Текст книги "Каникулы строгого режима"

Автор книги: Андрей Кивинов

Соавторы: Федор Крестовый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Петр был прекрасным и могучим имбецилом с лицом туберкулезника в последней стадии. По фамилии Бочкин. Жаль, что зубы ему так и не вставили. Из-под бумажной треуголки торчали рыжие кудри – накануне пришлось завивать на самодельные бигуди мочалку. Самозванец приложил руку ко лбу, обвел окрестности строгим взором и громко прошепелявил:

– А где, нах, мои гардемарины?!

Словечка «нах» в сценарии не имелось, это была чистой воды импровизация. Снайперы на вышках насторожились.

Тут же на сцене объявились три рецидивиста лет сорока в пехотных зеленых треуголках и с вырезанными из ватмана флюгерами-кораблями. Раскачивая фрегаты, «юные дворяне» заунывно, словно на похоронах, затянули:

– Не вешать нос, гардемарины…

И ведь попробуй не затяни! Места в ШИЗО на всех хватит…

Пропев полтора куплета, троица исчезла из вида, а Петр, подкрутив картонные усы, прошамкал цитату из Пушкина, слов которой никто, кроме посвященных, не разобрал. Затем, хлюпая ботфортами (читай: резиновыми сапогами для рыбалки), государь энергичным шагом удалился за кулисы – рубить боярам бороды, грозить шведу и решать прочие государственные проблемы.

– Мама, а он болеет? – негромко уточнила дочка начальника, кивнув в сторону представителя династии Романовых.

– Болеет, – подсказал кто-то из администрации. – С детства.

Снова грянули аплодисменты. Правда, не такие бурные. Николай Филиппович сделал пометку в памяти – определить Петра в штрафной каземат, пусть вырабатывает дикцию на хлебе и воде.

Следующие двести лет в истории России тоже не привлекли внимания организаторов шоу. Поэтому сразу за Петром на плац высыпали храбрые буденновцы. Десяток уркаганов в буденовках и с деревянными саблями. На горячих конях, которых символизировали палки с намотанными на концах тряпками. Типа – головы с гривами. Блестящая находка художника-реквизитора. Навстречу, с другого конца плаца, показались белогвардейцы. Тоже на палочках и тоже с саблями наголо. Заиграла фонограмма: «Там вдали, за рекой…» Началася кровавая битва. И козел молодой вдруг поник головой, получил он фанеркой по шее…

Родственники, узнавшие в общей массе своих, приветливо замахали руками, выкрикивая имена. «Надо же, как зона перевоспитывает: на свободе пьет да морду жене чистит каждый день, а здесь, пожалуйста, – красногвардеец! В добрый час…» Зэки, заметив в толпе родню, вместо того чтобы мчаться в атаку, замахали в ответ саблями. Ведущий негромко на них цыкнул, и они нехотя вернулись к театральному действу.

Белые стали теснить наших. Но не тут-то было! Зазвучала новая мелодия. «Эх, тачанка-ростовчанка!..» Три новых персонажа, запряженные в самодельную сбрую, тащили на себе четвертого – низкорослого армянина-карманника. Тот на ходу строчил из пулемета, напоминавшего огнетушитель. Собственно, это и был огнетушитель, перекрашенный в темно-зеленый цвет и обрамленный бумажным щитком. Вроде как «максим». «Убитые» беляки живописно падали, хватаясь за сердце. В самый ответственный момент хлипкий стрелок не удержал в руках боевое оружие – огнетушитель вылетел и, смяв картонку, покатился с плаца. Но это уже не имело принципиального значения – белые продолжали падать.

Начальник управления хмуро поглядывал на хозяина колонии. Видимо, пока не до конца понимал художественный замысел Вышкина.

– Вся власть Советам! – бодро пояснил крестьянин-ведущий. – Мир – хижинам, землю – крестьянам! Ура-а-а!

Зрители поддержали. Главное – настроение. А оно с каждой новой сценой заметно повышалось, что не могло не радовать.

