Текст книги "Двенадцать обреченных"

Автор книги: Андрей Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Даня сменила позу, ничуть не потеряв от этого (в том же смысле, который я обозначил ранее), и теперь строила глазки, озирая стол, окно и верх буфета.

– Я себе этого маньяка представляю так, – мечтательным тоном сказала Даня, – лишенный всяких способностей, честолюбивый, ревнивый. Очень обидчивый. Такой… подлец. Да?

– Это все так, – согласился я, – на патологическом уровне.

– А сама Худур, – все говорила Даня, – тоже такая взбалмошная, суетливая вся. И очень алчная!..

Я набрал свой номер.

– Нет, я у знакомых. Ну вот, такие, значит, сложные дела. Я приеду или позвоню.

Главное, дома, выходит, никто ничего не заметил и никаких новых покушений… предупреждать домашних – себе дороже. И им дороже. Спать не будут. И я был уверен, что повторений, новых гремучих подарков или, скажем, выстрелов, не будет уже. Почему я был уверен? Не знаю. Тот же Скоков не мог поспеть и туда и сюда. Да и вахтер Николаич едва ли пропустит или примет теперь посылку.

– Худур? Да, очень проходимистая тетка, но не сумасшедшая, не маньячка. Слишком практична для этого.

Я вспомнил о Генкиной тетрадке. До этого как-то вовсе не помнил. А она была со мной, в сумке.

– Три года назад умер от инфаркта такой Яша. Из тех нас двенадцати. Полный, вспыльчивый, курчавый. Очень обидчивый, ранимый. У таких и спазмы сосудов легко возникают. Отчего и помер молодым. Это я об умерших, которые явно не убиты. Да, я из Генкиной тетради читаю. Неизвестна причина смерти Гиви. Но Генка нашел адрес его родственников в Москве, их спросим. Ира (так все далеко позади, что уж и лица не помню, что-то плывет в тумане, простоватое, почти детское лицо, огромные серые глаза) погибла в автокатастрофе. Это вот под вопросом. Я не думаю, Даня, что маньяк действовал как бы в два этапа, он и в промежутке убивал по мере своих возможностей. Итак, нет на свете Яшки, Иры, Худур, Бориса, Левы, почти нет… Генки, да, нет Гиви. Семь из двенадцати. Я – вот он. У Генки тут помечен еще Сашка. Но подробностей никаких. Он не в Москве жил. Конечно, все детали гибели Иры и Гиви нам нужны. Еще нужнее просчитать личности четырех оставшихся. Вторая Ира, Галя Полубелова, Таня Яблокова и Андрей Снежневских.

– Начать надо с мужика. Женщина-маньячка… даже страшно!

– Но бывает. Начнем. Снежневских. Он, я помню, из Сибири. Коротконогий, это хорошо…

– Почему?

– Значит, нормальный гормональный фон. Нет, не обязательно, только есть возможность евнухоидизм исключить. Носатый, великоваты зубы… у меня фотографии в альбоме есть, да не нужны пока… Итак, характер. Хитрый, очень конъюнктурный, как говорят, да и «рука» была… по слухам, он уж член-кор. И хитрованы такие, правильно, могут оказаться шизами, но, Даня, не маньяками, убивающими со слабоумным упорством двенадцать друзей-негритят, которые приехали купаться в море. Теперь пойдем по трем дамам. Тут тебе слово.

– А вот тогда, в Гаграх, почему вы все пошли в эту хижину? Разве внизу, у моря, хуже? И кто предложил первым туда пойти? И знал ли он, что есть такой мостик, который можно подпилить?

– Вопросы, смотри-ка, по существу. Звал к себе Гиви и всем рассказывал, какая экзотика, какой горный воздух. Обещал барана на шашлык и все прочее. Но, может быть, главнее были намеки, что там, мол, места для всех хватит, почему-то представляли, что там много комнат… ты же понимаешь, что мы следовали туда шестью парами. Тогда групповухи эти были не в моде. Нам мечталось о шести отдельных комнатах. Как всегда, мечты разбились. Там были две комнаты и огромный сарай. Да и все держались вместе.

