Текст книги "Сверхдержава"

Автор книги: Андрей Плеханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 4
РОССИЯ. 1999 ГОД. ИЮНЬ
РЕТРОСПЕКТИВА ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ЖИЗНИ

Николай Николаевич Краев находился в жутком душевном раздрае. Не лежалось ему на диване, не курилось. Книжки осточертели. И даже любимый «Будвайзер» не лез в глотку, застревал где-то на уровне хрящевого надгортанника.

Однажды, со злостью запулив книгой в стену, в импортные финские обои, Краев кряхтя поднялся и поплелся к телефону. Боли в спине замучили его к этому времени совершенно.

– Давила? – сказал он в трубку. – Слушай, у тебя хороший специалист по спине есть? Невропатолог, или мануальщик, или кто там еще, мать их? Дышать уже больше не могу.

– Самый лучший специалист по твоей спине – это я, – в голосе Жукова не читалось ни малейшего удивления. – Приходи, мой сладкий. Я устою тебе такие тепловые процедуры, что ад покажется ледяной Антарктидой. Ты будешь бегать как владимирский тяжеловоз и тащить на своей якобы больной спине три центнера полезного груза.

– Для кого полезного?

– Для тебя, милый, для тебя. Согласись, тебе нужна хорошая встряска. Рок-н-ролл на всю ночь. Забыл прикол, чувак? Отлежал мозги на диване? Спорю на правое яйцо Ричи Блэкмора…

* * *

Николай не забыл ничего. Хотел бы забыть – да память у него была так устроена, что не хоронила ничего. Тем более не мог забыть он хорошего. А дружба с Илюхой Жуковым – что было в его жизни лучше?

Оба они учились в Верхневолжском Университете, несли тяготы и лишения студенческой жизни на разных факультетах. Коля – на истфиле, Илья – на экономическом. И сами они были разными – молчаливый, худой Николай, упрямый до исступления, и Илюха – тогда еще не такой круглый, но уже начинающий круглеть – живой, подвижный, штопором ввинчивающийся в любую компанию. Жить друг без друга не могли. Ругались, чуть ли не дрались, и клялись, что с этим уродом – больше никогда. И встречались снова – уже на следующий день. "Ты как, чувак?" "А ты как, Давила?" И улыбки – от уха до уха. Продирались вместе из болота обыденности по лестнице в небо. Придумывали себя, лепили совместными усилиями двух человек сразу – из двух кусков глины.

Был у них изъян, общий на двоих. Они совершенно не вписывались в комсомольскую жизнь Университета. До статуса мелких диссидентов не дотягивали, открыто не бузили, потому что плевать им было на всю марксистско-ленинскую трихомудию. Не считали они, что стоит портить нервы из-за аморфных, сто раз переделанных заветов вечно живой мумии, никогда даже не слышавшей блюза. И все равно слыли неблагонадежными.

Николай-то, ладно, еще туда-сюда. Ну, прочитал политинформацию на немецком языке – кто знает, что говорил, может, какую антисоветчину? Ну завалил работу в ДНД, стенгазете, физкультуре, сбору денег в Фонд Мира и всему, что ему только поручали. Неприятно, конечно. Если бы троечник какой-нибудь был – это вполне объяснимо. Но один из лучших на потоке – и такой откровенно аполитичный? Нехорошо, нехорошо.

Но это было просто "нехорошо" – без всяких оргвыводов. В конце концов, парень из простой семьи, тихий и достаточно незаметный. Почудачит и перестанет. Ситуация же с Ильей Жуковым тянула на большее, чем просто "нехорошо". Потому что Илья Жуков, сын крупного партийного работника, так себя вести не должен был. Поначалу на него взвалили недюжинную общественную нагрузку, кою он и влачил полтора курса. А потом, очевидно находясь под губительным влиянием своего приятеля, тихого Коли, вдруг заявил, что с него хватит. Что, если ребяткам из комитета комсомола так нравится, пусть они и выполняют все эти дурацкие поручения.

