Текст книги "Сверхдержава"
Автор книги: Андрей Плеханов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Конкуренты спохватились – имиджмейкеры начали работать "под Краева", конкуренты временно поставили в гаражи свои "Мерседесы" и "Саабы". Но было поздно. Выборы состоялись, и оба кандидата прошли в Государственную Думу с впечатляющим результатом.
Краев был окрылен. Поле для его деятельности казалось безграничным: выборы вспыхивали на территории огромной страны то в одной, то в другой губернии как участки локальной энтропии. Краев привносил в них порядок – такой, какой соответствовал его мировоззрению. Он приезжал, собирал информацию, выбирал "самого честного" кандидата и предлагал ему свои услуги. Его кандидаты побеждали всегда.
Спустя некоторое время Краев начал подводить итоги и строить планы. В планы эти входило внедрение честных людей в органы власти на всех этажах, постепенная эволюционная замена ими коррумпированных чиновников, засидевшихся на своих местах и, в конечном результате, выведение страны на новый уровень нравственности и благосостояния. Николай даже придумал термин новый, пока еще для личного пользования: "Партия Честных".
Появились деньги. Большинство избранников Николая по-прежнему были изначально бедными, но теперь – странное дело – как только становилось известно, что за раскрутку кандидата принялся сам Краев, спонсоры начинали атаковать с энергией бронебойных снарядов. Николай действовал в своей привычной манере – выбирал среди них наиболее "честных", предпочтительно производственников, и принимал денежные переводы, щепетильно ведя всю бухгалтерию. Кропотливо заполнял налоговые декларации. Не комментировал грязную ложь, которая периодически выплескивалась на него средствами массовой информации. И при этом всегда оставался в тени. Не любил он шумной славы.
Еще в кабинете телевизионного шефа Николай понял, что действительно созрел. И это было правдой – созрел он быстро, но окончательно. Тогда он еще не задумывался о том, что полностью созревший плод имеет два способа дальнейшего существования – либо его едят, либо он падает на землю и подвергается гниению, неизбежному, как все природные метаболические процессы.
Краев был почти идеален. Это и оказалось причиной его душевного краха. Краева не понадобилось есть – он упал и начал разлагаться сам. Потому что те люди, с которыми он работал, на которых возлагал надежды, перенося на них свои умозрительные представления, оказались далеко не идеальными. Кем они были? Обычными людьми.
Некоторые, правда, так и остались до конца честными. Но быстро выяснилось, что их честность и несокрушимое стремление к справедливости были скорее признаком психопатического состояния, чем нормой. Такие люди начинали войны со всеми подряд, ибо считали себя единоличными собственниками честности и справедливости. Всякий, кто выступал против их мнения, автоматически объявлялся лжецом и негодяем.
Долго такие люди у власти не держались. Политическая машина быстро перемалывала их, отправляя в стан вечно борющейся мелкой оппозиции. Краев был даже рад этому. Ему неприятно было видеть ошибки в своем выборе.
Большинство же прорвавшихся наверх при помощи Краева адаптировались на удивление быстро. Получали московскую прописку, перекраивали местную собственность, стараясь не обделить себя и бывших спонсоров, занимались текущими делами – большими и малыми. И не проявляли при этом ни малейшего желания вступить в "Партию Честных", чтобы заняться коренным переустройством страны. С Краевым, прошлым своим благодетелем, разговаривали поначалу уважительно, потом их "да" все больше становилось похоже на "нет", а затем Краева и вовсе переставали пускать на порог. Мало ли придурков достают приличных людей своими чудачествами?
Краев приелся. Неизвестно, что стало бы с его своеобразной методикой предвыборных компаний – сохранила бы она дальше свою эффективность или нет. Потому что Краев сам хлопнул дверью. Он потерял всякое желание работать, что вязкий депрессивный туман заполнил его душу, сбил его с ног и бросил его на колени. Краев, как младенец, оставшийся в незрелости до средних лет, вдруг открыл для себя простую истину: нельзя не испортиться, придя к власти. Он увидел, что система либо выкидывает людей, либо переделывает их по своему образцу.