– Да, тогда еще не настала сексреволюция, любовь была. Ладно, давай перемывать косточки бабам. Кто первая?

– Татьяна Яблокова. Красавица. Бледная, белокурая, ослепительные голубые глаза, носик как у куклы. Фигура как у фотомодели. Знаю случайно, что окончила институт, работает, есть дочь, развелась. Ее бы в кино снимать, а вот так все пошло прахом. А тогда…

– Ревновала?

– Танька? Да к ней все льнули! Ей было до лампочки! Такая королева. В той компании она была красивее всех. Наоборот, отбоя не было от мужиков, и никто…

– Я поняла. Бог с нею, с красавицей. Вторая.

– Галя Полубелова. Эта, конечно, странная. Манерная, как я сейчас скажу. Томная, важная, с претензиями. Она была с тем, покойным, Яшей. Села к нему на колени и весь вечер так и сидела. Яша млел, а она хитро помалкивала и вставляла, я смутно помню, какие-то идиотские замечания. Она, по-моему, на улицу-то не выходила. И потом, кстати, они с Яшей так и остались, женились. Ну с чего ей убивать?

– Он же умер. Она уже лет пять одна?

– Да не годна она на эту роль! Хоть, пускай, она слегка «наша». Допустить какой-то кратковременный психоз? Тогда? Согласен, что ее бы проверить надо. Возьмем на заметку.

– Одна осталась.

– Да. Последняя. Еще одна Ира. Чацкая. Такая знаменитая фамилия. А сама…

– А она с кем пришла?

– С Генкой. А я, если тебе интересно, с той Ирой, что умерла. Но тут так получилось, что что-то у той Иры стало с Гиви наклевываться… да мне-то было, в общем, все равно. Поэтому я присоединился к Генке. Мы с этой Ирой и сидели рядком. Это такая крупная, высокая красавица, кстати, она лучше всего на пляже смотрелась… в общем, все в ней было просто. Сейчас она уже сто лет замужем, опять же, насколько знаю. Не работает. Дети. Незлобивая, простая… пусть даже примитивная. Нет, не она.

– Да у тебя выходит, что никакого маньяка нет. Может, ошибка, что это связано с Гаграми? И с этими рисунками?

– Нет, связано, – я стал листать Генкину тетрадь, – тут адреса и телефоны…

Из тетради выпал конверт. Адрес отпечатан на машинке. В конверте листок. А отправлено… шесть дней назад. Выходит, Генка получил уведомление тоже. Перед смертью.

На листке – все тот же рисунок.

Теперь у нас было три одинаковых листка. Три одинаковых бычка ли, коровки ли, телки ли. Он мне почему-то не сказал о письме. Может, забыл.

– Нет, Даня. Маньяк тут. Рядом.

Глава 7

– Нет, – сказала Ира, – не узнаю.

Я узнал ее голос сразу. Голос не меняется лет до шестидесяти. Мы с Даней начали с Иры «второй».

– Гагры? Андрей? Гиви? Ой, что-то смутно помню. Черт-те когда… нет, его не помню. Знаешь, Андрей, а ведь ты бы тоже не вспомнил. Ты с какой-то просьбой? И причем к моему мужику. Не знаешь даже, кто он? А я тебе зачем?

Объяснять ей все с начала я не стал. Времени ушло бы много, толку – никакого. Я попросил, в связи с необычными обстоятельствами, не открывать лишний раз двери и проверять все посылки и даже письма.

– Странно, – сказала Ира, – я тебя плохо помню, но на рэкет ты вроде не тянул. Я сейчас сообщу в милицию об этом разговоре. Как твоя фамилия, не помню?

