Текст книги "ИЗБРАННОЕ (СИ)"

Автор книги: Андрей Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Незабываемые русские впечатления

Если славный стольный град Москва еще хоть как-то известен лицам иностранного подданства, ну и плюс к ней Ленинград или Киев, то славный город Свердловск звучит для них как учебник по ядерной физике или квантовой механике членам племени мумба-юмба. Однако, пресловутый угар перестройки открыл завесу таинственности и запрета над третьей столицей и в 1989 году первые ласточки, в виде граждан иных стран, начали прибывать на Урал для ознакомления с городом, который ассоциировался ранее с грозным и темным для импортного понимания словом Сибирь. И пусть Сибирь тут ни при чем, поскольку и о Сибири люди забугорного происхождения только краем уха слыхали – в виде того, что все там ходят в ватниках, а кофемолка для тамошних аборигенов вообще дело немыслимое и покрытое таинственным мраком, – но поскольку Урал вообще оказывался тайной за семью печатями, то, спускаясь с трапа самолета или подножки международного вагона, они тут же начинали боязливо оглядываться, пытаясь обнаружить, не скрываются ли где вездесущие агенты КГБ, и не кинется ли на них стая белых медведей, которые, согласно достоверным сведениям, полученных из газет, телевидения и радио, просто обязаны бродить стаями по запорошенным вечным снегом узким и затемненным улочкам. Со временем страхи проходили, на смену им появлялось робкое любопытство, которое, в свою очередь, сменялось искренним интересом. Стаи медведей канули в Лету, агенты КГБ переквалифицировались во вполне симпатичных и не таких уж страшных людей, с которыми, как оказалось, порой приятно иметь дело. Но душа… загадочная русская душа так и осталась подернутой завесой непостижимости. И повалил люд заморский хлебнуть не медведей, которых и в Америках с Европами хоть завались, а впечатлений. И причем таких, каких не сыщешь ни в каком другом уголке земного шара. И возвратившись домой они взахлеб рассказывали родственникам, друзьям и коллегам как это «колоссаль» и «отшень харрашоу, тфою мат». И если по-европейски выглядевшие супермаркеты и офисные здания с русским колоритом еще как-то находили свое объяснение в иностранной мове, то все, что касается русской души, не находило никаких слов. И как бы ни был богат и велик английский, немецкий или еще какой-нибудь язык, впечатление от русской души укладывалось лишь в восторженное «О-о!», либо в недоуменное «Э?». Наслушавшись столь многозначительных откликов, какой-нибудь наивный и простодушный американец или француз мчался в Россию за своими «О– о!» и «водка, валенки, тульский самовар». И вот однажды, знакомый одного знакомого пригласил друга того самого друга… думаю, что нет нужды объяснять, как «загадочная русская душа» может пригласить первого встречного-поперечного погостить у него денек-другой. Наивный иностранец, назовем его для простоты Джон (точно так же, как американцы зовут нас Иванами), с радостью принял приглашение и отправился набираться новых впечатлений в загадочную Россию. Москва его особо не удивила и он, пожав слегка плечами, вылетел в стольный град Урала. Встреча прошла, как говорится, в теплой дружественной обстановке, и гости немедля отправились на обустройство. Стоит ли говорить, что стол просто ломился от яств, и было их «несметная тьма и несть им числа». Однако, будучи предупрежден заранее, что гость заморский жаждал познать, чем живут граждане простые, хозяин не мог, ну просто не мог позволить всяческих излишеств, вроде: «жалаю выпить на брудершафт с другом самого Буша», а потому строго-настрого предупредил всех, что гость человек непьющий, вроде абстинента, а значит, наливать ему по чуть– чуть, в «плепорцию», дабы и