С Ильей Жуковым решили разобраться потихоньку. Чтобы не портить карьеру будущему хорошему человеку . Вызвали его в этот самый комитет комсомола. Сидело там всего человек пять – наиболее либеральных и продвинутых в демократическом плане. И спросили они мальчиша-плохиша строго, почему не желает он работать на общественное благо?

"А потому что никакое это не общественное благо, – отвечал мальчиш-плохиш. – Это только ваше благо, а я от этого ничего не имею, как и большинство остальных, недостаточно приближенных к вам студентов. Это просто нечестно".

"Ах ты проклятый приспешник буржуинов! – воскликнули комсомольцы. – Как ты смеешь называть нечестным великое социалистическое дело, светлые идеи, проповедниками которых мы являемся?! Да мы тебя в порошок сотрем! Из комсомола выгоним! Из Университета отчислим!"

"Стирайте! Выгоняйте! – гордо ответил плохиш, он же Давила. – Но только сперва разрешите объяснить вам, почему я считаю ваше дело нечестным. И, к сведению вашему, все эти факты при определенных условиях могут стать достоянием широкой комсомольско-молодежной общественности!"

А потом Давила стал загибать пальцы.

"Вы пьете спирт из вон того чайника, – сказал Давила и загнул первый палец. – Так проходит большая часть ваших комсомольских собраний. Позавчера Шурик Данилкин так надрался, что облевал, простите, красное знамя, и отстирать никак не удается, поскольку он закусывал сельдью в масле. – Давила загнул второй палец. – Кроме того, мне достоверны известны факты многочисленных половых сношений на вон том диване в углу. Могу привести поименный список совершавших половые акты, при желании – с указанием точных дат. – Давила загнул третий палец, хотя мог загнуть бы все пальцы на руках и на ногах – по количеству оных половых актов. – Две недели назад проведено распределение туристических путевок в Прибалтику. По невероятной случайности, полностью опровергающей теорию некоего Эйнштейна, восемнадцать путевок из двадцати пяти получили члены комитета комсомола и их политически подкованные подружки". – Давила пытался согнуть очередной палец, но это уже не потребовалось.

"Не выдавай нашу великую тайну!" – взмолились комсомольцы.

Информированность всегда была оружием Давилы, его щитом и мечом. Те, кто не принимал этого в расчет, рисковал остаться в дураках. В безнадежных дураках.

"Ребятки, – сказал тогда Давила, – вы что, думаете, что я против того, что вы здесь пьете, и трахаетесь, и в Прибалтику на халяву ездите, и анекдоты про Брежнева травите? Я и сам люблю все это делать. Только знаете, что действительно нечестно? То, что вы делаете вид, что вам это не нравится, и то, что вы запрещаете делать это нам, простым смертным, именем какого-то там кодекса строителей коммунизма. У меня есть деловое предложение: у вас – своя свадьба, у меня – своя. О'кей?"

Илью Жукова больше не трогали. Видные представители университетского комсомола делали вид, что Жукова не существует в природе. Они боялись его.

Таков был Илюха Жуков на младших курсах. И совсем уже другим – к окончанию Университета. У него и вправду была своя свадьба. Он рос, последовательно развивая собственные принципы. В свое понятие о честности он вкладывал порядок, целесообразность для общества, желание сделать так, чтобы стало лучше всем – а не только тем, кто обладает быстрейшей реакцией в хапании кусков. Давила сам умел хапать лучше и талантливее всех. И всегда делился с другими.

Он не был Робином Гудом. Просто ему неинтересно было создавать маленький благополучный микрокосм. Он стремился к большому благополучному макрокосму, в центре которого, конечно, стоял он – благодетель и носитель справедливости.

Делал ли когда-нибудь Давила что-то для себя лично? Краев попытался вспомнить. Нет. Для себя лично – нет. Давила был идеальным орудием общественного порядка и целесообразности, солдатом порядка. Он без труда анализировал любую ситуацию и расставлял все по своим местам. Он не боролся – он работал. Арсенал его средств в достижении цели был безграничным. Давила помогал слабым, если видел, что они того заслуживают, но не могут пробиться сами. Он сметал сильных, стоящих на его пути, если считал, что деятельность их вредна обществу и определяется лишь эгоизмом. Он вербовал сторонников, не считаясь с их мнением. Он искажал информацию так, что она звучала правдивее, чем чистейшая правда. И в конечном итоге добивался своего для других. В этом и состояла честность для Ильи Жукова.

