Текст книги "Не время для смерти"

Автор книги: Андрей Жолобай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Андрей Жолобай
Не время для смерти

Часть 1

Глава 1

– Не-е-ет! – крик захлебнулся в кашле.

Кашель – это ничего, это не страшно. Такими мелочами Вику уж точно не разбудить. Порой, мне казалось, что в природе вообще не существует звуков способных помешать сну моей сожительницы.

Согласен, не самое утонченное определение для девушки, разделившей со мной быт. Но более подходящего я не искал. Ведь был уверен, что прочие стереотипные ярлыки будут ничуть не лучше. Возможно, именно поэтому далее порога квартиры наш союз не распространился. Потому что мы так и не смогли выяснить для себя, чем же он на самом деле является: удачным стечением обстоятельств или же, чем-то большим.

В отличие от прочих пар, мы не устраивали совместные походы в кино, не заводили общих друзей, не посещали чужие праздники и не принимали гостей на своих. Создавалось впечатление, что кроме аренды нас более вообще ничего не связывает.

Лишь только минует ночь, а утреннее солнце развеет предрассветный мрак, мы отправимся по рабочим местам без лишнего сюсюканья и обещаний. Потому что нам просто так удобно.

Никаких тебе навязчивых звонков по телефону, недомолвок, огорчений и прочей шелухи, наслаивающейся на отношения, словно пыль на лакированную поверхность старого серванта. Никто никому ничего не должен.

В такт равномерному щелканью невидимых в темноте настенных часов неторопливо восстанавливалось дыхание, затихало бешеное сердцебиение. Лишь в висках слегка покалывало, но так бывало всегда.

Лунный свет едва пробивался сквозь плотные шторы. Однако, я не стал тянуться к прикроватной тумбочке за телефоном. Уточнять время не было совершенно никакой необходимости. Экран мобильника покажет лишь то, что я видел уже множество раз – без пятнадцати минут час. Ни раньше и ни позже.

Сегодня я не запомнил причину своего пробуждения. Вырвался из липких объятий кошмара, привычно подавил крик, и перевёл дух. Но иногда в памяти оставались фрагменты сновидения ведущего к столь бурной реакции. И в каждом из них присутствовала фигура в чёрном балахоне с капюшоном.

Трудно судить о росте фигуры, вокруг не было совершенно ничего, с чем удалось бы провести сравнение. Хриплый голос, который скорее ощущается телом, как своего рода вибрация, произносит всего-то несколько слов. И вот, я уже срываюсь на крик там… Просыпаюсь и продолжаю надрываться здесь.

После очередного глубокого вдоха я все-таки выбрался из-под теплого одеяла. И с благодарностью к тем, неизвестным мне людям, которые наконец-то дали отопление, утопил ступни в длинном и мягком ворсе прикроватного коврика. Хм, откуда он взялся? Наверное, Вика купила вчера, возвращаясь с работы, а я и не заметил. Впрочем, какое это сейчас имеет значение?

Отмахнувшись от бесполезных рассуждений, я прошлепал босыми ногами по теплому паркету прихожей на кухню. За окном одинокий фонарь серебрил яркую листву, из последних сил цеплявшуюся черешками за тощие ветви. Пушистое покрывало стелилось по голой, без единой травинки земле, кутало полуобнаженные кроны. Снег в этом году рано.

Спустя несколько минут, кофеварка, булькнув что-то невразумительное, плеснула первую порцию черной жидкости на прозрачное донышко чайника. По квартире расползлись ароматные запахи бразильских зёрен. Что-то недовольно промурлыкала Вика из комнаты. Все-таки проснулась.

Я разлил кофе по кружкам. Тут мы с соседкой были категорически едины – никаких крошечных чашечек и оттопыренных мизинчиков. Хорошего кофе должно быть много! Тем более, что уснуть этой ночью уже не получится, как не удавалось после кошмаров никогда.

Я установил на кровать, столик для завтраков. Вика сдавленно пробормотала, что-то смутно похожее на благодарность, гибко изогнулась причудливым крендельком и, блаженно жмурясь, потянулась к исходящей парами чашке. Удобно – это именно то слово, – в очередной раз согласился я с собственными мыслями, наслаждаясь кофейным ароматом.

Мы оба знали, что кофе я уйду пить на кухню. Громко сёрбать, пыхтеть и менять обожженные чашкой руки. Бронзовая пепельница, символично украшенная головой безносой подруги, поджидающей каждого в конце жизненного пути, примет в свои объятия некоторое количество мятых окурков. Руки перестанут дрожать, закончится напиток в кружке и я вернусь в постель. Так бывало обычно.

Но однажды Вика решилась нарушить устоявшуюся традицию и попыталась принять участие в моих «постоялках» возле окна. Обняла, прижалась к спине и ощутила внезапную волну раздражения. Настолько острую, что ее объятия распались спустя несколько секунд, а сама она, не задерживаясь, исчезла за порогом кухни.