Я положил трубку. Дура ты, Ира. Все в куче: рэкет, Гагры, муж. Но, может, все-таки будет осторожнее.

Даня, скептически ухмыляясь, наблюдала за моими гримасами:

– Что? Вроде профессорской жены? Да я вижу. Ну и черт с нею!

– Жалко ведь. Залетит. Анонимно позвонить в милицию? Что, мол, готовится покушение. Или что в этом доме бомба. А сейчас ее может не быть. Каждый день звонить, что бомба? На третий раз просто не пойдут. Нет, мы пошли не тем путем!

– Я понимаю. Но адреса Скокова у тебя нет.

– Да. И в Левкиных бумагах нет. Если на мебели и на дверях поискать?

– Поручи это мне. А то нет конкретных поручений.

Даня удалилась искать адрес или телефон Скокова. Действительно, в самых невероятных местах. Теперь она слабо шуршала где-то за стенами, может, в той же мастерской.

У Андрея не отвечали. Потом оказалось – работает автоответчик, отнесшийся ко мне с презрением, реагируя азбукой Морзе, чем-то вроде «SOS».

У Полубеловой трубку сняли:

– Кто ее спрашивает?

– Знакомый.

– Сейчас. Ждите.

Прошло около минуты.

– Слушаю. Я знаю, откуда вы мне звонили. Не пытайтесь скрыться. Через десять минут с вами будут беседовать.

Я положил трубку и пошел искать Даню. Даня хныкала над шкатулкой с безделушками:

– А вот это он мне на Новый год подарил.

– Сейчас приедут из милиции. Я нарвался на какую-то службу. Что-то случилось. Но мы, на всякий случай говорю, никаким расследованием не занимаемся. Я пришел навестить старого друга, оказалось, что он умер, и я стал звонить другим друзьям известить, сообщить. Понятно? Ты поняла?

– Будет обыск?

– Да нет! Не думаю! Только ты в это не лезь. Конечно, молчи про бутылку для Левы. Нам или все надо рассказать – и тогда эта уголовная машина будет год все разгребать без толку, или уж вообще молчать. Инфаркт. Ясно? У Левы был инфаркт.

– А может, они бы как раз помогли найти Скокова? По «Цабу», например?

– Я уже звонил. Не живет такой в Москве.

У Дани голова работала в противоположных направлениях:

– А если это не милиция?! Почему милиция?!

Я и сам не знал почему. Тон, голос, мгновенное определение моего «местопребывания». Как в прошлый раз. Но ведь и не только милиция в наше время обладает начальственным тоном, голосом и возможностями для «определения».

– Давай все-таки изготовимся, Даня.

– Как?!

– Ты соберись, ты же в халате.

– На голое тело!

– Это я заметил. Оденься.

– Я уже не успею!

Я решил успеть. Собрал в свою сумку Генкину тетрадь, все три листка с «телками», забрал свои зажигалку и сигареты, а в кармане наткнулся на браунинг.

Если обыск, пять лет обеспечат. А у Дани прятать…

Я представляю теперь, что чувствуют люди в момент неожиданного взрыва. «Ожиданный» я пережил.

В долю секунды ты ощущаешь, что происходит нечто ужасное. Правда, в эту долю секунды мышцы, нервы, зрение и слух успевают предпринять максимум усилий для встречи с катастрофой.

Нам повезло: я был у стенных шкафов в большой комнате, Даня пошла в спальню переодеваться, но в дверном проеме не оказалась.

От входной двери вспух внутрь квартиры алый шар и лопнул. Я оглох.

Меня стукнуло о шкаф, Даню – о стену. Окна вылетели, двери сорвались и грохнулись.

Первая мысль была о бомбе на шкафу. Вторая о другой бомбе. Вторая – верная.

Мы выбежали на лестницу из дыма и шороха осыпающихся плинтусов и штукатурки.

