Текст книги "Наследники Демиурга"
Автор книги: Андрей Ерпылев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
3
– Добрый день! Можно?
На редкость жизнерадостную физиономию, просунувшуюся в приоткрытую дверь кабинета сразу после короткого невнятного стука, назвать привлекательной мог только очень политкорректный человек. Профиль сатира, в котором великолепный нос имел лидирующее значение, темно-карие, навыкате, глаза и пышная шевелюра, состоящая из иссиня-черных тугих завитков, у всех остальных вызвали бы в памяти, скорее всего, навязчивый мотивчик, известный под сакраментальным названием «Семь-сорок».
«Как к себе домой или к приятелю-собутыльнику какому… – невольно пронеслось в мозгу у хозяина кабинета. – Даже пару секунд не подождал постучамши, хотя бы из элементарной вежливости!»
Кабинет был пусть и небольшой, зато отдельный и уютный, укомплектованный не только компьютером и всей положенной по штату оргтехникой, но даже сверхштатным кондиционером (стареньким, громоздким, Бакинского производства, но исправно функционирующим), оставшимся от ушедшего на повышение предшественника. А вот секретарши, хотя ее как раз и не хватало по целому ряду причин, как объективного, так и субъективного характера, ему не полагалось совершенно определенно.
«Чего ему нужно? Без двадцати минут шесть!»
– Здравствуйте. Вы ко мне? – Совершенно глупый вопрос, но Александр, как звали столоначальника, спешил и всем своим видом желал показать неожиданному визитеру, что его здесь, мало того, не ждали, но и видеть-то не особенно хотят, при этом оставаясь предельно корректным и вежливым, как и подобает работнику столь уважаемой службы.
«Разделаюсь с этим… посетителем за пять минут и – по коням!» – все-таки решил майор Маркелов, как оказалось, довольно самонадеянно.
Увы, не всем нам дано предугадывать, куда заведут опрометчиво и в спешке принятые решения…
– Проходите. – За внешней индифферентностью тона и выражения лица майор попытался скрыть явную неприязнь, которую внушал ему посетитель столь характерной внешности. – Чем обязан?
Вошедший, без всякого спроса, плюхнулся на стул для посетителей, хотя садиться ему никто не предлагал, и придвинулся вплотную к столу. При этом он фамильярно закинул острый локоть, обтянутый не первой свежести клетчатой рубахой с расстегнутыми и подвернутыми манжетами, на разложенные бумаги и едва не столкнул на пол монитор.
– Разрешите присесть? – поинтересовался визитер, откидываясь на спинку стула, жалобно взвизгнувшего под тяжестью без малого двухметрового нескладного тела, хотя и состоявшего, на первый взгляд, из одних лишь мослов. Худые джинсовые колени возвышались почти вровень со столешницей так, что на одном из них наметанный глаз бывшего оперативника различил аккуратно заштопанную прореху.
Александр решил замять запоздалый вопрос по причине его явной неуместности и ответил в манере собеседника:
– Вы по повестке? – Он протянул ладонь, нетерпеливо пошевеливая пальцами. – Давайте, я отмечу пропуск.
Незнакомец недоуменно воззрился на начальственную длань и вдруг крепко ухватил огромной костлявой лапищей, поросшей с тыла черной шерстью, и затряс с радостным криком:
– Иванов Геннадий Михайлович! А вас, простите, как звать-величать?
– Чего-чего? – майор Маркелов был так потрясен услышанным, что решил переспросить: – Как, вы сказали, ваша фамилия?
Пришелец самодовольно ухмыльнулся, показав зубы, которые принято называть лошадиными, и повторил:
– Иванов Геннадий Михайлович! Вам паспорт показать?
– Д-да, покажите, пожалуйста, если вас не затруднит…
Нет, визитер явно его не разыгрывал: в паспорте, правда уже с некоторых пор недозволенного старого образца, ясно значились не только дважды повторенные минуту назад фамилия, имя и отчество, но и четко вписанное в пятую графу лаконичное определение: «русский». Остальные данные майор «срисовал» чисто автоматически: «Надо же, одного со мной года!..»
Получив назад неопрятного вида документ и пряча его в джинсовую жилетку, казалось сплошь состоящую из многочисленных карманов на пуговичках, кнопках, молниях (один был даже заколот приличных размеров английской булавкой), необычный Иванов сообщил:
– Я не по повестке, товарищ… гражданин… Вы не подскажете, как к вам в конце концов обращаться, господин э-э-э… майор?
