Текст книги "Интернат при средней школе жизни (СИ)"

Автор книги: Андрей Рощектаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

XXI

век – и штатная ведьма, уверенно говорящая потерявшейся с горя матери (такой “европейке” до мозга костей!): твою дочку убили! Как будто кто-то специально последний раз наглядно показывал: величайшая из всех глупостей не может выглядеть величественно. Тошно – да, но не величественно. Вот теперь вы увидели целостную, настоящую мерзость – вы увидели все, как оно есть! Какой контраст: эти несколько минут покаяния в реанимации (но ведь разбойник на кресте произнес слова покаяния тоже за считанные секунды) – и весь этот шабаш с кострами. Что-то хоть на минуту Настоящее -а рядом балаган даже после смерти. Балаган – то, что она сама вытворила, балаган – то, что “в ее честь устроили”. Да, страшней всего оказаться в вечном балагане. Кто теперь может сомневаться, что он есть? И всё же, всё же... Всегда лучшее зернышко надежды, чем её полное отсутствие. Вся наша жизнь – зерно. Жизнь – зерно. А наутро выпал снег. И перед изумленными глазами просыпающихся стояла такая рождественская чистота и торжественность, словно и не было вчера никаких похорон. А может и вправду не было? За все прошедшие долгие, муторные дни у себя дома Арсений ни разу не обмолвился о всем происходившем ни словом, ни намёком, чтобы не волновать жену... на 7-м месяце беременности. Эпилог Только Бог мог явиться людям в образе слабого, беззащитного ребенка, ибо Богу не нужно себя “доказывать”, Богу не нужно себя защищать, Богу не нужно шума и гама земных вождей с их убогой, скучной пропагандой. Ведь ребенок – это только радость, только любовь и только счастье. Он никому не опасен, и ему нужна только любовь, бескорыстная любовь и ничего больше. Прот. Александр Шмеман Жизнь и смерть предложил я тебе... Избери жизнь. Второзаконие 30;19 И снова зима постелила поверх грязи свой белый лист. Жизнь, как это всегда бывает после потрясений, опять начала писать текст заново. Рождество остается Рождеством, скольких бы не убил Ирод. Правда, скандал получился колоссальный, мать Ани упорно настаивала, что ее дочку убили. Убили и все тут! То есть виновата не она, мать, на долгие годы почти совсем забросившая дочь и проворонившая ее самоубийство со второй попытки – нет, виноваты кровавые преступники. В их существовании можно было обрести хоть какое-то своеобразное утешение, чтоб не казнить себя. “Убийц” конечно, не нашли. Но прокурорские проверки продолжались несколько месяцев. Трагическое происшествие в школе, хоть и не было связано напрямую, как-то удивительно совпало по времени с запретом по всей России той “интерактивной игры”, которую в начале осени нашёл Шаман (впрочем, сам он, к счастью, отошёл от неё чуть раньше.) Хитроумных разработчиков арестовали. Оказалось, что “нашаманили” они, немного-немало, один из многочисленных живучих клонов той скандально известной игры, которая была запрещена ещё раньше, поскольку последним в цепочке её интригующих заданий стояло самоубийство. Прямую связь между игрой и гибелью бедной Ани доказать не удалось... Но, как много ниточек с крючочками закинул во все стороны Админ снов с наживками на все вкусы. И если б только в интернете было всё дело! Нет, дело, как всегда, не в Интернете, а в Интернате. В “большом”. А вот маленький интернат при музшколе. за “ненадлежащее обеспечение безопасности учеников” чуть было не закрыли совсем. Только то, что это парализовало бы работу школы, лишив ее разом всех иногородних учеников, удержала проверяющих от столь радикального шага. Но теперь все стало строже: для иногородних – это значит, только для иногородних! Прошла невольная “чистка рядов”. Она коснулась трех-четырех учеников, родители которых недавно переехали вслед за детьми, сняли квартиру и т.