Текст книги "Наследники Демиурга"
Автор книги: Андрей Ерпылев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
9
– Вот так и получается, – завершил свой рассказ Александр, перебинтовывая заново поврежденную голову друга. – Рукопись мы худо-бедно аттрибутировали. И что получается?.. Получается какая-то хрень.
Синяки и ссадины на физиономии раненого архивариуса за прошедший день стали еще более ужасными на вид и превратили ее в ритуальную маску индейца на тропе войны. Однако, несмотря на это, в отсутствие хозяина он успел привести в образцовый порядок его жилище: вымыть полы, пропылесосить немногочисленные ковры и мягкую мебель, протереть полки шкафов, люстры, гардины, словом, все, где имела обыкновение скапливаться пыль, перестирать сброшенную вчера (вернее, сегодня ночью) в угол ванной окровавленную одежду… Даже Маркиз, казалось, стал еще более чистым, но это явно уже было иллюзией – сделать такого чистюлю, и сейчас умывающегося сидя на табуретке, еще более чистым – невозможное дело.
– Я у мамы один, а она меня с детства всему научила… – объяснил, смущаясь и не зная, куда девать руки, Геннадий в ответ на вопрос пораженного такой переменой довольно-таки запущенной холостяцкой берлоги хозяина.
Но преображение квартиры сразу ушло на второй план…
– Кстати, – вспомнил Александр, завершая перевязку. – У тебя мама-то, наверное, с ума сходит уже.
– Да она вчера решила, что я у Лариски остался ночевать. Это так, – поспешил он объяснить, хотя Александр не просил его ни о чем. – Типа невесты у меня, что ли… Восьмой год уже… А сегодня я позвонил ей с твоего телефона, сказал, что все в порядке…
Покончив с медициной, они уселись ужинать, причем оказалось, что и тут Геннадий – на высоте: ужин, вернее, поздний обед из трех блюд, даже с компотом на сладкое!
– Я тут порастряс немного твой холодильник, – снова засмущался Иванов, ковыряя ложкой клеенку. – Правда, выбор не очень велик…
– Офифеть! – прошамкал Александр с набитым ртом. – Да я в ресторане так не ел! – наконец проглотил он кусок. – Готовить тебя тоже мама научила?
– Она, – кивнул Геннадий. – Она у меня раньше, до пенсии, шеф-поваром в ресторане работала. В «Кузнецком».
– Не бывал ни разу, – признался Маркелов, набрасываясь на второе – курицу под майонезом с рисовым гарниром. – А ты что не ешь?
– Да я пока готовил… – промямлил архивариус, упорно продолжая протирать ложкой дыру в столе.
Наконец он, видимо собравшись с духом, решительно отложил ложку в сторону.
– Саш, я поживу у тебя денька два, если не стесню, конечно. – Глаза он упорно от стола не отрывал. – А то с такой физиономией… У мамы точно инфаркт будет.
– Да живи ты хоть месяц, – от души заявил Александр, протягивая руку к кастрюле с компотом. – Места хватит.
– Правда?! – Геннадий расцвел, что, если принимать во внимание его «некондиционную» физиономию, выглядело прямо-таки устрашающе. – А я маме уже позвонил, что на пять дней в командировку еду, прямо с работы. В Новгородский архив. Да ты погоди с компотом, еще пирожки есть. С яблоками!..
* * *
– И что мы имеем на сегодняшний вечер? – подвел итог Александр, выходя из интернета и устало прикрывая ладонью глаза. – А имеем мы вот что…
Друзья сидели перед компьютером в комнате Александра, плотно прижавшись друг к другу плечами, и созерцали экран монитора, на котором все еще дергалась какая-то практически полностью обнаженная красотка с рекламного баннера какого-то стрип-шоу.
