Текст книги "Подарок дьявола"

Автор книги: Андрей Анисимов

Соавторы: Александр Сапсай
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Андрей Анисимов, Александр Сапсай
Подарок дьявола

Первому начальнику Главспирта, заместителю наркома пищевой промышленности Исааку Зевелеву посвящается

Пролог

Москва. 1534 год. Январь

Дверь кабака распахнулась, и вместе с клубами хмельного марева на улицу вывалился Афанас Крупнин. Покосил звериным взглядом на караульных, содрал с себя рубаху, заорал благим матом:

– Бабу хочу! В сугробе бабу, чтоб задницей в снег. Прошка, волоки Глафиру, она ядреней.

Прошка возник, как черт из коробочки. Запрыгал вокруг, зашептал:

– Батюшка, Глафиру никак нельзя. Ее к государю в палаты давеча забрали.

– Кто посмел! Почему к нему?! Он же в немощи. Отдайте девку! Покрошу!

Озверевший Крупнин выхватил из-за кушака пистолю. Прошка повис на руке, получил в зубы, но кремень вышиб искру и пистоля бабахнула в небо. Утирая окровавленную пасть снегом, половой истошно позвал на помощь. Дружки из кабака навалились на Крупнина, уволокли в орущее чрево вертепа, закружили, раскатали на лавке, стали вливать из ковша прозрачную огненную жидкость. Афанас мычал, вращал зрачками, но глотал. Икнув два раза, смирился и затих.

За шумом и пальбой никто не заметил, как из потайного лаза шмыгнула тень. Скрываясь лицом, лазутчик пробежал в ближайший закоулок. Через минуту из тесаных ворот вылетел всадник, кривой улочкой обогнул кабак, промчался мимо церкви Сретенья, мимо теремов Зарядья и проскакал в кремлевские ворота. Не успел сторож на башне ударить в полночный колокол, а Иван Васильевич уже слушал доклад своего доносчика:

– Григорий Стрига, Степанов сын, похвалялся, что на соколиной охоте самого царя за пояс заткнет. Сашка Грядной и того хлестче бахвалился: мол, без моего совета Иван Васильевич ни одной бумаги не составит, будь она по посольскому приказу или церковной.

Государь слушал и ухмылялся в негустую бороду. Его тайный помысел начинал приносить свои ядовитые плоды. От огненного зелья языки отступников развязывались и выплевывали скверну. Пыточные застенки, дыбы и все, чем владели мастера разбойного приказа, с новым веселым напитком в сравнение не шли. Царь сразу оценил силу зеленого змия. А бояре да думные люди кривились. Называли зелье бесовским гостинцем, даром сатаны, подарком дьявола. После родимой браги, медовухи и сладкого фряжского вина горький рецепт алхимика Андрюшки Слободского им не показался. Они даже заходили вокруг царя кругами, понося изобретателя и добиваясь его неволи.

Знал, конечно, царь-государь – он про все в своем царстве-государстве знать должен, – что еще при деде его, Иване III Васильевиче, в монастырях Новгородской и Тверской земель наладили производство огненного зелья из ржи-хлебушка. Но поначалу в малых количествах для местных настоек-травничков. А как попытались самим хлебным вином торговать, Иван III Васильевич им всю свою строгость показал, и дело это вроде бы заглохло. А тут, глянь-ка, безо всяких святых отцов обошлось. Так что Иван Васильевич смышленого стрельца наградил, отписал от войска, скрепил его рецепт царской печатью и дозволил открыть тайный завод. Получив донесение от вновь испеченного заводчика об успешном начале дела, приказал построить первый в Москве кабак. Что и было исполнено в срок.

На Сретенье гуляли пятые сутки… Пятые сутки царские стрельцы держали в боязни всю округу. Новенький, пахнущий сосновой стружкой и смолой кабацкий терем ходил ходуном. Из-за его толстенных стен неслись гогот, крики. И вовсе не вязавшийся с ними тонкий голосок свирели: это дурачок Порфирий тянул сквозь пьяный разгул свою заунывную песню.

Не только мирные путники, но и лихие станичники обходили терем за три версты. Приближаться к царским стрельцам и мешать их веселью грозило острогом. Даже собаки, чуявшие пир, подбегать не решались. Они выли из темноты, постреливая огоньками зеленых глаз в мерцающие квадратики слюдяных окошек.

