Текст книги "Хребет Мира"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Слышать о краснокожих приходилось всякое, но увидеть такое… – Кэррингтон оглянулся и дал солдатам знак обследовать всю округу. – Только сильно не рассеиваться!

Гражданские проводники Витли и Фишер были найдены около нагромождения скал. Пространство вокруг них было усыпано гильзами.

– Похоже эти двое решили сдержать первый натиск дикарей, – Эйк указал на гильзы, вмёрзшие в кровавую лужу. – Должно быть, Феттермэн поначалу попытался отвести людей назад, а Фишер и Витли сразу поняли, чем всё кончится, и не стали лишний раз поворачиваться к индейцам спиной.

– Бедняги приняли геройскую смерть…

К полковнику подъехал сержант.

– Сэр, я насчитал шестьдесят пять кровавых луж.

– И что?

– Это шестьдесят пять убитых или тяжело раненных краснокожих. Вам может потребоваться для рапорта, сэр. И десять мёртвых индейских лошадок. В других местах, как видите, нет ни следов индейской крови, ни застреленных пони. Только в этом месте было настоящее сопротивление. А там, – сержант махнул рукой на расщелину, вдоль которой лежали синеватые трупы, – там никто не сопротивлялся. Они пытались отступить и были просто смяты.

– А вот, кажется, и Феттермэн, сэр, – послышался другой голос.

– Это Браун рядом с ним?

Генри Трублад спрыгнул с коня.

– Они оба застрелились. У каждого пулевое отверстие в виске и пороховой ожог. Видно, что сами стрелялись.

– Браун не раз повторял, что никогда не отдастся живым в руки краснокожих, – сказал капитан Эйк. – В последние дни он не расставался с двумя револьверами. Даже на ночь клал их с собой. И ещё он мечтал увезти отсюда хотя бы один скальп на Восток.

– Между прочим, это он подначивал Феттермэна, всё время подначивал. Возможно, он и убедил Вильяма преследовать индейцев. Они оба слишком легкомысленно относились к индейцам.

– Сэр, – капитан Эйк тронул Кэррингтона за рукав, – а вы знали, что Феттермэн с Брауном намечали провести экспедицию к Языковой Реке?

– Какую экспедицию?

– Что-то вроде карательной. Взять с собой человек девяносто, пострелять индейцев, расчистить от них эту территорию.

– Да, Фредерик просил, чтобы я дал ему это поручение… Постреляли…

– Сэр, – к Кэррингтону подъехал сержант, – я нашёл тело лейтенанта Груммонда. Рядом с ним погиб и сержант Ланг.

– Где они?

– Там, в самом удалённом от форта месте, достаточно далеко от остальных солдат, сэр. Похоже, Груммонд и Ланг погибли первыми… – Сержант замолчал, ожидая, видимо, распоряжений полковника.

– Что вы все таращитесь на меня! – вдруг закричал Кэррингтон. – Грузите тела! Грузите! Я вам не нянька, чтобы объяснять вам каждый шаг!… Извините… Нервы ни к чёрту… Ещё раз приношу мои извинения, сержант. – Кэррингтон повернулся к сопровождавшим его офицерам. – Господа, нам нельзя задерживаться здесь. Давайте поторапливаться… Трублад, возьмите на себя статистику, ну, сколько у кого ран, какие они и прочее… Надо для рапорта, чёрт его подери…

– Я уже сейчас могу сказать, господин полковник, что из всех погибших лишь шестеро пали от пуль. Двое из них – Феттермэн и Браун. Значит, у индейцев практически нет огнестрельного оружия.

– Тем лучше для нас…

* * *

«22 декабря. Едва стемнело, поисковая команда вернулась в форт. Тела убитых сложили в двух медицинских палатках. Холод ужасный. Страшно думать о том, как тела наших солдат лежали там, в горах. Их, конечно, мороз уже не пугал, но всё-таки.

23 декабря. Утром покойников нарядили в парадную одежду. Сосновые гробы. Похоронный отряд отправился копать могилы, но мороз чересчур силён. Похороны приходится откладывать.

25 декабря. Метель намела столько снега, что западная стена крепости засыпана почти до самого верха. По этому снегу вполне можно подняться и просто перешагнуть через частокол. Все наши пребывают в ужасном состоянии. Нервы напряжены. Каждую минуту мы ждём индейской атаки. В каждой казарме дежурит офицер, огонь не гасят нигде.