самим достоинства не уронить и не посрамить державы российской, и чтобы гость прочувствовал все до самого конца. И хотя само слово «абстинент» вызвало весьма неадекватную реакцию, ибо слово таинственное, непонятное, а значит нечто вроде ругательства, аудитория согласилась, что представителю иной державы можно простить и такое извращение. А посему к гостю отнеслись с известной долей пиетета, вполне соответствующей русской мерой гостеприимства, внимательностью, и, как не странно, с некоторой долей снисходительности и жалости. Компания, надо отметить, собралась весьма почтенная, широко уважаемая в узких кругах, и гость чувствовал себя почти на седьмом небе. Он даже начал интуитивно понимать русские префиксы «тфою мать», артикли «пилят такой» и протчая, изредка, к месту и не к месту самому вставлять вышеозначенные словечки, а под конец официальной части выдал такой спич, что гости и приглашенные хватались за бока. История умалчивает, о том, что было ли сие достижение чисто русской вежливостью, или же действительным мастерством мистера Джона, увы, кануло сие в неизвестность, но, тем не менее, факт остается фактом – он сумел доказать, что загадочная русская душа весьма родственна, совсем не загадочной, а прагматичной и приятственной, в некоторой степени, американской душе. И хотя вряд ли кто из приглашенных лиц осознал вышеозначенное свидетельство «наличия отсутствия» каких-либо противоречий между сторонами, взаимопонимание установилось полнейшее. Гости гуляли и пили, американец набирался впечатлений, хозяин пыжился от гордости, все пытались убедить Джона, что утверждение Задорнова, что американцы ну очень тупые, весьма ошибочно (не имея при этом понятия, что Джон и слыхом не слыхал о существовании такового, ибо он и Буша иногда путал с душем или бошами), веселье шло полным ходом, и в итоге через несколько часов весьма скромного застолья, никто уже не мог сообразить, в чью же честь было организовано данное пиршество, но все сходились во мнении, что Джон просто милейший человек, хлопали его по плечу и наперебой приглашали его погостить у них недельку-другую. На что, вконец ошалевший Джон отвечал совершенным согласием и симпатией, начиная, совершенно неожиданно для самого себя, воспринимать и осознавать каверзное понятие странной русской души. Он отбросил в сторону отжившие себя буржуазные привычки, впитанные им от тлетворного влияния Запада, и вскоре на полном серьезе обсуждал с одним из гостей возможность баллотироваться на пост премьер-министра России от Коммунистической партии. А затем, спустя всего лишь несколько минут, он с величайшим пафосом обвинял большевиков в том, что они, аспиды, довели Россию до ручки. И с каждым из своих собеседников Джону было весьма легко, все понимали друг друга и если кто-то вдруг начинал брать своего собеседника за грудки, то все имевшиеся в наличии, и хотя и с трудом, но все же державшиеся на ногах, немедля разнимали не сошедшихся в понимании высоких материй спорщиков, начиналась короткая перепалка между разнимавшими и спорщиками, в конце которой обязательно выяснялось, что виновен некто по имени N, как правило отсутствовавший на почтенном мероприятии, которому непременно вменялось получить чего-то, чему в переводе на иностранную мову нет никакого эквивалента. Тут, само собой, естественно, требовалось выпить на мировую, чему никто не возражал. И везде Джон чувствовал себя почти запанибрата, особенно, когда кто-то кричал: Эй, Джон, туды его в качель, тяпнем? И Джон чувствовал себя просто обязанным совершить данное действие, обозначенное непереводимым словом «тяпнуть». Время шло, Джон потихонечку втягивался все больше и больше. И как естественный результат, в три часа ночи он уже дружески обнимался с