Издали, с Боровицкого косогора, зазвенели бубенцы. Приказные люди, приподняв шапки, вслушивались в этот перезвон. Один из них испуганно перекрестился:

– Спаси и помилуй… Оне!

Другой прислушался, кивнул:

– Кажись, Оне. Говорили, быдто на богомолье в Лавру собрались, а Оне эвон куда… – И бросился в кабак.

Караульные, как флюгера по ветру, развернулись на приближающийся звон и, прижав секиры к плечу, окаменели. Звон становился громче. Морозная тишь присмиревшей Москвы задрожала от цокота тяжелой конницы. Крытый санный возок царя сопровождала кавалькада ратников с пиками. Возок играючи несла тройка вороных. Грозный любил эту масть за буйную, злую красоту. Только вороные на белом снегу Руси отрывались от искрящегося алмазного савана дорог и парили, словно ангелы смерти.

Возница царя правил стоя. Ни он, ни верховые на лошадей не кричали. Только зловещий свист бичей да звон колокольцев. У тесовых ворот кабака кучер осадил царскую тройку. Конники, сопровождавшие государя, спешились и окружили кабацкий терем колючим кольцом. Выбежавшие со двора холопы бросили перед возком на землю соболье покрывало, а уж потом раскрыли дверцу и помогли Грозному выйти. Приказные грохнулись на колени.

Иван Васильевич, не посмотрев в их сторону, прошествовал к дубовым, обитым кованым железом дверям. Они бесшумно распахнулись перед ним, будто сработали потайные механизмы. В сенях государь приостановился, дав снять с плеча шубу на белых шкурах полярного зверя, и шагнул в гремящую гульбой залу. Вошёл и задохнулся от жара кабацкого застолья. Кроме горьковатого аромата паленой дичи, расстегаев и хмельного кваса, густого духа от разгоряченных мужиков и кисловатого бабьего пота он вдохнул еще не знакомый доселе на Руси перегарный запашок.

Под подозрительным взглядом самодержца орущие, жующие и пьющие гуляки притихли, распахнутые, полуоголенные девки схоронились за спинами гуляк, а половые застыли с подносами и кубками. Лишь один дурачок Порфирий в наступившей тиши продолжал выводить коленца нехитрой песенки. Те, что оказались поближе, потянули к его свирели дрожащие руки.

– Не тронь, – остановил холуев государь.

Усердных холопов словно ветром сдуло, а Порфирий ничего и не заметил. Приход царя значил для него не больше, чем звон оброненной со стола чарки. На то он и был дурачок.

Государь послушал музыку, оглядел затихший пир и потеребил бородку:

– Почто присмирели, сюколики, испугались? Аль не рады?

Первым смекнул исправлять оплошность начальный стрелец Григорий Стрига. Он схватил из онемевших рук полового чарку, поджег ее от жаркой лучины и, горящую, подал царю:

– Не присмирели твои соколики, не испугались, а честью видеть тебя переполнились. И стол тебе готовят. – Он склонился, растянув щербатый рот в елейном экстазе.

– Хитер ты, Гришка, – с показным одобрением принял лесть Иван Васильевич. Он знал, что через два месяца отправит Стригу с депешей в Казань, откуда тот живым не вернется. А пока государь добродушно улыбался. Как из-под земли в центре залы вырос стол, резное кресло с горностаевым седалищем, на парчовой скатерти возник горящий канделябр кованого золота. Царь пригубил из поднесенной чарки огненного зелья и дал себя увести к столу: – Гуляйте, соколики. А вы, девки красные, не прячьтесь. Если молодые да знатные ратники вдоволь налюбовались вашими заветными красотами, не откажите в благосклонности и смиренному старцу…

Румяные молодухи перестали хорониться за спинами удалых стрельцов и, тупя взор, поплыли к царскому столу. Государь осмотрел девок, потрогал их там и сям, положил каждой молодке за пазуху по серебряному целковому и отмахнулся:

– Натешился уже. Идите, горлицы, не обижайте моих соколов.

