Текст книги "Подарок дьявола"

Автор книги: Андрей Анисимов

Соавторы: Александр Сапсай
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Теперь понимаю, почему дед так настаивал на моей поездке в Россию.

– Да, Иван умел просчитывать на десять ходов вперед. И внуку гения придется ехать на родину предков. – Американский немец Маур положил Алексу на плечо свою огромную ладонь и улыбнулся, снова показав крупные желтоватые клыки.

Московская область. 1939 год. Декабрь

До Новомытлинска от Москвы чуть больше ста километров. Но отправиться туда зимой на капризном «ЗИСе» Микоян не рискует, предпочитая путешествовать в своем наркомовском вагоне. В теплом салоне висит карта страны, имеется здесь и буфет.

– Моисей, выпьешь пятьдесят грамм? – извлекая из бара бутылку армянского коньяка, спрашивает нарком у своего заместителя.

– Воздержусь, Анастас Иванович. Впереди встречи с людьми, не хочу расслабляться, – отказывается Зелен.

– Как знаешь, а мне не помешает. Или не доверяешь марке «Арарат»?

– Прекрасный коньяк, месяц назад инспекторская бригада Главспирта посетила ереванский завод. Вернулись живыми… – Улыбается Моисей Семенович.

Нарком наливает себе четверть хрустального стакана и усаживается в кресло:

– Да, не повезло Клименту… – словно продолжая прерванный в Кремле. разговор, задумчиво изрекает Микоян. – Морозы на Карельском под сорок. Техника мерзнет, бойцы мерзнут. Только финны не мерзнут. Привыкли шельмы… Кстати, этот самый Маннергейм, забери его холера, учился в царской военной академии и считался русским генералом. Теперь в маршалах ходит. И морозы ему помогают…

– Анастас Иванович, а может, дело не в морозах? Может, в том, что нет на него Тухачевского, нет Якира? Михаила Тухачевского я неплохо знал. Не могу поверить, что он затеял заговор.

Микоян вскакивает с кресла, бежит по салону, выглядывает в коридор. Красноармеец вытягивается перед наркомом. Анастас Иванович захлопывает перед его носом дверь и возвращается в кресло:

– Твой язычок, Зелен, наболтает нам неприятностей. Думай, что говоришь! – Всесильный нарком напоминает напроказившего школьника.

– Вам-то чего бояться? Вы же Его друг с дореволюционного подполья. Почему не скажете правды?

– Какой правды, Зелен? Ты что, не знаешь, у Молотова забрали жену. А он тоже Его друг с дореволюционного подполья. Враги прокрались, можно сказать, даже в наши спальни.

– Чем же Он руководствуется, убирая преданных партии людей и их близких?

– Революционной целесообразностью. Я Кобу понимаю. Стоит ослабить вожжи, все страна расползется. А страна большая. С южных гор до северных морей, как поется в песне… Делай свое дело, Моисей, и не суй нос в политику. – Микоян замолкает, поспешно допивает коньяк и отворачивается к окну.

Зелен тоже молчит. Он уже слышал нечто подобное от своего прежнего шефа Максима Литвинова. Опасения наркома иностранных дел подтвердились, интуиция не подвела умного еврея. Сталин убрал Литвинова из министерского кабинета, а большинство его сотрудников не только оказались без работы, но и были арестованы. Пристроив Зелена к Анастасу Ивановичу и уволив его жену, Литвинов, по сути, спас друга. А Клаву после отставки Литвинова на работе восстановили. Как бы повел себя в подобной ситуации нарком продовольствия, Зелен старался не думать. Ладно, он пока что на службе и едет в теплом правительственном вагоне.

Елочками, березками, нищими деревеньками бежит навстречу спецсоставу та самая большая в мире страна, раскинувшаяся от южных гор до северных морей. Мощный локомотив «Иосиф Сталин» играючи тянет три вагона. В первом и последнем охрана наркома, в центральном – они с Микояном. Мерно постукивают колеса, серый паровозный дымок стелется на серый от копоти снег насыпи. Пахнет паровозной гарью. Зелен смотрит на часы. Они подъезжают к Новомытлинску.

Машинист притормаживает. Хрустальный стаканчик дергается и плывет по столу. Микоян придерживает рукой его и бутылку с коньяком.