вешалкой в коридоре, шепча ей на смеси русского и английского признания в любви к ней, России и русской душе, к которой он чувствовал неизмеримую и большую симпатию… Наутро сильно болела голова, руки тряслись и Джон долго не мог понять, где он, а самое главное – зачем он здесь и кто эти люди, мирно сидящие за столом и попивающие не то виски, весьма скверного разлива, не то нечто совсем непотребное, но отдающее спиртом. От одного слова «спирт» его чуть не вывернуло наизнанку. -А-а, проснулся, батенька! – весело загудел чей-то голос, смутно ему знакомый. -А ну-ка, давай вставай и дуй к столу, сейчас вот хлопнешь рюмашечку и как новенький будешь. От слова «рюмашечка» в голове мгновенно закружилось и снова сделалось дурно. В голове кружились обрывки вчерашнего (или далекого прошлого?), зазвучали нестройные голоса, предлагавшие ему, «давай, Джонни, рюмашка катится, за дружбу промеж Америкой и нами!» -Э-э, да ты совсем приуныл. – продолжил все тот же голос. – Надо же, что с людьми треклятая абыс…абти… аститиненция делает! Разучились люди отдыхать по-человечески. После чего радушный хозяин сунул ошеломленному Джону в одну руку рюмку, до краев полную портвейна, а в другую надкусанный огурец. Вялое сопротивление при виде опухшего от вчерашнего отдыха добродушного хозяина испарилось, или, в крайнем случае, забилось глубоко в душу, а потому, махнув на все рукой, Джон глубоко вздохнул и одним махом опрокинул в себя содержимое стакана. Потом был еще стакан, и еще один, и за ним тоже, пока, наконец, окружающее не исчезло за зыбкой пеленой забвенья. И только в салоне самолета, выгоняя из себя разламывающую боль в голове, Джон все-таки понял, что именно имел в виду Кристофер Доббс, когда заканчивал свой рассказ: -А на следующее утро, я похмелялся с русскими, и одной-единственной моей мыслью было только одно – лучше бы я умер вчера... Истинный ариец “не, ну реально достали со своими говносайтами на дырявой джумбле...” Воробьев Ярослав, руководитель www.chitalnya.ru . Непревзойденный мастер сайтостроения, повелитель алгоритмов, великий магистр веб– магии, и вообще, просто незаурядная и великая личность. Вечер подходил к концу, и Дмитрий чувствовал хорошо знакомое нам чувство легкого сожаления, которое неизбежно наступает во всем хорошем. Когда хочется чтобы оно, это самое хорошее, продолжалось вечно и никогда не кончалось. Но, увы, это от нас не зависит, и может быть даже к лучшему. Впрочем, Дмитрия такие размышления совсем не посещали, он просто с легкой тоской смотрел на то, как еще пять минут назад полный зал постепенно пустел, как произносились последние, ничего не значащие, но обязательные к употреблению слова, как вечер подходил к концу… Идти не хотелось, но, как говорится, положение обязывало, и он, в свою очередь поднялся с уютного кресла, подошел к шефу и произнес заученные с утра слова благодарности и прощания. Получив в ответ подобную порцию, он слегка качающейся походкой двинулся к выходу. Было довольно тепло и ехать в машине не хотелось, тем более в состоянии приятного алкогольного опьянения, и потому Дмитрий решился на неслыханный для его положения шаг – отправиться домой пешком. Сама неслыханность состояла вовсе не в расстоянии – до дому было рукой подать, каких-то 10-15 минут, – просто уважающий себя русский джентльмен и порядочный человек не имеет права ходить пешком, если у него есть машина. Ну а если машины нет, то вопрос о порядочности отпадает сам по себе. Но сегодня, пожалуй, можно было сделать исключение, оправдав себя завтра перед коллегами боязнью лишиться прав, что могло бы поставить крест на всей его карьере. Как бы то ни было, Дмитрий очень надеялся на то, что его оправдание найдет полное понимание со стороны компании. Свежий