Мне повсюду мерещатся подозрительные тени. Уши выхватывают малейший скрип, из-за чего я просто схожу с ума. Снова и снова задаю себе вопрос: зачем я здесь?

Я хочу срочно уехать отсюда. Я хочу всё забыть, всё вычеркнуть, начать всё заново.

Заново… Что означает это заново? Опять совершать уже совершённые ошибки? Опять повстречать какого-нибудь Тима и отправиться за ним на край света?

Не хочу! Не желаю! Не желаю играть эту унизительную роль.

Стоп! Играть… Вот в чём штука. Вот о чём говорил тогда лейтенант Трублад. Игра. Если не понять, что вся наша жизнь это лишь игра, то можно сойти с ума. Надо играть, наслаждаясь игрой, а не сбрасывать свои карты только ради того, чтобы поскорее совершить ход. Надо играть со вкусом!

Но как же мне понять, что за игра сейчас идёт и кем я являюсь в этой игре? Чего мне не следует делать сейчас и что я должна сделать в первую очередь?

Думай, сердце моё, думай.»…

Октябрь 2000

Москва

Лесное лекарство

Божественная смерть! Вождь надо всем и всеми,

Прими нас в лоно звёзд, спаси детей от зла!

Леконт де Лиль

Его звали Марсель Дюпон, но среди канадских звероловов он стал известен под кличкой Молчун. Никто никогда не называл его Марселем. Возможно, никто даже не представлял, какое имя дали ему родители.

Он был не из болтливых. Все сходились на том, что он разговаривал редко, но за словом в карман не лазил. Если случалось какому-нибудь новичку-остряку забрести в кабак, где на шатких стульях развалились охотники в распахнутых меховых куртках, и начать подтрунивать над неповоротливым на вид Молчуном, то минут через десять такому задире приходилось с позором бежать за дверь, как если бы его сильно поколотили. Да и своими увесистыми кулаками Молчун умел воспользоваться, если была нужда.

Редкий человек мог рассказать что-либо о Молчуне. Ни канадские французы, ни американские трапперы не знали наверняка, откуда пришёл Марсель Дюпон. Одни видели его в Монреале, другие утверждали, что встречали его в Сент-Луисе. Были и такие, кто утверждал, будто знавал его ещё во времена так называемой «пешей торговли», когда трапперы плыли по реке на каноэ, а затем переносили на спине неподъёмные тюки с товарами куда-то в горы. Он был одним из первых, кто сумел проникнуть в сердце страны, принадлежавшей Птичьему Племени.

Эта территория простиралась по обе стороны Лосиной Реки от Скалистых Гор почти до устья Пыльной Реки. Все, кому когда-либо довелось побывать на земле Птичьего Племени, единодушно признавали, что этот край был самым богатым дичью. В любое время года там бродили несметные стада бизонов. Многочисленные лоси и олени собирались на берегах рек по несколько сотен голов одновременно, что вызывало у первых европейских пришельцев чувство благоговейного восторга. Иногда казалось, что не было в той стране места, где бы не слышался громкий топот быстроногих антилоп. Реки и ручьи буквально кишели рыбой и бобрами.

Марсель-Молчун любил Скалистые Горы, несмотря на все опасности, подстерегавшие путника. Большинство индейцев из Птичьего Племени хорошо знали его и относились к нему весьма дружелюбно, хотя он никогда не позволял себе расслабляться в их обществе, зная их страсть к воровству. Канадцы и американцы нарекли их Вороньим Племенем, но сами дикари называли себя Абсарока. Никто толком не мог объяснить значение этого слова. Кто-то уверял, что оно указывает на принадлежность к птицам с большими клювами, некоторые настаивали, что оно обозначает ястреба, да и сами дикари, похоже, успели забыть, откуда произошло название их племени.

