посреди болотины трясучей была всем болотинам болотина. Торчали посреди нее не елки и не палки, а незнамо что. Незнамо что было на траву похоже, но выглядело как деревья.

Иван хоть и слыл дураком, но образование получил царское. Хвощ от елки мог отличить. Стал Иван посреди болотины болотин и дивится. Растут перед ним хвощи – не хвощи, плывуны – не плывуны. Прямо чащоба какая-то. У плывунов – стволы необъятные да кроны высокие. Покрывает те стволы кора узорчатая. Словно кто ее пряниками печатными выложил, да ровнехонько так – уголок к уголку. Как ковер выткал. На самой макушке листья колышутся. Длинные, выгнутые, словно сабли вострые. Издали одно дерево на огромадную метлу Бабы-яги смахивает. Другое – на целую вязанку таких метел. Под стать плывунам хвощи топорщатся.

Среди плывунов необъятных и хвощей неохватных сороконожки многоногие прохаживаются да насекомины дивные перелетывают. И все такие большущие. Одна такая насекомина с длинным хоботком членистым на Иванову грудь уселася да чуть грудь-то не продавила. Еле Иван от нее отмахался. Подумал было царев сын, что какой-нибудь Кощей Бессмертный оборотил его букашкой незаметной. С испугу едва колчан узорчатый не оборонил. Хотел было расплакаться, да вовремя вспомнил, что в болотине и так воды вдосталь.

Погрозил он кулаком тому Кощею незримому и взобрался на бугорок, чтобы потверже на ногах стоять. Достал из колчана узорчатого стрелу каленую. Натянул тетиву тугую. Полетела стрела и пропала в тумане болотном середь плывунов необъятных да хвощей неохватных. Только вдали ойкнул кто-то. Должно быть, Кощея незримого зацепило-таки. (Да что ему будет, Бессмертному?)

Присел Иван на бугорок да пригорюнился ожидаючи.

– Утонула небось моя стрела в болотине трясущей. Не дождаться мне теперь моей царевны. Так и останусь средь леса дивного со своим бочонком зеленки да пластыря мотком.

Тут из тумана болотного выползает зверушка махонькая. Стрелу во рту еле волочит. Лапки у нее из-под тулова чуть выглядывают. Хвост длинный. Глаза во лбу. Голова полумесяцем. И вся такая лепая. (Старое слово «лепый» в нынешнем русском языке не сохранилось. Осталась лишь противоположное по значению слово «нелепый». Означает оно «вздорный», «пустой», «некрасивый». Может быть, потому, что лепого в жизни встречается гораздо меньше, чем вздорного, пустого и некрасивого.)

Иван как ту голову полумесяцем узрел, так и втетерился. Влюбчив очень был, дурак. А зверушка лепая ему молвит:

– Бери меня, Иван, в жены – не пожалеешь. Будут у нас потомки с лапками да хвостиками, ну чистые тритоны водяные. Другие же вовсе без лапок будут, червячкам подобные.

Червячки, конечно, царевичу не шибко понравились, да больно зверушка лепая была. Только он схотел согласием ответить, как бугор под ним ходуном заходил.

Оказалось, что не бугор это вовсе, а голова огромадная, трехглазая. Два глаза большие – во лбу, а третий – мелкий – на темечке. Разинула эта голова пасть саженую, зубастую. Да зубы-то все острые да складчатые, будто узор татарский. И зверушка лепая в пасти той вмиг счезла. Прямо со стрелой каленой.

Осерчал Иван так, что даже испугаться забыл. Как всадит другу стрелу каленую в голову страшенную. Чудом свой сапог сафьяновый не спортил. А зверюге трехглазой хоть бы что. Вдарилась стрела об ее шкуру костяную – аж погнулася ипритупилася.

Тут зверюга во всю длину свою трехаршинную из болотины болотин вылезает. Стрелой гнутой бока костяные почесывает да приговаривает:

– Ох, и люб же ты мне, Иван, царев сын. Так люб, что и не знаю, то ли счас тебя съесть, то ли до гостей оставить, то ли потомство развесть сначала. А детки у нас с тобою будут маленькие, шустренькие. Будут без хвостиков попрыгивать, поскакивать да язычком в комариков постреливать. Зваться же будут лягвы да жабочки.