Понимание пришло поздно. Николай оказался слишком слабым человеком, чтобы переварить крушение идеалов. Психика его рухнула, раздавленная грузом разочарования.
Николай Краев ушел в глубокое подполье и постарался сделать все, чтобы о нем забыли. Ему понадобилось полгода, чтобы подавить в себе желание отравиться или вскрыть вены. И теперь он валялся на диване и читал книжки. Проедал деньги, заработанные за последние три года. Денег пока хватало.
* * *
– Я разочаровался, – уныло буркнул Краев. – Не хочу разочаровываться еще раз – тем более, в тебе, Илья.
– Ты меня знаешь, Николай. – Жуков положил руку на плечо Краева, сдавил его сильными пальцами. – Знаешь, что я не предам. Мы должны сделать это. Вместе.
Жуков был серьезен, как никогда. Не похоже, что играл. Хотя кто его знал, этого нынешнего Жукова.
– Илюха, ты не представляешь, куда лезешь! Тебя никогда не били по-настоящему. Ты везунчик, Жуков. Думаешь, тебе будет везти всегда?
– Меня не били? – Давила зло усмехнулся. – Смотри!
Он с треском дернул рубашку вверх и Краев увидел грубый шрам. Рубец пересекал толстый живот Давилы наискось сверху донизу, вдавливал кожу уродливым багровым росчерком.
– Я полз двадцать минут до ближайшего дома, – сказал Давила, – от того места, где меня пырнули ножом. Полз по земле, заправлял свои кишки рукой в живот, потому что боялся получить инфекцию. Ты представляешь – я должен был подохнуть сразу, они были в этом уверены. А я полз и думал об инфекции. Идиот, правда? Нашел о чем думать. Только они не рассчитали. Давила очень живучий. Живучий…
– Кто тебя так?
– Было кому… Думаешь, я из-за дурацкой прихоти бросил избирательную компанию и ушел в тень? Многим я тогда яйца оттоптал. Вначале они пытались со мной договориться. Быстро поняли, что не удастся, суки продажные. В гробу я видал такие договоренности…
– Илья… – Краев помотал головой, пытался собраться с мыслями. – Тебе что, мало досталось? Прости… Ты же умный человек, должен понимать. Это же гора! Вот что ты пытаешься сделать – сдвинуть гору. Маленький человек не может сдвинуть огромную гору. Он может выдернуть пару камней из основания, только его задавит. Задавит на хрен осыпавшейся лавиной. Я видел много людей, которые пытались сделать это. Сам был таким, дурачок. Я успел увернуться, слава Богу. Как видишь, жив. Только больше не хочу туда лезть. Нужно уметь уходить вовремя.
– Может быть, я действительно маленький человек. – Давила заправил рубаху обратно под ремень. – И ты – маленький. Но только я не один, Коля, вот в чем дело. В стране России есть здоровые силы, которые хотят развалить эту гребаную гору и построить нормальное, не уродливое общество. А еще есть знание, которое делает человека, кажущегося маленьким, равнозначным тысячам людей, знанием не владеющих.
– Знание… – Краев горько усмехнулся. – Понимаю, о чем ты говоришь. Я и есть носитель того самого знания – ты об этом? Да, я знаю, как делаются выборы. Но только не питай иллюзий, Илья – вредно это для здоровья. Деньги – вот что решает все. Те самые зелененькие доллары, столь не любимые тобой. Годовой бюджет России равен половине бюджета города Нью-Йорка – думаешь, это проявление экономического убожества? Ничего подобного! Деньги есть, но они не на поверхности. Это айсберг. Девять десятых денег страны даже не зеленые – они черные. Это очень удобно. Тому, кто контролирует реальные финансовые потоки, нет проблем быстро выдернуть миллиарды и бросить их в нужном направлении. У тебя есть такая возможность? Нет? Тогда не строй иллюзий.
– Это не иллюзии. Все возможно.
– Ничего не возможно! Такова судьба нашей страны. В российской системе тесно срослись преступность, производство, политика, финансы и все что угодно. Система устойчива, несмотря на ее кажущуюся хаотичность. В этой системе, в сущности, заинтересованы все – от королей-банкиров до старушек, продающих сигареты около магазина. Никто не хочет подохнуть с голоду. Все связано тысячами нитей – сверху донизу. Ты собираешься разрушить эту систему? И ты говоришь мне, что не питаешь иллюзий?!