– Когда я спросил их, что такое Абсарока, они показали на пролетавшую над нами ворону, – рассказывал изборождённый столетними морщинами Жан Менард по кличке Хромой, – но чуть позже они указали пальцами на кружившего в небе стервятника. Я думаю, что это слово они могут прилепить ко всякой летающей твари. Абсарока – Птичий Народ…

Молчун мог бы с лёгкостью сколотить себе состояние, если бы пожелал обустроиться в уютном домике и осесть там навсегда, но он предпочитал бродяжничать. Ему нравились просторы прерий и снежные кручи гор. Разумеется, он никогда не отказывал себе в удовольствии посидеть в кабаке или понежиться в постели какой-нибудь проститутки, когда предоставлялся случай. Но ничто не могло удержать его в городе больше месяца – ни женский шёпот, ни страстные объятия, ни жаркий огонь камина.

Жозефина по прозвищу Синеглазка была самой дорогой женщиной в трактире «Снежная Шапка». Она никогда не отказывала Молчуну в ласках, даже в последний день его пребывания в Монреале, когда в кармане траппера не оставалось и двух мелких монет. Она привыкла считать его лучшим из всех и, любя лучшее, убедила себя в мысли, что он принадлежал только ей. Но Молчун так не думал. Он был вольным мужчиной и не подчинялся никому и ничему, даже обстоятельствам, всегда заставляя их повернуться в нужную сторону. Случилось так, что в день отъезда из города Молчун бросил в лицо Синеглазке, чтобы она прекратила расставлять ему сети и не надеялась на совместную будущую жизнь.

– Я лучше возьму в жёны Лохматую Лауру, чем тебя. Она, по крайней мере, не разевает рот по всякому случаю и не пытается надеть на меня узду! Да и гренки она не ленится подать мне в постель! – закричал он, внезапно потеряв терпение. – А что касается женской письки, то такого добра и в индейских хижинах хватает.

– Тогда я прокляну тебя, чёрт безродный! – заломила Жозефина руки. – Я заставлю тебя вспомнить эту минуту, и ты захочешь прожить её ещё раз, чтобы не сказать то, что ты произнёс только что! Я наложу на тебя проклятие, и ты пройдёшь через такие мучения, с какими не сталкивался никогда прежде!

Молчун напялил шапку и ушёл, унеся на сердце неприятную горечь. Он не раз слышал, что Жозефина-Синеглазка умела насылать порчу, но никогда не придавал этому значения. Теперь же в душе его ощущалось заметное неудобство, будто он чувствовал, как по его следам бежала безмолвная стая голодных волков. А через несколько дней, уже в пути, на него накинулись дурные сны, не оставлявшие его в покое до тех пор, пока он не добрался до своего низенького домика в горах.

Крохотная, но весьма уютная избушка, которую Молчун-Марсель срубил лет пять назад, чтобы иметь базу, служила ему надёжным укрытием в непогоду, такую частую в заснеженных горах, и при нападении враждебно настроенных дикарей. В те годы любое деревянное сооружение на территории индейцев называлось фортом и называлось именем того, кто его основал. Молчун назвал свою избушку Форт Марсель.

Через неделю после прибытия Молчуна в форт произошло нечто совершенно необъяснимое. Выйдя из двери, он направился к сложенным возле карликовой сосны ящикам с провизией и внезапно услышал прямо над своей головой громкий шум. Едва успев поднять лицо, он сразу же зажмурился, чтобы спасти свои глаза: на него, выставив когтистые лапы, камнем летел огромный горный орёл.

– Проклятье! – успел прокричать траппер и сорвался в ущелье.

Каким-то чудом ему удалось зацепился за что-то после нескольких секунд головокружительного падения.

– Ведьма! Чёртова Синеглазка! Проклятая Жозефина! – шипел он, подтягиваясь на руках по отвесной скале. – Всё из-за тебя пошло кувырком… Ассинибойны напали на реке и отобрали половину товара… Каноэ оставил на дне реки и потерял ещё половину груза… Теперь и сам вот-вот сорвусь в пропасть…

С величайшей осторожностью Молчун продвигался вверх, ухватываясь сильными длинными пальцами за всевозможные выступы. Его движения были медленными, почти неприметными для человеческого глаза, что позволяло человеку прочувствовать размеры своих сил и предусмотреть малейшую неожиданность, способную вдруг вырвать из скалы камень, за который Молчун цеплялся, и сбросить в мутную снежную бездну, только что едва не поглотившую его.