Понятия "честности", бывшие когда-то общими для Краева и Жукова, разошлись в разные стороны. Краев не любил врать, не любил делать гадости другим. Давила врал и гадил. И что же в результате? Давила приносил людям пользу – добивался своего не мытьем, так катаньем. Большинство людей обожало Жукова. И его было за что обожать, Краев должен был признаться себе в этом.

Краев не врал, и потому был молчуном, чтобы не произносить лжи. Порою он начинал верить в то, что делает что-то честно и хорошо. Он делал рекламную компанию людям, в отношении которых вдруг решил, что они честны. И в результате прокладывал путь наверх очередным лгунам. И вот уже многие прежние друзья избегали общения с Краевым, называя его продажной крысой.

Давила переигрывал Краева по всем статьям. Краева не за что было любить. С женой – и то прожил всего три года. Слава богу, хоть детей не нажили, а то платил бы сейчас алименты. А так – ушла, хлопнула дверью. Крикнула: "Катись ты к черту, сухарь, ничтожество! Женись на своем телевизоре!" Слава богу. Краев никогда не жалел, что эта женщина ушла из его жизни, она не подходила ему – так же, как и все женщины, остающиеся в его постели более одной ночи. Краев хотел быть один. Так было проще.

Но сейчас Краев загнал себя в угол. Он разочаровался во всем. Решил не совершать более ничего дурного и в результате погрузился в полную бездеятельность. Остался настолько один, что жизнь его потеряла всякий смысл.

Он не хотел идти к Давиле. Он не хотел работать с Давилой. Но ему нужно было поговорить с Ильей Жуковым. Тем Илюхой, который не мог полностью умереть в Давиле.

"Я поговорю с ним пять минут и уйду, – сказал себе Краев. – И все. Ей-богу, все".

Он стал собираться в путь. Делать это становилось с каждым разом все труднее. Все труднее было открыть дверь и выйти в холодный мир, подставив душу сквознякам.

* * *

– Так, пожаловал. – Давила оглядывал Краева со всех сторон. – Как поживает твоя несчастная спинка? Лечиться будешь?

– Водкой? Нет.

– Это правильно, – одобрительно сказал Жуков. – Водка расслабляет, но она же снижает остроту интеллекта. А нам предстоит мозговой штурм.

– Я не хочу штурма, Илья, – надломленно произнес Краев. – Я не смогу тебе помочь, извини. Мне самому помощь нужна.

– Мы поможем друг другу. Я найду тебе самого лучшего специалиста в медицине, а ты включишься в нашу избирательную компанию. Выиграют все – и твоя спина, и общество.

– Илья… – Краев болезненно скривился. – Ну разве в спине дело? Душа у меня не на месте. Душа болит! Душу ведь мануальной терапии не подвергнешь.

– Душа? – Жуков задумчиво почесал переносицу. – Найдем тебе психотерапевта.

– Мне ты нужен! Ты! Мой Илюха Жуков! Ты всегда лечил меня лучше всяких психотерапевтов. А теперь вдруг занялся переустройством России. Тоже мне, спаситель Отечества новый нашелся! Тебе уже не до меня…

– А тебе до меня было? Я ведь звонил тебе – не раз и не два. А ты семь лет носу не показывал. Загордился. Ну как же – звезда московского телевидения. На звонки мои не отвечал. Списал меня из друзей? Полет у меня творческий не тот? Ну кто я такой – администратор верхневолжского пошиба. Следил я за тобой издалека – радовался за тебя. Как та твоя передачка-то называлась? "Природа вещей"?

– Да.

Из-за этой передачи все и началось. Все неприятности Краева.