– Знаешь, в чем ты не прав? – Давила яростно сверкнул глазами. – В том, что в этой уродливой системе заинтересованы все. Большинство людей приспосабливается к нашему уродству только потому, что у них нет нормального выбора. Отдача от их рабского труда минимальна, они не живут, а просто влачат существование. А в противоположность им – люди, имеющие доходы выше среднего и сверхдоходы. Их число невелико, и их вовсе не нужно сажать в тюрьму. Нужно только заставить их работать на страну.
– Ни хрена! – зло выкрикнул Краев. – Ни хрена не выйдет! Кто тебе на страну будет работать? Эти разжиревшие индюки? Конечно, можно, снова ввести казарменный строй и заставить работать из-под палки тех, кто не успеет сбежать. А потом снова бороться за демократию? Ни у кого не получилось, и у тебя не получится! Это невозможно в принципе!
– Зачем ты лжешь? – Давила медленно поднимался с места, щеки его побагровели. – Ты лжешь! У кого это не получилось? У них там, за бугром, почему-то все получилось. – Давила показал большим пальцем куда-то за спину. – Немцев и англичан разбомбили в прах, города их в лежали руинах. Япошки были отсталыми, только что разве по деревьям не лазили. Итальянцы платили своей мафии, шагу не могли сделать без ее ведома. У испанцев фашистский режим был до семидесятых годов. Сидели все в том же дерьме, что и мы. А потом взяли и вылезли! Знаешь, почему? Потому что люди нашлись! Люди, которые знали свое дело! Не рефлексировали, как ты, Краев, аморфный клубок нервов, а работали! Расчищали авгиевы конюшни. Вывозили говно – цистернами, составами. И разгребли! А мы что – хуже? Да, мы хуже! Не потому, что мозги у нас слабые. А потому что души слабые! Мы предпочитаем жить в говне, лишь бы нас не трогали. При этом хвастаемся своей выдающейся приспособляемостью! Вот возьмем к примеру тебя, Коля. Ты – типичная российская амеба, слизистый кусок как-бы-умных мозгов, плавающий по своей луже – поближе к свету и жратве, подальше от раздражающих субстанций. Да нет, ты уже не слизь, ты – гной, Коля! Гниешь заживо! Смотреть противно на то, во что ты превратился. И ведь гнить тебе не нравится – это я вижу. И ты способен перестать гнить. Только никак не могу понять, почему ты упорно предпочитаешь разлагаться. Почему? Только из-за того, что тебя один раз побили?
Наверное, Краев сейчас должен был взорваться: наорать на Жукова, заставить его заткнуться. Но Краев только болезненно вздрагивал и сжимал губы. Он знал, что Жуков прав.
– Я потерял веру, Давила, – тихо сказал он. – Идеалы мои оказались блефом. Во что мне верить? В Бога? У меня не получается? Почему, Давила? Скажи мне, почему?
– Потому что ты можешь верить только во что-то конкретное. Бог для тебя – абстракция. Ты проскочил тот период жизни, когда мог поверить в Бога естественным образом, без усилия. Твоим Богом стала работа. Ты работоголик, оставшийся без основного своего допинга. У тебя есть всего два способа существования – делать что-то денно и нощно и жить, либо не делать ничего и медленно умирать. Много лет ты занимался делом и жил, но тебе надавали тумаков и ты разочаровался в своем деле. Ты выбрал второй путь и теперь умираешь. И вот я протягиваю тебе руку и говорю: живи снова! Но ты, осел, упираешься. Что ты знаешь о жизни, Краев? Ты попробовал только маленький ее кусочек, убедился, что все вокруг – дерьмо, и решил, что по-другому быть не может. А вот я тебе говорю: может! Спорим? На три пластинки Фрэнка Заппы[3]3
Фрэнк Заппа (1940-1993) – американский музыкант, представляющий течение авангардного психоделического рока.
[Закрыть] ?
