Текст книги "Право на защиту"

Автор книги: Андрей Кивинов

Соавторы: Олег Дудинцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– На ящик минералки,– язвительно буркнул Любимов, но на Виригина посмотрел с интересом: что тот ответит.

– Это гражданское дело, а я больше по уголовным... – уклонился Максим.

Одно дело – тесть Рогова, которому надо помочь, а другое – мутный Егоров. С ним лучше не связываться. Да и против прессы переть... Дело тонкое. Надо спросить Мыльникова, приходилось ли ему судиться с журналюгами.

– Жаль...– разочарованно протянул Егоров и тут же перешел к следующему вопросу– Ты, кстати, печать от сейфа нашел?..

– Печать? – удивился Виригин.– Я все сдал, когда уходил.

– Это не он терял, а Плахов,– напомнил Рогов.– И то сразу нашел. А вы, Сергей Аркадьевич, про уголовные-то дела подумайте. Вас Макс, если что, защитить сможет.

– Ты, Рогов, глупостей не болтай,– погрозил пальцем Егоров,– а то самому адвокат понадобится.

Беседу оборвал зазвонивший телефон.

Через минуту, забыв о Максиме, бывшие коллеги уже сидели в зале заседаний. Проверяли блокноты «с процентами».

Виригин медленно брел по коридору к выходу. Думал завернуть к Семену, но не стал. Сеня в той поганой истории с убийством Лунина очень достойно себя повел. Выручил здорово. Компьютер отверткой сломал. А Виригин его толком и не отблагодарил. Такая помощь естественной кажется, когда... Когда все вместе. Один за всех.

Зайти? Нет настроения, в другой раз. Да у него и своих дел хватает.

Максим остановился возле пыльной доски почета. С удивлением обнаружил собственную фотографию. Забыли снять. Бравый майор. Взгляд, устремленный куда-то высоко и далеко. Семен, кстати, фотографировал. Полчаса мучил, дразнил пулей, вылетающей из объектива.

На мгновение Виригину стало даже приятно. Будто бы здесь еще ждут его возвращения... Но только на мгновение.

Никто его не ждет. Обратной дороги нет.

«Заработаю хоть, чтобы долг за взятку отдать,– подумал вдруг Максим,– да еще на путевки с Иркой в Египет. Туда же, где отдыхали, в Хургаду...»

В Летнем саду Дмитрий Петрович Кощеев гулял, сколько себя помнил.

Он родился в коммуналке, на углу Гагаринской и Чайковского, в здании бывших дворцовых прачечных, и, конечно, часто бывал здесь с бабушкой еще до войны. Бабушка болтала с подругами – у них в Летнем был целый «клуб по интересам», а маленький Дима с восхищением внимал звукам флотского оркестра. Оркестранты навсегда запомнились праздничными, в белых кителях, морской флаг и красное знамя полощутся, литавры гремят...

Кощеев был уверен, что станет моряком. Но уже в декабре сорок первого его контузило при бомбежке. Ему-то повезло, выжил, а вот бабушку и родителей в ту же бомбежку убило. На улице их достало, во дворе дома, когда бежали в убежище.

Мальчика отправили в эвакуацию. Но их эшелон разбомбило – прямо под Ленинградом. Побежал куда глаза глядят, три дня бродил по зимнему лесу... Как не умер, как не отморозил ничего – Бог весть. Потом подобрали партизаны... Про годы, проведенные в лесу, Кощеев хотел написать книгу.

Но не стал. Решил – не пригодится никому такой опыт. А просто страшилки писать... Зачем?

Вернувшись в Ленинград, поселился в том же доме, только в другом крыле – в комнате у дяди. Дядя вернулся с фронта «самоваром». Сейчас этого слова не понимают – и хорошо. «Самовар» – это когда у человека нет ни рук, ни ног. Обрубок с головой.

«Зато сердце большое»,– шутил дядя.

Этот этап своей жизни Кощеев тоже не любил вспоминать. Дядя умер лет через пять. Дмитрий остался один. Со временем комнату выделили из коммуналки в маленькую однокомнатную квартирку – в ней Кощеев и проживал до сих пор.

Он вообще не имел привычки что-либо менять. Всю жизнь – в одном институте, на одной кафедре. Даже в Москве так ни разу и не побывал. Думал, что хоть однажды неплохо бы посетить столицу. Думал-думал, да и махнул рукой... Только иногда выбирался летом отдохнуть в Карелию, да и то после смерти жены – ни разу.