* * *

Передача называлась «Природа Вещей». Четыре года назад она выходила на одном из центральных каналов в шесть часов вечера – неплохое время для передачи-дебютанта. Была тогда у высшего руководства навязчивая идея – повысить морально-просветительный уровень российского телевидения, вернуться к вечным ценностям. Как обычно, в ходе перестройки вещательной сетки канала временно пострадали пара мыловаренных сериалов, симпатичная ведущая новостей и злобный политический комментатор, горячо любимый угнетенным пролетариатом. Зато на место, освободившееся после хирургического удаления намертво вросшей «Рабыни Барбары» шеф-редактор с удовольствием поставил милую передачку «Природа вещей», специально изготовленную для такого случая.

Передача была сделана "под идею". И автор ее, средней молодости режиссер Н.Н. Краев, был приглашен к шеф-редактору именно с этой целью. Краев к тому времени работал на телеканале три года, неуклонно прогрессировал в телемастерстве и телекарьере. Будучи сперва на подхвате, скоро отличился способностью сделать конфетку из любого дерьма. Впрочем, эта же особенность преподнесла ему дурную услугу – в основном Краев занимался "вылизыванием" передач более маститых режиссеров.

На этот раз Краев, похоже, дождался своего часа. На канале даже пари заключали, какой будет первая самостоятельная передача Коли. Кто-то говорил, что Коля, конечно, облажается: влезет в эфир, снимет обет молчания и будет тупо трепать языком, насилуя несчастных собеседников. Иные же осведомленно утверждали, что там будет сплошная компьютерная графика – закрученные туннели в кривую сюрреалистическую клеточку, телки в сверкающих купальниках из жидкого металла, калейдоскоп фантастических фиолетовых образов, что задействованы лучшие специалисты и в это дело вбухана половина бюджета телеканала – само собой, по особому распоряжению амбициозного шефа…

Того, что получилось, не ожидал никто. Передача была научно-популярной – место таковой было, на первый взгляд, скорее на канале "Культура". Вел передачу седой благородный господин в плаще – этакий русский Шерлок Холмс. Начал он с постановки некоего вопроса, а дальше начал вести собственное расследование, докапываясь, откуда ведут происхождение шестеренки в настенных часах. Несмотря на явную скучность и несовременность предмета расследования, в течение сорока пяти минут действие развивалось настолько неожиданно и разнообразно, что оторваться от экрана было невозможно. Размахивая полами плаща, ведущий переносился в различные страны и эпохи, показывал пальцем на какие-то предметы, говорил что-то негромким, но хорошо поставленным голосом. В конце передачи случайный телезритель, захлопнув рот, обнаруживал, что первый вопрос благополучно решен, но это не имеет никакого значения, потому что появились еще три нерешенных вопроса, язвами разъедающие его неудовлетворенное любопытство. Кроме того, имело место совершенно необъяснимое скопление у телеящика остальных членов семьи – от сопливых недорослей до глухоненемослепой прабабушки – гуманоидов, принадлежащих к различным и несовместимым социально-экономическим слоям и прослойкам.

Мнение пожизненно объевшихся телекритиков было добродушным и почти единодушным: передача, в общем-то, "никакая", но канон выдержан, и интерес зрителей должон наличествовать. В газетах промелькнули упоминания, диапазон которых простирался от "интеллектуальной жвачки" до "безыскусного оживления заведомо мертворожденного". Н.Н. Краев не отвечал на звонки, заперся в монтажной и готовил второй выпуск передачи. Шеф загадочно улыбался и потирал руки.

Секрет удовлетворенности шефа выявился уже через неделю. Рейтинг второго выпуска превысил рейтинг первого в двадцать раз и сравнялся с передачей "Что? Где? Когда?". Коля хмуро кивал на поздравления. В "Антенне" поместили смазанную цветную фотографию седого ведущего в рубрике "Рекомендуем посмотреть". А в российских учреждениях – как государственных, так и частных, представители различных социальных групп обсуждали новые шесть вопросов, неизвестно каким оставшиеся нерешенными. Самым острым и неразрешимым был вопрос: "Почему в швейной иголке есть дырочка?"