Понял тут Иван, что если возьмет эту гадину в суженые, то уж точно дурак будет. Стрела каленая у него одна осталася, самому надобна. Так он ухватил бочонок зеленки и зверюге прямо в пасть втункал. А пока та бочонок сглотнуть силилась, всю ей голову трехглазую пластырем скрячил. И бегом по болотине трясучей, не разбирая дорог. Да и чего их разбирать было, коли нет никаких дорог в болотинах?

Бежал он так, спотыкаючись, пока не забежал незнамо куда. Незнамо где решил он в последний раз счастья спытать. Вынул из колчана узорчатого остатную стрелу каленую. Натянул тетиву тугую. Вздохнул глубоко. И выпустил стрелу из незнамо откуда еще далее. Да когда стрелял, оступился Иван. Взвилась стрела высоко. Над самыми плывунами превысокими да хвощами могутными. И пала вниз, прямо перед царевичем, и в воду ушла. Только пошли от нее по воде круги стоячие.

Пуще прежнего закручинился Иван, сидячи над теми кругами. Уже было и сам в те круги скакнуть собрался, но выплывает тут к нему ящерка земноводная. Не особенно лепая, совсем не огромадная, серенькая, невзрачненькая. Остренькой мордашкой Ивану в сапог сафьяновый тычется, стрелу каленую протягивает и хвостом жалобно так пошевеливает. Пожалел дурак бедняжку, да и стрел у него больше не было. Стали они из незнамо откуда выбираться. Долго продирались они середь плывунов необъятных да хвощей неохватных по болотине трясучей. Ящерка серенькая часто останавливалась, чтобы отдышаться да похрумкать насекомин странных своими зубками вострыми.

Возвернулся Иван со своей суженой во дворец. Прочие невестки над его ящуркой земноводной, конечно, надсмехаются. Но она, хоть чуть поболе сапога сафьянового была, да и то если с хвостом мерить (а хвост у нее длиннее всего остального), себя да Ивана в обиду не дала. Одной невестке зубками вострыми в нос впилась, другой в ухо вцепилась. Стали Ивановы невестки и братья ее за версту обходить. Сам же царь на дуракову женушку не нарадовался. Она на царевом дачном огороде всех насекомин зловредных да слизняков поганых извела. Так что по осени выросла у царя репа большая-пребольшая. (Но это мы уже совсем в другую сказку случайно попали.)

Прошло время, и пошли у Ивана детки, один краше другого. Одни – чешуйчатые, зубастые, ростом поболее самого Змея Горыныча, другие – усатые, клыкастые. Потом у них внуки появились мохнатые, затем правнуки с деревьев слезли.

Но это – уже и не сказка, а очень даже правдивая история. Иван-то хоть и дурак был, да выбор правильный сделал. А может, и не было ни Ивана, ни царя. Была лишь ящурка земноводная восемь сороков миллионов лет назад. Называлась она «угольной ящерицей», потому что жила в лесах каменноугольных, где росли те самые плывуны да хвощи древовидные. Было их так много, что каменный уголь получился. И была эта «угольная ящерица» великой прародительницей всех тех, что и теперь по земле бегают да над землей летают. (Ну кроме тех хвостатых, безногих и бесхвостых, что от лепых и складчатозубых земноводных пошли.) Были ли в те далекие времена дураки, доподлинно не известно, но сейчас их точно хватает.

Под пологом гигантских трав, как в сказке, с «некрасивой лягушки» началась жизнь четвероногих, крылатых и двуруких.

Глава IX
От самого большого вымирания до мезозойской перестройки
(триасовый, юрский и меловой периоды: 248 – 65 млн лет назад)

Я ихтиозавр, плезиозавр, плиозавр, свирепый; я взрезаю воду;

обтекаемый, безмолвный, быстрый и легкий,

словно тень голубого – сама зубастая синь!

Пока не погрузятся в ил, распавшись, мои длинные кости,

освобождаясь от одолженных на время атомов,

и всё обратится камнем.

Айяла Кингсли

Почему единый материк почти опустел, а в одном-единственном, но очень большом океане ничего не осталось? Что лучше: спрятаться или убежать? Аммониты и белемниты: кому принадлежали рога египетского божества и чертовы пальцы?