Информации по Сотникову Георгию Владимировичу, родившемуся 17 декабря 1906 года, оказалось до обидного мало. Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинских и Ленинских премий, ряда зарубежных, автор четырех десятков книг, по семи из которых сняты художественные фильмы (одна экранизирована даже дважды: в пятидесятые и в начале восьмидесятых снят телевизионный сериал), поставлены спектакли и радиопостановки. Книги переведены на двадцать восемь иностранных языков, и суммарный их тираж превысил сто миллионов экземпляров. Родился Сотников Г. В. в деревне (вот ты и прокололся, Плутоний Сергеевич!) Столбовская, Ерохинского уезда Тамбовской губернии. С юных лет участвовал в революционном движении, советскую власть принял восторженно, посвятив ей в 1918 году повесть «Свобода» (в двенадцатилетнем возрасте!). В том же 1918 году бежал из дома и прибился к одному из полков Красной Армии, уходившему на Южный фронт. Сражался с Деникиным, Врангелем. Во время штурма Перекопа был тяжело ранен в позвоночник, по выздоровлении поступил в институт… Одним словом – обычная для того времени биография. В 1928 году тяжело заболел (сказалось ранение, полученное в юности) и несколькими годами позже, в результате частичного паралича нижних конечностей оказался прикованным к постели. «Но не сломленный тяжелой болезнью писатель не сдается: одна за другой выходят его книги: „Великое начало“ (1929), „Напряжение“ (1932), „Несгибаемый большевик“ (1936), „В атаку!“ (1939), „Огненные рубежи“ (1940), за последнюю из которых ему в 1941 году вручают Сталинскую премию…» Последняя книга, данные о которой удалось найти, относилась к 1985 году и называлась «Ровесник века». Далее следы писателя Сотникова терялись.
– Неплохо пожил – семьдесят девять лет! – подытожил, посчитав по пальцам, Александр, закончив прокручивать статью, скачанную из литературной энциклопедии.
Геннадий задумчиво грыз кончик карандаша, уставившись на присутствующего тут же, правда в половинчатом виде (спал, зараза, как сурок, развалившись на мониторе), кота Маркиза.
– А с чего ты взял, что семьдесят девять? – невинно поинтересовался он у друга, что-то про себя решив.
– Да вот же, – не понял Маркелов, тыча пальцем в текст на мониторе. – Родился в девятьсот шестом, последний роман вышел в восемьдесят пятом, как раз под перестройку, больше ничего…
– Вот именно, что под перестройку! – победно, словно маршальский жезл, поднял вверх изгрызенный карандаш Геннадий. – Его просто перестали печатать! Помнишь, какая буча поднялась при Горбачеве? Как крыли и самого Сталина, и всех «сталинистов». Чего только не болтали про них, каких только помоев не выливали, и на Гладкова, и на Фадеева, и на Шолохова… Так те-то покойники уже к тому времени были, а Георгий Владимирович как раз и живой, и самый настоящий «сталинист». Мы тут с тобой, помнится, на сайтик заходили супердемократический, «Мемориал ГУЛАГа»… Вот он. Читай: «Активно участвовал в травле „не соответствующих“ партийной линии писателей, певец сталинской эпохи». Так и написано «певец сталинской эпохи». Думаешь, кто-нибудь стал бы его печатать после 1985 года?
– В таком случае получается, что он умер совсем недавно?
– Почему умер?
– Ты думаешь?.. – изумился Александр. – Да не может быть… Девяносто девять лет?! Нет, не может быть!
– Почему? Ты где-нибудь видел дату его смерти?
– Но и упоминаний после 1985 года – никаких.
– Это еще ничего не значит. Михалков, вон, не только живой, но и новый российский гимн написал, а ведь немногим моложе Сотникова.
– Ладно, – согласился Александр. – Спорить не будем. Я по своим каналам попытаюсь пробить информацию: жив ли еще писатель Георгий Владимирович Сотников и, если жив, его адрес. А тебе предоставляю полную возможность связаться с Союзом писателей и выяснить там. Должны же они интересоваться своими членами, пусть и престарелыми. А Сотников-то не какой-нибудь Пупкин-Тюпкин – герой, лауреат и все такое…
На том и порешили.
* * *
Александр отдал надутой кассирше две сторублевки, сгреб с тарелочки три мятых десятки и щепотку мелочи, снял с никелированных трубок направляющих треснутый с краю пластиковый поднос непонятного буро-зеленого цвета и направился к своему любимому столику в углу.