И вот его руки потихоньку появились над обледенелой поверхностью скалы. Молчун едва не засмеялся от радости, но в ту же секунду затаился, услышав внятное сотрясение собственного тела, от которого его слегка потянуло вниз. С невероятной силой он вонзился поломанными ногтями в лёд и всей грудью вжался в скалу. Ноги напряглись и превратились в камень. Марсель не шевелился и ждал, пока в тело не вернётся утерянное равновесие и спокойствие.

– Терпение, Молчун, – беззвучно пошевелил он губами.

Не раз ему приходилось выходить из тягчайших переделок, и он прекрасно знал, что легче всего оступиться в конце пути, когда бдительность в одно мгновение превращалась в полную расслабленность.

Лишь когда он всем корпусом опустился на вершину скалы, он позволил себе улыбнуться. Но тут же затаился, увидев перед собой рассыпанные коробки с продуктами. Кто-то успел здорово похозяйничать возле его форта. Прислушавшись, он уловил доносившиеся из-за бревенчатых стен голоса. Затем скрипнула дверь.

Молчун был неподвижен. В продолжение нескольких минут, разлившихся в вечность, он не шевельнул ни одним мускулом и всё прислушивался, не в его ли сторону направлялись шаги. Обсыпанный снегом, он лежал среди разбросанных картонок и тряпок, и сумел, сильно скосив глаза, увидеть фигуру индейца в длинной рубахе из выделанной добела оленьей кожи. На голове дикаря лежал головной убор, сделанный из верхней части морды антилопы с надёжно закреплёнными вертикальными рогами. Морда животного была выкрашена в чёрный цвет.

Молчун сразу узнал индейца. Все называли его Чёрным Быком, хотя полное его имя было Чёрный-Самец-В-Стаде-Антилоп. Свирепый воин-одиночка, он не признавал милосердия и пощады. Его рубаха со стороны спины была сплошь покрыта прядями человеческих волос, что делало индейца похожим на косматое животное.

Молчун был безоружен и не мог решиться на схватку. Стоило Чёрному Быку заметить белого человека, как он зарубил бы его, не теряя ни минуты. Но до настоящего времени удача была на стороне Молчуна, если это можно было назвать удачей. Он продолжал лежать неподвижно и едва дышал.

Из двери появилась вторая фигура. Не позволяя себе шелохнуться, Марсель Дюпон по кличке Молчун боковым зрением сумел различить светлое пятно женского платья.

«Скво, – подумал он с облегчением, – значит, справиться будет легче, если дойдёт до драки…»

Тут до него донёсся запах гари. Из избушки повалил мутный дым, становясь с каждым мгновением гуще и безумнее. Молчун с отчаянием понял, что индеанка подпалила форт. Теперь все его труды превратятся в пепел, и горный ветер развеет прах по уступам скал. Не останется ни товаров, ни провизии, ни боеприпасов.

Молчун попробовал медленно, насколько мог, ощупать пальцами пространство вокруг себя, подыскивая подходящий камень, которым можно было бы воспользоваться для драки. В это время женщина разглядывала пёстрые одеяла, разворачивая их перед собой на вытянутых руках и скрывая ненадолго Молчуна из поля зрения Чёрного Быка. Охотник перевернулся на бок, не слишком опасаясь своего шороха, так как огонь уже гудел вовсю и заглушал негромкие посторонние звуки. Правая рука его наткнулась под ворохом опилок на холодное лезвие топора. Молчун потянул топор к себе.

Чёрный Бык обернулся в тот момент, когда Молчун поднялся во весь рост.

– Ах, – неопределенно протянул индеец и покачал торчащими рогами антилопы.

Молчун молниеносно бросил топор, и лезвие с тяжёлым хрустом вонзилось дикарю в голову. Женщина, стоявшая рядом с Чёрным Быком, распахнула руки и застыла. Затем она внезапно нагнулась и выдернула топор из головы мертвого индейца. В считанные секунды белый человек сфокусировал зрение и вдруг понял, что перед ним выпрямился второй мужчина, облаченный в женское платье, а вовсе не скво, как он думал поначалу.