– Одевайся, Зелен. Приехали.

Барашковые воротники, меховые шапки.

У Микояна бобровая, у Зелена из цигейки. Бобер полагался только членам Политбюро. На перроне группа встречающих и пустота. Платформа оцеплена солдатами НКВД. Местное начальство подобострастно жмет москвичам руки.

– С приездом, товарищ нарком. С приездом, товарищ Зелен. Как доехали?

– Все в порядке, – сухо отвечает Микоян.

– Будете обедать?

– Сначала на завод. Люди предупреждены?

– Весь город вас ждет. В цеху уже два часа митинг.

Анастас Иванович сдвигает густые брови:

– Как ты думаешь, Зелен, хорошо ли поступили товарищи?

– Плохо поступили. Митинговать некогда, надо работать. Фронт требует спирта. Кто разрешил митинг за два часа до нашего приезда?

Лицо первого секретаря горкома партии бледнеет.

– Мы думали, так лучше. Хотели придать идеологическую значимость вашему визиту…

Нарком кивает:

– Я согласен с товарищем Зеленым. Ты, Лисичкин, поступил отвратительно. Выговор, Лисичкин, тебе обеспечен.

Зелен замечает в группе встречающих директора завода. Быстро пожимает ему руку, берет под локоть:

– Получил мою телеграмму?

– Получил, Моисей Семенович, и телеграмму, и платформу с новыми котлами, спасибо. Но пока удвоить производство не в силах. Придется реконструировать второй цех. Он пыхтит с дореволюционным оборудованием. Новое вчера только разгрузили. На установку уйдет три недели.

– Трех недель, Василий Игнатьевич, у тебя нет. Пять дней. Кстати, где Козлов? Главный инженер не нашел времени встретить наркома?

Директор наклоняется к уху Зелена:

– Андрея вчера ночью взяли… Оказался врагом.

– Как врагом?! Что он натворил?

– Вслух сомневался, как могла пятимиллионная Финляндия напасть на двухсотмиллионный Советский Союз…

– Дурак, зачем совать нос в политику?!

Нарком с заместителем и встречающими выходят на маленькую привокзальную площадь. Она украшена лозунгами и портретом вождя. Под портретом надпись: «Товарищ Сталин – вдохновитель и организатор всех наших побед». Лисичкин быстрыми шажками старается успеть раньше наркома и лично распахивает москвичам дверцы авто.

Кортеж из пятнадцати легковушек движется по улицам города. Вдоль тротуаров – замерзшие жители. В руках лозунги и транспаранты. На шелке кумача здравицы в честь наркома Микояна и товарища Сталина. Среди бледных старичков, сгорбленных старушек и пионеров с посиневшими носами острый глаз Зелена отмечает крепких мужчин в штатском. Он понимает, что эти здоровые самцы на производстве не заняты…

Автоколонна пересекает центральную площадь. Даже через запотевшее окно «эмки» видно, что город серьезно готовился к встрече высоких гостей. Самые жалкие лачуги прикрыты огромными плакатами, памятник Ленину с протянутой в будущее рукой посеребрен, вывески магазинов обновлены свежей краской, мостовая, по которой катит кортеж, расчищена до асфальта. А в переулках видны сугробы по пояс, в которых валенками горожан протоптаны узкие тропы… Напротив купеческого особняка, ныне горкома партии, – темный кирпичный дом с башенками на фронтоне. Это тоже бывший особняк, дом купца Сутилова. Лозунгов нет, у двери – красноармеец с винтовкой. Зелен нутром чувствует: здесь местное НКВД. Как в каждом городе огромной страны, подвалы в нем набиты «врагами народа». Новомытлинские учителя и инженеры, врачи и историки-краеведы, даже кое-кто из рабочих переметнулись к троцкистам. Но недолго они строили козни Советской власти и были обезврежены славными работниками ведомства Лаврентия Павловича Берии. Один из лучших специалистов руководимой им, Зеленом, отрасли Андрей Николаевич Козлов там, среди них… Моисей Семенович отворачивается, нельзя думать об этом. Подобные мысли мешают делу. Наверху виднее.

Пять минут – и город позади. Шоссе расчищено ровно до поворота к заводской проходной.