– А "Hot Rats"[4]4
«Hot Rats» («Раскаленные крысы») и «Uncle Meat» («Дядюшка мясо») – пластинки Фрэнка Заппы, выпущенные в 1969 и 1970 годах.
[Закрыть] у тебя есть? – хрипло спросил Краев. Горло его сдавило спазмом.
Это было оттуда – из их юности. Вечно они спорили на две пластинки Фрэнка Заппы – раритет, найти который при советском строе было почти невозможно. Поскольку счет в выигранных спорах был примерно равный, две пластинки переходили то к Николаю, то к Илье. Но в последние годы их дружбы Давила перестал проигрывать споры. Пластинки постоянно оставались у него, и Коле никак не удавалось их отыграть. А потом это забылось – как-то само собой.
А теперь, оказывается, появился и третий диск.
– Есть, – сказал Жуков. – У меня есть почти весь Заппа. У меня даже "Uncle Meat" есть. Выбирай три любые, чувак. Какие хочешь.
Он полез в шкаф, копался там минуты две, и вытащил толстую кипу пластинок. Положил ее на диван рядом с Николаем. Извлек из кипы заветный альбом, потрепанный десятилетиями непростой жизни.
– Вот он, – сказал Жуков, с любовью водя пальцами по потертым уголкам конверта. – Помнишь, как мы мечтали его послушать? Я выменял его на два "Цеппелина". Еще в девяносто первом году. Но ты тогда уже не слушал музыки, чувак. Тебя это уже не интересовало.
Краев медленно взял пластинку из рук Жукова. Близоруко поднес к лицу. Пальцы его задрожали, спазм в горле, казалось, совсем перекрыл дыхание. Краев громко всхлипнул.
– Я хочу работать, – сказал он. Руки его нервно вцепились в пластинку, как в последнюю опору в этой жизни. – Ты прав, Давила. Прав, черт тебя дери. Это – не жизнь. Но я боюсь тебя, Давила. Ты стал совсем другим. Ты не используешь меня как половик? Не вытрешь об меня ноги, когда я стану не нужен тебе?
– Эх, чувак… – Твердая ладонь Давилы опустилась на плечо Краева. – Как ты все-таки раскис… Знаешь, я не буду слезно клясться, что люблю тебя как брата. Не потащу к нотариусу составлять договор о вечном непредательстве. Потому что и то и другое – проявление мудизма. Ты уже забыл, кто мы такие с тобой? Напомнить?
– Мы – честные немудилы, – сказал Краев. И улыбнулся – впервые за этот день.
* * *
Почему он согласился? Согласился, понятия не имея, какие цели имеет Давила и какие люди стоят у него за спиной? Только потому что Илюха точно поставил ему диагноз? Дело было не в этом. Краев чувствовал, что его распирает изнутри – то, что накопилось в нем за эти полгода, требовало деятельного выхода.
Краев не просто так валялся на диване в течение нескольких месяцев – он придумал кое-что новенькое. Жуков не мог знать что именно, но со своим чутьем не мог не догадываться об этом.
* * *
– Ну что? – спросил Давила. – Ты готов?
– Нет… Подожди… – Мозги Краева уже лихорадочно работали, сводя к единому знаменателю разрозненные блоки идей. – Не сейчас. Сейчас мне нужно отдышаться. Подумать.
– Сколько времени тебе на это нужно?
– Неделю.
– Три дня.
– Четыре.
– Пойдет!
– Пластинки можно сейчас забрать?
– Забирай.
Сделка была заключена.
ГЛАВА 5
СВЕРХДЕРЖАВА. 2008 ГОД
СВЕТЛЫЕ ГОЛОВЫ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Рихард Шрайнер в парадном пиджаке стоял перед зеркалом и поправлял галстук. Честно говоря, мода давно уже сменилась, но вот не нравились Шрайнеру эти современные блейзеры с тремя рядами золотых пуговиц и сорочки с красными кружевными воротничками от лучших российских кутюрье. Он привык к своему серому дымчатому пиджаку.
"Я буду выглядеть немножко старомодно и консервативно, – решил он. – Немецкий учитель из провинции – бедноватый, но честный. А также безусловно интеллектуальный и даже обаятельный".