Но вдруг зазвучала тревожная мелодия. Вышкин мысленно перекрестился. Наступала кульминация. Из-за забора показался немецко-фашистский танк. В смысле, его копия. Надо признать, не самая удачная. Сколоченный из реек каркас обтянули бэушным брезентом, намалевали колеса, гусеницы, кресты, вставили в башню свернутый трубкой лист ватмана и – на сцену! Роль дизельного движка исполнял крепкий зэчара. Его рожа матерого эсэсовца торчала из башенного люка – бедолага вынужден был тащить конструкцию на своих плечах и при этом надрывисто рычать. Позади «пантеры» (или «тигра»?) пристроились два десятка захватчиков в робах с деревянными автоматами и в ярко-рыжих строительных касках со свастикой. По команде офицера немцы открывали огонь, дружно горланя «тра-та-та…».

По предусмотрительно натянутым тросам с крыши барака вниз, на плац, заскользили макеты бумажных самолетов. Немецкие «мессеры» горели, наши, естественно, – нет. Несколько осужденных, стоящих по периметру плаца, завывали дурными голосами, имитируя рев моторов, пикирование, свист и разрывы бомб.

– Идет война народная, священная война! – перекричал их крестьянин.

Начальник управления настороженно переглянулся с супругой.

Навстречу врагу выступили наши бойцы. В таких же строительных касках, но со звездами. «Тра-та-та… Гитлер капут!» Чувствовалось, что постановщик явно неравнодушен к массовым батальным сценам. Однако в следующую секунду случилось непредвиденное. Подбитый немецкий истребитель сорвался с веревки и спикировал прямо на башню брезентового танка. Ладно бы еще наш «Як», тогда идея понятна – советский пилот совершает героический подвиг, типа тарана Гастелло… Между тем от пламени самолета бумажное дуло пушки вспыхнуло. На ветру огонь грозил мгновенно перекинуться на брезентово-реечный танк. Но тут один смекалистый фриц подхватил с земли беспризорный пулемет-огнетушитель и сбил дуло. Подскочившие «завывалы» затоптали пламя ногами.

Гладких предательски заржал. Кое-кто из гостей поддержал. Николай Филиппович обернулся и бросил на зама по-детски обиженный взгляд. Кум смущенно откашлялся и тут же зааплодировал.

«Завывал» сменили музыканты. Правда, оркестр состоял исключительно из ударных. Несколько барабанов, литавры и один африканский там-там. Нестройная дробь означала полную и безоговорочную победу. Немцы капитулировали, подняв руки и бросив полковой штандарт.

– Четыре года шла война с фашизмом! – блеснул эрудицией ведущий. – А потом наступил мир! Но и сегодня Российская армия стоит на стреме… тьфу, на страже наших границ!

Обидная оговорка впоследствии будет стоить ведущему недели тяжелых хозяйственных работ.

Шестеро активистов в мятых гимнастерках, пилотках и сапогах, взятых напрокат у цириков, нестройно промаршировали по плацу, напевая: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…»

Следом выскочили бравые, но рахитичные десантники в обвислых тельняшках и заломленных голубых беретах. Распевая «Давай за…», они изобразили несколько движений из арсенала карате, больше похожих на ленивую ловлю комаров. Батяня-комбат приволок из-за кулис пяток подпиленных кирпичей. Процесс их уничтожения прошел почти благополучно и безболезненно. С третьей или четвертой попытки. Последний кирпич сопротивлялся особенно ожесточенно, видимо, пропил был недостаточно глубок. (Ответственный за реквизит получит десять суток карцера.) Отбив руки, голубые береты гордо удалились.

Николай Филиппович снял фуражку и вытер рукавом вспотевший лоб. «Фу, вроде пока без сбоев… Не все, конечно, гладко, но в местных условиях вполне достойно». То, что некоторые из гостей, в том числе и начальник управления, едва сдерживаются от смеха, Вышкин не замечал, весь поглощенный созерцанием шоу.

– А теперь сюрприз для наших маленьких гостей! – провозгласил ведущий. – Русские народные сказки!

Только граждане с очень больным воображением смогли бы опознать в двух вышедших на плац симпатяг Принца и Золушку. Последнюю, разумеется, играл мужик. Небритый. Лет тридцати. Костюмы для актеров собирали с миру по нитке. Ниток было прискорбно мало. Поэтому Принц больше походил на перепившего Всадника Апокалипсиса, а Золушка – на дешевую вокзальную проститутку. Парочка не имела отношения не только к русским сказкам, но и к сказкам вообще.

Когда на плац вылезли Белоснежка и гномы, ложа не выдержала. Ржали все. Начальник управления даже смахнул непроизвольную слезу. Наслаждаться было чем. Увидевший хоть раз гориллообразную Белоснежку больше никогда не захотел бы покурить анаши. Некоторые из родственников свалились прямо на грязную землю, держась за животы.