Хуже некуда

Когда на суше все постоянно и разительно менялось, в морях каменноугольного и пермского периодов почти ничего не происходило. Накопление углей удерживало на суше неразложенные вещества с азотом и фосфором. Среди морских животных преобладали те, кто мог выжить на голодном пайке – кораллы, мшанки, брахиоподы и стебельчатые иглокожие. Изрядно прибавилось светолюбивых донных водорослей и тех, кто содержал фотосимбионтов.

Среди последних особенно необычными были гиганты из мира простейших (до одного сантиметра длиной) – фузулиниды ( лат.и греч.«веретеновидные»). Фузулиниды относятся к проживающим в дырчатых раковинках амебам – фораминиферам ( греч.«пороносцы»). Из самой большой дырки – устья – торчат тонкие ветвящиеся ложноножки. О своем существовании они, как и все раковинные животные, известили в раннекембрийскую эпоху. Первые фораминиферы жили в очень простых, похожих на шарик или трубочку раковинах. Строились раковины из «подножного» (точнее – «подлож-ножного») материала, чаще из очень мелких песчинок. В ордовикском периоде в моде среди фораминифер стали известковые раковины, причем из нескольких камерок. Со временем камерки стали выстраиваться в скрученные, свернутые и многорядные домики. У веретеновидных фузулинид раковинки закрутились настолько, что почти невозможно понять, где – конец, а где – начало. В каменноугольном и пермском периодах фузулинид было столько, что они образовали залежи пригодного в строительстве известняка. Такой известняк зодчие называли «чечевичным камнем», или «горохом». Именно из него возведены белокаменные соборы и палаты Владимиро-Суздальской Руси.

Рекордсменами среди фораминифер и всех простейших стали кайнозойские нуммулиты. Палеогеновые нуммулиты жили более ста лет и дорастали до 16 см в поперечнике. Нуммулитового известняка вполне хватило для постройки египетских пирамид. (И много осталось.) Эти гигантские простейшие и своим названием обязаны пирамидам. По преданию, легионеры Юлия Цезаря приняли белые плоские кругляшки за окаменевшие деньги, которыми фараоны расплачивались со строителями своих будущих усыпальниц. «Нуммулюс» по-латыни и означает – «денежка».

Фузулиниды исчезли задолго до первых нуммулитов. Пермские изменения в наземных сообществах подстегнули развитие событий в море. Более совершенные измельчители и потребители древесины среди грибов и клещей ускорили оборот углерода. Накопление угля практически прекратилось. Как следствие, усилилась подача питательных веществ с континентов в океан. Дополнительный «корм» подлили вулканы. Ведь с пеплом, газами и водными растворами они выделяют довольно много марганца, железа, меди, цинка и других металлических «витаминов». А именно их так не достает планктонным водорослям для роста и воспроизводства. (Вокруг марганца, например, выстраиваются молекулы основного фотосинтезирующего пигмента – хлорофилла.) Можно подсчитать, сколько их попало в водную толщу, когда всего за 600 тысяч лет в Сибири вылилось на поверхность 1,5 млн кубометров жидкой лавы. Производство органического вещества на морских «нивах» поддерживалось на уровне самых высокопродуктивных областей современного океана. Неподвижные фильтраторы палеозойских морей (брахиоподы, мшанки, морские лилии) не справлялись с выпавшими на их незавидную долю темпами поступления пищи и начали сходить на нет. Вместе с ними вымерли последние ракоскорпионы, трилобиты, четырехлучевые кораллы, табуляты и фузулиниды, а также старые группы аммонитов. Лишь улитки и двустворки отделались «легким испугом».

В довершение ко всему образовался суперконтинент Пангея, что привело к очередному падению уровня моря. Привычный ход жизни настолько нарушился за последние несколько миллионов пермских лет, что вымерло более 90 % видов морских животных. Так, на рубеже пермского и триасового периодов (248 млн лет назад) на смену эре древней жизни (палеозою) пришла эра средней жизни (мезозой). И смена эта была очень бурной.