Сегодня ему предстояло одно важное мероприятие – не столько ответственное, сколько волнительное. Рихарду Шрайнеру предстояло обзавестись сопровождающим.
Это будет парень, решил Шрайнер. Довольно со Шрайнера девочек. С девушками обязательно завязываются какие-нибудь отношения, и всегда они необоюдные. То влюбится Рихард, и сразу оказывается, что он не супермен – со своим средним возрастом, неспортивной фигурой, небольшим росточком и идиотской тросточкой. Кандидатура настолько невыигрышная, что не стоит тратить на нее несколько ночей. К тому же немецкие женихи нынче не в чести в России. А если в него влюбляется девушка, то это обязательно бесформенная барышня, изнывающая от романтической глупости. В общем, сплошной мезальянс с этими девицами.
Если Рихарду навязывают гида, то лучше пусть это будет парень. Не обязательно лощеный интеллектуал – пусть он будет шустрым, может быть даже немножко пройдохой. Пусть знает всю нынешнюю местную специфику. Ночной клуб, толика коньяка, знакомство с умной женщиной лет тридцати пяти, для хорошего разговора. Может быть, и не только для разговора…
Опять женщины. Лучше не думать о них: Герда непременно вынюхает всю подноготную.
А кто его знает, может теперь и нет тут заведений, где можно найти женщину? В России все изменилось.
Нет, должны быть. Как же без этого?
Увидим.
О том, что ему полагается обязательный сопровождающий, Рихард узнал еще в Германии – когда на запрос о поездке в Россию из его факса выполз листок с золотым тисненым двуглавым орлом. На листке сообщалось, что РФ чрезвычайно рада видеть господина профессора Рихарда Шрайнера в России, и МГУ рад видеть его в своих стенах, и ему выпала удача попасть под действие программы "Мировой русский язык", и он получает небольшой, но очень престижный грант. Сей грант означает, что ему оплатят проезд, и проживание в гостинице с завтраком и ужином, и предоставят экскурсии по Москве и в замечательный древний русский город Суздаль. И еще что он обязательно должен посетить МГУ, Факультет Международного Воспитания и провести дискуссию со студентами на любую выбранную им тему. И что, наконец, ему предоставят специального студента, изучающего немецкий, с целью…
Все это было явным недоразумением. Каковое Шрайнер и пытался разрешить, послав ответный факс, в котором с немецкой педантичностью сообщил, что он не профессор, а всего лишь преподаватель русского языка в колледже, и едет в Россию не с далеко идущими научными целями, а всего лишь для уточнения некоторых вопросов в Центральной Московской Библиотеке, и вполне в состоянии оплатить свои счета в гостинице, и вовсе не нуждается в сопровождающем, поскольку хорошо владеет русским языком, но, конечно, безмерно благодарен за проявленное к нему внимание… Новый факс из Москвы пришел буквально через два часа. Там содержалась благодарность, за то, что ПРОФЕССОР ШРАЙНЕР принял грант МГУ. Дальше сообщалась дата и место семинара, на котором его рады были бы видеть. Выглядело это ультимативно и безоговорочно.
– К чему бы это? – спросил тогда Шрайнер Герду. – Очень уж пристальное внимание к моей скучной и серой персоне.
– Чудак, – сказала Герда. – Ничего особенного тут нет. Весь мир знает о том, что скромные преподаватели русского языка из колледжей города Франкфурта пользуются особым расположением и даже любовью великой России. Каждый раз, когда они приезжают в Россию, их просто на руках носят. Тебе повезло, Рихард – поедешь в Суздаль бесплатно.
– Был я в Суздале, – заявил Рихард. – В советское время всех иностранцев туда возили чуть ли не в принудительном порядке. Там очень много церквей. Но это еще можно вытерпеть. А вот этот обязательный провожатый… На кой черт он мне? Я просто не приду на этот семинар, обойдутся. Извинюсь потом, напишу, что горло болело.
– Чего ты возмущаешься? – сказала Герда. – Придешь, как миленький, и лекцию прочитаешь, и получишь своего гида. Со своим уставным фондом в чужой огород не заходят – так, кажется, говорится у русских? Делай, как тебе говорят – и все будет отлично. А будешь выпендриваться – точно попадешь на заметку. Русские помешаны на порядке. Только не вздумай снять там девчонку. Узнаю – убью.