Николай Филиппович, совершенно не рассчитывавший на подобную реакцию почтенной публики, не знал, как себя вести. Но на всякий случай натужно улыбнулся и тоже попытался засмеяться. Не получилось.

При виде Волка и Красной Шапочки маленькие дети заплакали, ибо Волк (вернее, актер) предпочел играть без грима, который ему был не особо и нужен. Квазимодо по сравнению с ним выглядел Джонни Деппом.

Последними выехали Бременские музыканты, исполнявшие мультяшную песенку про «крышу – небо голубое». Сказочные лабухи были более-менее близки к литературному первоисточнику, хотя зрителям все же пришлось гадать, кто есть кто. Ну, Осел, как и положено, тянет тележку, в которой по-барски развалились Трубадур, Пёс и Кот. А вот кто плетется следом? Ангел, что ли?.. «Какой, на хрен, ангел – Петух!..»

Непонятка возникла потому, что роль Петуха (не к ночи будь помянут!) доверили трижды судимому, в прошлом серьезному авторитету, но ныне сломанному и ставшему «козлом». Отказаться от позорной роли он не посмел, но категорически воспротивился надеть себе гребень на лысину и клюв на нос. По идеологическим соображениям. Крылья куда ни шло… Падший Ангел.

Ложа уже лежала на скамейках, задыхаясь от смеха. Управленец сполз на пол и что-то пытался сказать Николаю Филипповичу, но не мог. Дочка визжала от восторга и хлопала в ладоши. Макс Галкин или Верка Сердючка удавились бы от зависти – им до такого успеха кривляться и кривляться. Аншлаг! Полный аншлаг!

Вышкин искренне не понимал, что вызвало столь бурную реакцию гостей и родственников. Он несколько месяцев готовил праздник, лично проводил репетиции… Все было серьезно…

– Ну, Филиппыч… Ну, порадовал… Гениально! – сумел выдавить главный цирик, показал большой палец и снова захрюкал от смеха.

– Стараемся… – растерянно пробормотал хозяин зоны.

Тем временем все участники грандиозного шоу вышли на плац. Ведущий взмахнул серпом – дирижерской палочкой. Грянули гимн лагеря, сочиненный местным поэтом-активистом на мотив нетленного хита Пахмутовой и Добронравова «Ничто на земле не проходит бесследно…»:

 
Лист упал на таежную тропку,
Полыхает заря над рекой,
Мы отыщем дорогу надежную
К новой жизни, товарищ, с тобой.
 
 
Мы стали семьею и этим горди-и-и-мся,
Нам лагерь родной на свободе присни-и-ится,
Где мы с тобой трудились, где многого добились,
Душою стали чище, умнее и добрей…
 

Текст вышел неказистым, поэту явно не хватало универсальной связки «бля», без которой он не мог обходиться в быту.

Пел вместе с другими и Кольцов, исполнявший в спектакле роль немецко-фашистского захватчика. Скажи ему лет пять назад, что он, старший опер убойного отдела, будет бегать по лагерному плацу в строительной каске со свастикой, с деревянным автоматом в руках и кричать «тра-тата», – пристрелил бы лжеца на месте из табельного «макара». Но, как известно, жизненные повороты гораздо круче и коварнее выдуманных.

Витя Сумрак в представлении, разумеется, не участвовал. Наблюдал из окон ближайшего барака. Препятствий Вышкину при подготовке шоу он не чинил, блатных против не настраивал – пускай активисты с ментами забавляются. Чем бы начальство ни тешилось, лишь бы гайки не закручивало.[10]10
  Когда поют в ГУИНе, спокойно зэки спят…


[Закрыть] В окне барака напротив мелькали улыбающиеся лица Казбека Шамаева и других авторитетов-смотрящих.

Исполнив гимн, все поклонились и под бешеные овации скрылись за забором. Публика потихоньку успокаивалась, вытирая слезы. Начальник управления, немного отдышавшись, пожал Вышкину руку:

– Ну, порадовал, Филиппыч… Ну, спасибо. Не ожидал… Особенно с ангелом-петухом…

– Да, классный прикол, – смеясь, поддержала дочка, – мужика теперь совсем зачмырят!

Как член семьи сотрудника исправительно-трудового учреждения она уже освоила профессиональный лексикон милого папа́.