Второй, кроме жены Марины Никитичны, и теперь уже, вероятно, последней любовью Кощеева был Летний сад. На его глазах окружали оградой памятник Крылову, восстанавливали Чайный домик, перекрашивали знаменитую решетку (в пятидесятые, после ремонта, она одно время была оранжевой, что вызвало гнев возмущения петербуржцев) и меняли конфигурацию пруда.

Дмитрий Петрович прекрасно знал всю историю сада – от самого его основания. В перестройку по инициативе Дмитрия Петровича зимние деревянные кабинки, в которых укрывали от снега статуи, изменили конструкцию: вместо плоских крыш завели косые, чтобы талая вода стекала на землю, а не внутрь.

Кощеев провел в Летнем саду много тысяч часов. Он бывал здесь в прямом смысле слова ежедневно (разумеется, кроме зимы, когда сад закрывали, но Кощеев дружил с местным отделением милиции и нередко хаживал и по заснеженным тропинкам).

Иногда ему грезилось, что он и умрет здесь, в саду. Впрочем, в следующем году Летний собирались закрывать на реконструкцию, и что-то подсказывало Кощееву, что торжественного открытия нового сада он не увидит. Но волновало Дмитрия Петровича не это (никто не вечен, а три четверти века – немалый, в сущности, срок). Волновал его утвержденный проект реконструкции.

Архитектор задался целью воссоздать все, что когда-либо в саду было. И фонтаны, которые били здесь при Петре (и фундаменты которых в земле сохранились). И живой лабиринт, выращенный при Екатерине. И какие-то случайные павильоны безо всякой художественной ценности. И вмонтированную в решетку часовню, поставленную в честь спасения Александра Второго от каракозовского покушения... Все – одновременно.

Кощеев считал, что это убьет Летний сад. Уничтожит его главное чудо – лаконичную, если угодно, минималистскую гармонию.

Две недели назад Дмитрий Петрович написал письмо губернатору. Он был знаком с ней – встречался в составе делегации ветеранов еще в период предвыборной кампании. Губернатор (тогда еще кандидат), душевная симпатичная женщина, выделила тогда Кощеева изо всей делегации, долго с ним беседовала и сказала на прощание, что «если что», он может рассчитывать на ее помощь.

И вот это «если что» случилось. Дмитрию Петровичу пришлось обратиться в Смольный. Но ответа не было уже полмесяца, и он не понимал почему...

Кощеев сидел на скамейке, положив руки на рукоятку трости, а подбородок – на руки. Думал. Чья-то тень закрыла заходящее солнце. Кощеев поднял глаза. Перед ним стоял молодой человек, в котором старый ученый не сразу, но узнал студента с платного отделения.

– А, Брилев... – вежливо кивнул он.– Тоже решили воздухом подышать?..

– Вас ищу! – развязно ответил студент.

– Какие-то вопросы?.. Готов выслушать.

– Вопрос один: оценка за экзамен.

Брилев стоял, засунув руки в карманы брюк. Лицо его выражало решимость.

– Так в чем же дело? – не понял Кощеев.– Готовьтесь, сдавайте, все в ваших руках.

– Хватит, насдавался,– перебил Брилев.

– Чего ж вы тогда хотите?

– Три балла. Мне больше не надо,– Брилев вытащил из кармана куртки зачетку. Точнее, резко выдернул. Будто это не зачетка, а нож.

– Вы шутите?..

– Шутки кончились,– с нажимом заявил студент.– Не поставите – пеняйте на себя.

Кощеев, опираясь на трость, медленно поднялся. Выдохнул возмущенно:

– Что ты сказал?..

– Голову оторву,– пригрозил Брилев, закусив губу.

– Наглец! – прошептал Кощеев сорвавшимся от возмущения голосом.– Прочь отсюда! И чтоб на кафедре я тебя больше не видел! Прочь!..

И что есть сил толкнул Брилева. Теперь студент стоял против фонаря. Он отражался в его безумных зрачках. Словно зажглись в глазах костерки адского пламени.

– Ты достал, Кощей!..– Брилев схватил его за отворот пиджака.– Я из-за тебя в армию не пойду! Понял?!

– Там тебя жизни научат. Отпусти, негодяй! – Кощеев пытался освободиться.

– Не тебе о моей жизни судить, козел вонючий!..