Вот же непосредственная личность!
– Можете обращаться по имени-отчеству, – как можно суше разрешил Маркелов. – Меня зовут Александр Николаевич.
– Какое славное русское имя! – обрадовался гражданин Иванов и снова протянул руку: – Будем знакомы!
– Я тоже очень рад, – незаметно убирая под стол правую руку, пальцы которой все еще ныли от богатырского рукопожатия, сообщил Александр. – И все же, чем, так сказать, обязан?
Минутная стрелка настенных часов, висевших как раз над головой Геннадия Михайловича, за всеми этими церемониями уже пересекала число «11». Блин! Он уже опоздал!
– Я же и говорю вам: я не по повестке. Я, так сказать, по зову сердца…
«Этого следовало ожидать! – мысленно воздел очи горе майор, внешне оставаясь бесстрастным. – Еще один новоявленный добровольный сексот. „По зову сердца“. Надо же! Формулировочка!.. Стоило тратить столько времени на предварительные ласки, так сказать. Может быть, еще успею, если на такси?»
– Вынужден вас огорчить, Геннадий Михайлович, – попытался он придать голосу сочувственный тон. – По поводу трудоустройства, пожалуйста, в двести восемнадцатый кабинет. Здесь спуститесь по лестнице на второй этаж, потом по коридору…
Иванов так резко подался вперед, будто бодаясь, что Александр вынужден был отшатнуться, чтобы уберечь лицо («Припадочный, что ли? А может, явный псих?»), но был схвачен обеими руками за рукав пиджака.
– Да не наниматься я к вам пришел! – заорал странноватый гость («Какой еще „странноватый“? Отморозок полный!»). – Вот, смотрите!..
На стол перед Маркеловым хлопнулась, выбросив из-под обложки облако едкой бумажной пыли, старинного вида канцелярская папка с типографской надпечаткой «Дело №…» и выведенным порыжевшими полурасплывшимися чернилами многозначным номером. Но сам номер как-то не отложился в мозгу отчаянно чихавшего майора. В глаза бросилось другое: в верхнем углу картонной обложки имела место быть пара несколько смазанных и выцветших, но все же читаемых штампов и один ярко красный – поверх всех.
Верхний фиолетовый гласил: «СПЕЦАРХИВ. КАТЕГОРИЯ „А“», второй, буро-красный, будто запекшаяся кровь: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ХРАНИТЬ ВЕЧНО», а третий, почти свежий: «СНЯТО С ХРАНЕНИЯ 25 апреля 1993. ПЕРЕДАНО…»
* * *
«… чего нарком Ежов пожал плечами и уверенно заявил:
– Никакой Зиновьев не ренегат, он никогда и коммунистом-то настоящим не был. Мы считаем, товарищ Сталин, что Зиновьев обычный, ничем не примечательный агент английской или французской разведки, завербованный во время эмиграции. Да и по национальности он не русский… Прошу прощения, товарищ Сталин…
Сталин продолжал прохаживаться по кабинету, тяжело, но совершенно неслышно, будто огромный кот, ступая мягкими кавказскими сапогами. Знаменитая трубка в его руке, еще не зажженная, чуть заметно подрагивала.
– Ничего, товарищ Ежов, продолжайте.
Приободрившийся Ежов подтянулся, отпуская от греха подробности.
– У нас есть сведения… Неопровержимые сведения, – усилил он нажим. – Что и Зиновьев, и Рыков в бытность свою за рубежом были очень дружны с некоторыми известными лицами английской и французской разведки, например с Джорджем Мак-Айлендером, главным резидентом английской „интеллинджент сервис“ в Женеве, Рандольфом Брендерсом, репортером лондонской газеты „Таймс“, как известно связанным с разведкой, Франсуа Дюроком, репортером французского журнала…
– А вам известно, товарищ Ежов, – усмехаясь в рыжеватые усы, спросил Сталин, – что Владимир Ильич тоже, до революции, некоторое время жил в Женеве? И с Франсуа Дюроком они, как мне помнится из рассказов товарищей, любили выпить хорошего вина… Не хванчкары, конечно… Почему вы так побледнели, товарищ Ежов?
Ежов лихорадочно искал выход из сложной ситуации.
– У вас есть конкретные предложения, что нам делать с этими предателями? – Сталин со вкусом, сочно выговорил последнее слово. – С этими засранцами, Зиновьевым и Рыковым. Как нейтрализовать их антипартийную деятельность?