Папенька, спрятав мокрый от слез носовой платок, наклонился к уху начальника зоны:

– У тебя там неполное, кажется, висит?

– Есть такое дело… – потупился Вышкин.

Начальник управления, совсем уж отмякнув душой, потрепал подчиненного по плечу:

– Ко Дню России решим вопрос. Знаешь, какое самое лучшее поощрение для офицера? Снятие ранее наложенного взыскания!.. Ха-ха!.. А ты, Филиппыч, давай продолжай… Не останавливайся. Я со школы так не смеялся…

– Спасибо, тащ пал-ковник!.. – втянул живот Вышкин. – У нас еще экскурсия по плану… И концерт.

– Валяй. Проводи!

Гостей провели по лагерю. Первым делом завернули на пищеблок, чтобы продемонстрировать суперпайку, специально приготовленную к празднику, – мол, так мы обычно питаемся. Потом показали промзону и несколько эксклюзивных гробов собственного изготовления. По окончании экскурсии родственникам разрешили вручить зэкам подарки. После чего последних обыскивали – нет ли чего запрещенного.

Счастливый Николай Филиппович, рассадив гостей в клубе смотреть концерт, помчался в кабинет, где принялся листать календарь, чтобы вспомнить, когда в стране отмечается День России. И был приятно удивлен, узнав, что совсем не в ноябре, как он предполагал.

* * *

Три дня спустя, когда смолкли звуки веселого праздника и наступили тягучие будни, несколько авторитетных бродяг во главе с Сумароковым заседали в одном из отрядов, глушили облегченный чифирь-лайт и «шпиляли в стиры», то есть, говоря по-русски, резались в карты. «Пулемет» – колода карт – был изготовлен местным умельцем по особой технологии. Сначала на рентгеновскую пленку наклеивалась бумага, затем через трафарет набивался рисунок и масть. На завершающем этапе колоду шлифовали стеклом, стачивая края и углы.

Играли без шестерок, в тридцать две карты. Обычаи предков. Договорились не шельмовать, хотя каждый из игроков виртуозно владел колодой. Особенно Сумрак, за долгие годы неволи научившийся передергивать карту не хуже иллюзиониста-манипулятора. Казбек, сидевший напротив, тоже успел выучить несколько фокусов, но до уровня положенца ему было так же далеко, как ученику футбольной школы до игрока премьер-лиги.

В разгар азартного сражения авторитетов побеспокоил шнырь – работающий на побегушках зэк. Вытянувшись в струнку, он доложил оперативную обстановку:

– На третьем отряде «крысу» поймали. «Правиловку» требуют.

– Кто крысил? – Сумрак отложил карты в сторону.

– Из последнего этапа. Молодой…

Блатные довольно переглянулись. «Крысятничество», то есть воровство у своих, считается тягчайшим преступлением. С соответствующим примерным наказанием. Например, раздроблением пальцев руки ломиком или изнасилованием в особо извращенной форме. В общем, предстояло забавное зрелище. Особенно если «крыса» молодая и неопытная.

– Пошли, – Сумрак поднялся из-за игрового стола, – после «дошпиляем».

В третьем отряде жили в основном мужики – каста рабочих пчел. Когда положенец переступил порог барака, все поднялись.

«Крысой» оказался Милюков, тот самый любознательный первоход. Он стоял на коленях между нар и хлюпал носом, с ужасом поглядывая на приготовленный для экзекуции ломик. Его уже обрадовали инвалидной перспективой.

– Что скрысил? – Сумрак посмотрел на пойманного, пытаясь вспомнить, где он с ним не так давно пересекался. Ах да, в карантине, когда мента топтали.

– Сгущенку, – доложил старший отряда, – у Браги. Из тумбочки. В гальюне хавал, сучонок.

– Верно? – Положенец повернулся к Милюкову.

Тот молча кивнул, продолжая стоять на коленях.

– Тебе сколько лет?

– Во… Восемнадцать.

– Сел за что?

– В магазин залез… В селе работы нет, у матери трое… Жрать хотелось…

– И что, сразу на строгий режим?

– Я замок подпилил… Судья вредная попалась.

Милюков заплакал, но не из-за несправедливого приговора, а из-за предстоящей расправы. Тон авторитета не сулил снисхождения.

Сумрак взял ломик. Первоход задрожал. Народ одобрительно загудел.