Кощеев неловко тюкнул Брилева тростью. Силы, конечно, были не те... Тот легко отбил удар рукой, отобрал у старика тяжелую трость и резко ударил его в висок.

Потом еще раз. И еще...

Кощеев вскрикнул, упал и остался лежать без движения. Брилев наклонился, пощупал старику пульс. Распрямился и сказал: «Ни хера себе!»

Вдали раздался свисток сторожа. Брилева словно молния поразила, он весь скособочился, закрыл зачем-то голову руками... но быстро сообразил, что это лишь сигнал о скором закрытии сада.

Волоком дотащил тело Кощеева до Лебяжьей канавки и спихнул его в воду.

Туда же выкинул трость...

Руки его почти не тряслись. Он быстро прошел по крайней аллее, разминувшись со сторожем и нарядом милиции, который как раз отходил в другую сторону от пруда.

Из ажурных ворот он вышел, никем не замеченный.

Лихо!..

Брилев даже ухмыльнулся – вспомнил анекдот, как поручик Ржевский гулял с барышней по Летнему саду.

– Поручик, вы хотели бы стать лебедем?..

– Голой жопой в мокрую воду?! Бр-р-р... Ни за что!

В прошлом директор молочного магазина, что на углу, а теперь его владелец (ныне магазин был позиционирован как «мини-маркет») и хозяин еще двух или трех близлежащих торговых точек пятидесятилетний толстяк Иван Солодунов слыл самым богатым человеком в подъезде.

Несколько лет назад он прикупил к своей трехкомнатной квартире соседнюю двухкомнатную и являлся теперь обладателем настоящего «пентхауза» на последнем этаже.

Сейчас он сидел, развалившись, в кресле, в ярко-красном спортивном костюме (это был фирменный «Adidas», Иван Тимофеич не любил подделок, особенно после того, как сильно «попал», купив сдуру партию китайского барахла с надписью «Adidos»). Сидел и пил пиво из жестяной банки. Черемыкина стояла перед ним в стареньком домашнем платьице, неловко скрестив руки на груди.

– Две тыщи, соседка, деньги немалые... – тянул Солодунов нутряным басом. Было впечатление, что заговорил большой цинковый бак.– Очень немалые деньги, соседка, две тысячи долларов...

Он был уверен, что мысль, повторенная дважды, лучше усваивается.

– Так ведь посадят его, дурачка,– всхлипнула Черемыкина.– На три года, может быть!..

– Зато поумнеет,– предположил сосед.– Будет время для размышлений.

– Да какое там, Иван Тимофеич!.. Он же под дурное влияние – за пять минут... Бандитом вернется, вся жизнь насмарку...

Солодунов помолчал, подумал.

– Воспитывать надо было с детства, а то много воли дала. Да, с детства воспитывать, а воли – не давать! Пороть!

– Когда воспитывать-то, если на фабрике в две смены ишачила... – смахнула слезу Черемыкина.– Одна ведь, без отца, его растила. Да и неплохой он парень, дурной только малость... Пропадет!

Солодунов опять задумался.

– Иван Тимофеич, миленький, помогите. Больше некому!..

– Ты думаешь, мне деньги с неба валятся?.. Или в «Поле чудес» выиграл?.. Все своим трудом, своими руками! Без сна и продыху. Добро не приходит само!

Добра в гостиной было и впрямь – выше крыши. Одну стену полностью занимали шкафы с хрусталем – увлечение прежних лет. Противоположную – хобби недавнее: стеллажи с продукцией Ломоносовского фарфорового завода. Тарелки, чашки, пастушки, собачки, барышни и крестьянки. Фарфор, как и хрусталь,, стоял плотно, как солдаты на параде.

На широком подоконнике теснилась коллекция кактусов. Этим – Черемыкина знала – увлекалась солодуновская супруга.

Еще на одной стене висела шкура медведя (считалось, что хозяин «взял» косолапого собственноручно), поверх медведя – пара сувенирных дуэльных пистолетов дантесовских времен.

– Я отработаю, верну,– быстро пообещала Черемыкина.– Вы не сомневайтесь...

Солодунов внимательно и нагло осмотрел Черемыкину с ног до головы. Как барышник лошадь на ярмарке.

– А фигура-то у тебя еще ничего... – одобрительно подметил он.– Сохранилась фигура-то у тебя...

Владелец торговых предприятий похотливо облизнулся.

– Да что вы, какая там фигура,– засмущалась Черемыкина.