Птичий Народ был широко известен пристрастием многих мужчин вести женский образ жизни. Это вовсе не означало, что юноши наряжались в юбки на каждом шагу, но среди других племён людей с такими наклонностями было гораздо меньше. Впрочем, никто из соплеменников никогда не выказывал и тени осуждения в адрес таких людей: если кого-то привлекали гомосексуальные отношения, все считали, что за этим скрывались не блажь, а мистические причины. Мужчины-женщины нередко занимали место главной жены в семье, где были и другие жёны – молодые красивые девушки. При этом случалось, что мужчина, ступавший на женский путь, в недавнем прошлом мог быть отличным воином [9]9
  Принц Максимильян был поражён изобилием отклонений в сексуальной жизни Абсароков и замечал в своих мемуарах: «Среди них есть много гомосексуальных людей, и они превосходят другие племена в неестественной половой практике». Генри Александр писал в 1806 году: «Мне сообщили, что их воины более других пристрастны к вожделениям ненормального характера и не стесняются удовлетворять свою похоть с мужчинами или даже с только что убитыми животными». Священник Де Смет упоминал о знакомом Абсароке, который, «согласно указаниям своего мистического видения, оделся в женское платье и возложил на себя выполнение всех женских обязанностей, столь презираемых мужчинами». В 1912 году белые чиновники обнаружили в резервации Абсароков трёх мужчин, которых индейский агент под страхом наказания пытался заставить не носить женские одежды, но не преуспел в своих стараниях. Доктор Дюпуи высказывался по этому поводу: «У всех древних народов общение полов было данью природе. Скотоложество и педерастия представляли собой довольно обыденное явление, и против этих пороков не было других средств борьбы, кроме церемоний искупления и очищения».


[Закрыть].

Похоже, что Чёрный Бык выбрал себе в качестве подруги и друга юношу именно такого нрава. Молчун увидел взметнувшееся над головой дикаря топор и пригнулся в ожидании броска.

В ту же секунду громыхнул взрыв – разлетелась на куски бочка с порохом, находившаяся в избе. Индеец женского обличья рухнул под ударом вылетевших на него брёвен и неподвижно распластался под горящими деревяшками. Тщательно расчёсанные длинные смоляные волосы вспыхнули, и огонь легко побежал вокруг лица юноши, отличавшегося на редкость тонкими, не по-индейски изящными чертами, в которых Молчун вдруг заметил удивительное сходство с чертами Жозефины-Синеглазки.

– Чёртова ведьма, – пробормотал Марсель, ощутив поднявшуюся в сердце холодящую волну страха. – Чёртова Синеглазка…

* * *

Когда случай впервые свёл Сидящего Волка с прекрасной девушкой по имени Лесное Лекарство, молодой охотник сразу почувствовал, что в его сердце зажёгся огонь, которого он прежде не знал. С удивлением наблюдая за собой, Сидящий Волк осознал, что не привычное чувство влечения к женщине поселилось в нём, но нечто совершенно новое. Он мучительно пытался определить необычный характер своего чувства, но не мог, и это всё чаще и чаще порождало в нём смутное беспокойство и напряжение.

Отец Лесного Лекарства слыл среди Абсароков могущественным колдуном. Его называли Ветви Дуба. Он всегда покидал стойбище без оружия, но обязательно возвращался в палатку с антилопой на плечах. В его жилище никогда не знали голода, и никто из соплеменников не представлял, что за силы помогали Ветвям Дуба добывать дичь. Ни для кого не было тайной, что он приобщал Лесное Лекарство к своим необыкновенным знаниям и готовил её к служению Небесным Силам. Девушка, как всем казалось, избегала общества, поэтому все были крайне удивлены, увидев, что она легко сошлась с Сидящим Волком.

Ветви Дуба не стал препятствовать их взаимной привязанности, но перед свадьбой предупредил о чём-то дочь, что заметно опечалило её, хотя и не изменило решения девушки обзавестись собственным очагом.

Каждый день Сидящий Волк открывал в своей жене новые и новые стороны, поражаясь силам её души и ума. Будучи одним из самых ловких и сильных воинов племени, он вынужден был признать, что во многих отношениях уступал жене. Оставаясь свирепым бойцом в сражениях и ловким зверобоем на охотничьей тропе, Сидящий Волк, возвращаясь в свою палатку, отдавался влиянию Лесного Лекарства и вступал в сферу таинственных занятий, которым посвящала себя его жена. Нередко этот мощный мужчина, похожий на сваленные в кучу напружиненные мышцы, просиживал возле своей жены целый день, упиваясь звуком её голоса и следя за гипнотизирующими движениями её рук. Иногда его зачарованность вдруг перерастала в страх, и тогда Сидящий Волк бросался прочь из жилища, громко дыша, словно вырвавшись из удушающей тьмы. В такие часы он спешил удалиться от людей и, случалось, уезжал в горы на несколько суток. Приятели, видя его странное состояние, звали его в поход против соседнего племени, и он всегда соглашался.