Распутницы, в полном восторге от царской милости, бросились целовать «смиренного старца» и так преуспели в этом, что их пришлось оттаскивать силой. Гульба понемногу возобновилась. Сперва с оглядкой на государя, потом смелее, и через полчаса в трапезной кабака снова жрали, пили, орали и щупали девок. Некоторые, по примеру Стриги, подходили с чарками к царю, но сообразив, что ему это в досаду, отстали. Иван Васильевич ковырял кривым басурманским клинком окорочек лебедя, исподволь наблюдая за гульбой. Он уже составил список, куда внес имена нечестивцев, и теперь с тайным злорадством следил за их куражом.

К утру Грозный тихо покинул гульбище. Вернувшись в кремлевские палаты, перед тем как отойти ко сну, вызвал писаря и продиктовал указ.

«Мы, Вседержавец Российский Иоанн IV Васильевич сим повелеваем открыть во всех крепостных городах Руси, где стоят стрелецкие дозоры, по питейному кабаку. Поить в них только ратных начальных стрелецких людей, думных и наместных бояр зельем Андрюшки Слободского. И поставить в тех кабаках тайный пригляд от опричного братства. Крамолы же, под действием зелья выболтанные, заносить в секретную книгу и препровождать государю в руки».

Уже в опочивальне, поглаживая крутые бедра и налитую грудь девки Глафиры, государь продолжал умиляться своим прожектом. Он не сомневался – доносчиков на Руси хватит. А не хватит зелья Андрюшкиного, купцы найдутся. Рецепт-то в руках царя.

Афанас Крупнин проснулся, ошалело вращая башкой. В мутных зрачках отражалось пламя большой жаровни. Под низкими сводами на дыбе корчился раздетый догола, залитый кровью здоровенный мужичина. Приглядевшись, Афанас узнал в нем Сашку Грядного, сотовари: ща по стрелецкой сотне. Тот висел в беспамятстве, и от него, как от кабана, зажаренного на вертеле, несло горелым мясом. Крупнин потряс чубом, отгоняя дьявольское наваждение. Он слыхивал, что новое зелье при слишком частом употреблении вселяет в христианина бесов, и решил: «Началось!»

– Очнулся, злодей… Вспомнил, как злословил о государевой немощи? – Два палача в кожаных фартуках стояли над ним и ухмыляли рожи. Афанас смекнул, что не спит:

– Где я, братцы?

– В теремах тайного приказа, пакостник. – Его схватили, поволокли на огромный, пропахший кровью деревянный стол, прикрутили ноги, руки и оскопили.

Часть первая
Два заводчика

Московская область. 1999 год. Сентябрь

Три черных «Мерседеса» в сопровождении милицейского «уазика» лихо пронеслись мимо поста дорожной инспекции и один за другим крутанули с трассы. Через пятьсот метров асфальт закончился, и водителям лимузинов пришлось давить на тормоза. Отчего весь кортеж окутало облако пыли и вынудило седоков наглухо задраить окна.

На переднем сиденье головной машины морщился от тряски Михаил Федорович Чумной. Еще год назад к нему обращались проще. Пьющая часть славного города Новомытлинск, составляющая девяносто девять процентов его мужского населения, величала Михаила Федоровича Чумой, а при панибратстве – Чумкой. Быстрый рост местного авторитета поражал даже видавших виды уголовников. Особых талантов молодой бугай не выказывал. На поприще бокса, где он подвизался несколько лет, дальше третьего разряда не пошел. Правда, кулаки имел огромные, и драться с ним шпана остерегалась.

Каким образом босяк из райцентра Мишка Чума превратился в Михаила Федоровича Чумного, для большинства его земляков оставалось загадкой. Но назвать неудавшегося боксера личностью заурядной мог только человек, лишенный фантазии. Михаил обладал свойствами характера, весьма подходящими для времени перемен. Он был патологически жаден, даже не догадывался о том, что такое комплексы, ничего не знал о сострадании к ближнему и обладал бульдожьей хваткой. Все это вкупе и привлекло к нему внимание сильных мира сего.

Лимузин, преодолевая очередную яму, грохнул днищем о булыжник.

– Дорогу надо к весне заделать, от этих ухабин пупок развяжется, – проворчал Чумной и грязно выругался. Перебитый на ринге нос предпринимателя не давал ему четко произносить некоторые звуки, что придавало ненормативной лексике бывшего спортсмена особую пикантность.