– Не скромничай, соседка. Все при всем. Фигурка-то сохранилась, да...

О самом хозяине квартиры сказать такое было трудно. Живот его вываливался из кресла, словно тесто.

– Иван Тимофеич, помогите! – снова шмыгнула носом Черемыкина.

– Ладно, уговорила,– Солодунов хлопнул ладонью по подлокотнику.– Только будешь ко мне приходить по вечерам уборку делать. Моя-то сейчас в Ялте, в санатории дыхание лечит. Пыль даже протереть некому, а я во всем чистоту и порядок люблю. Ну как, согласна?..

Солодунов пристально глянул в глаза Черемыкиной. Та стушевалась.

– А как долг отдашь, так все. В полном расчете. После того, как долг-то отдашь.

– Ну что ж, пыль так пыль,– согласилась Черемыкина, быстро взвесив в голове свое безнадежное положение.

– Тогда здесь посиди-подожди.

Солодунов не без труда поднялся и протопал в дверь, ведущую в недра квартиры. Черемыкина присела на краешек стула. Стала разглядывать комнату. Фронт работ, так сказать. Пыль ведь, наверное, тоже все-таки вытирать придется...

Солодунов вернулся с пачкой блекло-зеленых долларов. Протянул соседке:

– На, пересчитай...

– Что вы, Иван Тимофеевич, я верю...

– Пересчитай, я порядок люблю,– повысил голос Солодунов.– А деньги они тоже... счет любят!

Черемыкина зашелестела купюрами, а Солодунов вытащил початую бутылку коньяка, две рюмки, разлил... Изобразил на лице тяжелое подобие улыбки.

– Давай, Люся, договор наш обмоем.

Солодунов ни капельки не нравился Черемыкиной, но «Люсей» ее много лет уже никто не называл.

Стукалов плевал в потолок съемной «однушки» в районе Балтийского вокзала, размышляя, как провести вечер. Плевок до потолка никак не долетал. Дельных мыслей по поводу вечера тоже не возникало. Хорошо бы сходить куда-нибудь в бар на Невском, познакомиться с «центровой» девчонкой, потанцевать там, трали-вали, в гости зазвать...

Но денег не было. Причем не только на бар или на модный клуб «Платформа», в котором его дружок Брилев побывал, если не врал, уже трижды (а чего ему врать – отец «зеленью» исправно снабжает!). Стукалов не мог наскрести даже на привокзальное кафе «Уют», где тоже гужевались девчонки – не такие стильные, как «центровые», но все же...

Водки есть еще граммов сто, а дальше – тишина...

Опять телек смотреть до отруба?

Или «сопромуть» почитать?..

Последняя мысль вывела Стукалова из себя.

Он мрачно встал, еще не зная, что будет дальше делать, но в этот момент в дверь постучали.

На пороге стоял взъерошенный Брилев.

– Ты откуда? – удивился и одновременно обрадовался Сергей.

– Экзамен сдавал,– процедил сквозь зубы Брилев и тщательно запер за собой дверь.

– Вечером? – удивился Стукалов.– И как?..

– Экзаменатор свалил, не дослушал ответа...

Брилев, не снимая куртки, прошел в комнату. Глянул в старое заскорузлое зеркало. И вдруг рассказал Стукалову историю, которую слышал краем уха много лет назад и ни разу не вспоминал. А сейчас почему-то вспомнил и выдал за свою. Якобы был у Брилева знакомый (на самом деле, чей-то чужой знакомый), который снял хату, где висело зеркало, пробитое реальными пулями. Будто бы давно, чуть ли не в гражданскую войну, кого-то возле этого зеркала реально угрохали. Чувак не хотел жить с таким зеркалом, но выбросить не решался. И нашел компромисс: закрыл его другим зеркалом.

– Ты чего это?! – насторожился Стукалов, выслушав странную историю.– Ты к чему это, Вадик?!

– Да так... – криво усмехнулся Брилев.

Он смотрел в зеркало. И видел там демонически-красивого молодого человека в небрежно расстегнутой куртке, с чуть растрепанными, словно на ветру, волосами, с огнем в глазах и романтической, как у Бандероса, двухдневной небритостью...

Брилев напоминал себе героя писателя Достоевского. Таких вот студентов описывал великий классик – целеустремленных, неуступчивых, инфернальных, хладнокровных, надменно-решительных... Бескомпромиссных. Людей высшего сорта.