Юрские морские животные

1 – кистеперая рыба-целакант; 2 – усоногие раки-морские уточки; 3 – аммонит; 4 – усоногие раки-морские желуди; 5 – ихтиозавр; 6 – шестилучевые кораллы; 7 – двустворчатые моллюски-гребешки; 8 – десятиногий рак; 9 – брюхоногий моллюск; 10 – белемнит; 11 – костистая рыба; 12 – кокавикаридное ракообразное; 13 – двустворчатые моллюски-устрицы; 14 – двустворчатые моллюски-рудисты

Мезозойская перестройка

По сравнению с палеозойской «недвижностью» донных животных в мезозое все буквально расползлось и расплылось во все стороны (рыбы, каракатицы, улитки, крабы, морские ежи). Морские лилии взмахнули руками и оторвались от дна. Двустворки-гребешки хлопнули створками и поплыли. Даже шестилучевые кораллы и мшанки в отличие от своих палеозойских родственников научились двигаться. Засыпанные осадком кораллы выкарабкиваются из него, набирая в себя воду и раздуваясь. Так коралл протискивается сквозь осадок. Перебирая щетинками и цепляясь щупальцами, некоторые шестилучевые кораллы перелезают через преграды. Мшанки ползают, используя как тягловую силу членов колонии, оказавшихся снизу. (На тех, кто внизу, всегда и ездят.) Но лучший способ перемещения заключается в том, чтобы оседлать более подвижных улитку или краба.

Во время всепланетной мезозойской перестройки морских сообществ (248 – 65 млн лет назад) обычными стали многие хищники-дурофаги, дожившие до наших дней. Преимущество получили те, кто вел активный образ жизни, умел успешно обороняться и залечивать раны. Заметнее стало воздействие на осадок животных-копателей, а на затвердевшие породы – камнеточцев. Самые разные животные (шестилучевые кораллы, двустворки, плавающие и донные фораминиферы) приобретали симбиотических простейших и бактерий, обеспечивавших хозяев пропитанием. Симбиоз стал важной движущей силой.

А теперь обо всех по порядку.

Дробители и взломщики

Дробители, взломщики и сверлильщики раковин стали обильны и многообразны. Заметный «всплеск преступности», запечатленный в следах нападения, произошел между позднетриасовой и позднемеловой эпохами (227 – 65 млн лет назад). В среднетриасовую эпоху головоногие наутилоиды для пробивания раковин обзавелись обызвествленной клювовидной верхней челюстью-ринхолитом ( греч.«каменный клюв»). В раннеюрскую эпоху (206–180 млн лет назад) в ходу были как режущие, так и колющие ринхолиты. Другие наружно-раковинные головоногие – аммониты – обрели обызвествленные челюсти, устроенные, как щипцы для раздавливания раковин. Многие аммониты были вооружены теркой из нескольких колец зубов, как у осьминогов.

В триасовом периоде морские ящеры – покрытые панцирем толстые короткомордые плакодонты ( греч.«плитчатозубые») с пластинами в челюстях и некоторые ихтиозавры ( греч.«рыбоящеры») с расширенными зубами – вовсю плющили раковины. Тогда же на смену вымершим рыбам-щелкунчикам пришли новые: акулы и скаты с зубами, слившимися в давящие пластинки. У этих акул даже названия очень зубастые: гибодонтные ( греч.«выпуклозубые» – в триасе), гетеродонтные ( греч.«разнозубые» – в ранней юре) и птиходонтные ( греч.«складчатозубые» – в мелу).

В раннеюрскую эпоху морские звезды научились выворачивать желудок. Вместо того чтобы переваривать добычу внутри, они делали это снаружи. Ведь если желудок – снаружи, в него войдет куда как больше пищи. Прибавилось хищных брюхоногих моллюсков. Десятиногие раки (омары и креветки) расплодились в раннетриасовую эпоху. Крабы защелкали клешнями в раннеюрскую.

Самыми крупными мезозойскими морскими хищниками были живородящие ихтиозавры. Уже в триасовом периоде они достигли 14-метровой длины, практически не преодоленной ни одним другим хищником. Их вытянутые челюсти были усажены рядами крепких остроконечных зубов. Дополнительные пальцы и фаланги расширили ласты. Кости были облегченные. Плотный, но упругий кожный покров (который прекрасно сохраняется) снизил лобовое сопротивление тела. Позвоночник выгнулся, и мощный хвостовой плавник как бы сам толкал тело вперед. Подобно рыбам-тунцам ихтиозавры в погоне за белемнитами и кальмарами использовали стиль «плавание – прыжок», что облегчало дыхание и одновременно увеличивало скорость.