п, но, “пока до конца не обустроились”, брали детей только на выходные. Естественно, в первую очередь это изменило жизнь Андроника. Ему объявили, что “выселяют” его из интерната. Андроник оторопел. – А как это!? А за что это!? – была его первая реакция. – А за что это меня выгоняют? – Да никто тебя не выгоняет... просто будешь жить дома. Андроник по привычке чуть было не объявил “забастовку”. То есть опять решил принципиально не заниматься ни на каких уроках. Раз с ним ни за что ни, про что круто обошлись. Вот ведь как: мы до того вживаемся в интернат, что поначалу, узнав об исключении, даже не хотим с ним расставаться. Насколько же все в жизни выходит – наоборот! К моменту, когда полностью привык к интернату, тебя забирают домой. А если еще точнее – настойчиво выпроваживают! Даже обидно. Ты ведь уже основательно пустил здесь корни. Так, наверное, человек привыкает всю жизнь к земному: не хочет с ним расставаться – и вдруг его, не советуясь о сроках, забирают в Царство Небесное. Пора! Пора, дорогой, в родную семью, как бы ты от нее не отвык. А впрочем, уж к чему– к чему, а к родному привыкать всегда легко. Ну, побыл ты полтора года в интернате – и хватит. Целая маленькая жизнь в жизни получилась. Или даже не маленькая. Дольше одного дня забастовка не продлилась. А потому что вечером был Дом. И Дом покорил отвыкшего Андроника. Только через несколько дней он с самым серьезным видом наконец сказал: – А дома лучше! Словно констатировал, что хорошо – это лучше, чем плохо; летом теплее, чем зимой; днем светлее, чем ночью. Все самые тривиальные истины, оказывается, являются теоремами, а вовсе не аксиомами. Их нам предстоит доказать. В первую очередь – самим себе. Изменились и отношения Вики с Арсением Петровичем. После трагедии все “ухаживания” как-то закончились сами собой. Тема отпала и стала неуместной. Все сделалось как-то глубже, серьезней. Многое в жизни оказалось понятней, чем когда-либо прежде. Да, жизнь продолжалась, нисколько не замедляя свой бег – теперь уже по снегу. И вот наконец застиг всех Новый год. Переодеваясь к школьному празднику, Арсений Петрович шутил: “В жизни человека три периода: когда он верит в Деда Мороза, когда он не верит в Деда Мороза и когда он сам – Дед Мороз”. Все последние годы на всех школьных праздниках, он им был. Андроник, на одном из уроков, уж само собой разумеется, обвязался мишурой, снятой с ближайшего окна – тут тебе и воротник, и чалма. -Есть такой персонаж – Новый год. Вот он сидит в нашем классе! – сказал Арсений Петрович – представляете, пройдет 31-е число – и сразу наступит всему свету... Андроник! А за окном!.. И снег пушистый, и дома пушистые – прямо не мир, а белая кошка. Настала такая погода, когда даже неверующие невидимо для себя встречали Рождество. Такая уж странная “математика”: душа знает больше, чем душа и тело вместе взятые. Может, идеальный музыкальный слух улавливал оглохшем от снега мире неслышную рождественскую стихиру? Верующий ты или нет, но... Нет, наступит всему миру, конечно, не Андроник, а Христос. – Ну и как ты думаешь встретить Новый год? – спросил Арсений Петрович. – Я буду до полдвенадцатого бегать в снегу, прям ВЕСЬ в снегу. Полдвенадцатого прибегу домой, сниму с себя всё, прям ВСЕ, повешу сушиться, послушаю Путина, прям послушаю... потом в мокрой одежде опять пойду бегать. 2. ...Но Тьма, во плоти воплотившись, Того не знала, что, сплотившись Все звезды во звезде одной, Осветят хлев над Вифлеемом И лик Мадонны, наклоненной Над телом Родины былой... Виль Мустафин Рождество. В интернате это – праздник Мамы и праздник того Сына, который никогда не разлучался с Отцом. Всё-новогодне-новорожденное: деревья в белых пеленках инея... – если и есть где-то в земном времени оазис для чуда, то именно в эти дни. И чудо свершилось. Через три дня после Рождества Христова у Арсения Петровича родился сын. Словно сама тревога, наконец, разрешилась, как беременность. Все-таки великое стояние на обрыве в Великий Четверг стало главным событием прошедшей весны. А многие события оказывают на нас парадоксальное влияние. Часто, когда к нам проявляет интерес кто-то “новый”, мы именно по-новому осознаем насколько же давно и горячо любим “старых”. И случилось то, что должно было случиться... Сразу после Пасхи началось. – Я никогда не думал, что моя Галя – философ. Представляете, она мне недавно сказала: “Я поняла, Сеня: смерть проходит, как болезнь... даже если эта болезнь была хронической!” Не помню, кто первый сказал, что мир как будто рождается заново каждый раз, когда рождается ребенок... – ликовал Арсений Петрович – И не важно, кто первый, важно, что так оно и есть! Шла зима, а настроение у всех стояло странно пасхальное: “жизнь житействует”. Жизнь всегда побеждает, как росток, закатанный под асфальт, как родник, который пытаются засыпать. Древо её вдруг пускает побеги там, где, кажется, им уже никогда не появиться. Возрастная разница между двумя сыновьями Арсения Петровича была такая, что, останься на Земле первый, он сейчас годился бы второму чуть не в отцы. О матери же все знакомые говорили с удивлением: родить в сорок два года? – по нашим временам