– Заделаем, Федор Михайлович. Зелененькими посорите, и заделаем, – подобострастно пообещал сидевший сзади глава местной строительной компании Соловьяненко. Неудовольствие Чумного дорожным покрытием сулило строителю нежданную прибыль.

– Гринами любой мудак дорогу выложит. Кузьмечева надо трясти. Зачем этого педераста мэром посадили? Бюджетик пущай раскроет.

– Да какой у нашего города бюджет? – Строитель приоткрыл кнопкой окно и для наглядности тезиса смачно схаркнул в щель. Денис Прокопьевич Соловьяненко третий год строил пансионат для одиноких пенсионеров. Строил за счет казны и в возможностях местного бюджета разбирался неплохо.

– Жопу надрать – сыщет, – возразил Чумной.

– Приехали, Михаил Федорович. – Водитель выскочил из машины и открыл хозяину дверцу.

– Мне с вами или обождать? – подал голос строитель.

– Посиди в машине, Дениска. Мне с компаньонами парой слов перекинуться надо. На хрена нам свидетели?

Из задних лимузинов, также с помощью услужливых прихлебателей, на свежий воздух выбрались московские гости – депутат Государственной Думы Владимир Савельевич Шаров и заместитель министра пищевой промышленности Геннадий Прохорович Барруда.

– Бля, грязища!.. Приличные туфли обуть нельзя. Перед москвичами стыдно, – продолжал выказывать неудовольствие смущенный отсутствием цивилизации Михаил Федорович. Соловьяненко высунул голову в окно и успокоил:

– Вы же пока только обживаетесь. Наведете еще порядок.

– С вами наведешь. Вешать за яйца каждого второго… – Сделав столь жестокий вывод, Чумной двинулся навстречу компаньонам. Все трое остановились и обозрели бывшую государственную собственность, переходящую к ним, в руки.

Перед деловыми мужами возвышался двухэтажный барак с покосившимся, облупленным крыльцом и высокий дощатый забор, крашенный полинявшей коричневой краской. Над I крыльцом проходной висел кусок чеканной жести. На нем пытливому глазу открывалась надпись: «Новомытлинский водочный завод». За забором просматривалось старое кирпичное производственное здание. С улицы можно было разглядеть добротную кладку старинного красного кирпича, окна второго этажа, наполовину выбитые, наполовину заделанные фанерой, и крышу, которую венчало изрядно покосившееся навершие. Первый этаж здания скрывал забор.

Охрана во главе с майором милиции Турыгиным задержалась на крыльце, а троица компаньонов, выразив лицами брезгливое равнодушие, проплыла внутрь. В коридоре, освещенном подмигивающей лампочкой дневного света, взору новых хозяев предстало несколько отслоившихся обойных пластов и фанерная доска с заголовком «ИНФО». Никакой информации доска не несла. Зато рядом, сбоку, белел клочок бумаги с начертанным химическим карандашом деловым предложением: «Продам три мяшка кортохи нядорого» и подписью: «Игнат».

Приемная с буржуйкой выглядела не столь разоренной, хотя форточку в окне прикрывал, заменяя стекло, квадратик картона. Трое солидных мужей шагнули в кабинет. За директорским столом развалился одутловатый неряшливый гражданин в свитере и жилетке. Перед ним на драном, некогда зеленом сукне гордо поблескивала недопитая бутылка «Новомытлинки», желтели шкурки воблы, мерцал порожний стакан и сиротливо подсыхал огрызок соленого огурца. Рыло директора, нависшее над остатками пира, выражало сугубо отстраненное отношение к окружающему миру. Чумной подошел к столу, взял сидевшего за шиворот, приподнял, аккуратно провел между москвичами и выбросил в коридор. Послышался мягкий удар упавшего тела и тихий мычащий стон.

– Ну что, господа, сами, бля, видите… – Обведя взором директорское помещение, Михаил Федорович вздохнул: – Вот что я от вас получил.

Геннадий Прохорович Барруда покрутил пальцем у виска.

– Дурак ты, Мишка. Стены не нравятся? Наймешь хохлов, через месяц выстроят офис, не хуже столичных. Не о том думаешь. Вопрос – где постоянных рабочих найти? Местных алкашей нельзя. Сам только что человека уволил. Вот о чем шариками крутить надо.