– Божешь мой, неистребима холопская жажда показухи на Руси, – вздыхает Зелен, выбираясь из машины: – Сколько народу выгнал Лисичкин на мороз. Люди вместо работы занимались бутафорией. Стыдно…

– Здесь, Моисей, ты не прав. Новомытлинцы в нашем лице приветствуют партию и правительство. Товарища Сталина приветствуют. Ну перестарались чуток, зато от души… – поучает Микоян.

Гости по живому коридору проходят в цех. Нарком шагает на сколоченный в центре цеха торжественный помост. Зелен и местные руководители за ним. На помосте дощатый стол, покрытый кумачом, бутылка с минеральной водой, два стакана. Один для наркома, второй для его заместителя; руководству губернии смачивать горло не положено. Возле стола – простые стулья. Над помостом нависает портрет Сталина. Самодельную трибуну окружают плотным кольцом мужчины в штатском. Сверлящая сталь глаз, карманы красноречиво оттопырены.

Рабочие аплодируют, кричат. Микоян поднимает руку, дожидаясь тишины, пьет нарзан, прокашливается. Говорит он негромко, со слабым кавказским акцентом. Акцента нарком не стесняется. Сам Сталин грешит тем же.

– Товарищи, наши. братья доблестно сражаются с белофинскими выродками. Немного времени осталось до окончательного разгрома подлого агрессора. Гнусные бандиты, коварно напавшие на нашу советскую родину, получат по заслугам.

– Смерть белофинским гадам! – раздаются возгласы из толпы. Кулаки сжаты, глаза рабочих горят справедливой ненавистью к «интервентам». Микоян поднятием руки призывает к тишине.

– Товарищи, в Карелии сейчас лютые морозы. Ваш спирт помогает бойцам согреться. И от вашего труда, от вашей рабочей сознательности зависят сроки победы. Я приехал к вам по личному поручению товарища Сталина.

Вновь громкие крики, на этот раз восторженные, заглушают оратора. Микоян улыбается, хлопает в ладоши со всеми, умильно пережидая столь естественное восхищение пролетариата своим вождем. Затем досказывает короткую речь и кивает заместителю:

– Артподготовку я провел, теперь ты…

Начальника Главспирта представлять не надо, здесь его знают. О Зелене ходят легенды как о строгом, но справедливом руководителе отрасли. Моисей Семенович не правит в белых перчатках. Он сумеет выполнить операцию любого участника технологической цепочки, от инженера до чернорабочего. И сделает это лучше каждого из них.

Народ стихает. Рабочие напряженно ждут, что скажет москвич. Все понимают, что сейчас начнется разговор по делу.

– Спасибо, товарищи, план прошлого месяца вы выполнили на сто пять процентов. Но, к сожалению, этого сейчас мало. Идет война.

Заместитель наркома быстро переходит к производственным вопросам. Лозунгов не произносит, говорит только по существу. Рабочие должны переоборудовать свой цех за пять дней и выдать фронту вдвое больше спирта. Возможно, для этого придется работать круглые сутки.

– Мне тоже часто приходится недосыпать, – заканчивает Зелен, и ему верят. По бледному лицу заместителя наркома, по его впалым щекам и глубоко запавшим темным глазам видно: и сам начальник не ограничивается восьмичасовым рабочим днем. Оваций нет. Переоборудовать цех за пять дней – задача едва посильная. Это ясно всем.

– Ну что, коллеги, выдюжим? – Зелен оглядывает цех, стараясь встретиться с глазами собравшихся.

– Не подведем, товарищ Зелен, – выдыхает толпа.

Митинг закончен. Фотография на память – нарком с заместителем среди рабочих завода. Теперь можно пообедать.

На столе в директорском закутке столовой – белоснежная скатерть. На алюминиевых блюдах – жареные куры, сало, дорогая рыба. Продукты из спецбуфета. (В заводском буфете главное лакомство на сегодня – вареная колбаса, прозванная москвичами «собачьей радостью».) Бутылки для торжественного застолья привозить не пришлось. Директор выставил лучшие образцы собственной продукции.

Зелен с интересом их разглядывает и ставит на место.

– Простите, Анастас Иванович, я отлучусь – хочу посмотреть, чем людей кормят.