– Возьму мальчика, – заверил Рихард. – надеюсь, к мальчикам ты меня не ревнуешь?
* * *
Шрайнер уже привык к мысли о том, что русские будут контролировать каждый его шаг. Странно, что за ним не прислали машину из МГУ. Может быть, проверяли на вшивость? Появится ли Шрайнер, на которого угробили кучу денег, на семинаре?
А если нет – что тогда? Немедленная депортация из России? Снятие гранта и огромный штраф на десять тысяч рублей? Публичная порка на Красной Площади? Захоронение живьем в кремлевской стене?
Шрайнер ехал в метро, придумывал для себя карательные меры и веселился. Хихикал, бормотал себе что-то под нос. Он выглядел как белая ворона – сразу было видно, что иностранец. Но люди в вагоне не обращали на него внимания, они были заняты.
Станции метро изменились меньше всего: пышные барельефы сталинской эпохи сохранились, даже подверглись тщательной реставрации. А вот вагоны уже ничем не напоминали прежние. Все здесь стало современно и комфортно – кресла, приспосабливающиеся к форме тела, телевизионные экраны, вмонтированные там и сям. Никто не стоял, сидячих мест хватало на всех. Газеты и книжки, как в старые добрые времена, никто не читал. Все пассажиры пялились в безмолвные мониторы, слушали наушники коммуникаторов. Многие беззвучно шевелили губами, повторяя слова вслед за телеведущими.
Шрайнер поймал себя на мысли о том, что он чувствует себя здесь единственной одушевленной особью. Остальные были похожи на искусно изготовленные подделки под людей – то ли роботов, то ли манекенов. Окружающие лица не выражали никаких чувств. Может быть, в этом было виновато освещение вагона? Тускловатый ряд ламп на потолке, разноцветные блики отражений телеэкранов на безучастных масках-физиономиях.
Что приковывало их внимание? Шрайнер пробежал взглядом по экранам. Обычные передачи "Телероса": утренние новости, советы по приготовлению разноцветных бутербродов, девчонки в купальниках, прыгающие в ритме аэробики. Показывали то же, что и всегда. Но, может быть, показывали этим людям то же, что и Шрайнеру, а видели они что-то иное? То, что не мог увидеть иностранец Шрайнер?
Шрайнер вышел из метро в подпорченном настроении.
Волнение Шрайнера усиливалось с каждым шагом, пока он поднимался по широким ступеням Московского Государственного Университета. Господи… Светлейшие головы мира работали в этих стенах. Передовые теории, сложнейшие технологии… Как его примут здесь, что он скажет студентам? "Профессор Шрайнер"… ну и сочетание. Его раскусят сразу же, определят опытным русским глазом, что никакой он не ученый. Над ним будут смеяться. А может быть даже заподозрят в шпионаже.
Сердце заколотилось совсем уж нещадно. Шрайнер остановился, оперся на тросточку, чтобы не упасть, полез дрожащими пальцами за таблетками во внутренний карман пиджака. Пот тек по его лицу.
Рихарду было всего сорок шесть лет, однако чувствовал он себя полной развалиной. Неправильно сросшаяся нога, проблемы с позвоночником, давление, скачущее как заяц под прицелом охотника, разболтанная нервная система. Конечно, можно было списать это на последствия ударов, нанесенных безжалостной жизнью – оправдаться перед собой за слабость души, за трусливое желание спрятаться от внешних раздражителей, за непреодолимую тягу утопить свои проблемы в алкоголе.
К чему оправдания? Рихард уже сделал первый шаг. Он приехал в Россию – единственную страну, где когда-то чувствовал себя по-настоящему живым. Он вернулся. И все остальные шаги предстояло сделать ему самому.
Но эта Россия была так не похожа на то, по чему он тосковал бессонными ночами. Рихард стремился обрести потерянное прошлое, но пока не получил ничего, кроме испуга перед непонятным настоящим.
– Вам плохо?