В столовой, несмотря на обеденный час, было совсем мало народу – большинство сотрудников предпочитало сытному, но не отличающемуся особенным разнообразием управленческому меню чашечку кофе в какой-нибудь забегаловке по соседству, «Макдоналдс», а то и сомнительного происхождения шаурму из еще более сомнительной чистоты рук уличного торговца. Маркелов же, даром что принадлежал к холостяцкому племени, о здоровье своем заботился, отличался крестьянской обстоятельностью и разумной бережливостью. Поэтому полусинтетические заморские «фаст-фуды» отвергал навскидку, а любителей шашлыка и шаурмы презирал: кто может поручиться, что те же руки, что сейчас срезают с огромного мясного «веретена» шматки жареной говядины, в недавнем прошлом не сжимали автомат или снайперскую винтовку? Слишком памятны были майору месяцы, проведенные под жаркой сенью Кавказских гор… Замена же полноценного обеда из трех блюд чашечкой коричневой бурды и сухим рогаликом его просто повергала в недоумение – неужели здоровому мужику, в желудке которого завтрак давно уже испарился без следа, хватит подобного суррогата еды до вечера?
– Привет, Маркелов!
Володька Шацкий из оперативного отдела, как всегда жизнерадостный и громогласный, махал майору из-за своего столика, словно потерпевший кораблекрушение проходящему мимо кораблю.
– Давай ко мне!
Отказаться было немыслимо. Не то чтобы Александр так уж сильно дружил с общительным оперативником – так «привет», да «как жизнь?», – но и обижать человека по пустякам не стоит. Какая, собственно, разница: поглощать столовские шницеля в одиночестве или в компании? Майор раздумывал ровно секунду, а потом резко изменил курс и направился к столику Шацкого, который суетливо сдвигал свой поднос, освобождая место.
– Привет, Шацкий, – Александр ответил на крепкое рукопожатие. – Давно тебя не видел. В командировке был?
– Да-а… Были дела… – уклончиво ответил широкоплечий, стриженный ежиком оперативник. – Ты-то как? Слыхал, что отдел тебе дали?
– Какой там отдел… Весь мой отдел из одного меня и состоит. Да еще из компьютера.
– И все равно – поздравляю. Чем меньше над головой начальства – тем легче дышится. Это дело надо бы отметить.
– Да я, вроде, проставлялся…
– Куркуль ты рязанский, Маркелов! – заржал Шацкий, сноровисто четвертуя на тарелке здоровенный бифштекс. – Так и знал, что повышение зажмешь!
– Ну почему сразу «зажмешь»? Давай как-нибудь пивка попьем… Я, кстати, Плутонию ящик должен. О! Не знаешь, где чешские «Крушовицы» купить?
– Да ты эстет, смотрю! Небось, темное?
– Точно. Как угадал?
– А наш химический бог всегда его в качестве бакшиша требует. Не всегда получает, правда…
– И все же.
– Да в любой супермаркет загляни – там его навалом. И светлого, и темного. Не в Совдепии, чай, живем.
Маркелов молча сглотнул неприятное для себя словечко коллеги. Не то чтобы он был горячим приверженцем почившего в Бозе Союза Советских, но в нем он родился, в нем вырос и возмужал, получил профессию, за него пролил первую кровь… Подобного ерничанья по отношению к родной стране он не одобрял. Хотя и в спор никогда не лез: все равно прошлого не вернешь…
Некоторое время за столиком царило сосредоточенное молчание, нарушаемое лишь лязгом вилок и ножей.
– Слушай, Маркелов, – первым нарушил молчание опер, из-за временной форы быстрее коллеги расправившийся с обедом и перешедший к сладкому, которым сегодня выступал консервированный компот из ананасов «Made in Thailand». – А что это за дело тебе поручили? Я краем уха слыхал, что рукопись какая-то старинная… Не из библиотеки Ивана Грозного, часом?
– Кто тебе это сказал? Голобородько?
– Да какая разница? Так, слушок бродит. Ты ж у нас известный специалист по «секретным материалам», Малдер и Скалли в едином лице.
– Знаешь что, Шацкий!..
– Все-все, молчу! – замахал на него руками оперативник. – Уже и пошутить нельзя, ей-богу! Древняя хоть рукопись-то?