прохладный воздух приятно струился по коже, снимая горячку корпоратива, и Дмитрий почти не жалел, что отправился именно пешком, а не на своем любимом «Лексусе», один вид которого говорил о высоком социальном положении и статусе его владельца. Ленивый и расслабленный ход мыслей внезапно прервался грубым толчком в спину. Одновременно с этим чей-то приглушенный голос прошипел под самое ухо: -Ну-ка, ты, козёл, раскошеливайся, гони что есть в карманах. А то завалю, сука! Дмитрий сначала даже не осознал, что от него требуется, поскольку все еще пребывал в ласковой атмосфере корпоративности. Но под последовавшим более грубым пинком, радужная картинка вечера мигом разлетелась под напором реальности. Дмитрий понял, что все происходящее вовсе не сон, а самая что ни на есть настоящая, грубая проза жизни, с которой он старался не соприкасаться, относясь к ней с той долей брезгливости и превосходства, которая свойственна людям, достигших приличного положения в обществе. -Послушайте, – пролепетал он. – У меня с собой ничего нет, и к тому же… И в этот же момент он получил удар по голове, от которого тут же провалился в блаженное небытие. Очнулся он уже под утро, поскольку перед глазами уже была не чернильная чернота летней ночи, а серо-пепельный рассвет. Голова сильно болела, откуда-то несло невероятно тошнотворным запахом и его чуть не вывернуло наизнанку. С трудом приподнявшись, он с ужасом обнаружил, что лежит рядом с какой-то мусорной кучей, возле которой скучилось несколько невзрачных личностей, чей вид однозначно говорил о принадлежности к бомжам. -Гляди, очнулся. – заметил кто-то и загоготал, обнажив беззубый гнилой оскал рта. –Что, дядя, тяжко тебе? – И личность снова зашлась ядовитым, полным нескрываемого злорадства смехом. Дмитрий, кряхтя и охая, попробовал присесть, навалившись на стенку мусорного бака, и когда это удалось, со страхом и ненавистью взглянул на толпу неряшливых и безобразных недочеловеков. А те, вдоволь посмеявшись, снова вернулись к исследованию содержимого мусорки. Лишь один из них, подойдя к Дмитрию, пристально оглядел его, и вдруг, резко нагнувшись, ловко зашарил по карманам испачканного, но тем не мене, не потерявшего лоск костюма. -Слушай, ты, – не выдержал Дмитрий, – оставь мои карманы в покое, скотина! А не то я тебя… -Че ты меня? – прервал его бомж и нагнулся над Дмитрием. –Че ты сделаешь, дядя? -Да ты хоть знаешь, кто я? Да я тебя в клочки порву, мразь мусорная! – задохнулся праведным гневом Дмитрий и даже сделал попытку встать, но боль в пояснице свалила его в обратное положение. От обиды он даже заплакал, ведь его, ведущего специалиста по компьютерным технологиям и сетям, посмела унижать какая-то необразованная и не имеющая права называться человеком скотина. А бомж, как и положено асоциальной и недалекой личности, издевательски ухмыльнулся и высморкался, явно пытаясь попасть в свою жертву, но промахнулся. Затем, насладившись зрелищем, присоединился к толпе своих сотоварищей. * * * Через несколько дней Дмитрий, почти оправившийся от ужасного нервного потрясения и нечеловеческого унижения, ехал к заказчику, как вдруг, недалеко от обочины увидел одинокого бомжа, увлеченно исследовавшего содержимое мусорных мешков. Сердце захолонуло волной пережитого, и нога сама нажала на тормоз. Выйдя из машины, Дмитрий воровато оглянулся и с радостью отметил, что дорога была пустынна, и кроме них двоих, никого не было. И тогда, отбросив всяческие колебания, он подбежал к бомжу, резким толчком повалил его на землю и начал пинать, вымещая на нем всю свою боль, все унижение, весь свой пережитый страх. С каждым ударом он почти физически ощущал, как его собственное унижение исчезает прочь. Осознание собственного превосходства