Мелодичный голосок прозвенел у самого уха, тонкие пальцы дотронулись до плеча Шрайнера. Он вздрогнул, едва не подавился таблеткой, с трудом продавил ее в пересохшее горло. Обернулся, теряя равновесие, и удержался-таки, хотя и расставил позорно нижние конечности, превратившись при помощи тросточки в более или менее устойчивый треножник.
– Нет… Ик! Нет, ничего, не волнуйтесь… Все сейчас пройдет. Это из-за жары…
В голубых глазах девушки, которая смотрела на Шрайнера, и даже придерживала его слегка за плечо, чтобы он не рухнул наземь, было сочувствие. Искреннее сочувствие, наверное. Боже, как он выглядит сейчас? Наверное, лет на шестьдесят. Седые всклокоченные волосы, мутные глаза, бледное лицо в каплях пота. Профессор Шрайнер прибыл собственной персоной в МГУ. Сейчас он расскажет студентам о преимуществах западного образа жизни.
На редкость милая девушка. Шрайнер не мог сказать, была ли она действительно красивой, поскольку все девушки моложе тридцати, тем более славянки, давно уже казались ему гениями чудной красоты. Особенно после того, как он женился на Герде – веснушчатой длинноносой немецкой кобылке, выше его ростом на полголовы. Герда относилась к грубоватому типу людей, коих можно назвать «полумужчина» – хриплый смех, пошловатые шутки, привычный цинизм газетного репортера. Шрайнеру нравилось это. Герда понимала его с полуслова – с ней не имело смысла притворяться кем-то другим. Но порой ему хотелось более мягкого и женственного – такого например, как эта русская девушка. Хотя… Девушка выглядела странно – как, впрочем, и вся нынешняя молодежь. Волосы, раскрашенные в оттенки зеленого и выстриженные лесенкой по последней моде. Фиолетовая спираль, нарисованная на лбу. Нос с небольшой горбинкой, бледно-розовые губы без следа помады. Клипсы-наушники, по три штуки с каждой стороны, торчащие как разноцветные пиявки. Да, наверное, она не красавица. И не такая уж она женственная и мягкая…
Она просто чудо – это девушка. Она замечательная. У нее огромные глаза и пушистые ресницы.
Шрайнер вдруг почувствовал себя лучше. Намного лучше.
– Как вас зовут, милая барышня?
– Таня.
– А меня – Рихард.
Рихард Шрайнер выпрямился, испытывая желание выкинуть свою трость куда-нибудь в канализационный люк. Земля, подставившая спину под его ноги, снова стала твердой и устойчивой. Рихард Шрайнер извлек из кармана носовой платок, промакнул физиономию, тряхнул плечами, незаметно брыкнул здоровой ногой, перемещая жмущий ботинок со старой мозоли на свежее место. Не то чтобы он красовался перед этой девушкой, просто частица ее молодой энергии впиталась в него вместе с ее сочувствием. Она стояла рядом и улыбалась. И видно было: ей приятно, что этот хромой человек среднего возраста с отвратительным здоровьем не упал, не растянулся на ступенях, что он стоит и улыбается вместе с ней, и даже смущается и не знает, что сказать.
Небольшая стайка девушек, от которых отделилась птичка, прилетевшая на помощь Шрайнеру, стояла неподалеку и чирикала на своем языке, которого Шрайнер, старый общипанный страус, уже не понимал. Однако почему-то он решил, что поступок Тани является некоторым отступлением от принятого сейчас стандарта. Наверное, если бы он все-таки тюкнулся носом в бетон, сразу набежал бы народ, оперативно вызвали бы "Скорую", отвезли бы его куда следует, спасли… Но вот чтоб просто так – заметить, что человеку плохо, и подойти, и спросить…
– Таня, – сказал он с чувством. – Спасибо вам. Мне уже начало казаться, что я прилетел на чужую планету. Здесь все так непривычно, люди такие странные… А вы вот обратили на меня внимание. Спасибо.
– Вы немец?
– Да.
– Герр Шрайнер? Профессор?
– Да.
Шрайнер не удивился. Он уже начал привыкать к тому, что русские видят его насквозь. Наверное, в комплект маленьких технических чудес, полагающихся каждому русскому, входит портативный рентген, встроенный в глаз и просвечивающий каждого попадающего в поле зрения иностранца.