– Кончай хныкать. Не баба. У своих почему крысил?

– Есть хотел, – шмыгнул носом Милюков.

– Работаешь? Парень отрицательно покачал головой и вытер слезы.

– Не берут. На «промку»[11]11
  Промка – промышленная зона.


[Закрыть] желающих много… Я б работал.

Шаман, маячивший за спиной авторитета, саданул кулаком о ладонь.

– К чему эти «коляски»[12]12
  «Коляски» (блатн.) – разговоры.


[Закрыть] дешевые? Руку под лом – и в петушатник…

– Задохнись! – бросил ему Витя. – Без тебя разберемся…

Он вплотную подошел к Милюкову, несколько раз подбросил на ладони ломик, словно прицеливаясь.

– Не надо… Пожалуйста… Я больше не буду, – шепотом, почти безо всякой надежды попросил парень, подняв на авторитета красные от слез глаза. Словно ребенок, увидевший, как отец снимает ремень, но понимающий, что порцию горячего он все равно получит.

– Встань! И правую руку вперед! – приказал Сумрак, приподнимая ломик.

Милюков, словно пьяный, со второй попытки кое-как поднялся, но руки спрятал за спиной. Окинул умоляющим взглядом народ, пытаясь найти хоть одного заступника. Не нашел.

– Тебе сказали, руку вперед! – крикнул кто-то из толпы. – Будь мужиком!

Приговоренный, смирившись с участью, зажмурился и протянул вперед трясущуюся, как на центрифуге, тощую руку. Перебить кость хватит одного удара. Публика приготовилась получить удовольствие.

Но тут Сумрак сделал то, чего от него никто не ожидал. И, возможно, даже он сам. Отбросил ломик на нары, быстро вытащил из брюк ремень, схватил парня за шею, нагнул его и, сунув голову между ног, с десяток раз прошелся ремнем по заднице, приговаривая: «Не воруй у своих, не воруй!»

Милюков юлил задницей, но не кричал, только скулил, словно щенок. Когда экзекуция закончилась, он свалился на пол. Блатные зароптали, они ожидали большего.

– Коменданта «промки» сюда, – велел Сумароков шнырю, вставляя в брюки ремень, – только «шементом».[13]13
  «Шементом» (блатн.) – быстро.


[Закрыть]

Шнырь кивнул и помчался исполнять приказ. Меньше чем через минуту он вернулся вместе с запыхавшимся комендантом – активистом, боявшимся блатных больше лагерного начальства.

– Звал, Витя?

– Видишь этого джуса? – кивнул авторитет на валявшегося Милюкова. – Завтра устроишь его на работу. Где лавэ побольше. Не всосал, что ли?! Не слышу!..

– Сделаю, – заверил комендант.

Сумароков посмотрел на выпоротого.

– Иди и «бычь». Будешь получать рабочую пайку и в лабазе отовариваться. Скрысишь еще раз, спросим как с «симпатичного», потом как с «понимающего».

В переводе с «фени» эта фраза звучала бы так: «Иди и работай. Будешь получать рабочий паек и покупать продукты в лагерной лавке. Украдешь еще раз – сначала изнасилуем, потом покалечим». Но Сумрак, в силу понятных причин, родной речью в совершенстве уже не владел. Подзабыл, словно человек, давно живущий в эмиграции. Впрочем, Милюков все понял без переводчика. Поднялся с пола, утер сопли. Пробормотал: «Спасибо, дяденька…» И пока авторитет не передумал, нырнул в толпу.

Сумрак быстро вышел из барака. На улице его догнали Казбек и еще пара блатных.

– Витя, это по жизни неправильно. «Крысу» вообще в петушатник загнать надо. Ты Акуле клешню раздробил, а этому пионеру только по жопе надавал.

– Он и есть пионер, – мрачно, но уверенно ответил положенец, – только от мамкиной сиськи оторвали. А Акула взрослый мужик. Блатовал, на баулах сидел…[14]14
  «На баулах сидел» (блатн.) – был зажиточным.


[Закрыть] Ты, Шаман, после «наркомовского» ужина каждый раз хавчик топаешь.[15]15
  «Хавчик топать» (блатн.) – потреблять пищу.


[Закрыть] А пацан с детства досыта не ел. Ростом с член и весом с пайку…

– Понятия для всех, – поддержал Казбека один из блатных.