пьянило и бодрило, и даже страх того, что он может убить это животное, отступил перед чувством справедливого возмездия. Наконец, он устал и брезгливо оглядев дело своих рук, или вернее, ног, вернулся к машине. Там Дмитрий достал слегка дрожащими пальцами сигарету и нервно затянулся. Несколько глубоких затяжек и равновесие вернулось. Не глядя, Дмитрий включил зажигание, выжал сцепление и тронулся с места, одновременно с этим включив проигрыватель. В окно полилась веселая песня и Дмитрий улыбнулся. Мир снова стал безопасным и привычным. Status quo был восстановлен…

Котёнок

Шел дождь. Впрочем, по большому счету, сыпавшуюся с неба водяную пыль не то, что дождем, даже моросящим явлением совсем нельзя было назвать. И кроме мерзкого ощущения, данное явление не вызывало абсолютно ничего. Потому, спешащий по своим обыденным насущным делам люд, внимания на это почти не обращал, если не считать привычных со стороны сильной половины человечества матерков, да приглушенного негодования на растекающуюся косметику со стороны слабого пола. Но утверждать, что летящая по приказанию небесной канцелярии противная водяная взвесь портила все и вся, было бы абсолютным пренебрежением к истине, поскольку для части человечества у гастронома номер восемь, сие погодное недоразумение не имело никакого значения. Во-первых, день был пятничный, то есть народ имел полное право расслабиться и отдохнуть по– человечески, а во-вторых, на основном кормильце доброй половины городка выдали зарплату, что по своему значению превосходило все иные события вселенского масштаба, включая чемпионат по футболу или внеочередные выборы президента. В общем, возле гастронома народ радовался и веселился, не смотря ни на что. Они сновали вдоль гастронома, юркали внутрь и через некоторое время выходили оттуда, отягощенные солидным запасом крепкого напитка, которого по самым скромным подсчетам, должно было помочь им пережить не только пятничную радость, но и субботний мрак похмелья. А возле крыльца сидел неизвестно когда и откуда появившийся котенок, совсем маленький, не более двух или трех месяцев отроду. Его грустные глаза были полны печальной покорности судьбе, и даже его слипшийся мокрый хвостик уже не вздрагивал жалобно, когда на него сверху падала увесистая капля. Козырек над крыльцом магазина был очень мал, и его совсем не хватало, чтобы защитить котенка даже от мелкой водяной сыпи. Идти же в поисках какого-то иного убежища у него явно не было ни сил, ни желания. Изредка он широко зевал, пытаясь мяукать, но все, что он мог извлечь из себя, больше напоминало тихий шелест и скрип. А мимо него мелькали ноги равнодушных ко всему, кроме своих собственных забот, людей. Уставший, дрожащий от каждой водяной пылинки, котенок в конце концов улегся на скользкую и мокрую землю, и свернулся в клубочек, пытаясь хоть таким способом сохранить остатки тепла в своем тщедушном тельце. И вдруг, чья-то горячая и сильная рука подняла его в воздух, довольно бесцеремонно встряхнув. Одновременно в его моментом прижавшиеся ушки полился громкий, прокуренный до хрипоты, голос: -Ишь ты, бедолага! Что ты тут мокнешь то? Котенок робко открыл глаза и посмотрел на обладателя поднявшей его руки. Рука, как оказалось, принадлежала совсем не великану, а всего– навсего мужичку, ростом не более метра с кепкой. Но для котенка даже эта высота оказалась ужасной, и потому он жалобно мяукнул, что вызвало смех у мужичка. Но при этом он перестал держать его на весу, а прижал к своей куртке, вкусно пахнущей хлебом и еще чем-то душистым. И глубоко вздохнув, котенок исполнился чувства самой глубокой благодарности, выразить которую в полной мере он был не в силах, а потому просто прижался к куртке еще сильнее и доверчиво