– Не очень.
– Ну, блин, надулся… Интересно же. Что, сказать нельзя? Тайна?
– Тайна.
– Военная?
– Государственная.
Шацкий нахмурился, поиграл желваками, запрокинув голову, вытряхнул в рот дольки ананасов и со стуком поставил стакан на поднос.
– Ну-ну… Секретничай. Привет зеленым человечкам!
Он поднялся со стула, широкий, кряжистый, но от того ничуть не менее ловкий и грациозный, и, не прощаясь, направился к мойке, оставив Александра доедать обед в одиночестве.
«Чего я на Володьку окрысился? – думал он, тщательно пережевывая шницель. – Ну, поинтересовался человек и что? Нет: „Тайна!“ и все… Эх, Маркелов, Маркелов… И так-то у тебя друзей с гулькин нос, а так и последних приятелей растеряешь. Куркуль рязанский…»
Совесть удалось успокоить лишь твердым обещанием пригласить Володьку на пиво. Благо тот слыл мужиком незлобливым и отходчивым, а пиво обожал до самозабвения…
* * *
– Здравствуйте! – Геннадий сумел дозвониться до секретариата Союза Писателей РФ только после нескольких десятков неудачных звонков. – Это Союз Писателей?
– Добрый день, – ответил равнодушный, хорошо поставленный голос молодой женщины, вернее, особы, еще подпадающей под категорию «девушки». – Что вам угодно?
– Я бы хотел получить справочку, девушка, – заторопился Иванов, отлично понимая, что долго обладательницу такого голоса не удержит, а причина постоянной занятости телефона лежит на поверхности. – Я бы хотел…
– Справок мы не даем, обратитесь…
– Мне по вашему ведомству нужна справка, – заорал в трубку Иванов, чувствуя, что трубка на противоположном конце линии вот-вот ляжет на рычаги. – Где мне найти заслуженного писателя и лауреата разных премий Сотникова Георгия Владимировича…
– Не знаю такого. Что он написал, ваш Сотников?
– Да много он написал. «Великое начало» в девятьсот двадцать девятом году, «Напряжение» в тридцать втором, «Несгибаемый большевик»…
– В девятьсот двадцать девятом?
– Нет, конечно же в одна тысяча девятьсот…
Девушка на другом конце линии помолчала, только слышно было, как пощелкивали клавиши. «Видимо, в компьютере смотрит!» – решил Геннадий, немного расслабляясь.
– Знаете, где вы можете найти своего Сотникова? – прорезался снова в трубке голос девушки и, Геннадий мог поклясться, что звучал он преехидно. – На кладбище!
– На каком? – опешил Иванов.
– Не знаю, – беспечно ответила девушка. – На Ваганьковском или на Новодевичьем, а может быть, в Переделкино… Где там лауреатов хоронили… Не в Кремлевской же стене.
– Но…
– А что вы хотели? Он в одна тысяча девятьсот шестом году родился! Вы бы еще про Пушкина спросили! Или про Толстого… До свидания.
– Но ведь… – В трубке уже вовсю раздавались короткие гудки.
Иванов, без особенной надежды, попытался набрать тот же номер еще пару раз, но результат был отрицательным – телефон секретариата Союза писателей, похоже, был занят всерьез и надолго. И понятно: девушка сейчас вовсю делилась с подругами мыслями по поводу «какого-то психа», только что искавшего реликта отечественной литературы, чуть ли не Юрского периода.
Положив подбородок на сцепленные ладони, Геннадий тоскливо уставился на проклятый телефон, но тот вдруг, словно под воздействием его гипнотического взгляда, взорвался пулеметной очередью звонка.
– Ты что, сексом по телефону занимаешься? – заорал раздраженный донельзя Александр на другом конце провода. – Целый час дозвониться не могу!
– Примерно так, – вздохнул Иванов, начиная рассказывать эпопею, как сначала искал телефон Союза, а потом он оказался не тем, как его посылали постоянно в разные места, большинство из которых никак не было связано с географией…
– Да постой ты со своими перипетиями, потом расскажешь…
– Ты что-то узнал? – догадался Геннадий, охваченный радостным предвкушением.