В это же время появились признаки интереса к Краеву. Интерес почему-то в основном высказывался циничными хмырями в шершавых пиджаках – специалистами по пиару. Коля никогда не занимался рекламой – не хотел соваться в область производства синтетической субстанции для промывки мозгов. Всех хмырей, которые ловили его за рукав в коридоре и предлагали поместить на плаще ведущего рекламу мастики для паркета или сангигиенических прокладок, Николай посылал к шефу. В результате плащ удалось отстоять в невинной незапятнанности, но в передачу была введена дополнительная рекламная вставка.

Широко известный в узкой московской телевизионной среде М.Ж. выманил Краева на чашечку кофе, пообещав подкинуть творческую идейку. Для Коли это было удивительно и ново – обычно идейки выцыганивали у него. Откидывая длинные волосы томным жестом, М.Ж. сказал: "Слушай, Ник, тут у одной фирмешки энджой случился. Они – дилеры по трейду, не очень крупные, но на конечностях стоят. И тут немчура, которая ихний продакшен ляпает, решила на наш рынок двинуть. Промоушен им нужен путный, ну ты понимаешь. В плане массы. Бабки неплохие на это дело кидают. Ты сейчас в топе, Ник. Созерцал я твой релиз. Не поверишь – понравилось. Есть возможность срубить капусту. Приличную капусту. Быстро и без огласки".

"Типа?" – поинтересовался Краев. Его подташнивало – то ли от бессонной недели, то ли от трех чашек непривычно дорогого кофе, и уж безусловно – от М.Ж.

"Понимаешь, эта немецкая компаха, она – эксклюзивный изобретатель своего товара. В этом весь ключ"…

"Эксклюзивный изобретатель? – Краев недоуменно качнул головой. – Это как понимать?"

"Ну, короче, они изобрели свой товар там, в Германии. Еще пятьсот лет назад. Технология там специальная, ручная сборка, вековые традиции германского качества и прочая бодяга. Но в этом ключ! Они первые товар сделали, понимаешь? Остальные – жалкие подражатели. Значит, делаем так. Твой ведущий задает вопрос: типа, откуда эта хреновина ведет происхождение? Демонстрирует товар – родной, немецкий. Идет расследование. Выясняется – изобретено немцами, основоположник фирмы – такой-то. Его фамилия. Вот и все! Никакой открытой рекламы, заметь! И честно, между прочим! Потому что изобретено на самом деле этой фирмой. А дальше – наше дело. Мы начинаем свой промоушен товара – по стандартной схеме. На твою передачу не ссылаемся – все шито-крыто. Но уже и так все знают товар, потому что тебя смотрят все. Двадцать штук гринов – твои. Из них восемь штук отдашь мне".

Краева тошнило все сильнее. Нажил, наверное, язву желудка со всей этой телепахотой. Пивка разве что? "Будвайзера".

"Что там за товар?" – спросил он, прикрывая рот рукой.

"Ну эти… Ерши. Для чистки унитазов. Эксклюзив. Германское качество. Тебе-то не все ли равно?"

Краева вырвало. Вырвало наконец-то. Он блевал, опустив голову и широко расставив ноги, чтоб не запачкать ботинки. Метал харчи и давился от смеха одновременно. Это было странное чувство – ему еще не приходилось заниматься двумя одновременными действиями в таком экзотическом сочетании.

"Извини, – сказал он, вдоволь проблевавшись и прохохотавшись. Вытер салфеткой рот. Вытер платком слезы. Уборщица молчаливо суетилась, протирая пол, спина ее выражала презрение. – Извини. Слушай, М.Ж., как ты думаешь, пятьсот лет назад унитазы были?"

"Откуда я знаю, что там было – пятьсот лет назад? – М.Ж. раздраженно закуривал сигарету. – Были, конечно. Куда ж они срали-то, эти немцы? Какая разница? Ты согласен или нет – я не понял?"

"Нет".