лизнул державшую его руку. -Эх ты, бедолага, – снова повторил мужичок и оглянулся вокруг, словно что– то выискивая. –Как же ты попал-то сюда? Котенок же ничего не отвечал, лишь все больше согреваясь в блаженном тепле человеческой руки. -Куда ж тебя девать, а? – Снова задал риторический вопрос мужичок и почесал затылок рукой, которая будучи отягощенной внушительным пакетом, все же могла называться относительно свободной. В душе его зрела дилемма, разрешить которую он был почти не в силах. Нести домой неизвестно какого котенка он, конечно же, не мог. Но и бросить на произвол судьбы маленькое беззащитное существо, тоже не представлялось ему возможным. Досадливо и приглушенно матерясь, он медленно пошел в направлении своего дома, не выпуская при этом пригревшийся на его ладони живой комочек. Наконец, дошел до подъезда, открыл дверь и поднявшись на свою площадку, опустил котенка возле батареи, и слегка отведя глаза, покрошил рядом немного хлеба. После чего потрепал его по шерстке и поднялся к своей двери. Котенок смотрел ему вслед, пока тот не скрылся, и только тогда начал осторожно есть. Доев все без остатка, он вздохнул и лег, пытаясь лечь не слишком далеко и не слишком близко от батареи. Вскоре его шерстка высохла и он сладко зевнув, заснул… А на улице шел дождь…

Слава русской словесности

Ты один мну пАддержка и Апора, о мАгуччий олбанский английский язык! Не будь тибя – как не впасть в Атчаяние при виде всиво, што совершается дома? Но низзя верить, штоб такой язык не был дан великому пиплу! Аффтар Иван Тургенев жжот…

Мелодичный голос из динамика мягко возвестил: -Уважаемые дамы и господа! Кароче, возле ресепшена собираются мерчендайзеры, мейкеры, манагеры и промоутеры для брифинга после кофе– брейка. Остальных креативщиков, включая трейдеров, офис-менеджеров, спичрайтеров и визажистов, после прохождения мониторинга у секьюрити и чекинга дресс-кода, кароче, просим подойти к бутику номер один, где вас встретит представитель омбудсмена нашего края. Толпа молодых взбудораженных людей дружно разделилась на два потока, хлынувших по своим точкам назначения. Чувствовалось, что предстоящие мероприятия были для них далеко не первыми, по крайней мере, для большинства из них. Некоторые обменивались дружественными рукопожатиями, восклицали – «О-о! Да ты красавчег!», «это просто зачотный отжыг» или «Ну ваще, ты жжошь!» Судя по всему, скука сегодня явно не предусматривалась. Самая колоритная картина образовалась возле стойки администратора, где собравшихся приветствовал речью вышколенный, изящно одетый по последней моде мужчина средних лет: -Фсем превед! Йа кароче надейусь, што вам панравицца наше зачетнае мероприйатие па развитийу маркетинговых исследований в опласти препадаванийа гуманитарных дисциплинчег, включайа филологийу, русский йазыг и, кароче, литературу. Мну, как дипутату, просто ваще нравицца такая агромная работа по совершенствованию нашего отвязного русского йазыка, где астался такой агромный пласт для нашей совместной деятельности. Так что, пиплы, кароче сникерснем и рванем дружно! В ответ раздались бурные аплодисменты. Речь пришлась толпе явно по вкусу, и сразу почувствовалась родственная связь между всеми, кто там был. По рукам пошли банки попкорна, челюсти присутствующих дружно впихнули в себя жевательные резинки, и аура непревзойденного по своей мощи мероприятия невидимой вуалью начала растекаться по холлу, проникая в сознание находившегося там народа. Дежурные улыбки в стиле “keep smiling” придавали неповторимый колорит. Стандартные рукопожатия, однотипные фразы, обворожительная фальшивость обещаний и заявлений, все, абсолютно все, было до боли знакомым, и даже приветственный транспарант казался вытащенным из пыльного запасника, если бы не выведенная огромными жирными цифрами дата. Но никто из присутствующих даже не замечал этого, всех поглотила бездна ненужной суеты. А в стороне от всего этого, захлебываясь от восторга, очередной стандартный журналист стереотипными фразами описывал “величайшие достижения, которые будут иметь непревзойденное значение для будущего развития страны под мудрым руководством единственной правильной партии нашей Родины”… Да уж, воистину, русский йазык жывет и развиваецца…