– Все! Все узнал! – ликовал Маркелов. – Жив твой Сотников, жив и здоров… Разумеется, в той мере, в какой может быть здоров паралитик с почти семидесятипятилетним стажем накануне собственного девяностодевятилетия.
– И где?..
– Там же, где и жил последние три четверти века, – в Москве… Ладно, мне некогда, я сейчас еду туда, выяснить все на месте, скоро буду…
Связь оборвалась. С колотящимся сердцем Геннадий смотрел на коротко гудящую трубку, зажатую в кулаке. Неужели загадка рукописи разрешится так легко и просто? Сядем в машину, поедем к автору, позвоним в дверь, спросим про рукопись и… И все?
В кухню зашел Маркиз, плавно обтек вокруг ножки стола и вопросительно поглядел на архивариуса все понимающими глазами, запрокинув усатую голову.
– Не верится мне что-то в легкое решение, – сообщил Геннадий внимательно слушавшему коту.
10
– Без женщин жить нельзя на све-е-ете, нет, – весело и фальшиво напевал Владислав взбегая на свой этаж. – В них радость жизни, как сказа-а-ал поэт!
Жизнь была прекрасна, как никогда, все тело было пустым и звонким, словно воздушный шарик, а в голове все еще бродили пары шампанского. Ключ вошел в скважину легко, дверь распахнулась почти без скрипа, свет вспыхнул от мимолетного нажатия клавиши выключателя, озарив огромную прихожую и… Взгляд тут же уперся в отца, сидевшего, мрачно сложив на груди руки, прямо перед дверью.
– Где ты был, Владислав? – едва открывая почти безгубый, словно у ящерицы рот, недовольно проскрипел старик, прожигая сына свирепым взглядом из-под седых кустистых бровей. – Где тебя носило?
Сотников-младший с запоздалым раскаянием вспомнил, что так и запамятовал покормить старика, убегая по зову кавказца из квартиры, и даже не приготовил обеда. А потом, обрадованный многообещающим результатом аудиенции у седовласого «Иосифа Виссарионовича», позабыл окончательно, кинувшись в магазины за обновками для себя, подарками для Ирины и припасами к «торжественному» столу. А старик ждал, волновался, наверное…
– Пап, ты голодный? – горестно спросил Владислав, быстро скидывая щегольские туфли, немного натершие с непривычки ноги, и влезая в растоптанные тапочки. – Сейчас, погоди минутку, я только руки помою!
– Где тебя носило? – ледяным тоном, не отвечая сыну, с расстановкой повторил Георгий Владимирович, и Владислав понял, что отец рассержен не на шутку, даже взбешен. Видимо, он всерьез настраивался на скандал, до которых в последнее время был большим охотником.
Поняв, что оправдываться сейчас, тем более вступать в перепалку, бессмысленно, Сотников-младший, обойдя отца, направился в свою комнату, снимая на ходу новенький пиджак, во внутреннем кармане которого, в новеньком бумажнике из натуральной, чуть ли не крокодильей, кожи, лежала чуть-чуть похудевшая пачка долларов – не в обновках же ужин готовить!
Отец следовал за ним по пятам, пыхтя от возмущения, и, как только сын остановился, доставая из платяного шкафа древние деревянные плечики, настиг.
– Где ты шатался весь день, негодяй? – взорвался, наконец, Георгий Владимирович, отбросив видимо тщательно проработанный и продуманный за несколько часов ожидания план, предусматривающий убийственно-ледяной тон. – Ответишь ты, наконец, отцу, мерзавец, или нет?!
– Я уже вырос, папа, если ты этого еще не заметил. – Владислав аккуратно складывал брюки, разглаживая стрелки, чтобы не мять дорогой материал лишний раз, перед тем, как повесить в шкаф. – Я достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения о том, когда именно мне возвращаться вечером домой.
Подчеркнуто спокойный тон был им избран, чтобы не дать отцу свести разговор к банальной склоке, тем более что, несколько обиженный непарламентскими выражениями Георгия Владимировича, он действительно расхотел отчитываться перед ним.