Ежов судорожно повел головой, ему вдруг страшно начал жать тесный воротник мундира. „Расстегнуть бы хотя бы пуговку!..“ – пронеслось в голове этого маленького человечка.
– Запомните раз и навсегда, товарищ Ежов: мы не авантюристы. Мы не придумываем себе врагов. Мы находим врагов и караем их безжалостно. Будь они русскими, будь они евреями… – Сталин подошел к председателю Комиссии партийного контроля вплотную и взглянул своими желтыми кошачьими, только с круглым, а не вертикальным зрачком глазами в бегающие глаза собеседника. – Будь они грузинами. От этого предложения за версту отдает эсеровщиной. Индивидуальный террор не выход, – повернулся он спиной к разом вспотевшему Ежову, продолжив свою неспешную прогулку по кабинету. – У вас есть конкретные предложения, как нам лучше всего расстроить планы врагов, а потом и покарать их по всей строгости советских законов?
– У меня есть три предложения, – быстро проговорил Ежов, еще надеющийся переломить ход беседы в свою пользу. – Первое, коренным образом улучшить работу…»
– Ну и что тут такого? – спросил Александр Иванова, нервно бегавшего по небольшому, четыре шага в ширину, семь в длину, кабинету, отрываясь от чтения и закрывая папку, заложив предварительно страницу пальцем. – Обычный роман из эпохи Культа Личности. Я и не такое, помнится, читал в свое время. «Дети Арбата», например, или…
Геннадий Михайлович остановился, не закончив шага, и на прямых ногах, словно журавль, повернулся к майору.
– А как он, по-вашему, попал в спецхран?
– Ну… Арестовали, например, автора «энкавэдэшники» за подобный «опус», тройка осудила, поставили к стенке или дали стандартные «десять лет без права переписки», что, собственно говоря…
– Какие у вас богатые познания в терминологии той далекой эпохи, Александр Николаевич! – саркастически заметил Иванов. – Вы на обложку посмотрите, на обложку…
– А при чем здесь обложка? – спросил Александр, невольно опуская взгляд на обложку. – Обложка как обложка…
Окончание предложения как-то само собой замерло не родившись: на еще одном полустертом чернильном штампе, гласившем «Принято на хранение …… года», от руки, старомодно-витиеватым писарским почерком значилось: «15 ноября 1926»…
– Как это?.. – поднял взгляд на Иванова майор.
– А вот так, Александр Николаевич! – Архивариус просто цвел и выглядел довольным донельзя, будто фокусник-виртуоз, на глазах изумленной публики вытащивший из черного цилиндра парочку живых голубей, кролика и целую гирлянду разноцветных воздушных шариков.
Только что, минут пятнадцать – двадцать назад, Геннадий Михайлович с трудом убедил майора, уже открыто злившегося на явного виновника и непосредственную причину предстоящих ему неприятностей на амурном фронте, прочесть хотя бы пару страниц из открытой наугад рукописи, как оказалось содержавшейся в папке. Между прочим, гражданин Иванов оказался научным работником архива, о чем гласило предъявленное удостоверение, да не простым, а кандидатом исторических наук.
– Не может быть этого. – Майор снова углубился в чтение, то перелистывая страницы целыми пачками, то надолго застывая над приковавшим его внимание отрывком.
Рукопись, на 1278 страницах, четко, без единой помарки или ошибки, была написана (не напечатана, а именно написана!) слегка расплывшимися синевато-бурыми чернилами на серо-желтых, хрупких и осыпающихся по краям листах, очень убористо, с узенькими полями, причем на двух сторонах. Видимо, бережливый автор очень экономил бумагу. Титульный лист, украшенный несколькими неразборчивыми печатями и штампами, гласил: «Георгий Сотников. Восхождение. Роман».
Читать текст оказалось довольно легко, в отличие от множества рукописных материалов, читанных майором ранее. Глаз быстро привыкал не только к несколько непривычному начертанию букв и встречающимся местами всяким дореволюционным «ятям», «фитам» и «ижицам», поначалу режущим глаз. Сложность заключалась даже не во вкрапленных то там, то здесь перлам старинной орфографии, типа «мужескаго», «всея» и так далее.
Самым невозможным, непостижимым оказалось само содержание хрупких страничек.