– Засохни… Вы, как ястребы гудзонские, только и ждете, кого бы за косяк изуродовать. Руку парню сломать не долго, только он и так судьбой контуженный. Попадется еще раз, лично граблю оттяпаю.

Сумрак пока и сам не понимал, что произошло. Он ведь действительно поступил не по понятиям, дав слабину. Закон один для всех. И наказание тоже. Но… Что-то его остановило. Как тогда, с тем ментом. Он мог смело послать Вышкина подальше, и одним мусорком на земле стало бы меньше. Самое интересное, что, не взяв греха на душу, Витя чувствовал себя гораздо уютнее. И был уверен, что сегодняшняя слабина не пойдет ему во вред, а, скорее, наоборот – поможет в ближайшем будущем. «Сентиментальным, что ли, становлюсь? Бардак!»

Будет очень обидно, ежели пацан снова проворуется. Авторитет положенца, конечно, не пострадает, но определенный удар по самолюбию это нанесет.

Вечером он подозвал дежурного шныря. Велел собрать в пакет курева, чая, консервов, конфет. Спросил, есть ли у Милюкова кореша в отряде.

– Отдай им пакет, пусть ему передадут. Мол, «подгон» с «дачки». Да не спались, что от меня «грев». Похороню.

– Понял, все сделаю.

«Нет, что-то определенно происходит… Может, старею?.. Надо, пожалуй, напрячь Вышкина, чтоб парня расконвоировал.[16]16
  «Расконвойка» – специальный режим содержания. Расконвоированные живут в зоне, но работают на воле, например – лесоповале или на подсобных работах в ближайших населенных пунктах.


[Закрыть] Иначе зачмырят, когда откинусь…»

* * *

За неделю до первомайских праздников Николай Филиппович написал рапорт с просьбой предоставить ему очередной отпуск. Иначе не дотянет до пенсии. Да и к сыну в Екатеринбург надо съездить, подготовить плацдарм для переселения. А потом, не выходя из отпуска, взять больничный на месяцок-другой, в госпитале поваляться. Болячек хватает. Глядишь, вторую группу инвалидности вылежит. С соответствующим денежным приложением. И выйдет на службу, только чтобы передать дела и проставиться за окончание государевой службы. Так делали почти все его коллеги, не желавшие после сорока пяти продлевать контракт.

Рапорт сначала подписывать не хотели, с руководящими кадрами в колонии был дефицит – замначальника по безопасности и оперативной работе проваляется со своей спиной до конца лета, а на пьяницу замполита полагаться нельзя. Помог прекрасно проведенный «День лагеря», воспоминания о котором сразу улучшали настроение шефу управления. К тому же Николай Филиппович твердо заверил, что Гладких прекрасно справится с обязанностями хозяина (в чем лично сомневался). Но отпуск гораздо важнее, тем более что билеты до Екатеринбурга были уже куплены. В крайнем случае, пришлют подмогу.

В общем, накрыв дежурную поляну в своем кабинете и вручив начальнику оперчасти «ядерный чемоданчик» и большую зоновскую печать, Николай Филиппович попрощался с коллективом и погрузился в купейный вагон.

Нельзя сказать, что Федор Васильевич Гладких сильно огорчился от перспективы отвечать за лагерь в течение двух, а то и трех предстоящих месяцев. Наоборот, это был хороший шанс показать всем, кто есть кто в зоне. И главное – лишиться неудобной приставки И. О., стать полноправным хозяином, когда Вышкин уйдет на пенсион. Но для этого необходимо себя зарекомендовать. Например, красиво и грамотно разобраться с нештатной ситуацией.

Что это еще за воровская власть? Ишь, устроили разделение на красных и черных. Власть должна быть одна – царская! В смысле – государственная. А кто не согласен, тому объясним. Если надо – жестко объясним. И если не надо – все равно жестко. Чтобы дошло сразу и навсегда. Бей черных, пока не покраснеют!..

Объяснять Федор Васильевич решил в ближайший же понедельник, не откладывая революцию на потом. Разработал на бумаге секретный план вооруженного восстания, который впоследствии сжег в пепельнице. Накануне, в воскресенье, встретился в условленном месте с Казбеком Шамаевым. Победить в революции без поддержки изнутри довольно сложно, значит, надо привлекать на свою сторону сочувствующих. Шаман – как раз то, что нужно. Сочувствует. И с Сумраком у него скрытый конфликт, и крюк на Казбека крепкий. Без уговоров пойдет на баррикады за светлое будущее.