На лестничной площадке лежала нога в ботинке и форменной «брючине». Нога истекала кровью. Что-то еще, почти бесформенное, в клочьях одежды словно таяло. Растекалось в углу. Дверь к соседям тоже вышибло, и внутри их квартиры стояли мрак и тишина. Их не было дома?

Снизу поднимался лифт.

– У меня пистолет, – сказал я Дане, – если сейчас сюда поднимаются сослуживцы этого милиционера, царство ему небесное, мне не выкрутиться.

Мы побежали по лестнице.

Лифт встал на нашем этаже (значит, лифтную коробку не повредило?), когда мы были этаже на третьем и скользили вниз почти бесшумно, – Даня в тапочках, я – в носках. Где мои ботинки, я не знал. Не знаю и сейчас.

Милиционеры вполне (если приняли меня по телефону за преступника) могли ждать и в подъезде, но мы с Даней предпочли не думать об этом, а проскочили на улицу.

Была настоящая ранняя ночь с огнями, тенями, прохожими. По Плющихе от центра быстрым шагом, озабоченные и внешне безразличные к чужим взглядам шли мы с Даней: бородатый психиатр средних лет в летнем (ночи уже холодные) костюме и в носках, под руку с девицей лет девятнадцати в коротком халатике на голое тело, в домашних тапочках.

Мы прошли почти всю Плющиху, приближались к академии им. Фрунзе, но все еще не имели планов на ближайшие минуты и не говорили об этом.

Заговорили на Большой Пироговской.

– У меня есть подруга. С телефоном. Живет в Оболенском переулке, – сказала Даня.

Мы бодро прошлепали по Хользунову и свернули налево.

– Корнет Оболенский, надень ордена! – пел я. Даня хныкала.

А в общем – естественная, хоть и парадоксальная, реакция на форс-мажорные обстоятельства. Трах, труп, пробег по улицам босиком. Марш-марш! И вот мы в подъезде. В подъезде старого, облезлого (так его представил уличный фонарь) дома в пять этажей со старинным, с мою кухню величиной лифтом.

– Подруга с кем живет?

– Сейчас? Не знаю. Позавчера ни с кем не жила. Вообще-то она одна живет… я потому и решилась сюда. Только бы куда не смылась.

Даня позвонила. Мне казалось, что на сию минуту это самое важное – попасть наконец в тепло и за запертую дверь.

Попали.

Лохматая подруга растопыренными пальцами смахивала с глаз, отводила в сторону лохмы. Вроде бы хорошая фигура, а лица и не видно.

– Ты чего, Дань? С мужиком. Лева-то только что…

– Это его друг Андрей. Врач. Следователь.

– Чего ж он у тебя исследует? Ну, проходите в гостиную. Ты чего будешь? Чаю, водки? Есть будете?

– Чаю дай и водки. Господи, Светка! За нами маньяк гнался, а потом менты!

– Знатно живете! Обычно черти, сейчас модно – вампиры гонятся. Правда, маньяки тоже смотрятся еще.

Света ушла готовить нам чай и водку.

Я нашарил жадным взглядом телефонный аппарат, снял трубку и позвонил домой.

– Это я! Что, где носят? Ну-ка, слушай меня! Тихо! Случилась неприятность. Из нашего дурдома, нет, из больницы, не из нашего дома! Из нашей больницы удрал маньяк. Именно ко мне расположенный. Вот я и жду его на явочной квартире. Но звонить вам сюда нельзя! Телефон должен быть свободен. Я не о том, я в безопасности, но маньяк знает мой домашний адрес… Да! Адреса и фамилии психиатров не дают! Но вот тут – дали! Кто? Не важно, дура одна. Милиция в курсе, но вам надо опасаться любого посещения, никого незнакомого не пускайте! Открывая дверь, убедитесь, что нет ничего у двери: коробки, узла, бутылки! И ничего не трогайте! Пока!