– Надо, но начинать будем не с этого. Пора Михаилу фамилию менять. Станешь Михаилом Станиславовичем Слободским. – И депутат Думы щелкнул Михаила Федоровича костяшкой пальца в лоб.

– А отчество на хрена? Моего папаню Федором назвали. Имя русское, хули плохо? – обиженно проворчал Чумной.

Барруда повысил голос:

– Папаня твой алкаш и уголовник, и хватит выступать. Делают из тебя человека, молчи и радуйся…

– Станиславовичем так Станиславовичем. Мне по фигу, – миролюбиво согласился Чумной. В углу кабинета пылилось «переходящее» красное знамя, рядом стоял шкаф. Владимир Савельевич Шаров открыл его и извлек бархатный альбом с профилем Владимира Ильича Ленина. Сдув с красного бархата изрядный слой пыли, он раскрыл альбом и принялся листать страницы:

– Смотрите, а вот и фотодокументик, подтверждающий мои слова.

– Опять в историю ударился? – Барруда покривился, но в альбом заглянул.

– История – штука полезная, – возразил депутат и тяжело вздохнул: – До чего довели предприятие, скоты. Полюбуйся, Гена, в сороковых годах это был показательный завод. Недаром его посетил сам Микоян с начальником Главспирта.

– «Ням, ням, Микоян!» Ты уже нам рассказывал эту байку. – Барруда уселся в директорское кресло, с отвращением отодвинул хвост воблы, влил в пустой стакан остатки из бутылки и понюхал содержимое.

Владимир Савельевич с любопытством пронаблюдал за действиями замминистра, ожидая, выпьет тот водку или нет. Барруда пить не стал. Депутат одобрительно хмыкнул:

– Знаешь, Гена, если бы нашлась та бумажка, за нее миллион «зеленых», как два пальца.

– «Лимон» «зеленых» – это, бля, звучит, – навострился Чумной.

– Найди заработаешь.

По тону Шарова Чумной не понял, шутит депутат или говорит серьезно.

– А как ее отыщешь?

– Работать надо. В архивах нет, значит, осела где-то вокруг товарища Микояна или директора Главспирта, – загадочно намекнул Шаров, ткнув пальцем в фотографию из альбома.

– А кто такой Микоян?

Депутат с замминистра переглянулись.

– Ты, Миша, сколько классов кончил?

– …Семь. Не кончил, но в седьмой пол зимы оттопал. Обрыдло… Сколько можно учиться?

Депутат постучал кулаком по столу:

– Дубина, ты хоть рекламу «ням, ням» видел?

– Ну, видел… Мясного комбината реклама. А кто такой Микоян – хрен его знает. – Новоиспеченный заводчик не понимал, почему москвичи привязались с каким-то армяшкой.

– Отстань от него, Шаров, не все же у нас, как ты, со степенью, – заступился за компаньона Барруда и милостиво пояснил: – Анастас Иванович Микоян, Миша, это первый нарком по продовольствию. Он всех пережил – и Сталина, и Хрущева, и Брежнева. Не так давно умер. Вокруг его родни ту бумажку и надо искать.

– А кто с ним еще был? Вы тут, бля, еще одного назвали.

– Соображает, – приятно удивился Барруда: – Это ты у Вовы спроси. Он у нас ученый.

Владимир Савельевич подвинул альбом к Чумному:

– Смотри сюда. Это Анастас Иванович, а рядом начальника Главспирта Моисей Семенович Зелен. Можешь и вокруг его наследников поискать. Хуже не будет.

– Жидок? – усмехнулся Михаил Федорович, отдирая фото от картонной страницы. – Почему не поискать, поищем. А кому за «лимон» «зеленых» эту бумажку втюхать можно?

– Тебе, Миша, даже не втюхивать бы ее, а на американца в суд. Тут уже не одним «лимоном» пахнет. – Шаров загадочно улыбнулся.

К государственной Фемиде Михаил Федорович относился с подозрением:

– Охренели?! Почему в суд мне, а не вам?

– Гена, объясни этому кретину. Я от него устал.

– Потому, господин хороший, что ты теперь владелец частной компании и станешь наследником древнего купеческого рода, а мы люди казенные. Подать в суд можем. Выиграем – денежки в казну утекут. Понял, дубина? – зло пояснил Барруда. Тупость провинциального компаньона москвичей начала уже всерьез раздражать.