– Ну вот, Казбекушка, и сбылась твоя вековая мечта, – романтично начал кум.

– На УДО выхожу?!

– Круче. Бугром станешь. Большим-большим бугром. Вместо Сумрака. Как ты и хотел.

– А он куда?.. – насторожился Казбек, крысиным чутьем распознав подвох.

– Добровольно сложит полномочия. Или не добровольно. Но сложит. За это я как исполняющий обязанности хозяина отвечаю. Зарвался он окончательно, пора осадить. Согласен?

– Осадить давно пора, – злорадно ухмыльнулся Казбек, сразу вспомнив пощечину и пенный душ из огнетушителя. – А как же сходняк воровской? Паша Клык? Он же его ставил – ему и снимать.

– Не понял. Кто такой Паша Клык? Министр юстиции? Или начальник управления исполнения наказаний?

– Вор в законе.

– Что-то я такой должности не припомню… Начальник оперчасти – есть, замполит есть. Даже завхоз есть… А как ты сказал… Вор? В законе? Надо же такое выдумать… Даже смешно, ей-богу.

Казбек промолчал, что кум расценил как согласие.

– Короче, слушай и запоминай. Завтра вечером дуй на пищеблок. Кинешь в котел на ужин что поаппетитней. Пару крыс дохлых или дерьма собачьего. На твой вкус. Кстати, я слышал, Витя не всем блатным одинаково нравится. Верно?

– Верно. Медведь с ним не здоровается. А Акула вообще не любит за сломанную руку, хотя он уже не блатной. Шлямбур, обратно…

– Слушай, что у вас за зверинец?! Отвыкай, однако. Не Медведь, а заключенный Гималайский, не Акула, а заключенный Пескарев. В общем, предупреди их, чтобы после отбоя залегли в «локалке»[17]17
  Локалка – огражденный участок территории вокруг барака.


[Закрыть] первого отряда и не высовывались. И сам заляг.

– А потом?

– Ждите сигнала. Утром станешь бугром. Поможешь мне навести в зоне порядок. Уверен, ты справишься. Как видишь, ничего сложного.

«Но и ничего простого, – подумал хитрый Казбек. – Занять место положенца без разрешения блатного сходняка – все равно что с вышки на колючку прыгнуть. Без задницы останешься. И без башки».

Но возражать не стал. Перевесила «любовь» к Сумраку – уж очень хотелось шакалу горлянку покоцать. Да и крюк мешал возразить. Крепок, зараза, – не соскочишь.

– Мента мне отдашь?

Вспомнился удар Кольцова ниже пояса. Неплохо бы поквитаться.

– Зачем он тебе?

– Должок хочу вернуть.

Гладких размышлял недолго:

– Забирай!

Казбек кивнул и отправился ловить крысу. С дерьмом связываться не хотелось, а с крысами в лагере дефицита не наблюдалось.

Гладких тем временем вернулся в кабинет и продолжил подготовку к перевороту. Все должно произойти естественно, без сюжетных натяжек. Иначе возможны незапланированные повороты.

Революция, о которой так долго шептали ссученные меньшевики-активисты, началась вечером следующих суток, когда один из проголодавшихся зэков обнаружил в миске с бизнес-ланчем вареную крысиную голову. Вместо мяса. С подливкой. Ладно б таракана или волос. А то башню крысиную! Особенно добавляли аппетита глазки, из черных превратившиеся в белые.

– Что за бля?! Атас! Шеф-повара сюда! И хозяина ресторана!

Народ отреагировал бурно. Побросал «весла» и застучал кулаками по столу. Шеф-повар, услышав о недоразумении, заперся на кухне, забаррикадировав двери разделочным столом и чаном с квашеной капустой. За такой «деликатес» варка в котле на медленном огне ему была обеспечена. Это в лучшем случае. В худшем – отрежут гениталии, заставят сварить вкрутую, потом схавать с аппетитом и сказать спасибо. Авторитеты, хоть и питались отдельно, из передачек, но подобных изысков кухни не прощали. А уж если Сумрак узнает…

Как назло, именно сейчас в столовой ужинали несколько блатных гурманов. И они громче других выразили свое неудовлетворение. Так громко, что их вопли долетели до оперчасти. И Гладких как добросовестный исполняющий обязанности начальника колонии был вынужден живо отреагировать и прийти практически через минуту.