Он встает и направляется в общий зал. Директор завода спешит за ним. В меню столовой щи с салом и жаренная на том же сале картошка. В качестве витаминной добавки соленый огурец из подсобного хозяйства. Москвич с директором подсаживаются за угловой столик. Пожилой рабочий и девушка в белой косынке теснятся, давая начальству место. Зелену несут тарелку щей и второе. Директор получает то же самое.

– Нормальные щи, – хвалит Моисей Семенович. – Всякий день так или по случаю правительственного визита?

– Первое каждый день – с мясом, а на второе когда как, – солидно докладывает потомственный винодел.

– Вчера на второе гречку с колбасой давали, а потом компот, – бойко уточняет молодица в косынке.

Заместитель наркома и директор сосредоточенно едят. Когда уносят пустые тарелки, Василий Игнатьевич достает из кармана платок, тщательно вытирает руки, убирает его, из потертого портмоне извлекает вчетверо сложенную бумагу. Бумага толстая, бежеватого цвета, немного побитая по краям.

– Хочу вам, Моисей Семенович, презент сделать, – улыбается директор и протягивает бумагу начальнику Главспирта. Зелен хмыкает, так же тщательно вытирает платком руки, берет листок, разворачивает, удивленно смотрит на царский герб в углу листа, переводит взгляд на директора завода:

– Что это?

– А вы читайте…

– Без очков не вижу…

Зелен достает футляр, надевает очки. Несколько минут изучает бумагу, шевеля губами. Снова достает платок, вытирает капельки пота, проступившего на лбу. В его руках рецепт изготовления водки Андрюшки Слободского с утверждающей подписью Ивана Грозного.

– Этой бумаге около трехсот лет. Рецептик я себе переписал, а оригинал – вам. Все-таки реликвия.

– Где же ты эту реликвию отыскал?

Директор переходит на шепот:

– Козлов в старых заводских бумагах обнаружил. Стариной инженер интересовался… Вы сами знаете, наш завод до революции принадлежал купцам Слободским. Сундучок на чердаке пылился. В нем Козлов рецепт и раскопал. Он сам его вам приготовил, да не успел…

– Спасибо, Василий Игнатьевич, удружил. Я же старые рецепты коллекционирую. Ах, Андрюша, Андрюша… Зачем язык распускать?

– Время такое. Вы не думайте, если что, говорите, от меня подарок. Я не выдам.

– Спасибо, Василий Игнатьевич. Но имей в виду, подарок подарком, а цех чтобы через пять дней таки заработал. Иначе партбилет на стол.

– Обижаете, Моисей Семенович. Это же не взятка, я посчитал своим долгом волю друга исполнить.

– То-то же. И с цехом не моя блажь. Анастас Иванович сказал правду, нас принял товарищ Сталин и потребовал удвоить производство.

– Ой, вы Иосифа Виссарионовича своими глазами видели?! – не верит молодица в белом платочке, приканчивающая тарелку с картошкой. При имени Сталина ложка замирает у ее ротика.

– Как тебя вижу, – улыбается Зелен. – А подслушивать, товарищ барышня, нехорошо…

– Я и не подслушивала. А когда вы имя товарища Сталина назвали, горло судорогой свело. Какой он? Такой, как на портретах?

– Конечно, такой. Товарища Сталина волнует, что на финском фронте сорокоградусные морозы, а спирта бойцам не хватает. Его же не только внутрь употребляют. Спирт же врачам нужен, для раненых, и много еще для чего…

Голос девушки звенит на всю столовую:

– Передайте товарищу Сталину, что мы спать не будем, есть не будем, а слово, что вам дали, сдержим.

– Если увижу, передам. Спать вам, пожалуй, не придется, а кушать надо. Голодный работник – плохой работник.

Из директорского закутка быстрыми шажками выбегает Лисичкин, отыскивает бегающими глазками Зелена и семенит к их столу:

– Анастас Иванович послал. Вам пора возвращаться.

Моисей Семенович аккуратно складывает старинную бумагу, убирает ее в свой кожаный планшет и поднимается:

– Спасибо за хлеб, за соль, Василий Игнатьевич. О переоборудовании цеха будешь мне телефонировать каждый день лично.