Волк

Хрусткий, обжигающий мороз нещадно кусал пальцы, но, наткнувшись на плотную кожу перчаток, вдруг передумал и попытался забраться под наглухо застегнутую лыжную куртку. Но та не думала сдаваться и тогда мороз позвал своего давнего союзника – крепкий пронизывающий ветер. Но даже ветер не помог – тщетно метались они вокруг, надеясь найти малюсенькую брешь, и тщетно, в коварной ярости, внезапно бросали свои колючие морозные иглы в облачка легкого, почти невесомого пара, ритмично вылетавших изо рта бегущего человека… Ну а человек не замечал ничего. И хотя шел уже второй час непрерывной гонки, человек, казалось, даже не думал снижать свой темп. Выглядело совсем наоборот – раскрасневшееся лицо и блестящие глаза говорили о том, что и мороз, и ветер, и бег были неотъемлемой частью удовольствия; удовольствия и радости, которых не получишь в пыли и копоти больших городов. Нет, нельзя сказать, что Леха был ненавистником городов. Он любил свой город и не мог представить своей жизни без извечной суеты и гомона, присущих городской повседневной жизни. Но при этом жила в нем вторая половина, толкавшая его прочь из города. И именно поэтому почти каждую пятницу он начинал ощущать внутри себя нарастающее возбуждение, понять которое он не мог, да и по правде говоря, никогда не стремился. К вечеру он уже недовольно хмурился и раздраженно поглядывал на часы, торопя их и проклиная тягучие минуты. Но вот, наконец, стрелки отбивали конец рабочего дня и уже ничто не могло удержать его в цепкой паутине города. Еще час – и он уже мчался на лыжах через синеющую гущу леса. Только тот, кто хоть раз смотрел на звезды сквозь ветви сосен и дышал вместе с ними, может понять его. Ну а если нет – то нет смысла что– то объяснять – тут остается лишь развести руками и продолжить дальше. А для Лехи лес был лучшим другом и братом. Он любил его, а тот отвечал ему взаимностью. Еще в детстве, он однажды заблудился в лесу и ему пришлось плутать до самого утра, пока он не выбрался на местную узкоколейку. И удивительное дело – он нисколечко не испугался. Словно зачарованный, он шел и жадно впитывал в себя неясные голоса ночного леса, а тот нежными прикосновениями вел его к дому. В ту ночь и зародилась их дружба без слов и обещаний. Кто знает, может именно этого и требовала Лешкина душа. Слиться с лесом в одно целое – что может сделать человека более счастливым, чем это? С тех пор Леха полюбил прогулки по лесу, и было не важно – дождь ли, снег ли, светило солнце или стояла беспроглядная ночь, он не мог не пойти на встречу со своим учителем и другом. Может, все было как-то иначе, но как бы то ни было, Леха не мог бросить лес. Вот и сегодня он мчался в темнеющую громаду леса, совершенно не замечая подкрадывавшейся усталости, и лыжи весело и проворно уминали хрустящий снег, оставляя за собой едва заметный след. Постепенно стало темнеть, деревья начали сливаться в цельную полосу, без просветов, но ритмичный бег продолжался без заметных перемен, словно и не было позади нескольких часов от его начала. Но вот ритм начал спадать, стал почти шагом и, наконец, сделав сильный рывок и выписав почти фигурный прируэт, Леха выскочил на небольшую полянку и резко затормозил перед небольшой ладно скроенной