– В чем дело, граждане заключенные?

– Сами крыс жрите!

Алюминиевая миска шлепнулась на пол, прямо под ноги хозяину.

– Всем немедленно вернуться за столы и закончить ужин! Отказ от приема пищи расцениваю как неповиновение и нарушение режима!

– Пошел ты!.. Лучше в ШИЗО париться, чем крыс хавать!

Грубиян тут же получил от кума мастерский хук в челюсть.

– За стол, я сказал!..

К несчастью, получивший по физиономии оказался блатным. И – по понятиям – в обязательном порядке был вынужден ответить. Закон предков. Иначе какой ты, на хрен, блатной? Так, фантик от ириски…

Он и ответил. Прямым слева. Фуражка Гладких улетела на пол, а он сам – под стол. Но кум, разумеется, пришел в ресторан не один, а с вооруженными спецсредствами бодигардами. Почти вся рота охраны. Как действовать в подобных ситуациях, те знали превосходно – за спиной десятки репетиций. Вынутые из ножен дубинки, поднятые щиты, взведенные газовые баллончики.

– Всем стоять!..

Блатной получил спецсредством в кадык и больше не блатовал. Гладких поднялся с пола, брезгливо отряхнулся и, прижимая платок к разбитой губе, повторил:

– Я сказал, всем вернуться за стол и закончить ужин! Этого в карцер. Повара – в оперчасть!

Срочно изолировать повара нужно было вовсе не для того, чтобы выяснить, как в макароны попала крыса. Гладких прекрасно понимал, что до завтрака кулинар-затейник вряд ли дотянет. А нам не надо случайных жертв.

Но заканчивать ужин заключенные категорически не желали. Не столько из-за крысы, сколько из-за отношения. Получается, раз мы в неволе, то уже и не люди, а свиньи. Ладно б кум по-человечески поговорил, успокоил, пообещал разобраться, а то сразу в морду. Филиппыч такого себе никогда не позволял. Да, стишки бестолковые заставлял разучивать, но чтоб с ходу в морду… А этот прыщик второй день у власти – и сразу беспредел. А не ответишь, так и сядет на шею!

Поэтому миски со свежей крысятиной по-прежнему летели на пол.

– Не будем жрать!

Это был бунт. Кровавый и беспощадный. А с бунтовщиками никаких переговоров! Бунтовщиков в карцер и на плаху!

В толпе Федор Васильевич заметил Кольцова. Тот тоже не спешил возвращаться к трапезе.

«Ага, наш пострел везде поспел! Ладно…»

На обратном пути Гладких завернул в санчасть – оказать себе первую медицинскую помощь и документально зафиксировать телесные повреждения. Чтобы все было по закону.

Потом из кабинета он связался с командиром тихомирского «Тайфуна».

– В колонии бунт. Отказ от приема пищи. Нападение на начальника. То есть на меня. Срочно нужны ваши бойцы для усмирения и профилактики. Ждем с нетерпением к часу ночи. Встретим хлебом-солью.

Командир пообещал прибыть лично. Докладывать в управление о беспорядке Федор Васильевич пока не стал. Потом всегда можно найти оправдание. Мол, забыл по неопытности или хотел разобраться самостоятельно.

Затем Гладких предупредил командира роты охраны, что ночью предстоит серьезная профилактическая операция. Велел разминаться и дразнить собак. Своих подчиненных оперов, наоборот, отправил по домам. Лишние свидетели революции не нужны.

Что ж, теперь поглядим, чья власть уважаемей… И кто здесь настоящий авторитет.

* * *

Поднятый по тревоге «Тайфун» примчался в колонию без четверти полночь на двух автобусах. Сергей Гагарин, командир этого грозного подразделения, оставил своих бойцов в шлюзе, а сам отправился к хозяину. Обещанного хлеба-соли не было – Гладких озабоченным голосом докладывал кому-то оперативную обстановку. Командир роты охраны сидел на стуле в бронежилете, поставив автомат между ног.

– Да, да… Хватит церемониться! Уже доигрались в демократию, ёпть! Думают, раз Вышкин в отпуске, можно борзеть! Они завтра бассейн вместо плаца потребуют вырыть и песочку пляжного привезти!.. Еще раз повторяю – колония вышла из подчинения… Так… Понял. Да, «Тайфун» уже здесь. Хорошо… Конечно, доложу. Отбой.