«Перебьется, – думал мужчина, ослабляя узел новенького галстука и снимая его через голову как хомут: научиться завязывать узлы он, привыкший к демократичной джинсово-ковбоечно-водолазочной моде советских „мэнээсов“ [6]6
МНС– на жаргоне работников научно-исследовательских институтов – младший научный сотрудник.
[Закрыть], ненавидевших „удавки“ всеми порами души, так и не удосужился – галстук ему всегда повязывала мама… – Не буду я лебезить перед ним, как десятиклассник, возвратившийся с гулянки под утро, перед строгим папашей с ремнем в руках».
«Покормлю чем-нибудь наскоро и баиньки, – решил он, доставая домашнюю рубашку и тренировочные брюки и закрывая шкаф. – Утром, может быть, все вообще рассосется. Неловко как-то скандалить, когда тебя подмывают, обделавшегося, будто младенца! Не самый благородный ход, замечу, но что делать!..»
– Засранец! – взревел, как ему самому показалось, а на самом деле жалобно и тоненько взвыл, не вытерпев такого явного пренебрежения к своей персоне, Сотников-старший, замахиваясь на Владислава костлявым кулаком, напоминавшим больше деталь медицинского наглядного пособия, чем часть живого тела. – Паршивец!
Сотников-младший даже не стал защищаться от удара, и на удар-то похожего меньше всего, а больше на жест испанских революционеров «Но пассаран!». Он просто обошел кресло-каталку на почтительном расстоянии, благо размеры комнаты такой маневр вполне позволяли, направляясь в кухню.
«Да, совсем озверел батюшка! – думал он, не обращая внимания на Георгия Владимировича, со скрипом и пыхтением пытавшегося его настигнуть. – Последний раз он, помнится, влепил мне пощечину в приснопамятном восемьдесят четвертом, когда я позволил себе непарламентское высказывание по поводу кончины кого-то, не помню уже, из членов политбюро, которого отец знавал лично и выпивал с ним в свое время!»
Через минуту на плите уже стояли чайник и кастрюлька с предусмотрительно купленным утром молоком, а Владислав шарил по кухонным шкафчикам в поисках пакетиков с кашей быстрого приготовления, припасенных специально для подобных случаев и куда-то запропастившихся.
– Пап, ты не брал, случайно? – весело спрашивал он отца, кипятившегося внизу, хотя, возможно, это выглядело несколько издевательски: инвалид никогда не дотянулся бы до такой высоты.
Каша с веселым медвежонком на этикетке, уплетающим деревянной ложкой какое-то малоаппетитное ядовито-желтого цвета месиво, отыскалась почему-то в отделении для лекарств, неизвестно каким образом туда попав. Осталось только щедро плеснуть в большую, оранжевую в белый горошек чашку кипящего молока, высыпать пакетик смеси и, тщательно перемешав, как значилось в инструкции, набранной петитом на обороте, «накрыть и дать настояться в течение трех минут».
Пока каша поспевала, накрытая блюдечком (от другого сервиза), Владислав уселся за стол в позе прокурора и, сурово сдвинув брови, спросил, вернее «вопросил», выдохшегося уже отца:
– Ну и в чем дело, Георгий Владимирович? Чего мы так разоряемся? Я был у Ирины, моей невесты. Как ты хорошо знаешь, сегодня пятница… – Он взглянул на часы и поправился: – Вернее, вчера была пятница, день наших с ней свиданий, и, если я забыл тебя предупредить, ты должен был сам об этом вспомнить… В чем, вообще, проблема?
Георгий Владимирович даже задохнулся от возмущения и несколько минут молча разевал и закрывал рот, словно выброшенная на берег рыба, не в силах вымолвить ни слова.
– А это что такое? – наконец обрел он дар речи, выхватывая из кармана пижамы смятую зеленоватую бумажку, в которой Владислав с удивлением узнал стодолларовую купюру, и размахивая ею в воздухе, как флагом. – Это что такое, позвольте вас спросить, милейший Владислав Георгиевич!..
* * *
– Как ты смел? Как ты мог? Как это только пришло тебе в голову?!