Однажды он объявил на сходке своего воинского общества, что Лесное Лекарство забеременела.

– Надеюсь, она родит мне сына, – закончил свою короткую речь Сидящий Волк.

Но жена, встретив его дома, сказала:

– У нас будет дочь, – голос её прозвучал невесело.

– Дочь? – переспросил он.

– Да, – кивнула молодая женщина.

И он почему-то не удивился, что она столь уверена в том, какого пола будет ребёнок.

Лесное Лекарство не оставила своих занятий магией во время беременности, однако таинственность обстановки во время проводимых в палатке обрядов стала всё больше угнетать Сидящего Волка. Сильная дрожь начинала бить его, когда жена вдруг дотрагивалась до него холодными тонкими пальцами, и тошнота заливала всё его тело. Звук её грудного голоса, когда она исполняла ритуальные песни, заставлял его голову кружиться. Лесное Лекарство видела состояние мужа, но ничего не могла поделать. Она таила в глубине своих знаний нечто такое, о чём ещё не поведала мужу. Сидящий Волк, в свою очередь, думал, что она считала его слабым, и такие мысли тяготили его невыносимо. Он темнел лицом с каждым днём, но боялся открыться кому-либо, потому что знал, что друзья подняли бы его на смех.

Возвращаясь из набегов на Черноногих или Ассинибойнов, Сидящий Волк гордо объезжал родной лагерь, потрясая над головой копьём с привязанными к древку скальпами. Его лицо всегда было вымазано кровью поверженных противников, а на шее болтались нанизанные на конский волос отрубленные пальцы врагов.

Но всё реже Лесное Лекарство выходила с другими женщинами встречать мужа. Слабее становилось её тело, и Сидящий Волк заметил однажды, что его жена совсем увяла. Она покрывала лицо тёмно-красной краской, но это не могло скрыть проступающей бледности её лица. Её щёки, недавно такие нежные, сделались похожи на вялую поверхность залежалой репы. Голубые вены резко выступили на поверхности лба.

– Почему ты не хочешь, чтобы я позвал лекаря? Почему не обратиться к твоему отцу? – не переставал спрашивать Сидящий Волк, ловя блестящий взгляд слабеющей жены. – Людей беспокоит твоё самочувствие, они всё время спрашивают о твоём здоровье.

– Мне никто не нужен. Я сама знаю, в чём дело.

– Тогда не медли. Я вижу, что тебе плохо. Сделай что-нибудь. Зачем тебе все твои таинственные знания, если ты не можешь ими воспользоваться?

– Мои знания не для того, чтобы спасать себя. Я не нуждаюсь в помощи. Я не погибаю, а просто ухожу. Так нужно. Я просто уступаю место.

– Кому?

– Другой женщине… Она будет сильнее меня…

Всякий раз как Лесное Лекарство произносила подобные слова спокойным тихим голосом, Сидящий Волк непременно чувствовал, как его охватывало волнение, похожее на то, которое он испытывал при первых встречах со своей будущей женой. Голова его начинала кружиться, будто он падал в глубокую пропасть. Глубоко внутри себя он слышал неопределённые звуки, в которых угадывалось нечто важное, значительное, но не поддающееся осознанию простого воина.

Покидая дом на несколько минут, он окунался в волнующее ощущение жизни, которое проявлялось в самом малом дуновении ветерка и пробуждало в мужском теле целый ураган желаний. Но едва он переступал порог своей палатки, как его охватывал мутный ночной холод. И Сидящий Волк с ужасом заметил, что в нём поселилось нетерпеливое ожидание смерти Лесного Лекарства. Такое же страстное нетерпение он испытывал, когда оставались последние минуты перед схваткой с врагом, готовым пронзить его грудь зубастым наконечником копья или кремнёвым жалом стрелы. Но с первыми же секундами боя ожидание улетучивалось, словно сброшенная ветром пыль. В палатке же время будто застыло. Томительная нервозность растянулась в нестерпимо долгие дни.