Роман, написанный, если верить дате, аккуратно проставленной на последнем листе рукописи, весной 1922 года, повествовал о восхождении к вершинам власти Иосифа Сталина. Того самого Сталина, который в это время был всего лишь скромным секретарем Центрального Комитета, пусть и с приставкой «генеральный», то есть занимал чисто номинальную должность, только через многие годы ставшую высокой и почетной.
Однако странности на этом не кончались: страницы рукописи пестрели именами и фамилиями людей, во времена написания рукописи бывших никому не известными, а возвысившихся только через десятилетия. Наоборот, люди, в то время известные и, выспренно говоря, «великие», были выписаны с каким-то пренебрежением. Карикатурой выглядел, например, Троцкий, представленный этаким Бонапартиком, интриганом, метившим в новые «советские» самодержцы и носящимся со своей идеей-фикс (пресловутой «мировой революцией»).
Да что говорить: Ленин, сам Владимир Ильич, упоминался в тексте всего только несколько раз и то в гротесковом виде едва живой бессловесной куклы, заточенной в Горках и ничего не решавшей. Зато дата его смерти была точной, как и описание похорон на лютом морозе. И все другие даты не расходились с известными. Детально описывался период НЭПа, коллективизация, великие стройки, репрессии, наконец, Великая Война… Лишь кое-что немного отличалось от общепризнанного, например взаимоотношения Иосифа Виссарионовича и Кирова, некоторые нюансы финской войны, роль маршала Жукова в достижении Победы… При всей своей документальной точности книга оставалась явно художественным произведением: персонажи ее любили и ненавидели, совершали героические поступки и подлости, предавали и приносили себя в жертву… Сталин при этом выводился далеко не идеальным героем, этаким «рыцарем без страха и упрека», как можно было ожидать по названию, а вполне реалистическим персонажем истории (впрочем, тогда еще недалекого будущего), в чем-то даже излишне обыкновенным. Казалось, автор, двигаясь по времени рядом с центральной фигурой романа, бесстрастно и подробно, во всех достоинствах и неприглядностях, словно объектив кинокамеры, фиксирует все его успехи и просчеты, озарения и ошибки, человечность и беспощадность…
Дальше – больше.
Трагическим для Иосифа Виссарионовича мартом 1953 года роман отнюдь не завершался. На нескольких сотнях страниц автор отмерил своему герою еще почти пятнадцать лет жизни. За эти полтора десятилетия вождю удалось практически полностью уничтожить свое окружение, погрязшее в интригах, и сплотить вокруг себя новое, позволившее ему удачно пережить несколько покушений и совершить массу великих дел. Советский Союз, под руководством Вождя, ввязался в ядерную войну (и все-таки выиграл, между прочим!) с Соединенными Штатами, перекроил под «социалистический лагерь» всю Европу без остатка, мирно ассимилировал Китай и Индию, запустил щупальца в Африку и Южную Америку, превратившись в действительно мирового гегемона. В финале Сталин тихо скончался в 1967 году в зените славы, удалившись от дел и передав власть сыну Василию – новому некоронованному императору…
* * *
– Подделка, однозначно! – заявил во всеуслышанье Александр, захлопнув бегло, как ему показалось, просмотренную папку с рукописью.
За единственным окном кабинета уже давно стемнело и зажглись фонари. Часы на стене показывали без четверти час. Иванов, сладко посапывая, дремал, оседлав свой стул и положив буйну головушку на сложенные на его спинке руки. Последнее бодрое замечание майора вырвало кандидата наук из объятий Морфея, заставив встрепенуться.
– А?.. Чего?.. – спросонья ничего не мог понять архивариус, изумленно озирая незнакомое помещение. На лбу его, сразу над бровями, пунцово светился след от неудобной «постели».
– С добрым утром! – от души поздравил его Маркелов, с кряхтением вылезая из-за стола и с наслаждением, до хруста в позвоночнике потягиваясь, а затем раз десять присел, разминая затекшие от долгого сидения мышцы. – По домам пора!
– Да, да, конечно… – немилосердно зевая и чуть не выдирая с корнем протираемые глаза, честно пытался прийти в себя Иванов.
Окончательно привела его в чувство только чашка растворимого, но крепкого кофе, заваренного майором, наскоро вскипятившим остатки воды из графина в электрическом китайском чайнике. Сие небесполезное приспособление вместе с банкой кофе хранилось в одной из массивных тумб стола. Кроме этого там имели место початая пачка сахара, целлофановый пакет с парой-тройкой раскрошенных печенок и другие нехитрые и нескоропортящиеся харчи, которые Александр не боялся пожертвовать управленческим тараканам. Напоив гостя кофе, майор быстренько вытурил его за порог и вышел сам, заперев за собой дверь и поставив «секретку», согласно инструкции.