– Слушаюсь, товарищ заместитель наркома.

В теплом салоне правительственного вагона уютно булькает кипящий самовар. Красноармеец в белом фартуке ставит на стол поднос с тарелками.

– Ну что ж, дело сделано, можно и пообедать. – Микоян трет маленькие пухлые руки и поворачивается к столу.

– А разве вы не поели на заводе? – удивляется Зелен.

– Выпил рюмочку местной продукции за ударный труд твоих новомытлинцев и съел бутербродик с семгой. А обедать в чужих местах остерегаюсь. Мой повар хорошо готовит, и человек он проверенный… Сегодня у нас ушица из стерлядки и жареная индюшатина – присоединяйся.

– Спасибо, Анастас Иванович, я на заводе перекусил, а чайку с вами попью. Люблю четыре куска сахару класть, да перед людьми стыдно.

– Можешь и десять положить. Ты, Зелен, как член правительства рабоче-крестьянского государства находишься на гособеспечении.

Екатеринбург. 2000 год. Февраль

Последние несколько дней Марина после института спешила домой. От прогулок с подругами отказывалась, проводила вечера в своей комнате. С мамой после того, как та влепила дочери пощечину, не разговаривала. Наталья Андреевна на следующее утро пыталась наладить в доме мир и, чувствуя свою вину, напекла любимых Марининых пирожков с джемом. Но дочь на мировую не шла, слишком уж обидело ее несправедливое подозрение.

Сегодня все «двойки» закончились в четыре. Марина быстро собрала рюкзак и, ни с кем не попрощавшись, выбежала из аудитории. На улице пахло весной, чирикали воробьи. Но девушка первых робких «признаков весны не замечала. Шла к автобусной остановке, думая о своем. Со дня смерти Кости миновало меньше недели, а Марине казалось, что с тех пор прошла вечность. Что-то изменилось в мире и в самой девушке. Веселая любознательная студентка Сегунцова осталась за чертой прошлой жизни. Где прошла эта невидимая черта, девушка точно не знала. Возможно, с момента, когда она впервые заметила на похоронах Николая Спиридоновича двух странных парней. Потом эти парни, представившись Толиком и Виктором, преследовали ее. После страшного вечера с раненым Костей, после допроса в больнице и материнской пощечины Марина всю ночь не спала. В восемь утра позвонил Петр и сообщил, что Костя умер. Помолчал и добавил: «А этих больше не бойся. С ними мы разобрались».

О гибели двух парней в иномарке объявили в новостях. В то утро мама рано ушла на дежурство. Марина пила чай под музыку радио. Маленький приемничек никогда не выключали, он на кухне Сегунцовых будто жил самостоятельной жизнью. Обычно Марина радио не замечала. Новостями больше увлекалась мама, а дочка врубала внимание, когда говорили о погоде. Погода интересовала девушку из-за одежды. Но тогда за чаем она новости слушала. И, узнав о гибели молодых людей, догадалась, что речь идет о ее преследователях. Хотя диктор и назвал их совсем по-другому – Тимуром и Важей. Оба не местные, приехали, судя по номеру машины, из Подмосковья.

Нужный автобус никак не подходил. Прошли две «семерки», один «второй», но Марина ждала «пятерочку». Девушке надоело мерзнуть, и она пошла пешком. По вечному закону подлости, стоило удалиться на сто метров, как из-за поворота появился нужный автобус.

– Черт с ним! – буркнула себе под нос девушка, продолжая шагать вперед.

Автобус обогнал ее и остановился перед светофором. Красный глазок горел подозрительно долго. «Похоже, я его перегоню, – подумала она, и оказалась права. Возле перекрестка на Ленинском уже скопилась пробка, а зеленый все не загорался. Подойдя ближе, Марина с удивлением заметила, что и на проспекте движение перекрыто. Она хотела перейти на другую сторону, но милиционер грозно свистнул и жестом ее остановил. Пешеходы, уже скопившиеся у перехода, с удивлением переглядывались.

– Небось какие-нибудь московские тузы приехали, вот и перекрыли, – ворчала дама, прикинутая не по сезону в зимнюю каракулевую шубку.