– Да, – сказала Даня, – утешил родненьких! Конечно, что еще придумаешь! Что же все-таки случилось у нас дома?! Ты позвонил какой-то Полубеловой и тебя сразу засекли? Но почему у нее там были менты? Значит…

– Эта… Галя… только не она! Я боюсь, что менты там по другой причине.

– Ну, ты психолог! Кто же маньяк, кто?! Всего-то трое неясных!

– Хуже! Они ясные. Сашка Олейчик еще. У Генки я нашел, я видел в бумагах его адрес. Это аж Ростов Великий. Туда ехать, что ли? Спрашивать художника, да, он художник, не ты ли нас всех кончаешь? С ним вообще никто не держал связь. Я не знаю, жив ли он…

– Скоков! Этот бы вывел на маньяка!

Света принесла из кухни бутерброды, печенье, чай.

– Пить не дам. Водки, в смысле. Вы и так орете как оглашенные. Садитесь… парочка. Хоть бы потешили, рассказали, кто вас гонит.

Даня заплакала:

– Ты не представляешь! Рвануло на площадке, мента – в куски, мне – дверь и окна… Леву-то ведь убили! И это все один маньяк! Вот этот бородатый его вычисляет второй день!

– Первый пока, – сказал я и стал есть.

– Господи! – Даня отобрала у Светы носовой платок. – Я ношусь, прячусь, мину на дом прислали, вторую у двери положили… я-то тут при чем?!

После «взрыва эмоций», который я диагностировал как истерический статус, наступила тишина. У таких, как Даня, такое вдруг внешнее спокойствие означает начало опасного внутреннего процесса «созревания аффекта» с непредсказуемыми поступками в результате.

– Да ничего, – сказал я, – пока отдохнем. Там ваша с Левой квартира все равно под наблюдением… ничего не пропадет. Где мы сейчас, никакой маньяк не знает…

Даня отхлебнула чаю, стала есть. Голову опустила, глаз ее я не видел. Света задумчиво чесала ногтем свою голову, рассматривая что-то (извлеченное?) под торшером. Она там вся светилась под торшером, и я увидел, что у нее добрая и простецкая физиономия.

– Да, – кивнула Света, – вам бы выспаться надо. Врозь будете спать? А тебе, Данюша, я валерьянки накапаю. Этот у меня еще был… седуксен. Дать?

– Вот у Бориса, у них дома в Москве должен быть телефон или адрес этого Скокова. Он же их друг. Так?

– Я боюсь куда-либо звонить. Да там сейчас дочери! Им до Скокова?! Мать погибла, теперь – отец…

– Да уж, – кивнула мне Света, – никуда звонить не надо. Всегда утро вечера мудренее.

Даня, не глядя на меня, потянулась к моей сумке, и я не мешал ей. Полистала Генкину тетрадь.

– Ладно, Светка. Я пойду вымоюсь, и ты мне дашь чего-нибудь одеться. И спать. А этот психолог как хочет. Например, может удрать в Ростов Великий.

– Я, пожалуй, если найдутся вдруг мужские ботинки, любые, только сорок первого или сорок второго размера, и какая-нибудь куртка… я бы втихаря съездил сейчас к Полубеловой. Там что-то стряслось. Какая-то информация будет.

– Или тебя сцапают за взрыв, – сказала Даня, – как хочешь.

Она медленно встала и, размеренно шлепая по полу, удалилась как сомнамбула куда-то в глубину квартиры старинного раскроя (и потому дезориентировавшей меня).

– Мыться пошла. И спать, – констатировала невозмутимо Света, – у меня всяких башмаков много. Тут перебывало… и куртку твоего размера подберу, может, не модную, но подберу. В самом деле поедешь сейчас?

– Поеду.

– Смотри. Психолог?

– Психиатр.