По лестнице, ведущей к проходной с дремавшим в своем «аквариуме» преклонных лет вахтером Никодимычем, два без малого сорокалетних мужчины спускались уже как старые друзья. Иванов что-то горячо рассказывал, размахивая длиннющими, как перекладины семафора, руками, поминутно хватая собеседника, то за плечо, то за рукав, а Александр, наоборот, шел молча, слегка покачивая пластиковым пакетом с загадочной папкой, слушая архивариуса вполуха и переваривая только что прочитанное. В мозгу понемногу зрел план неких действий, мероприятий…
Очнулись собеседники только у дверей закрытой на ночь станции метро.
– Черт, закрыто уже все! – в сердцах вырвалось у Маркелова, шарившего по карманам в поисках сигарет, последняя из которых была, незаметно для него самого, выкурена еще за чтением рукописи, а смятая пачка автоматически выброшена в урну. – Тебе куда?
Как-то, совершенно незаметно друг для друга, мужчины перешли на «ты», отбросив всякие «парижские политесы», как выразился Геннадий.
– В Выхино… – уныло протянул Иванов, повесив свой «готический» нос (ни римским, ни греческим назвать такой «рубильник» язык не поворачивался). – Да еще от метро на автобусе три остановки…
– Ого! Если трусцой нарезать, то к полшестому точно будешь… где-то на полдороге.
Геннадий еще раз вздохнул, понурив курчавую голову.
– А тебе?
– Да мне-то рядом… По сравнению с тобой, конечно. На Бауманскую.
Тоскливейшая серия вздохов, вяло протянутая ладонь.
– Везет некоторым. Ну, давай краба…
Александр с минуту глядел вслед ссутулившемуся архивариусу, медленно удалявшемуся по «зебре» пешеходного перехода под мигающими желтыми огнями светофора, а потом, неожиданно для себя самого, приложил руки рупором ко рту:
– Постой, чудило!..
* * *
Пешеходная прогулка быстрым шагом до Бауманской, вернее до улицы Спартаковской, на которой и стоял дом, где в прошлом году, после долгих мытарств и унижений, наконец получил квартиру Александр, заняла не более часа. В без нескольких минут два ночи путешественники уже подходили по скупо освещенной улице к арке проходного двора.
– А это будет удобно? – в сотый, наверное, раз вопрошал Геннадий, забегая вперед и по-собачьи заглядывая в глаза Маркелову. – Наверняка ведь неудобно получится!
Такой настырный и пробивной несколько часов назад, уверенный в себе до наглости Иванов вдруг стал робким и застенчивым, словно девушка. При всем этом было ясно видно, что домой в однокомнатную квартирку на окраине Москвы, где ждала ворчливая и суровая старуха-мать (успел словоохотливо поведать по дороге, обрадованный неожиданной компанией), ему плестись в одиночестве хотелось меньше всего.
– Да не переживай ты, – тоже, наверное, в сотый раз досадливо успокаивал его Александр, пытаясь припомнить точно, когда в последний раз наводил порядок в своем холостяцком гнездышке и не валяется ли где-нибудь на виду какая-нибудь непристойная штука типа использованного и забытого презерватива или интимного предмета дамского туалета. – Как-нибудь разместимся. В крайнем случае – кину тебе под дверь какую-нибудь тряпку, прокантуешься до утра, – шутил он, на глазок оценивая габариты спутника, который вряд ли уместился бы в крохотной прихожей даже сложенный вдвое или втрое.
– Да я и без тряпки… – обрадованно частил Геннадий.
Через минуту, однако, все началось по новому кругу:
– А ты один живешь? А то…
Арка встретила их практически полной темнотой, только едва-едва разбавленной где-то впереди жиденьким отсветом дворового фонаря, явно бывшего законченным эгоистом, так как светил он исключительно себе под нос.
– …а то помешаю, небось…
– Не помешаешь! – неожиданно встрял в разговор грубоватый негромкий голос, выговаривающий слова с деланной хрипотцей, а чьи-то руки толкнули Геннадия к стене, вжимая спиной в шершавую, воняющую кошачьей мочой и плесенью штукатурку.