Не хуже плавали мозазавры (название по реке Маасу и греч.«ящер») и плезиозавры ( греч.«близкий к ящеру»). Позднемеловые мозазавры на самом деле были чешуйчатыми ящерицами, хотя и очень-очень большими, а длинношеие плезиозавры – нет. Изгибая длинное могучее туловище и хвост, мозазавры развивали приличную скорость. Некоторые из них заныривали настолько глубоко, что с возрастом от пережитых перепадов давления у них начиналась ломота в суставах. Шарнирное сочленение челюстей, как у змей, позволяло им заглатывать довольно крупную добычу – рыбу и аммонитов до 350 кг весом. Впрочем, об особенно крупные раковины они сами ломали зубы.

В меловом периоде длинномордые плиозавры ( греч.«большие ящеры») доросли до 12 м, а морские крокодилы – до 15 м. Предками близких родственников – плезиозавров и плиозавров были мелкие, всего 70 см длиной позднепермские нотозавры ( греч.«мнимые ящеры»), с маленькой зубастой головой на длинной шее и развитыми задними конечностями. Они еще много времени проводили на берегу. Их юрские и меловые потомки «летали» в воде, попеременно взмахивая передней и задней парой широких ласт. Ласты, как у ихтиозавров, были проложены дополнительными пальцами и фалангами. Туловище укрепилось сплетением брюшных ребер так, что получился жесткий каркас, не мешавший дышать на плаву. Среди меловых плезиозавров появились существа с 7-метровой шеей, поддерживаемой 80 позвонками. (Была и мелочь – всего 2,5 м от морды до кончика хвоста и шея в 30 позвонков.) На охоте плезиозавры либо скрывались среди водорослей, «выстреливая» шеей на перехват стаи белемнитов, либо бороздили водную гладь, высматривая подходящую рыбину с высоты птичьего полета. Не брезговали и низко летавшими птерозаврами. Чтобы скорее уйти на дно с пойманной на поверхности моря жертвой, плезиозавры заглатывали более 8 кг камней.

На огромных трупах морских ящеров образовался свой мир. Акулы-коровы, голотурии, аммониты, улитки и фораминиферы спешили полакомиться падалью. Бактерии и грибы делили шкуру. На обглоданных костях нарастали трубчатые черви-серпулиды, устрицы и другие двустворки. В черепах прятались от хищников ежи.

Все хищники наращивали вооружение и прибавляли прыти. В юрских морях встречались кальмары, у которых только крючья на щупальцах были по 21 см длиной. Какой величины был сам кальмар, и вообразить трудно, но никак не меньше 20 м. Уже большинство палеозойских акул обзавелось острыми зубами с дополнительными зубчиками, годными для захвата и удержания плавающих жертв. Изощренные способы разделки добычи освоили мезозойские и кайнозойские акулы. Верхняя челюсть выдвигалась вперед относительно черепной коробки. Орудуя выдвижной челюстью, они вырывали или выдергивали куски из противника гораздо крупнее самих себя. Пилообразные зубы глубоко взрезали тело жертвы. Резкие дерганья головой помогали разорвать даже очень крупное животное. Уже ни одна сколь угодно большая особь не избегала риска быть съеденной хотя бы частично. Впрочем, это мало кого могло утешить.

В мезозое распространились самые костистые из всех костных рыб, которые так и называются – костистыми. (К ним относится селедка, окунь, лосось, угорь и многие другие.) Полностью окостеневший осевой скелет, а иногда и межмышечные косточки (те самые, с которыми так много хлопот во время еды) придали телу жесткость, необходимую для быстрого плавания. Именно среди костных рыб появились самые стремительные пловцы – тунцы и меч-рыбы, развивающие скорость до 90 – 130 км в час. Костистый скелет не только служил надежной внутренней опорой, но и – внешней защитой. Растопыренные колючие плавники пугают даже на расстоянии.