Короче, Брилев себе нравился.

– У тебя вмазать есть? – спросил он.

– «Вмазать»?..– удивился хозяин.– Не-е... Я уж давно... А с чего это ты вдруг?..

– Да нет,– раздраженно мотнул головой Брилев.– Выпить, я имею в виду.

– А! Есть немного!

Стукалов разлил остатки водки. Брилев продолжал смотреть в зеркало. Боже, какой красавец...

«А если и Стукалова... того,– вдруг подумал Брилев с эдакой внутренней ухмылкой.– Пузырем по черепушке, а? До Обводного канала, конечно, подальше, чем до Лебяжьей канавки. Но тоже недалеко...»

Это была, разумеется, шуточная мысль. Просто Вадиму Брилеву нравилось ощущать себя в «Достоевской» роли.

Брилев выпил, не чокаясь. Стал снимать куртку и обнаружил, что стекло на часах разлетелось вдребезги. По периметру циферблата торчали острые осколки.

– Вот сволочь, еще и «клоки» швейцарские раскокал!.. Придется стекло менять. С-сука...

– Кто раскокал? – спросил Стукалов. Свою рюмку он еще не выпил, держал в руке. Брилев молча опрокинул чужую водку в рот.

– Короче, я у тебя с четырех дня,– сказал Вадик.– И все это время мы квасили. Вдвоем. Понял?.. Вот тебе деньги, сгоняй до ларька... дружище.

– С Кощеем-то что? – растерянно спросил Стукалов, принимая деньги.

– После,– Брилев величественно повел рукой,– Сначала за водярой сходи. И пожрать купи. Горячего хочу. Чебуреков, может?..

– Там кура-гриль есть у вокзала. Готовая...

– Значит, кура. И салат, может, какой...

Труп Кощеева всплыл ранним утром. Прямо на глазах у сторожа, лениво совершающего первый обход. Удивился сторож – что же это такое поднимается из воды, подошел поближе, а тут оно и поднялось целиком...

Лицо знакомое, но какое страшное!..

С вечера сторож выпивал, поэтому на всякий случай глазам своим сначала не поверил и несколько раз шлепнул себя ладонями по щекам. Не помогло. Побежал звонить.

Короче, уже в десять утра Жора Любимов и судебный медик сидели на корточках у мертвого тела. Тут же валялась резная трость. Любимов держал в руках прозрачный пакет с содержимым карманов Кощеева (паспорт, бумажник, ключи от квартиры – немудреный холостяцкий набор).

– Черепно-мозговая травма,– определил медик.– Ну, сам видишь.

– Ловко тюкнули,– согласился Любимов,

– Могли кастетом ударить, а могли чем-то другим,– продолжал медик.– Да вот этой же тростью...

– И трость, поди, его собственная.

Медик пожал плечами. Он тоже так думал, но думать в этом направлении не входило в его компетенцию. – Время смерти установил? – спросил опер.

– Точно – нет. Он же в воде валялся. Но, скорее всего, вчера вечером.

– Скорее всего,– согласился Жора.

Не любил он, когда убивают стариков. То есть он никаких убийств не любил, хотя и получал за их расследования зарплату, но убийства старых людей его как-то особенно смущали. Была в них какая-то... несправедливость, что ли. И так человек одной ногой – в лучшем из миров. Или в худшем. Неважно. Уже на берегу, короче. А тут....

Такие происшествия навевали невнятные мысли. А Любимов любил внятность. Ему не нравился роман про убийство старухи-процентщицы, автор которого восхищался, какая тонкая у «мокрушника» душа...

Но этот-то вряд ли был процентщиком.

Простой нищий пенсионер.

Любимов еще раз посмотрел на лицо Кощеева. Его искривила яростная гримаса. Неспокойно умер старик...

По травянистому склону между тропинкой с лавочками и берегом Лебяжьей канавки аккуратно передвигались Шишкин, Стрельцов и Семен Черныга.

– Вот, видите,– след волочения,– показывал рукой Семен.– А начало у скамейки. Вон у той, у ближней.

– Там ему, значит, и приложили,– догадался Стрельцов.– Сидел, значит, куковал, а ему и приложили...

– Похоже на то,– кивнул Семен.

– Семен, следы снять сможешь? – спросил Шишкин.

– Вряд ли. Здесь трава, а там, на тропинке, мелкий гравий.

– Все ж попробуй,– попросил начальник.