"Дурак, – бросил М.Ж. – Ты просто дурак, Краев. Такие бабки… Нет, ты подумай"…

"Я дурак. – Краев снова начал неприлично давиться – то ли от икоты, то ли от смеха. – Я дурак! – Он ткнул себя пальцем в грудь. А ты – идиот, М.Ж.! Ты полный идиот, к тому же напыщенный и пошлый!"

"Ну и вали отсюда"…

Краев свалил. С огромным удовольствием. Он все чаще получал удовольствие не от общения с людьми, а от необщения с ними.

Реклама туалетных ершей позже появилась в рекламной вставке – в общепринятом порядке. Ролик занимал десять секунд. Унитазные ерши – коротко стриженные, благородные, блондинистые, как и подобает истинным арийцам, восседали там за длинным столом вместе с советом директоров фирмы. "БОЛЬШОЕ ДЕЛО ДОЛЖНО БЫТЬ ЧИСТЫМ. МНОГОВЕКОВОЕ КАЧЕСТВО ОТ ОСНОВАТЕЛЕЙ ФИРМЫ "АРШ"[2]2
  Arsch – задница (нем.).


[Закрыть], – гласила надпись, выполненная готическим шрифтом.

Третий выпуск краевской передачи собрал уже полстраны. Двенадцать вопросов, оставшихся после него, цепляли население острыми рыболовными крючками. О передаче заговорили везде, и все разом. На верхах нечленораздельно, в соответствии с остаточными возможностями дикции произнесли, чта, понимаешь, это хорошо, потому чта – несет и, понимаешь, повышает! В "Комсомольской Правде" опубликовали статью "Ходим мы по Краеву родному". Писали, что в целом традиционно, и в то же время свежо, и, конечно, есть какой-то необъяснимый секрет. И тут же раздался первый крик души. Академик Запечьев, большой спец по идеологическому вскармливанию народа еще с хрущевских времен, случайно включил телевизор в восемнадцать ноль-ноль и не смог оторваться от кресла до конца передачи – даже тогда, когда этого настоятельно требовала запущенная аденома простаты. В результате кресло было безнадежно испорчено. Запечьев выступил с гневнейшей тирадой, в котором утверждал, что современные средства перешли все рамки приличия в использовании непозволительных методов воздействия на неокрепшие российские души, и открытое вредительство масс-медиа в виде индуцированного наркотического транса в наибольшей мере проявляется в пресловутой передаче "Природа вещей". "Никакого Николая Краева в природе не существует, – писал он. – Никогда мы не видели такого режиссера, да и вряд ли увидим, ибо ни к чему зомбирующим простодушного обывателя воротилам шоу-бизнеса показывать свое лицо – слишком неприглядное, чтобы соответствовать мещанским псевдоинтеллектуальным притязаниям, насильно вбиваемым в головы одураченных. "Природа вещей" – это, скорее природа вещизма, когда подлинная тяга к знаниям заменяется телевизионным суррогатом, а российская извечная пытливость ума растворяется химическими реактивами, сделанными по американским рецептам".

И тут же облик Н. Краева промелькнул в нескольких выпусках новостей – субтильный силуэт, полуразвернутый в попытке убежать от камер, дешевый свитер, острый носик, колючие настороженные глаза. Это сработало против автора – ожидалось, что создатель передачи, повышающей тягу к знаниям и защищающей традиционные моральные устои, должен с удовольствием давать интервью и охотно теоретизировать на любую тему. Видный политический диссидент, недавно перебравшийся из-за бугра обратно на историческую родину, выступил по телеканалу, издавна противоборствующему с той компанией, в которой работал Краев. В своей длинной, но эмоциональной речи он повторил идеи академика, заменив иностранные термины древнерусскими словами. В частности, слово "реактивы" звучало у него как "изгноившиеся помои".

Четвертая передача все же вышла в срок. Рейтинг продолжал расти зловеще – как раковая опухоль. В публикациях "Природу вещей" уже открыто называли примером применения технологии массового гипноза. Николай испугался сам. Он тщательно просчитывал конструкцию передачи, но не ожидал такого убойного эффекта. Что-то он сделал не так. Перестарался.