– Мы ждем вас, герр Шрайнер. Сейчас каникулы, но мы специально собрались, чтобы встретиться с вами, послушать вас. Многие приехали из других городов.
– Но почему? – Шрайнер пытался осмыслить логику происходящего. – Вы имеете возможность свободно ездить в другие страны, Таня? Почему вам нужно прерывать свой отдых, чтобы встретиться с каким-то там бошем? Вы никогда не видели живых немцев?
– Я могу поехать в Германию хоть сейчас, – Таня улыбнулась едва заметно. – Я была в Германии восемь раз. Но это не то. Нам нужно услышать вас именно здесь. Это совсем другое.
– Что – другое?
– Герр Шрайнер! – В голосе, прозвучавшем сверху, присутствовали оттенки удивления, и радости, и даже некоторого радушия. – Гутен морген, герр Шрайнер! Очень мило с вашей стороны, что вы приехали! Мы вас ждем!
Человек, спускавшийся по ступеням, широко расставил руки – видимо, готовясь затискать Шрайнера в интернациональных объятиях. Поскольку человек имел цветущий возраст и сложение тяжелоатлета, Шрайнер внутренне съежился, старые переломы его костей заныли как перед дождем. Однако, достигнув Шрайнера, человек ограничился энергичным рукопожатием.
– Вадим Шишкин, – представился он, – дежурный куратор Факультета Международного Воспитания. Пойдемте, герр профессор! Все уже ждут вас!
Куратор спешил – Шрайнеру показалось даже, что молодой человек подхватит сейчас его под могучую подмышку и потащит легко, как плоскую человеческую фигуру, выпиленную из фанеры. К счастью, до этого не дошло – Шишкин проявил такт, приноравливаясь к темпу отчаянно хромающего немецкого гостя. Они шли, и Шрайнер чувствовал себя спокойнее с каждым шагом. Его ждали здесь. А человеку нужно знать, что его где-то ждут.
* * *
С чего начать?
Шрайнеру предложили кресло, но он по старой преподавательской привычке предпочел стоять, опираясь на тросточку. Комната была просторна и уютна, за столами сидело около двадцати студентов – милых девушек, симпатичных парней. Куратор спрятался где-то на заднем ряду. В комнате не было технических излишеств, не считая пары-тройки непременных телевизоров. Впрочем, экраны были выключены, не мешали сосредоточиться своим мельканием. Двадцать пар блестящих глаз смотрели на Шрайнера и он ощущал, как тонкие пучки рентгеновских лучей скрещиваются в его мозгу, беспрепятственно проникая сквозь черепную коробку.
Господи, что за дурь лезет ему в голову?
– Доброе утро, – сказал Шрайнер. – Очень приятно видеть столько пытливых молодых глаз. С чего мы начнем наш семинар?
– Расскажите нам о вашей стране, герр Шрайнер, – раздался голос куратора. – В этой группе обучаются будущие специалисты по Германии. Им интересно будет узнать ваше мнение о жизни в вашей родной стране.
– А что рассказывать?
– Все что угодно, герр Шрайнер.
И Шрайнер начал рассказывать. Он говорил о благосостоянии германской республики, выбившейся по уровню жизни на второе место в Европе (после России, конечно). Описывал тихие улочки провинциальных городков и сияющие зеркальные стены небоскребов. Называл цифры, свидетельствующие о восстановлении немецкой промышленности после кризиса. Коротко упомянул о проблеме турецких эмигрантов и рассказал пару анекдотов про турок. Рихард говорил об интеграции Европейского Сообщества и сожалел о дальнейшем падении курса евро. Немножко прихвастнул, заявив о создании нового эмобиля "Фольксваген" (на самом деле эта машина и в подметки не годилась "ВАЗу"). Шрайнер говорил, и говорил, и говорил, и при этом чувствовал, что все, что он говорит, давно уже известно студентам, сидящим в зале. Тем не менее они смотрели на него с неослабевающим интересом. Что получали они сейчас? Информацию какого-то другого, неизвестного Шрайнеру рода?