Каждый раз, возвращаясь в жилище, Сидящий Волк замечал, как сильно увеличивался живот его жены и как ужасно высыхало всё остальное тело. Но вот в один из мрачных зимних вечеров, когда чёрное небо трещало морозом, Лесное Лекарство позвала мужа к своему изголовью.

– Пришёл тот самый день, мой дорогой муж, – произнесла она. – Этот день был давно предназначен мне для смерти. Чудесный, тихий, морозный, неподвижный день. Ничто не помешает мне уйти, ничто не побеспокоит меня, когда я переступлю порог. Я хочу сказать тебе, Сидящий Волк, что я умираю в твоих глазах, как и в глазах большинства нашего народа. Но на самом деле я буду жить.

– Я не понимаю тебя.

– Ты боялся любить меня, не понимая мою силу. Ты давно сторонился меня, опасаясь, что во мне живёт злой демон. Но тот демон живёт в тебе, а не во мне. Тот демон – твоя неуверенность, породившая твой страх. Тот демон спеленал тебя надёжнее всякой вражеской верёвки. Ты был всегда уверен в силе своих мышц, но ты жил далеко от мира истинной силы. Я встретилась тебе для того, чтобы познакомить тебя с тем, чего боятся многие люди. Но я лишь напугала тебя. Отец предупреждал меня об этом, но я решила сделать по-своему… Я не выполнила того, что должна была, поэтому я ухожу. Но едва мой дух отойдёт, начнёт дышать мой ребёнок. В нём и останется моя жизнь, моё дело… Я буду жить, и ты узнаешь в нашей дочери мои черты. Ты назовёшь её моим именем. Ты будешь считать её мной, но не сможешь сойтись с ней, как с другой женщиной, потому что она – твоя дочь. И ты познаешь ужас любви, ужас привязанности, потому что ты не сумел пойти вперёд… Теперь для тебя наступает самое трудное время…

Сидящий Волк сидел перед умирающей женщиной и ничего не мог произнести в ответ.

Вскоре она тяжело задышала и стала тужиться. На зов Сидящего Волка прибежали женщины из соседних палаток и приняли роды. Лесное Лекарство умерла, но, как она и предсказала, начала жить её дочь, в которую перетекли соки материнской мудрости, невидимые человеческому глазу.

В день похорон тесть подошёл вплотную к Сидящему Волку и несколько раз сказал ему:

– Поскорее возьми себе новую жену, найди кого-нибудь помоложе, – Ветви Дуба нахмурился и добавил: – И лучше возьми себе не одну жену…

Весной Ветви Дуба собрал стариков и объявил, что намерен умереть. Он просил, чтобы его не беспокоили никакими обрядами. Как-то вечером он покинул деревню, медленно шагая через глубокие сугробы, залитые розовым светом, и скрылся в еловых тенях леса. Никто не последовал за ним в тот день, но примерно через месяц небольшой отряд, возвращавшийся из набега на Черноногих, обнаружил человеческие останки, прислонённые к шершавому стволу сосны. Индейцы признали одежду Ветвей Дуба.

Когда дочке, которую тоже звали Лесное Лекарство, исполнился один год, Сидящий Волк привёл в палатку новую жену. Её звали Язык Лисицы.

Лесное Лекарство росла очень быстро. Казалось, что у неё внутри время бежало по совершенно иным законам. Кто бы ни увидел её, всегда готов был поклясться, что она развивалась вдвое быстрее обычного. Удивительное сходство с матерью проявилось уже на десятый год её жизни. Во всех качествах своего ума она невероятным образом повторяла усопшую. Девочка была действительным воплощением Лесного Лекарства, своей матери.

В свои десять лет она выглядела на все шестнадцать. В это время Сидящий Волк достиг тридцати шести зим и, подобно всем мужчинам в этом возрасте, считался в самом соку.