– Разве есть разница? По мне – один черт. Хоть психолог, хоть психиатр, а весь день вроде пробегавши, не жравши, как моя покойная бабушка говорила… еще говорила, что, мол, на ловлю ехать – собак кормить. В смысле: не готов ты сегодня к подвигам, это видно. Подумал бы. Я бы поняла, если бы ты своих спасать кого поехал, а ты куда-то вроде к незнакомым, где неизвестно что…

Она поняла, что я не слушаю, и вышла в прихожую, где вскоре послышались характерные звуки от падающих на пол башмаков. Потом зашелестело.

Я налил себе чаю прямо из заварного чайника (весь вылил), похлопал ладонью по браунингу в кармане. Трижды прочитал в Генкиной тетрадке адрес Полубеловой, телефон же ее записал шариковой ручкой на тыле кисти. Я решил не брать с собой никаких вещей. В левом кармане нашлось немного денег. На транспортные расходы.

Пришла Света с курткой и башмаками:

– Выбирай. Но я тебе не советую. Он на «тачке» передвигается, маньяк-то?

– По-всякому. Двоих он сегодня убил сам. Застрелил. А меня и Даню пытался подорвать. С помощью… одного типа. Он ему заплатил, что ли. Вот тот и возит всякие посылки-бутылки.

– Тебе бы, чем рисковать и мучиться, надо бы с ментами связаться, устроить засаду у кого-нибудь из вас. Ну, так: показаться – высунуться и – молчок. Так вы либо этого посыльного, либо его самого… цап-царап!

– Здесь засаду? Он все адреса знает. Главное, милицию сюда уже нельзя после сегодняшнего. Я сам получаюсь в розыске. Мента взорвал. Пока они разберутся, маньяк ляжет опять на дно. А посыльного ликвидирует… эх, знал бы я сам, как лучше!

– Мне-то чудится, что ты, психолог, много на себя берешь. Ты бывал в таких делах?

– Бывал, – сказал я, – даже хуже этого. Далеко, не в Москве, есть человек, который все обо мне знает и мне безусловно поверит. Это потеря времени.

Я уже был одет. Одна пара башмаков почти впору. Куртка из тех, что носили лет десять назад. Когда я был молодой и шустрый.

– Что Даньке сказать, как проспится? – спросила Света, выпуская меня на лестницу.

– Что я уехал к Полубеловой… да, твой телефон?

Я записал номер на тыле кисти, подумав (черный юмор) о внимательных судмедэкспертах (очки, лупа), разбирающих строчки цифр на серой руке в морге.

На улице совсем завечерело. Девять часов. Я бегал уже с небольшими перерывами часов двенадцать. Марафон.

Полубелова жила на Кутузовском. Ехать мне опять пришлось по той же Плющихе.

Окна Дани выходили на другую сторону. У подъезда, кроме милицейской одинокой и пустой машины, я не заметил никаких признаков предвечерней трагедии. Прохожих по-прежнему было много.

Около десяти я позвонил в квартиру Полубеловой.

И мне не открыли.

Минут через пять, правда, открылась противоположная дверь:

– Там никого нет. Вы из милиции?

– Да. Когда все ушли?

– Час назад примерно.

– У вас собрали сведения?

– Да. Но я кое-что забыла сказать. (Мне повезло по-настоящему!)

– Тогда, может, я запишу?

Пожилая темнолицая женщина (вроде цыганки) пропустила меня в небогатую, но солидную («сталинский дом») квартиру. Где-то в глубине квартиры топали, двигали мебелью, шелестели голоса.

– Во сколько это случилось?

– Что? Сам взрыв? Часов, я говорила, в двенадцать. Она сама дома была. Сын на учебе. Я постеснялась что сказать-то – я же подсматривала в «глазок»… я видела, что ей передавали. Не просто посылку, статуэтку.

– Статуэтку?

– Он ей, тот мужчина, принес такую плоскую коробку, вот такую, небольшую. И сразу ушел. О чем они говорили, я не слышала. А Галя, она же такая странная, у нее, я говорила, что-то с головой не в порядке… она, еще не войдя к себе, стала открывать. Открыла в дверях. Стоит, смеется. А в руках… статуэтка белая, как из фаянса, как вон стоит у меня слон такой с хоботом.