Поднимаясь по склону, Семен столкнулся с Роговым. Вася уже возвращался из дома Кощеева, благо это было рядом.

– Ну? – коротко спросил Шишкин.

– Никто дверь не открыл. Соседи говорят, один живет. Преподает в машиностроительном институте.

– Это тут рядом,– Стрельцов махнул рукой в сторону Эрмитажа.– Там в прошлом году повар в столовой окочурился. Думали – умысел, а оказалось – сердечник... А потом у него в кармане пальто две котлеты на косточке в пакетике нашли. Мертвеца в воровстве изобличили. Неудобно было...

– Доцентом работает,– продолжал Рогов.– Работал, то есть. Тихий, аккуратный. А в саду каждый вечер гулял, как заведенный. Больше, говорят, никуда не ходил – на работу да в сад. Еще в баню на Чайковского, пока она не закрылась...

– Рядовой гоп-стоп, похоже,– выдвинул версию Стрельцов.

– Бумажник-то на месте,– возразил Шишкин.– И деньги целы – триста десять рублей. Вряд ли их там было намного больше...

В нескольких метрах от оперов и от трупа стоял в новенькой форме работника прокуратуры следователь Мурыгин и весело болтал по мобильному. Весело и громко. Ничуть не смущаясь, что его могут услышать. Более того, не услышать его было трудно: голос у Мурыгина был очень напористый. Черты лица острые, как у лисы. Волосы вороные, а вот ресницы почему-то белесые, как у альбиноса, и длинные, будто у куклы Барби.

– А мы чё, мы потом на Большом тачку поймали – и в кабак на Марата,– жизнерадостно трещал Мурыгин.– Знаешь, с манекенами в витрине? «Настоящая стерва», что ли... Прикинь: Толик, пока ехали, совсем вырубился. Еле из тачки выволокли. Так вышибала нас пускать не хотел, прикинь! Так я ему ксиву прокурорскую в зеник вдвинул, так он так потух, так потух, смехопанорама прям!.. Обижаешь, Светуля, обижаешь! Напрасно обижаешь, скажу тебе. Какие бабы?! Стервы?.. Не было никаких стерв. Ты у меня одна такая!.. Да, а потом мы еще грамм по двести на рыло приняли, и по домам. Я не поздно вернулся-то – до мостов. А Толик до сих пор дрыхнет, прикинь... Нет, сейчас не могу, я на трупе. Да деда одного пристукнули. Так, ерунда. Дедок такой вяленый...

Опера переглянулись.

– Совсем без масла,– скривился Любимов.– Я бы, знаете... тут ведь все свои... как раз этого придурка – и в Лебяжью канавку. Вместо дедка... вяленого. Вот была бы смехопанорама.

– Отставить! – с видимым сожалением сказал Шишкин.– Нельзя в канавку. Всплывет. Такие не тонут... Зато весь «убойный» отдел посадят за убийство. Вот уж точно будет... Евгений Степанян.

– Петросян,– поправил Рогов.

– Один хрен – армяне!

Любимов махнул рукой и отошел в сторону. От греха подальше.

Среди прокурорских были нормальные трудяги, но и уроды попадались. И все больше и больше в последнее время. Хотя бы перед ними-то не выделывались!..

– Господин следователь, вы протокол осмотра собираетесь делать?..– громко спросил Стрельцов.– Или нам за вас отдуваться?..

Рогов сформулировал этот посыл энергичнее:

– Хватит болтать, ёшкин кот!..

– Все, Светуля, надо вкалывать,– сказал Мурыгин трубке.– Вкалывать, говорю! Работать надо, трудиться... Целую-целую. Пока-пока. Вечером увидимся...

Закончив разговор, Мурыгин сделал обиженное лицо. Дескать, позвонить не дадут. Что за дела...

– Куда вы спешите, мужики? Еще весь день впереди. Работа – не волк.

– Убийство раскрывать спешим,– сплюнул Вася.

– Так раскрывайте! – прокурорский следователь развел руками.– Я вам мешаю, что ли?.. Не мешаю.

– Видите ли, господин следователь... – с сарказмом начал Стрельцов.

– Александр Васильевич,– сухо представился Мурыгин.

– Господин Александр Васильевич... Вы же, согласно уголовно-процессуальному кодексу, на осмотре старшим являетесь!

– Я знаю,– подбоченился Мурыгин.

– Может, указания ценные будут? – Стрельцов явно издевался.