– Кажись, врубился, – кивнул Михаил Федорович, спрятал карточку в карман и прислушался.

В коридоре раздавалось странное сопенье, постепенно переводящее в рев. Через секунду на пороге возник «уволенный» директор с лицом цвета бархатной обложки альбома и, размахивая чем-то вроде тесака, бросился на обидчиков. Чумной мгновенно выхватил из кармана «Макарова» и выстрелил в грудь бывшего хозяина кабинета. Тот замер, выронил из рук тесак, с хрипом два раза вдохнул спертый воздух барака и рухнул.

– Где вы торчите, придурки! – крикнул Михаил Федорович в окно своим службам.

По коридору пронесся топот, и пятеро молодцов застыли в проеме двери.

– Мы здесь.

– Здесь? Нас, бля, чуть не порезали, а вы и рылом не ведете! – возмутился Чумной.

– Мы у крыльца ждали, чтобы не мешать, – оправдывался Чуриков.

– Вы же сами среагировали, – виновато добавил майор Турыгин. – Сейчас составим актик о вооруженном нападении, ребята подпишут…

Чумной убрал в карман пистолет и сплюнул:

– Ладно, волоките его отсюда на хер и больше не зевайте.

Московские гости дождались, пока тело мстителя вынесут, и продолжили тему.

– Пора вернуться к проблеме работников. Еще Ленин говаривал: кадры решают все, – напомнил Владимир Савельевич Шаров.

– Вот-вот, – поддержал Барруда.

– А вы чо предлагаете, мужики? – Новый совладелец водочного завода не имел хозяйственного опыта и не был готов решать подобные вопросы.

– Есть одна идейка, – подмигнул Владимир Савельевич.

– Что идейка, был бы в Кремле Шумейко… – срифмовал Барруда.

– Шумейки теперь нет. Придется самим извилинами шевелить. Попробуем раскрутить программу беженцев. Пусть правительство выделит деньжат из президентского фонда. Поселим семей пятьдесят русских переселенцев из Казахстана. Они работать будут. И дело благородное – родина принимает своих сынов…

Заместитель министра с ходу оценил предложение депутата:

– Вовочка, ты молоток! Подними вопросик в Думе, а я в администрации разовью.

– Попробую. Но процентиков десять чтоб обвалилось. – И заступник обездоленных соотечественников скромно потупился.

Барруда вскочил с директорского кресла:

– Гнида ты, Вовка! Хочешь из нашего общака еще и личный навар слупить. Нет чтобы каждому по три?

– Не будем торговаться, мальчики, – поморщился депутат. – Мне тут осточертело. Воняет дерьмом, перегаром и воблой. Сколько можно это нюхать? Пообедаем где-нибудь в городке, там и поворкуем о нашем, о девичьем.

– На хрена в городке? – обиделся Чумной. – У меня, бля, стол давно накрыт.

Москвичи не возражали. На крыльцо вышли в сопровождении охраны. Пейзаж возле проходной изменился. К «мерседесам» и «уазику» добавилась карета «скорой помощи». Рядом с ней, в присутствии дежурного врача Петухова, стражи порядка во главе с майором Турыгиным составляли акт о несчастном случае, происшедшем с находившимся в нетрезвом состоянии бывшим директором Новомытлинского водочного завода. Тело гражданина Николая Юрьевича Пенякова уже покоилось в санитарной машине. Столичные гости и их местный компаньон спустились с крыльца, дружно помочились в дорожную пыль и расселись по «мерседесам». Осторожно объезжая лужи, лимузины с представителями новой русской элиты медленно поползли в противоположную от райцентра сторону. Михаил Федорович Чумной слышал, что богатые люди в городах не живут, и выстроил себе особняк на природе.

Белгородский уезд. Город Валуйки.

1918 год. Август

Сотня спешивается и ползет к насыпи. Крепкий дух махорки, мужицкого и конского пота смешивается с запахом полыни и терновника. Бойцы укладывают на насыпь винтовки и затихают. На другой стороне железной дороги темнеют складские амбары. Епифанов в бинокль замечает с десяток беляков. Еще штыков шесть за забором. Два офицера тихо переговариваются между собой. Тонкое, породистое лицо молодого корнета вызывает в душе Епифанова жгучую волну ненависти:

– Чистенький, гад! В детстве гувернерка небось кофе в постель носила.