Издали послышались автомобильные гудки. Под щемящий вой клаксонов по проспекту медленно двигалась целая автоколонна.

– Механика хоронят, – догадался пожилой пешеход с палочкой.

– Да-да, объявляли. Это тот мальчик, которого бандиты застрелили, – вздохнула женщина с тяжелым пакетом.

– Кто теперь разберет, бандиты застрелили или бандита застрелили, – продолжала ворчать дамочка в шубке.

– Костю везут… – прошептала Марина.

Несколько десятков машин с включенными фарами, не переставая сигналить, медленно приближались. Первым выехал на перекресток мрачный черный лимузин с затемненными стеклами и траурной лентой на антенне. Следом двигалась знакомая девушке длиннющая «Нива» приятеля Кости. Марина подождала, пока проползет катафалк, и бросилась к автоколонне. Не обращая внимания на свистки милиционеров, она подбежала к «Ниве» и забарабанила в окно. Задняя дверь приоткрылась, Марина на ходу забралась внутрь. «Нивой» правил Петр, рядом сидел Гера, а сзади – два пассажира, молодой мужчина в черном пальто и старушка в платочке. Мужчина и впустил Марину.

– Я тебе с утра звонил несколько раз. У вас никто не подходит, – не поворачивая головы, сообщил Петр.

– Мама сегодня дежурит, а я в институте… Вчера бы позвонил. Я весь вечер дома.

Петр на замечание Марины не ответил, а представил ей пассажиров:

– Геру ты знаешь, а с тобой рядом сидят старший брат Кости Александр и их бабушка Настасья Григорьевна. Родителей Кости в живых нет.

Старушка кивнула Марине, а старший брат пожал руку:

– Что-то мне твое личико знакомо?

Марина внимательно посмотрела на Александра.

– Кажется, и я вас где-то видела.

– Не ты ли на Вознесенский проспект к Николаю Спиридоновичу захаживала?

– Да, он дядя моей мамы.

– А я его сосед с пятого этажа. Он нам свою большую квартиру на однокомнатную сменил. Золотой старик. Жаль, умер… А у меня к тебе дело.

– Какое дело? – удивилась Марина.

– Давай не сегодня…

Анастасия Григорьевна достала платочек и беззвучно заплакала:

– Господи, Володя с Галиной в самолете разбились, теперь внука подстрелили.

– Володя и Галя – это наши с Костей родители, – громко, стараясь пересилить гудки, пояснил Александр. – Теперь у меня только бабуля осталась. А вы невеста Кости?

Не зная, что ответить, Марина покраснела. Отказываться ей не хотелось, не хотелось и врать. Выручил Петр:

– Они не так давно познакомились. Не успела она стать его невестой…

– За Костенькой ты бы, красавица, горя не знала, – старушка всхлипнула. – Золотой был мальчик, работящий, не жадный, не пьющий. Теперь таких почти что и нету…

На глаза Марины навернулись слезы. Костя не говорил, что он сирота. А девушка будто почувствовала это и ощутила к нему почти материнскую нежность. Она вспомнила их единственное свидание, счастливые глаза Кости, его радость по случаю предстоящего домашнего ужина, когда можно не переодеваться. И не заметила, как автоколонна свернула к Северному кладбищу. Неожиданно, так, что Марина не успела испугаться, посыпались осколки ветрового стекла. Гера странно дернулся и отбросил голову назад. Марина увидела кровь и закричала. Петр резко вывернул руль и надавил на газ. Машина рванула вперед, но через секунду из радиатора повалил белый пар, и они остановились. Марина продолжала кричать.

– Не ори, давай на пол! – приказал Петр.

Марина сползла вниз, Александр и бабушка молча завалились на ее место. Что-то мешало Марине на затылке, она потерла голову рукой и снова вскрикнула: рука была в крови. Петр больше ничего не говорил, только стонал. Сколько прошло времени, она не понимала. Дверцы распахнулись.

– Здесь, кажется, живые. – И девушка увидела мужчин и женщину в оранжевых костюмах спасателей.

– Не все, – заглянув в салон, возразил один из спасателей.