Взволнованно наблюдая за развитием Лесного Лекарства, он замечал, как его начинали одолевать страшные мысли. Ничего ужасного нет, когда в собственной дочери отец замечает зрелые силы женщины. Но Сидящий Волк видел перед собой не просто молодую женщину, в глазах которой горела страсть и блистала мудрость, но видел перед собой собственную жену, не протянуть к которой руку стоило ему огромных сил. Улыбка его дочери была улыбкой его жены. Движения его дочери были движениями его жены. Они двестали для Сидящего Волка одним целым. Лесное Лекарство смотрела на отца с той же напряжённостью мысли, которой были некогда зачарованы глаза его жены. В словах дочери он слышал голос и мысли жены, и это приводило его в безумие.

– Великий Дух, чего ты хочешь от меня? – вопрошал Сидящий Волк, удаляясь из родной деревни, чтобы скрыться в каменной пещере и провести в одиночестве несколько дней. – Что за испытание послал ты мне? Я не могу понять этого. Происходящее со мной приводит меня в трепет. Я вижу, как ничтожно малы все мои знания. Я пугаюсь непонятного, которое Ты, Великий Дух, поселил во мне. Я пугаюсь его сегодня гораздо больше, чем пугался при жизни моей жены – Лесного Лекарства. Она сотворила колдовство, с которым я не в силах справиться…

Регулярно постясь, Сидящий Волк пытался получить какой-нибудь знак свыше, но невидимый мир духов оставался нем к его мольбам. Одинокие дни в горной пещере не облегчали душевных страданий мужчины. Ему удавалось лишь на короткое время удалиться от Лесного Лекарства, но не освободиться от её чар.

* * *

Марсель-Молчун едва передвигал ногами, когда Сидящий Волк обнаружил его на берегу Медвежьего Ручья у подножия горы со странным названием Упавший Хорьковый Хвост. Индеец прекрасно знал белого человека и уже много лет относился к нему, как к родному брату, пройдя с ним бок о бок не через одно сражение.

– У тебя странный вид, мой друг, – произнёс воин, склонившись над заснеженной фигурой Молчуна. – Я не видел тебя две зимы, но не думал, что долгие странствия сделают тебя таким бедным и измученным. Хорошо, что я не принял тебя за проклятого Черноногого или за грязного Отрезателя Голов. Ты помнишь нашу первую встречу? Ха! Теперь мы поменялись местами, мой друг.

В голосе индейца угадывались насмешливые нотки.

– Мои путешествия тут ни при чём. Всё дело в Чёрном Быке, чтоб ему неладно было!

– Неужели ты схватился с Чёрным Быком? – взмахнул руками удивлённый дикарь.

– Он разграбил мой дом! Я убил его самого и его мужчину-жену.

– Великий Дух помогал тебе, – ещё больше выкатил глаза Сидящий Волк. – Я не встречал никого, кто мог бы потягаться с Чёрным Быком, да и Два Лица, который сделался его женой прошлой весной, прежде совершил много славных подвигов. Да, Стоящий-Над-Нами покровительствует тебе, Большое Крыло.

Среди Птичьего Племени Молчун давно был известен под именем Большого Крыла, которое получил за то, что перемещался через всю страну и исчезал без следа в чужой земле, а затем привозил оттуда множество удивительных вещей. Он казался индейцам похожим на могучую птицу, улетавшую из гнезда в неизвестность и возвращавшуюся каждый раз с пищей для своих птенцов. Пищей были товары из торговых постов: цветастые шерстяные одеяла, ножи и топоры, порох, огнестрельное оружие, зеркала, бусы и прочая мелочь.

Тёмным мутным утром, проведя ночь в небольшом шалаше, Молчун вместе с Сидящим Волком отправился в стойбище индейцев, расположенное в двух часах пути. Марсель сидел позади своего друга и мысленно проходил через все обрушившиеся на него за последнее время невзгоды.

Над деревней Абсароков висела убаюкивающая тишина, лишь кое-где лаяли огромные собаки, рыскавшие по хрустящему снегу, пригнув головы и вынюхивая что-нибудь на завтрак. Большие конусные жилища индейцев стояли покрытые слоем снега, на верхушках шестов, служивших каркасом палаток, покачивались длинные связки конских волос и цветные матерчатые ленточки. Между шестами тянулись вверх почти неподвижные струйки голубого дыма. С десяток лохматых грязных псов выскользнули из-под входных пологов жилищ и бросились навстречу приехавшим, показывая большие жёлтые клыки. Сидящий Волк отмахнулся от них, подняв над головой плётку с рукоятью из распиленного оленьего рога.