избушкой, стоявшей словно сказочное убежище Бабы-Яги, на тяжелых лапах-сваях. Спешить было некуда – до утра было еще ох, как долго и потому Леха наслаждался внезапно нахлынувшей тишиной, которую даже ветер боялся спугнуть сейчас. Прошла минута, другая… а он все стоял и чему– то улыбался. Но вот он нагнулся, и не без сожаления, оттряхнув сладкую пелену, он разомкнул крепления лыж и утопая в снегу двинулся к избушке. Человек начал брать свое – он почувствовал и усталость, и постепенно накатывающийся голод. Да и мороз, приободрившись, начал потихоньку пробираться внутрь тела. Леха добрался до лесенки и одним рывком взлетел на самый верх и вошел через гостеприимно распахнувшуюся дверь в пристанище лесных жителей. Удивительно, но внутри пахло настоящим человеческим теплом, словно бы хозяева только-только вышли и вот-вот раздадутся их голоса и они войдут, неспешно отряхивая с ног налипший снег, и кусочки морозного ветра опадут на пол невесомой влагой. Леха даже почувствовал, что готов ответить на их приветствие и уже открыл, было, рот, но тут же рассмеялся, скорее смущенно, чем по-иному. Ждать было некого, во всяком случае, до утра, а потому следовало позаботиться о себе. Глаза постепенно привыкали к темноте, и вот сначала выплыла добротная русская печь, затем стол, лавки и прочее немудреное хозяйство и убранство избушки. Леха подошел к печи, и уверенно протянув руку, нашарил коробок спичек и старую, еще дореволюционных времен лампу. Еще несколько минут, и лампа прогнала темноту на улицу; в печи весело потрескивают дрова и тепло, неповторимое тепло расплывается по дому – теперь это уже настоящий дом. И пусть за стеклом стынет непроглядная тьма, и на многие километры вокруг нет ни одной живой души – что из этого? Леха не чувствовал себя одиноким. Где-то в глубине сердца он чувствовал, что это мнимое одиночество как нельзя, кстати, устраивало его. Нет, я не буду утверждать, что Леха не любил человеческое общество. Напротив, хорошая компания не была ему чужда. Но здесь, в лесу, он был у себя дома, да и к тому же, мало кто мог понять его. Раз или два он пробовал заговорить об этом, но наткнувшись на молчаливое недоумение в глазах друзей, бросил даже малейшие попытки объяснить что-то. Впрочем, как результат этого, за ним закрепилась репутация оригинального, хотя и чудаковатого собеседника. Это разумеется, все лирика, и к рассказу о том, что произошло, никакого отношения не имеет. Впереди же было событие большого, можно сказать, вселенного масштаба. На завтра ожидался приезд гостей на царскую охоту. В общем-то, Леху нисколько не волновало – кто приедет и когда. Он любил само ожидание и хотя до утра оставалось еще несколько долгих зимних часов, он уже ощущал запах гари и вкус крови на губах. Не выдержав распиравших его чувств и не в силах их сдержать, он выскочил на крыльцо и сложив руки рукором завыл по-волчьи – протяжно и с гулким надрывом, так, как могут выть только волки, выросшие в беспредельной толще леса, не знающей никаких законов, кроме беспощадного закона выживания. Вой летел тугой волной через звенящую темноту притихшего леса, отскакивая от ветвей, возвращаясь обратно и постепенно смешивался с тишиной. Наконец стало совсем тихо. Казалось, лес вслушивался своими бесчисленными порами – не откликнется ли кто в ответ? Но нет, ничто не нарушало покоя, лишь звезды равнодушно смотрели ледяными иглами с бескрайнего небосвода и не было им никакого дела до земной суеты. Леха, напряженно замерев, вслушивался в обступающую тьму и ждал. И вдруг… словно вызовом на призыв человека, откуда-то из ледяных просторов донесся приглушенный десятками километров волчий вой. Это был вой, полный неизмеримой тоски и предчувствия смерти. Возможно, в нем была