Шеф вызвал Краева в свой кабинет. "Читал?" – с тихой яростью спросил он, выложив перед Краевым газету. "Читал". "Честно скажи – использовал в какие-нибудь технологии?" "Использовал". "Современные?" "Современнее не бывает". "Сволочь! – заорал шеф. – Да ты хоть понимаешь, что меня теперь с дерьмом съедят? Почему меня не предупредил? Ты же популярку делаешь, а не пиар!" "Вы же сказали – нужно сделать рейтинговую передачу"… "Господи… Заставь дурака Богу молиться… Ну чего ты туда навалял – нейролингвистику? Эффект связки?" "Нет". "А чего?" "Это даже не технология, – сказал Краев. – Там нет традиционных пиаровских штампов. Весь этот паблик рилейшен – сплошной обман. В моей передаче – все наоборот, в противоположность стандартным схемам. Это мои собственные наработки. Я же не думал, что так получится"… "А надо было думать! – веско заявил шеф, уже смягчаясь душой. – Собственные наработки, говоришь? Ну ладно. Даю тебе неделю для исправления. Рейтинг надо снизить раза в два. Добавь туда побольше зауми, пусть твой ведущий говорит как занудный профессор. Половина аудитории сразу отвалится. Всему вас учить надо"…

В тот же день на заседании шеф сказал, что традиционные принципы пиара морально устарели и перестают работать. И что необходимо подключение новых, нетрадиционных методик в завоевании информационного рынка. "Двадцать первый век на подходе, господа! – произнес он торжественно. – Наступает век прогрессирующей доминанты когнитивной информабельности! И мы должны учесть это. Будем работать"…

И всем сразу стало ясно, что шеф знает что-то такое, чего не знает никто. Что есть у него кое-что в заначке.

Пятый выпуск передачи был старательно испорчен. Ведущий был загримирован небрежно, и сразу стало видно, что никакой он не моложавый герой, а старый актер третьего эшелона в синтетическом парике, шепелявящий из-за плохо вставленных зубов. Говорил он долго и до того непонятно, что сам запутался в терминологии. К концу передачи осталось всего три вопроса, самым сложным из которых был: "Почему бумага плоская?"

Рейтинг превзошел все ожидания. Интерактивный опрос показал, что никто не бросит смотреть передачу, даже если ведущий будет страдать гнездной плешивостью и окончательно растеряет зубы. Передача завоевала истинно народную любовь.

Шеф снова вызвал Краева. На этот раз он не употреблял ненормативной лексики, смотрел на режиссера не то что совсем по-отечески, но с хорошо поставленным выражением плохо скрываемой симпатии.

"Николай Николаевич, по-моему, ты созрел, – сказал он душевно. – Смотрел твой последний выпуск. Это уже, знаешь ли, почерк мастера. Большого мастера, не побоюсь этого слова".

Краев понял, что передачу "Природа вещей" больше он делать не будет.

"Ну сам подумай, что для тебя – какая-то ерундовская научно-популярная передачка? – шеф говорил, говорил, говорил и размахивал сигаретой, пепел с нее падал на стол. – Это не твой масштаб. Я тут давно вынашивал… Сам понимаешь, где сейчас лежит перспектива… И между прочим, эти технологии уже изжили себя… И не надо быть семи пядей во лбу… Нет, это же форменная подмена предмета… Мы еще покажем всем… Небольшой отдельчик, но дело не в размере… Ты – наиболее подходящая кандидатура… Ты сами не представляешь, на что ты способен"…

"Иными словами, вы предлагаете мне заняться рекламой?" – встрял Краев, разорвав бесконечные цепи, коими опутывал его шеф.

"Руководством… – шеф несколько понизил голос. – Я же говорю – ты будешь руководить новым отделом позиционирования. А старый сам отомрет, как только покажет свою неконкурентоспобность"…

"Я хочу делать свою передачу! – упрямо сказал Краев. – Мне нравится ее делать. И она нравится людям. А на остальное мне наплевать".