– А у Гали был слон?

– Нет. Корова. Но без рогов.

– Телка!

– Ну, пускай, телка. Потом она дверь за собой закрыла, а через минуту, даже, может, меньше, у нее там грохнуло. Я думаю, тот мужчина, что принес корову, он даже еще из подъезда не вышел, он по лестнице пошел. У меня тоже дверь чуть не вылетела, вот так вот дерг-дерг! А у Гали дверь сама распахнулась… Я вышла погодя, заглянула, а она лежит сама вся в крови. И все побито, осколки всякие. Я ваших вызвала. Так что я дополнительно сообщаю, что не просто так посылка, а в виде коровы.

– Спасибо, – встал я, – вы не представляете, насколько это важно. От вас можно позвонить?

Я позвонил Свете. Даня, оказалось, проснулась, но лежит. В тетрадке Света нашла мне номер телефона Чацкой. Я сказал, что Полубелову взорвали и Даня никуда не должна выходить.

Я заметил, что «цыганка» смотрит на меня с подозрением во взоре. Я становился не совсем похож на милицейского работника. Но мне стало все равно. Я опять, во второй раз за вечер, набрал номер Чацкой.

– Я уже звонил, Ира. Соблаговоли выслушать. Это тот Андрей, что знаком тебе по Гаграм. Я сейчас работаю в органах. В течение нескольких дней всех, кто тогда собирался у Гиви, убивает какой-то маньяк. Подробнее могу рассказать только при встрече. Сейчас? Да, половина одиннадцатого. Ну? Мужа нет? Может, так и лучше. Хорошо.

Она продиктовала адрес.

Свидетельница-«цыганка» между тем удалилась в глубину «сталинской» квартиры, вероятно, за подмогой. Я не стал ждать, сказал в пространство: «Спасибо, до свидания» – и вышел вон.

Огни и тени. Прохожих значительно меньше. Больше ходят кучками. Одинокие торопятся к кому-то присоединиться. Маньяки и киллеры не присоединяются, бредут в одиночку. Я, с двумя пересадками, в одиннадцать двадцать прибыл к Ире «второй», Чацкой, в новорусскую квартиру из семи минимум комнат, и утонул в пышном, как австрийский хлеб, замшевом диване. Чем была вызвана перемена в Иркиных взглядах на меня? Ей было скучно. Она капала пеплом в напольную (места много!) пепельницу с заморским аппаратиком для «мгновенного» тушения сигарет. Она стала стройной, наштукатуренной и почти пожилой.

– Я вас всех и не помню, – сказала она, выслушав повесть о Гаграх, – но странные люди в той компании были. Например, тот же Генка, он мне запомнился какими-то изысками, разговорами на религиозные темы, что тогда было не в моде. Он и о космосе говорил, и об экстрасенсах… Тогда их еще не было? Значит, о колдунах. Тогда они уже были, и даже раньше. А тебе не приходит в голову, что перед смертью от рака (так ты говоришь?) Генка и нанял киллера, чтобы всех еще живых отправить на тот свет раньше себя? А почему бы нет? Из зависти к живым.

– Зачем мне тогда было все сообщать?

– А он к тебе так хорошо относился, например.

– Но меня тоже пытались взорвать!

– Тогда я не знаю!

Она лениво и довольно равнодушно улыбалась. Уже не знаю чем так надежно защищенная, мужем ли «бугром», огромной прихожей, вахтером внизу – здоровяком в камуфляже со вздутыми карманами…

Этот же камуфляжник вполне мог любезно (если специально не предупредить) принести ей очередную взрывающуюся «телку».

– Конечно, кроме Генки, там ты еще задвинутый слегка был, еще одна там была с высокой, вот так, прической, на коленях все скакала у какого-то жирдяя…

– Полубелова, Галя.