Гнев разъяренного Георгия Владимировича перешел все границы, перепугав не на шутку Владислава, которому еще полчаса назад казалось, что он более или менее успокоил отца, рассказав ему все о своих писательских потугах, изданных рассказах и сборнике и, наконец, о странном заказе загадочных меценатов, так щедро оплаченном авансом.
Как-то странно, мгновенно утихнув, едва узнал о заказе, отец потребовал рукопись «мусульманской» книги и, вооружившись старомодными очками с толстыми линзами, засел за чтение, забыв на время о существовании сына, который, до предела озадаченный поведением отца, отправился в свою комнату, чтобы все-таки найти вторую чертову купюру, из-за товарки которой и разгорелся весь сыр-бор.
Сделать это оказалось не так просто, как представлялось вначале.
Владислав обшарил весь пол, заглянул во все углы, забрался, чихая от многолетней пыли (после изгнания клептоманки Варвары вытереть там пол было решительно некому), под диван, но все усилия были напрасны – проклятая банкнота будто растворилась в воздухе или провалилась сквозь землю. Сотников-младший уже начал подозревать, что ошибся при счете, когда заметил крохотный белый уголок, торчащий из-за тумбы стола на приличной высоте от пола!
Каким непонятным капризом всемирного тяготения, вкупе с аэродинамикой, это было вызвано, неизвестно, но листок бумаги, спланировав по своей прихотливой траектории, зацепился за крохотное волоконце старой древесины, отщепившееся неизвестное количество лет назад, будто бы специально для этого случая. Стодолларовая купюра застыла будто пришпиленная к вертикальной стенке чуть ли не в полуметре от пола…
Едва Владислав, подивившись, оторвал «беглянку», крепко сидящую на своем месте, и водворил ее ко всем остальным, как из комнаты отца раздался нетерпеливый зовущий голос.
Сотников-младший ожидал всего, хотя меньше всего похвалы или одобрения: сарказма, насмешки живого классика, исписавшего за многие годы творческой жизни десятки тысяч страниц, отмеченного наградами именно за свои книги, над потугами еще зеленого на ниве литературы юнца; предложений тут же выбросить никуда не годную писанину в мусорное ведро и категорически отказаться от заказа, с извинениями вернув деньги; советов опытного литератора, относительно множества слабых, даже на взгляд дилетанта, мест, но…
Георгий Владимирович молча сидел, сгорбившись, над аккуратно выровненной тоненькой стопочкой листов, опустив голову и производя, обыкновенное в последнее время, впечатление дремлющего. Однако он совсем не дремал.
– Опиши мне заказчиков, особенно старика.
Выслушав длинное и сбивчивое описание, постоянно сползавшее на частности, старик вздохнул:
– Не похож… Столько лет прошло… Он вообще может быть кем угодно: кто знает, в чьи руки попала ТА рукопись, хотя Леня божился, что никто и никогда ее не найдет. Говоришь, они выгнали тебя на время?
– Отправили с охранником в столовую, потом в какую-то гостиную… Там еще телевизор был большой, какой-то «Сони», по-моему…
Старик покачал головой.
– Это совсем не важно… Надолго, говоришь, выгнали?
– Часа на два… примерно. А почему ты?..
Георгий Владимирович покачал головой, не слушая сына.
– Ясно, как день: они проверяли. Он тоже тогда все проверял – не поверил поначалу, осторожный был, с-с-сволочь…
– Я не понимаю…
– А тебе и не надо ничего понимать, недоносок! – взорвался Сотников-старший, и Владислав с ужасом увидел, как побагровело его лицо и налились кровью глаза.
– Как ты смел? Как ты мог? Как это только пришло тебе в голову?! – бесновался отец, размахивая руками, то всплескивая ими, то бессильно роняя на колени, то порываясь выехать на своей коляске из комнаты, то возвращаясь с полдороги обратно. – Кто тебе дал на это право? Ты даже не понимаешь, не представляешь себе, не можешь себе представить своими куриными мозгами, что именно натворил! Что же ты наделал!..
Это была типичная истерика, и сын всерьез начал опасаться за психику старика.