– Кто тут? – испуганно пискнул он, ощущая что-то холодное и острое, явно металлическое, внезапно прижавшееся к горлу.
Как всегда в подобных ситуациях, он, несмотря на худобу далеко не хилый по комплекции, совершенно терялся и становился похожим на растерянного школьника, у которого здоровенные старшеклассники отбирают копейки, заначенные от завтрака на кино и мороженное. Ноги становились противно мягкими, ватными, во рту ощущался мерзкий привкус железа, все тело охватывала дрожь, к горлу подкатывалась тошнота, а на глаза, совершенно по-детски, сами собой, навертывались беспомощные слезы.
– Не дрейфь, гомики! – отозвался уже совершенно другой, более высокий голос. – Щас, кармашки ваши вывернем и – свободны. Идите себе домой, е…сь вволю!
Шутнику откликнулись разноголосым смехом, непристойными шуточками, и чьи-то руки проворно зашарили по всему телу Геннадия, залезли поочередно во все карманы, вычистив их до последнего медяка, сорвали с плеча сумку, в которой теперь снова лежала рукопись. Он только безвольно поворачивался, ужасаясь даже самой мысли о каком-либо активном сопротивлении.
Где-то в стороне затеплился карманный фонарик: видимо, принялись за Александра… Вот бы кто-нибудь рядом проходил и вмешался… Господи, сделай так…
Фонарь только и успел озарить три или четыре смутные фигуры, как свечой взмыл в воздух и со звоном врезался в свод арки, сразу же погаснув. В темноте Геннадий ясно расслышал какие-то сдавленные фыркающие звуки и частые мягкие удары, будто кто-то выколачивал ковер. Кто-то коротко, но истошно взвизгнул, словно впотьмах неловко наступили на кошку, и тут же смолк.
Налетчик, державший архивариуса притиснутым к стене, тоже заволновался, что было заметно по несколько задрожавшей руке с ножом, отчего пришлось до боли вжаться затылком в штукатурку, четко ощущая мельчайшие камушки, щедро в нее вкрапленные…
– Стой тут, педрилло! – Зловонное дыхание, собравшее в себе «ароматы» прогорклого лука, водочного перегара, чего-то химического плюс отвратительной прелой гнили, горячо защекотало щеку. – Не рыпайся! Будешь паинькой, гомик, пойдешь домой целеньким…
Холодное лезвие от горла убралось, и Гена от облегчения едва не съехал вниз по стене.
Звуки борьбы в кромешной тьме продолжались. Впрочем, не вполне кромешной: жалкие крохи света от фонаря-эгоиста позволяли попривыкшим немного к темноте глазам различать какую-то возню на противоположной стороне арки.
«Там же Сашку убивают! – возникла в голове мысль, впервые чем-то отличавшаяся от прежних, полных чисто зоологической боязни за свою собственную, такую родную и близкую, шкуру. – Чего же ты тут жмешься, хлюпик недоделанный?..»
«Да ведь у них ножи! – голос рассудка, как всегда спокоен и полон весомых аргументов. – Ты о маме подумал, каково ей будет без тебя, а?»
«А там Сашка! Он один, а их четверо… или даже пятеро…»
«Справится! Он же майор, офицер, спецслужба, их там учат…»
Слушать эту липкую трусливую мерзость, червяком копошащуюся под курчавой черепушкой, стало окончательно невыносимо.
«Да пошел ты!..»
Геннадий изо всех сил зажмурил глаза, замолотил перед собой кулаками, словно мельница крыльями, и ринулся вперед, не разбирая дороги…
– А-а-а-а… – с изумлением услышал он совсем непохожий на свой голос, казалось, шедший откуда-то со стороны.
Левый кулак на замахе врезался во что-то мягкое, вызвав чье-то сдавленное хэканье, переходящее в стон, но обрадоваться, а тем более развить успех, Гена уже не успел…
В глазах неожиданно взорвался целый сноп искр, а рот наполнился горячим и соленым. Сразу же, без перерыва, в голове внезапно что-то беззвучно и болезненно лопнуло, сверкнуло, словно молния, ослепив зеленым, холодным и ничего вокруг не освещающим светом, и тут же какая-то твердая плоскость с размаху врезалась в грудь, щеку и лоб, напрочь вышибив воздух из легких.
«Вот и все…» – застряла куцая мыслишка в изумленном мозгу, стремительно погружающемся в пустоту, безмолвие и мрак…