это почти подвиг! Весь напыщенный бред добровольного расставания с жизнью и все тихое таинство добровольного дарения жизни: два плюса с которых особенно явственно видны: смерть как ложь, жизнь как правда. Только Жизнь и может быть правдой. Всё, что не жизнь – ложь. В слове “сын” таится такая нежность и полнота, что даже неудивительно, что так же “зовут” и Господа. Нет ничего лучше этого имени. И захотели бы придумать – не смогли бы! Он Вечный Сын вечного Отца. Но и земной Сын земной Матери. Выше этих отношений ничего нет и быть не может. Потому “звания”, обозначающие эти отношения, стали самыми высшими на земле и небе Именами: “Во ИМЯ Отца и Сына и Святого Духа...” Да, это имена! Имена самой Жизни во всей её полноте. Но тут неожиданно сложным (после всего пережитого!) оказался простой вопрос, как назвать новорожденного. Жена Арсения Петровича, интеллигентная и романтичная в духе “серебряного века”, очень любила обоих Тарковских – отца и сына. Поэтому в молодости, родив первого ребенка, она вообще ни на секунду не задумывалась, как его назвать: разумеется, сыном Арсения мог быть только Андрей. Её Арсений не был Тарковским, но был не против. Теперь, полжизни спустя, она суеверно, жутко боялась любых совпадений, любых намеков: “Только, не дай Бог, не надо ничего нестандартного, никаких оригинальных чужих судеб... пусть будет самый стандартный, ни от кого не отличающийся, ничем не выделяющийся... но только живой!” Решили посмотреть в святцах: кто ближе всего по времени. Оказалось – Федор. Так и назвали. “Дядя Федор из Простоквашино!” – сразу заулыбался Андроник, когда услышал. Вышло очень символично – конечно, не то, что из Простоквашино, а то, что имя (которое не выбирали!) оказалось, переводится: “Дар Божий”. Появление сына Арсения Петровича изменило и жизнь Андроника. Есть мальчики-подростки, которые просто страстно, хлебом не корми, любят грудных малышей. Даже не знаешь, чем это объяснить: кажется, будущее материнство им явно не грозит, а вот, смотри-ка ты, нежнее многих девочек! Андроник раньше не подозревал, что и он из этого числа. Теперь он чуть не прыгал. – У меня в детстве не было такой любви к детям, как у Андроника... Значит, из него получится гораздо лучший папа, чем из меня! – смеялся Арсений Петрович. А Андроник как раз и мечтал больше всего стать отцом... хотя бы крестным. Чуть ли не в первый же день он с какой-то настойчивостью вдруг спросил: – А крестник может стать крестным для ребенка своего крестного? Квалифицированно никто так и не смог ответить на этот слишком нестандартный вопрос. Но обычные ответы обычных батюшек (даже с поправкой на пожимание плечами, разведение руками и проч.) всё-таки дружно сводились к классической для русского языка фразе: а почему бы и нет! И вот стал он крестным, стал он “взрослым”. Опять Арсений Петрович помог. Сыном своим помог... который теперь еще и Андронику сын. Свой-то сын когда еще там у Андроника будет – а крестный уже тут как тут. Гордость переполняла его от осознания отцовства. Тем более удивительно было стать отцом нового сына Арсения Петровича: конечно это о-о-очень странно звучит... Но очень радостно! Кажется, они “нарочно совпали” по жизни – Андроник столько лет без отца и Арсений Петрович столько лет без сына. Один – сирота, другой – “сирота наоборот”. Вместе – полноценный человек! Всё нереализованное, всё непоправимое оказалось и реализуемым, и поправимым. Жизнь открыла невозможные возможности, как дверь из интерната на волю вольную. И как будто мера ОТЦОВСТВА в мире умножалась от этого странного “перекрестного крестничества”... как всё неизбежно странно и неизбежно перекрёстно в нашем мире. Мире, где “в одном уголке тронешь – в другом отзовётся”, как говорил ещё Достоевский. Где Отец смотрит на своих детей и терпеливо ждёт, когда Его вспомнят. И вспомнившим даёт право самим стать отцами. И прорвать круговую поруку всеобщего сиротства в похоронно-хароновом мире. “Мы можем надеяться на вечную жизнь на основании того, что можем быть любимы” . Ещё не читая ни Евангелия, ни Книги Бытия, Андроник самостоятельно открыл для себя имя Бога. Он даже не догадывался об этом. Тем не менее, имя было совершенно подлинным, даже страшным в своей глубочайшей тайне: “Аз есмь”. “Дух Господень на мне, ибо Он послал меня благовествовать нищим, и исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, и узникам открытие темницы, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господе благоприятное”.