– Может быть. Еще этот, такой длинный, нескладный там был парень, чего-то все гримасничал, нервничал, спорил. Я, помню, тогда еще подумала, что он дурак какой-то.

– Борис.

– Может быть. Я уж не помню. Сейчас у нас сколько? Да нет, ты не пойми как намек, что выгоняю, наоборот. Мне скучно одной, даже теперь страшно! Ты вполне можешь остаться ночевать.

Она холодным, но внимательным, коротким взглядом оценила выражение моей физиономии. Усмехнулась.

– Что? Молодой еще? Конечно, переспим. И мне развлечение. Сейчас так принято всюду… в лучших домах.

Я набрал номер сотового:

– Это я. Нет ничего, не случилось, я вынужден ждать здесь. У вас как? Слава богу! Будьте настороже! Нет, мне звонить нельзя.

Жена в сердцах швырнула трубку.

– Сейчас я принесу выпить и что-нибудь из закусона.

Ира удалилась за зеркальные овалы и замшевые полуокружности, причем «остатние» ее отражения еще долго мелькали в зеркалах.

Я хотел было набрать номер Светы, но пошел уже первый час ночи. Разбужу. Может, у этой светской Иры есть телефоны двух оставшихся обреченных.

Ира пришла с подносом. Я заметил, что она сорит на ковер и бесцеремонно обнажает грудь и ноги.

– Так красивее, – ответила она на мой взгляд.

– У тебя нет телефона Снежневских?

– А, Андрей! Ну как же! Профессор! Умеет жить. Долго болтался за бугром. Он как-то ночевал здесь. Но слабоват… ниже пояса. Я, правда, не в обиде… Он ведь тоже тогда был в горах? Ты считаешь, что и его могут… Он сам? Ну, ты, психиатр, совсем обнаглел! Андрей самый здоровый человек из всех, кого я знаю! Я ему сейчас звякну. Поздно? Да наплевать! Мы ж не чужие.

Она настучала номер, только мельком взглянув в телефонную книгу:

– Привет! Ирина! Что делаешь? Я тоже. У меня тут Андрей, психиатр, который двадцать лет назад гулял с нами в Гаграх… да не важно, если не помнишь… зачем нужен? А у него новости! Представь… да нет, он обычный врач, тебе он до лампочки, у него такие новости, что один из тех, что ходили в горы тогда… да, к тому дебилу грузину, да, вот один из тех спятил и сейчас убивает всех, кто тогда был у грузина. Уже сколько? Вот он говорит, что убито уже пять или шесть человек, а на двоих было покушение. Да не бред, Андрей, этот, он тоже Андрей, и звонил мне сегодня, и приехал защищать… ну само собой, я не против. Но ты-то что об этом думаешь? Может, ему трубку дать? Как хочешь. А так ничего нового, Макарыч мой в командировке, в Лондоне. Ну, бывай, профессор.

Она так и не дала мне трубку.

– Да брось ты эти глупости! Выпей лучше, это все настоящее, небось не пробовал. Потом я тебя в хлорке замочу. В ванне. Я люблю чистых мужиков. Вот Снежневских мочить не надо. Он вообще умеет жить, добра набрал, своя частная компания. Вот это попробуй, это элитное пиво, вино испанское, забыла, как называется, вон написано.

Я мучительно искал предлог, чтобы смыться. И не сразу услышал писк телефона. Ира взяла трубку.

– Да. Да. Говорили… что?! Так не шутят, Аглая! Ты…

Дальше она слушала, слушала минуты три, даже я слышал непрерывное, на высоких нотах дребезжание голоса в трубке. Потом Ира положила трубку и посмотрела на меня. Я молчал и ждал.

– Ты… психиатр… у них так: Андрей рассказал жене… фрагментарно, о чем я ему говорила. И пошел к двери. Вроде был звонок. А… потом Аглая, его супруга, подошла, а он лежит. С дыркой во лбу. Его застрелили!