«Все, крыша у папы съехала. Девяносто девять – не шутка… Я виноват, – корил он себя. – Мало времени ему уделял, торопился все время, спорил с ним. Деньги эти проклятые раскидал везде… „Неотложку“ вызвать, что ли? А что они сделают? Мозги столетние на место поставят? В больницу его заберут, в психушку? Так он там недели не протянет. Что же делать?..»
Занятый своими мыслями, он не особенно вслушивался в ту чушь, которую нес отец, а чушь принимала все более гротескные формы:
– …Ты же всю Россию, страну нашу погубил одним махом, продал ее с потрохами за пару тысяч паршивых долларов! Ты же…
Все это пора заканчивать. Если завтра бред не прекратится – будем принимать меры, а пока…
– Папа, – перебил он отца, остановившегося, чтобы набрать в грудь воздуха для очередной обличительной тирады. – Да, я свинья, мерзавец и подонок. Это я продал Россию. Это я довел ее до такого скотского состояния, что кандидат физико-математических наук, чтобы не сдохнуть с голоду, да еще прокормить старика-отца, должен брать заказы на какие-то фантастические пасквили, вместо того чтобы решать научные проблемы, ставить смелые эксперименты и совершать открытия. Все так. Я согласен. Давай возьмем на сегодня тайм-аут и разойдемся по своим комнатам. А завтра, на свежую голову…
Георгий Владимирович, так и не закончив фразы, обмяк, будто проколотый воздушный шарик, и печально взглянул на сына:
– Ты так ничего и не понял, сынок… Довел страну до его сегодняшнего состояния не ты, а я, и отвечу в свое время, надеюсь, очень скоро, за это перед ним, – он ткнул пальцем с раздутыми артритом суставами в потолок. – Или, перед ним, – тот же жест в противоположную сторону. – Но ты, Владик, только что уничтожил свое будущее. Будущее своего сына… Лучше бы тебе было не начинать эту книгу. Ее ведь теперь – ни разорвать, ни сжечь… Рукописи не горят, сынок, к сожалению, не горят…
* * *
Всю ночь Владиславу опять снился Мансур. Собственно, это было не ново: Мансур Рахимбеков снился ему чуть ли не каждую ночь вот уже полмесяца. Постепенно обретая кровь и плоть на бумаге и в сознании Сотникова-младшего, персонаж превращался из пластилиновой куклы, которую можно было преображать по своему желанию во что угодно, то забавляясь получившимся результатом, то изменяя неудачный, во вполне живого человека, порой кажущегося более живым, чем многие из окружающих. Он уже упруго сопротивлялся автору, жил своей собственной жизнью, порой подбрасывая своему «родителю» настоящие загадки.
В сегодняшнем сне Мансур не гонялся за автором с кинжалом, не пугал его, тем более, не прикидывался монстром. Сегодня это был обычный, немного уставший от жизни человек, который сидел перед Владиславом, утомленно положив руки на колени, и неотрывно глядел в глаза своему создателю… Он чего-то ждал от него, на что-то надеялся, словно Сотников-младший был судьей, решавшим: пойдет данный индивидуум на плаху или будет продолжать жить дальше.
Владислав тоже молча смотрел на свое создание, тоже чего-то ждал от него…
А вокруг двух фигур, сидевших в пустоте, поворачивалась Вселенная… Нет, не звездное небо, усыпанное созвездиями, которое обычно представляют при этом слове, а нечто, что невозможно описать, – пустота и твердь, свет и тьма, живое и неживое. Создатель знал, что уничтожить свое порождение сможет, даже не двинув рукой, но не мог этого сделать, хотя и был уверен в необходимости… Не мог уничтожить созданную им Вселенную, поворачивающуюся сейчас перед ним на волоске тоньше паутины…
Проснувшись, Владислав долго лежал в сумерках, созданных плотно задернутыми шторами, хотя, как хорошо помнил, перед сном долго глядел на медленно крадущуюся за окном Луну и никак не мог заснуть… Лунатизмом начал страдать, что ли?..
Вставалось с трудом, хотя уже шел одиннадцатый час, сказывались и вчерашний экзамен «Иосифа Виссарионовича», и вечерние «скачки» с Иринкой, и ночной скандал. Как там, кстати, отец?