Марине помогли выбраться. Стоять на ногах она не могла, ее подхватили под руки, уложили на носилки и понесли мимо мигающих спецсигналами милицейских машин. Автоколонна превратилась в беспорядочное скопление техники. «Москвич», что ехал сзади, горел, его тушили пожарные. Впереди на тротуаре с открытой задней дверцей лежал на боку катафалк. Гроб с телом Кости наполовину вывалился из его темного чрева. Больше ничего рассмотреть Марина не успела. Носилки вдвинули в санитарный фургон. Кто-то протер ей лицо влажной марлей. От марли пахло спиртом.

– Старая знакомая, – услышала Марина и узнала врача «скорой» Авдотьева. – Сегунцова?

– Да…

– Ты, девушка, как ангел смерти. Рядом с тобой все время трупы. Раньше хоть по одному, а сегодня сразу двенадцать.

Врач бесцеремонно резал на ней блузку, ощупывал руки и грудь.

– Не надо, – попросила Марина.

– Еще как надо… Пулевого нет, похоже, только глубокая царапина от стекла в затылочной части. Маша, перевяжи ей голову. Придется переливание сделать. Он еще что-то говорил, но Марина не слышала. Перед глазами поплыл туман, и она задремала.

Очнулась Марина на больничной койке под капельницей. За окнами ночь. Перед ней мама. Глаза Натальи Андреевны заплаканы, под глазами синеватые круги и резкие морщинки:

– Господи, слава Богу, жива! – Мама погладила ее по лбу, наклонилась и стала целовать в лицо. Марина почувствовала солоноватый вкус маминых слез и тоже заплакала.

– Только душераздирающих сцен нам здесь не хватало. Убедились, что с дочерью все в порядке, и идите отдыхать. Ей нужен покой. Когда выпишу, будете дома друг друга оплакивать, но уже радостными слезами. – Возле койки стоял незнакомый молодой врач и строго смотрел на них.

– Да, доктор, я сейчас уже ухожу, – испуганно прошептала Наталья Андреевна и поднялась: – Доченька, я тебе тут соков, яблочек принесла… Поешь, когда сможешь. А завтра курицу сварю. Сегодня не успела. Я же с работы…

Марина кивнула и слабо улыбнулась матери. Та, прижав к глазам платок, выбежала из палаты. Авдотьев покачал головой и вышел за ней. Девушке стало стыдно, что она обижалась на мать. Ближе и роднее человека у нее ведь все равно нет! Они остались вдвоем на всем белом свете. И ударила мама ее от волнения, беспокоилась о дочери, вот и не сдержалась… А у Кости вообще ни мамы, ни папы не было: Марина вспомнила, как сидела в «Ниве» с его родными, и зажмурилась. Она так и не сообразила до конца, что произошло. Поняла только, что случилось страшное. Врач сказал: двенадцать трупов…

Молоденькая медсестра подошла к капельнице, поколдовала со шлангами и наклонилась к больной.

– Как вас зовут? – спросила Марина.

– Тоней меня зовут. Ты, Сегунцова, в рубашке родилась. В твоей машине двое убитых и один серьезно раненый. Он сейчас в операционной. А тебя лишь стеклом порезало.

– Кто в операционной?

– Летчик, брат того парня, которого хоронить везли.

– Александр?

– Кажется. У нас раненых с десяток. Всех не упомнишь.

– А что там было?

– Откуда я знаю. Я с вами не ехала. Стреляли, говорят… Ладно, спи давай.

Спать Марине не хотелось. Она уже себя не чувствовала такой слабой, как там, в машине. Значит, в них стреляли. Почему? За что?

– Господи, не город у нас, а сборище уголовников…

Чуть приподняв голову, Марина посмотрела в сторону сказавшей это. Она только теперь заметила в палате еще три койки. У стены лежала седовласая дама с книжкой. У окна кто-то спал, накрывшись с головой одеялом. По соседству сидела сухенькая старушка в пестром ситцевом халатике. Она слушала в наушниках радио. Старушка была тоненькая и руки ее могли служить пособием по анатомии – все косточки просматривались.

– Это вы сказали? – переспросила Марина.

– Я, милая, – кивнула старушка, стягивая с ушей наушники. – Вот сейчас новости передавали. Там про вас говорили.

– Про меня? – удивилась Марина.

– Не про тебя одну, конечно, а про весь этот ужас. Везли хоронить одного, а теперь придется двенадцать.