– Там их не меньше взвода, – на глаз, без бинокля определяет пулеметчик Вампилов.

– Похоже, Тарас, – соглашается Епифанов, продолжая изучать врага в окуляры. – Дозор несут, суки. Хоть бы знать, есть у них пулемет или одни трехлинейки?

– Можем проверить, Василий Андреич. Только прикажи, – ухмыляется усатый хохол Терещенко. Веселый балагур, с родинкой на кончике носа, он, как охотничий пес, всегда готов по слову хозяина порвать любого.

– Шкурой проверить? – шипит Епифанов. – Башкой надо думать, дурак. Шкурой пусть скотина думает…

– Как скажешь…

Епифанов ползет вдоль насыпи. Поодаль на путях застрял обгоревший вагон. Командир жестом подзывает бойцов и, когда те подползают, шепчет им:

– Видите вагончик?

– Видим, Василий Андреич…

– Можете тихо затащить на него пулемет?

– А чего не затащить? – соглашается исполнительный Терещенко.

– Тогда за дело. Терещенко с Вампиловым затащат «максима» в вагон. Остальные пихнут его под горку. Там уклон. Как он стоит, хрен его знает… Дальше понятно?

– Так точно, товарищ командир.

– Вперед, орлы. Сделаете, по двести граммов каждому.

– А у вас есть? – сомневается Тарас Вампилов.

– У них на складе есть. Я бочки со спиртом в бинокль видел.

– Ура, – шепотом реагируют бойцы.

Отправив группу красноармейцев к вагону, Епифанов ползком возвращается к сотне.

– Мужики, как только вагон поравняется с тем амбаром, вдарит пулемет. С первой очередью встаем и цепью в атаку.

Бойцы затихают, до боли вглядываясь в чернеющее очертание вагона. Епифанову на щеку садится комар, но он боится шлепнуть по щеке, чтобы не спугнуть тишину. Слышно, как беляки беседуют за насыпью:

– Нет, корнет, вы не правы. Я бы партию выиграл. Карта не шла. Бывает такой день.

– Зато, штабс-капитан, к вам Лидия Александровна пришла. Не везет в картах – везет в любви… – И офицеры весело смеются.

Под их смех вагон медленно трогается. От амбарных заборов его отделяет метров триста. Он понемногу набирает скорость. В бинокль Епифанов видит: беляки вагон заметили, но ни Терещенко, ни пулеметчика рассмотреть не смогли, те сумели затаиться. В ночной тишине постукиванье колес обгорелого вагона отдает чертовщиной.

– Приготовились, – шепчет Епифанов и сам вздрагивает от пулеметной очереди: – Пошли, мужики. Ураааа!!!

Через пять минут все кончено. Среди красноармейцев ни одной потери. Даже раненых нет. За складскими заборами Епифанов насчитывает восемнадцать убитых деникенцев. На крыльце одного из амбаров новенький ручной пулемет. Рядом, на ступенях, лежат корнет и его приятель, штабс-капитан.

– Допрыгались, суки! – Епифанов пинает корнета сапогом в красивое породистое лицо и сплевывает.

– Василий Андреич, черт с ним, с беляком. А чарку? Вы обещали, – напоминает хохол. – Я вагончик-то остановил, а то бы эвон куда укатили. Пулемет-то жалко…

– Ребята, ломайте вон те ворота.

Повторять Епифанову не приходится. Ворота сносят вместе со столбами. За высоким забором, на козлах, три дубовые бочки. Епифанов вынимает из кобуры наган, стреляет. Из первой бочки бьет струя прозрачной жидкости.

– Неужто вода? – разочарованно тянет Вампилов.

– Давай кружку, – приказывает командир. И, получив жестяной сосуд в руки, подставляет его под струю. Выпивает и наполняет снова: – Кто хочет попробовать водички?

– Я. – Терещенко наполняет кружку, нюхает содержимое и делает осторожный глоток: – Мужики, спирт!

Через секунду из простреленных бочек бьют десятки фонтанов. К струям тянутся кружки красноармейцев.