"Да что ты заладил? Передача, передача! Другие ее сделают. Если хочешь знать, то есть тенденция"…

Краев резко встал, вмял окурок в пепельницу. "Все, – произнес он. – Увольняюсь".

Мазохистское удовлетворение великомученика окатило его волной сладостной боли. Он вдруг осознал, что действительно созрел. И недостоин унижения, которое становилось для него естественным, как прокуренный воздух студии. Он повернулся и вышел из кабинета шефа.

"Природа вещей" действительно существовала какое-то время после ухода Краева из телекомпании. Делал ее неплохой режиссер. Однако передача стала напоминать инвалидный кусок старого мяса – бывшее позвоночное, из которого выдернули спинной хребет. Ее сдвинули с престижного места, затем убрали куда-то на задворки вещательной сетки. Урезали время до тридцати минут, потом до двадцати… "Природа вещей" умерла так незаметно, что никто не слышал ее последнего вздоха. Никто не поцеловал ее в холодный лоб.

А Краев пустился во все тяжкие. Теперь он был нарасхват. Однако врожденный снобизм не дал ему направиться в ту области телевидения, в которой образцом мужского начала является карамель на палочке, идеалом женской красоты – девушка, вид со спины, формой напоминающая кофейную банку, а символом безупречного вкуса и изысканности – жеванная в течение целой недели (сверхустойчивый вкус!) подушка из синтетической резины. Имелась еще одна стезя – реклама политическая. Здесь существовала иллюзия выбора для режиссера. А Краев, с его репутацией новоявленного PR-кудесника, чудаковатого, но гениального, имел право на выбор.

Он долго думал, прежде чем решиться. Нужно было сделать верный первый шаг, чтобы не брести потом всю жизнь по колено в навозе. Как известно, навоз является продуктом естественных жизнеотправлений разнообразных скотов, и при перегнивании превращается в ценное удобрение, повышающее плодородие почвы. Но Краеву не нравился запах. Он все еще мечтал найти что-нибудь стерильное, не пахнущее.

И, кажется, он наткнулся на нечто подобное. Два начинающих политика: один московский, другой верхневолжский, один довольно пожилой, другой относительно молодой, оба бедные и безусловно честные. С точки зрения эффективного позиционирования они представляли собой продукт бесперспективный, не подлежащий раскрутке и даже просто улучшению. Ни один приличный пиарщик не взялся бы за них, дабы не портить свою профессиональную репутацию. Ситуация отягощалась тем, что оба и не собирались обращаться ни к каким профессионалам – денег у них не было.

Краев составил досье на этих двоих. Убедившись, что оба не являются носителями социалистических атавизмов, в достаточной мере интеллектуальны и интеллигентны и проявили себя в жизни с положительной стороны, Краев решил работать с ними.

Оба кандидата были похожи на самого Краева – такие же идеалисты, зацикленные на индивидуально понимаемой порядочности. Поэтому разговор с каждым из них получился душевным и мало напоминал торг продавца и покупателя. Краев загорелся. По ночам он сидел и лихорадочно писал концепции – столь нестандартные, что прочитав их, любой пиаровец покрылся бы трупными пятнами. Днем Краев колесил между Москвой и Верхневолжском, контролируя встречи своих кандидатов с избирателями, правя их интервью в прессе, натаскивая их, обучая как нужно говорить, смотреть, одеваться, ходить и сморкаться.

Кандидаты Краева не были похожи ни на кого из своих конкурентов – не сливали компромат, не обещали несбыточного, не ездили в шикарных авто с сопровождением. Но при этом не казались бедными родственниками, вылезшими из низов для установления всеобщего уравнивания. Краев разрабатывал старый образ "своего человека наверху", но по-новому. Он тщательно просчитывал, каким должен быть "свой человек" в данный момент, именно на этих выборах. Это не соответствовало общепринятым к тому времени стереотипам политической рекламы. Но это работало. Рейтинг кандидатов быстро полз вверх, они переигрывали остальных без особого труда.