– Не говорили, кто в нас стрелял?

– Обещали сыскать. Только кто им поверит? Не поймают злодеев. Сколько уж раз так бывало, а виновных нет как нет.

Марина хотела еще что-то спросить, но она прикусила язык. На пороге палаты стояли доктор и высокий представительный мужчина. Он тоже был в белом халате, но Марина сразу поняла, что это не врач. Высокий держал в руках букет тюльпанов. Девушка решила, что это посетитель к ее соседкам, но ошиблась. Врач ткнул пальцем в сторону ее койки:

– Вон Сегунцова. Только вы не долго. Она еще слабовата. Дело даже не в ране. Стресс еще у нее… – После чего прикрыл дверь с другой стороны.

Мужчина шагнул к Марине, улыбнулся и протянул цветы. Затем понял, что ей с капельницей трудно их взять, извинился и вышел. Вернулся через несколько минут с литровой банкой. Поставил тюльпаны на Маринину тумбочку, подвинул к койке стул и уселся рядом.

– Давайте, Мариночка, знакомиться. Меня зовут Геннадий Васильевич Рощин. Я приехал из Москвы специально, чтобы с вами поговорить. А тут вот какая история. Единственно, что могу сказать, вам повезло…

– Потому что меня не пристрелили?

– Конечно. Вы видели встречную машину, из которой бандиты открыли огонь?

– Ничего я не видела.

– Понимаю…

– Вы из милиции?

– Я работаю в Государственной Думе.

Такого Марина никак не ожидала.

– Вы депутат?

– Нет, консультант одного из комитетов Госдумы. Прилетел я, к сожалению, поздно. Мне не сообщили вовремя о кончине Николая Спиридоновича, вот я на его похороны и не поспел. Ваш родственник очень известный человек, Марина. Расскажите, как он умер? Не говорил ли чего перед смертью? Не оставил ли завещания?

– Завещания? Нет. Квартиру он давно записал на меня, а ценностей у него не водилось.

– Это я знаю. Нас интересует архив Вострикова. Вам бумаги ни к чему, а государству могут пригодиться.

– Архива не видела. Все, что он считал нужным, еще при жизни отнес в городскую библиотеку. Вы там спросите.

– Спрошу. А вы припомните, рассказывал ли ваш двоюродный дед о том времени, когда работал в системе Главспирта?

– Он чаще про войну с немцами рассказывал.

– Как раз во время войны он там и работал. А старинных водочных рецептов он не хранил?

– Не знаю. – Марина уже начала уставать от любознательного посетителя. И он это заметил.

– Не буду вас больше утомлять, а вы подумайте. За старинные рецепты алкогольных напитков мне разрешили выдавать премии. Найдись у вас такой рецепт, могли бы в Египет съездить… – Геннадий Васильевич улыбнулся и встал. – Да, вот еще… Близких друзей Николая Спиридоновича вы ведь знаете. Я бы с ними с удовольствием встретился.

Марина вспомнила Алексея Петровича Дерябина, который жил на окраине города и уже давно не выходил на улицу. Это был единственный близкий человек старика. Но почему-то говорить о нем приезжему она не захотела. Что-то насторожило девушку в его облике. Даже дорогой в это время года букетик тюльпанов не помог:

– Все его друзья еще раньше поумирали, – буркнула она и закрыла глаза.

Сотрудник Государственной Думы сочувственно покивал головой:

– Поправляйтесь, Мариночка. – И тихо вышел.

Некоторое время он постоял у лестничного пролета возле окна. Но туда вышли покурить две медсестры, и москвич спустился вниз. Сдав белый халат в гардеробной и надев пальто, он достал мобильный телефон и набрал номер:

– Савельич, ваш Мишка Чума прислал своих братанов. Они тут целую войну устроили, двенадцать душ на тот свет отправили. Все мне напортили. Пусть отзовет свое воинство, и чтоб больше без самодеятельности. – Он громко и витиевато выругался.

Дежурившая в гардеробной нянечка с любопытством разглядывала москвича. Она и раньше недолюбливала столичных визитеров, полагая, что все они гордецы и зазнайки. А теперь узнала, что они и матом ругаются, да еще как!