– Василий Андреич, товарищ командир, дай я тебя поцалую. – Терещенко, покачиваясь, разглаживает усы и прет на Епифанова.

– Отставить! – орет командир и палит в воздух. Но ни его окрика, ни выстрела никто уже не слышит. Василий Андреевич безнадежно машет рукой и сам подставляет свою кружку под струю…

В штабе о ходе операции с амбарами ничего не знают. После смерти от ранения в голову командира отряда Ивана Самойлова командование взял на себя комиссар Моисей Зелен. Сейчас он ждет известий из городка и страдает жаждой. Днем даже напиться времени нет, лишь к ночи наступает небольшая передышка. Зелен вспоминает о жажде и, отстегнув с ремня фляжку, долго пьет. Острый кадык восемнадцатилетнего комиссара вздрагивает, отсчитывая глотки.

– Ух, теплая… Сейчас бы холодненькой. Той, что у нас в местечке из колодца.

– Отобьем у Деникина Белый город, напьемся, – скалится командир разведки Ванька Крестов, усердно заматывая портянку.

– Напьемся… своей кровушкой напьемся, – вздыхает Зелен: – Что-то же за складами стихли, слышишь? Там же раньше стреляли…

– Слышу. Больше не палят – наша взяла, – покончив с портянкой и с натугой напялив сапог, заключает командир разведвзвода.

– Иди проверь. Только не один. Возьми из свеженьких, хватит им дрыхнуть.

– Это мы мигом, – обещает Крестов и, проверив, хорошо ли заправлен сапог, ныряет в кусты.

– Кузяев, Сокин, Пердяк, Губин, Коваленко – за мной! – доносится из темноты. Это Крестов поднимает красноармейцев в разведку.

Моисей, обхватив коленки, сидит на парусине. Ставить для командного пункта палатку не хватило времени. Да и дождей на Белогородчине не видели третью неделю. Палатку растянули на земле, бросили ящик с документами, навалили мешки денег вперемешку с патронами – и штаб готов. Подводы с провиантом замаскировали в акациях. Огня жечь Зелен опасался. Городок еще не был полностью взят, и деникинцы могли просочиться в лесок группами.

Без света и бумаги комиссар страдает, поскольку не может вести нужных подсчетов. В отличие от многих революционеров, Зелен к хозяйственным вопросам подходит с душой.

В темноте писать нельзя, но думать умному еврею темнота не мешает. Моисей сидит и прикидывает в уме: «Провиант остался, но разве это провиант. Получится пополнить запасы в городке или не получится? Деникинцы при отступлении обычно волокут его с, собой. Это же не люди, это белогвардейцы. Не заберут, так изгадят. Вечером я выдал по двести граммов хлеба и по пятьдесят сала. Кашу варили днем. Раз в сутки горячее бойцы получили. На ужин таки обошлись сухомяткой. Оставшегося, если вычесть убитых, на двое суток вполне может и хватить. Завтра людей надо покормить как положено. Наступление отнимает силы, аобессилевший боец, как говорит Крестов, мешок с какашками. И правильно говорит. Фуража осталось по ведру овса на лошадиную голову плюс подножный корм. Кони уже не сдохнут.

– Товарищ комиссар, там, мать-перемать, кошмар! – Иван Крестов выныривает из темноты с округлившимися от ужаса глазами.

Зелен вскакивает на ноги:

– Чего вылупился? Я тебе командир или поц моржовый?! Донеси по форме.

– Есть по форме. Сотня Епифанова лежит как один, – докладывает разведчик.

– Убитые? – Комиссар бледнеет. Это лучшая сотня из его отряда. На Епифанова Зелен надеется, как на себя.

– Не убитые, – переходит на шепот Крестов, – пьяные вдрызг.

– Что ты говоришь? Ты сам понимаешь, что говоришь?!

– На складах бочки спирта. Они и напились, – разводит руками Иван.

– А Епифанов что?

– Напился с ними, товарищ комиссар.

– И чего же ты сделал?

– Оставил мужиков их охранять. Не дай Бог, деникинцы – перережут, как кроликов. Но боюсь, и мои напьются.

– При чем же тут Бог? Ты не знаешь? Товарищ Ленин сказал – Бога нет.

– Да я так, к слову.