Шишкин, чтобы не нагнетать конфликт, спросил миролюбиво:

– Давно в прокуратуре?

– Три месяца,– Мурыгин выпятил грудь и стал похож на цаплю.– Ну и что?.. У меня университет за плечами.

И гордо повел этими самыми плечами. А говорил он с вызовом, свойственным неуверенным в себе людям.

В это время вернулся Любимов. Кивнув на Мурыгина, но не глядя на него, он сказал Любимову:

– Наверняка в адвокаты готовится!

– Думаешь? – переспросил Стрельцов.

– Дедукция подсказывает. Впрочем, сейчас и в прокуратуре нормально...

– А что плохого, если в адвокаты? – по-детски обиделся Мурыгин.

– Да нет, ничего,– отвернулся Любимов.– Наверное...

– Пойду за бланком схожу, а вы мне пока понятых найдите,– велел Мурыгин и начал подниматься к тропинке.

– А уж это вы, Александр Васильевич, сами! – жестко ответил Любимов.– У вас как-никак университет за плечами.

Он подождал, пока следователь скроется из виду, и добавил:

– Бланк у него в машине, это туда десять минут, обратно десять... А чего – время казенное. Служба идет. По дороге еще кому-нибудь позвонить можно. Пока мы тут пашем.

– Вот такие сейчас приходят... – резюмировал Шишкин.

– Индюки с дорогими мобильниками,– сплюнул Рогов.– Вы видали, какая «труба» у него? С видеокамерой!..

– С камерой не новость,– сказал Стрельцов.– Сейчас уже с телевизорами появились. Очень удобно: преследуешь преступника, а сам одним глазом футбол смотришь... И с подогревом, чтобы ухо не мерзло.

– Прокурор адвокату,– задумался Любимов над новым афоризмом,– друг, товарищ и брат!..

– Так, кончай базар! – скомандовал Шишкин.– Ты, Гриша, дуй в местный отдел, участковых на обход организуй и все грабежи за этот год пересмотри. Может, какие приметы есть. Жора и Вася, вы – в институт к потерпевшему. Больше пока некуда.

Федор Ильич, тесть Рогова, оказался первым клиентом, которого Виригин лично пригласил в адвокатскую контору. Что ж, по-человечески это было приятно – Ильич был мужиком немножко вздорным, но симпатичным.

С деловой, с коммерческой, то есть, точки зрения – начало, конечно, не Бог весть какое... Но с чего-то ведь надо начинать.

Федор Ильич сел за стол перед Виригиным. На столе стояли шахматные часы – и больше ничего. В руке посетитель сжимал квитанцию на оплату коммунальных услуг. Эмоционально потряс документом, положил на стол:

– Вот, Максим, полюбуйся! Нет, ты полюбуйся!..

Максим полюбовался. Квитанция как квитанция.

Модная такая: на хорошей бумаге, двухцветная. Вывоз мусора, радиоточка, отопление... Наверное, они по такой же платят. Сам Виригин вообще никаких квитанций не видел – ими всегда занималась жена.

– Плачу каждый месяц за лифт по шестьдесят два целковых, а он четвертый месяц стоит! – горячился Федор Ильич.– Приходится ножками на шестой этаж. С сумками. С кочанами...

– С чем? – переспросил Виригин.

– Ну, с капустой... Солить.

– А-а... У нас тоже бывает. На выходные вот лифт не работал. Но чтобы четыре месяца – нет, такого не было...

– Так меня не это бесит,– возмущался Федор Ильич.– Хотя и это тоже. Двигатель, говорят, у них полетел, а никто не чинит. Только табличку, как лифтом пользоваться, прикрутили. Зато цены все время растут.

– И как же им пользоваться?..– заинтересовался Виригин.

– Да глупости!..– махнул рукой Федор Ильич.– Дескать, надо нажимать на кнопку с цифрой, соответствующей номеру этажа, на который хочешь...

– Логично, в общем-то... – осторожно заметил Виригин.

– Да я лифтом пользовался, когда они еще пешком под стол ходили!..– взорвался Васькин тесть.

– Шучу, Федор Ильич. Начальству их писали?

– А как же! Всей лестницей. У нас напротив в квартире студент-филолог – складно пишет, без ошибок. Все равно не чинят!.. Но это еще полбеды. Я другого не пойму. Почему с меня деньги за лифт дерут?.. За три месяца сто восемьдесят шесть рублей ноль-ноль копеек. Это же натуральный грабеж. Это ж сколько капусты засолить можно!..

– В контору сходите,– посоветовал Виригин,– потребуйте, чтоб пересчитали.

– Тупее тебя, что ли? – обиделся Федор Ильич.– Ходил!

– Ну не горячитесь вы... Ходили – и что?..

– Послали меня... обратно. Хорошо, с лестницы не спустили. Так вот, я хочу в суд на них подать и деньги вернуть. Мне из принципа важно. Претендент создать.

– Прецедент,– поправил Виригин.

– Без разницы! – мотнул головой старик.– Важно его создать! А то эта мафия что хочет, то и творит.

– Я-то, Федор Ильич, чем помочь могу? – спросил Виригин.

– Ты мне, Максим, заявление в суд продиктуй. Как правильно. И скажи, кому отнести.

– Я, честно сказать, с такими делами еще не сталкивался,– почесал затылок Максим.

– Ты ж адвокат! – удивился Федор Ильич.

– Пока только учусь.

– Так и что, не поможешь? – растерялся посетитель.

Дверь скрипнула. В кабинете, помахивая коричневым кожаным портфелем (еще вчера портфель был черный, заметил Виригин), появился вальяжный, довольный чем-то Мыльников. Он протянул руку Виригину, а посетителю коротко и вопросительно кивнул.

– Зато Борис Авдеевич – адвокат опытный! – обрадовался Максим появлению старшего коллеги.– Поможешь исковое заявление в суд составить?

Мыльников молча нажал на кнопку шахматных часов. Часы затикали.

– Час моего рабочего времени стоит сто долларов,– прокомментировал Мыльников.– Вас устраивает?..

Федор Ильич издал странный звук – примерно так крякает утка. С изумлением посмотрел сначала на Мыльникова, затем на Виригина. Слова вымолвить – не получилось.

– Борь, это тесть моего товарища по «убойному», Васи Рогова,– пояснил Максим.

– Так бы сразу и сказал!..– заговорил Мыльников уже без понтов и пафоса.– Своим мы бесплатно помогаем. Принцип важнее...

Он остановил тикающие часы. Федор Ильич вздохнул с облегчением. Виригин, честно сказать, тоже, – Так чем могу помочь?..– спросил адвокат.

– Вот, заявление в суд... Про лифт.

– Про лифт? Очень интересно...

Мыльников иронично глянул на Максима, но Федора Ильича стал слушать внимательно. Профессионал в любых условиях должен оставаться профессионалом.

* * *

Ольге, секретарше декана факультета Королева, пришлось отпаивать своего начальника валидолом. Узнав о том, что стряслось с Кощеевым, Королев схватился за сердце и рухнул на стул. В факультетской аптечке валидола не оказалось, пришлось бежать в канцелярию. В результате через десять минут весь институт знал, что Дмитрия Петровича убили в Летнем саду...

А декан по-прежнему сидел на стуле и не мог оторвать взгляда от размокшего паспорта Кощеева...

Любимов и Рогов, скорбно склонив головы, стояли рядом.

– Чудовищно! Просто немыслимо! – заговорил наконец Королев.– Ведь совсем недавно юбилей его отметили... Семьдесят пять лет. Три четверти века!..

– Сожалеем.

А что тут еще скажешь? Жизнь – штука злая. И такое понятное чужое горе – помеха розыску. Нужно спешить по горячим следам, а приходится вытирать слезы родственникам и знакомым...

– Дмитрий Петрович – старейший преподаватель вуза, участник войны, наша живая история. Я сам у него учился. Сохранил светлую голову, невзирая на возраст... У меня вот сердце уже... А Дмитрий Петрович здоровый был. Я думал, он до ста доживет... И дожил бы!

– Что он преподавал? – уточнил Рогов.

– Сопротивление материалов,– с горечью в голосе ответил Королев.– Сложнейший предмет. Студенты его не любят. Говорят: «Сопромуть». Я сам Кощееву, помнится, только со второго раза сдал. На четверку... Счастлив был!

– А как же он воевал... если тридцатого года рождения? – не понял Любимов.

– Пацаном в Ленобласти партизанил.

– Надо же,– покрутил головой Любимов. То есть он знал, конечно, что пацаны, если жизнь заставит, могут взять в руки оружие. И даже убивать. В войну это не было редкостью. Да и сейчас – в Чечне или там в Африке... Но все равно – всякий раз задумаешься.