Если бы впоследствии у нас состоялся серьёзный разговор, то я не смог бы объяснить причины своего недовольства. Даже пожелай того сам. Но Вика к этому вопросу не возвращалась, а меня желание что-либо объяснять по этому поводу не посещало.

Зачем кому-то объяснять чувство близости, если испытываешь эту близость к другому человеку? Зачем пытаться конвертировать в разборчивый текст клубок эмоций, который не всегда удавалось распутать на отдельные нити даже для себя? Слова, поступки… – все это чушь! Достаточно коснуться руки и ощутить то, что неспособны объяснить никакие осмысленные сочетания букв. Счастье, боль, трепет… – этот список будет стремиться к бесконечности, но все равно останется неполным и слишком холодным по сравнению с пережитыми ощущениями. Как вы объясните вкус мороженного, рождённому без языка?

Свет фонаря яркими искрами играл среди парящих в воздухе снежинок. Словно звезды осыпались под прикрытием снегопада к подножию высотки. Ведущая, прочь от здания асфальтированная дорожка тонула в сугробах. Где-то там, в тридцати, а может и в пятидесяти метрах от подъезда, кто-то белой краской вывел ещё задолго до того, как пожелтела листва: счастье есть! Я сам ходил мимо этой надписи не раз, возвращаясь ночами с работы. Читал и улыбался – счастье действительно есть! Точнее было.

Теперь это счастье тоже где-то есть, но уже не моё. Временами оно так близко. Надо лишь покинуть вагон в нужный момент. Перейти на противоположную сторону платформы. И, может быть, мне даже удастся разглядеть ее среди полусонной толпы, набившейся в состав, словно шпроты в вереницу консервных банок.

Но я больше не знаю, когда наступает тот самый момент. Не уверен даже наступает ли он вообще. Где-то там, по противоположной стороне темного тоннеля, по утрам мчится моё потерянное счастье, скрытое уставшими от серой обыденности масками чужих лиц. Оно летит мне навстречу, но, к сожалению, никогда не встречается со мной.

Снегопад за окном вдруг усилился. Однако, каждый знает, что зима не вечна. И с приходом весны сугробы растают, а надпись на асфальте вновь станет видна. Жаль, что смена сезонов бессильна в борьбе с ледниками сердечной обиды. И нагромождение отчужденности между мной и моим счастьем не исчезнет уже никогда. Такими осадками отношения прикапывают навеки.

Изматывающие душевные терзания в другое время опустошают и выворачивают наизнанку мою душу. Но не сейчас, когда стрелки часов неумолимо отсчитывают последние секунды первого часа новых суток. В этот момент они якорной цепью фиксируют в реальности растерянное сознание, отступающее под напором наваждения, порожденного ночными кошмарами. Каждый уголек сожаления, каждый острый укол памяти о том, чего нет, и никогда больше не будет, напоминают мне о том, что я все ещё жив, а значит, ничего по-прежнему не закончилось.

Вопрос же о том, когда все это началось, на данный момент остается открытым. Я склонен подозревать, что не так уж давно. Даже какой-то этап моей сознательной жизни, по-видимому, прошёл без кошмарного участия потусторонней чуши. Трудно судить о конкретной дате, ведь визитер в балахоне раньше был достаточно редким гостем в моих снах. Из памяти еще окончательно не стерся период, когда непрошеные визиты случались не регулярней, чем снег в родных мне широтах. Да и сам он был всего лишь тенью. Жуткой, мерзкой, но молчаливой и от того не столь пугающей. Но время шло, и тень обретала плотность, голос – вибрацию, а частота посещений возросла до одного раза в неделю.

Не изменяя удручающему прогрессу, эта ночь стала второй за последние семь суток.

Глава 2

В такие моменты, когда разум полностью отказывается воспринимать От некоторых мыслей невозможно избавиться. Готовишь ли ты яйца «в мешочек», посещаешь ли уборную, пытаешься ли, при помощи манипуляций с арифметикой, сохранить доходность на страницах записной книжки… Они не отпускают. Набрасываются стаей на беспомощное сознание и щепотку за щепоткой, секунду за секундой поглощают твоё время, а вместе с ним и твою жизнь.

Ты сопротивляешься: прячешь сознание в ворохе повседневных забот, лихорадочно расходуешь силы до изнеможения. Лишь бы не останавливаться, только бы не думать, не жалеть и не бояться. Все время чем-то занят и куда-то спешишь. Но воспоминания в любой момент способны выдернуть тебя из реальности и окунуть в давно забытое прошлое, наперекор всем ухищрениям.

Клубы табачного дыма тянутся через приоткрытую форточку наружу. Вика не курит и в прошлом нашему гнездышку пришлось пережить прелести грандиозных скандалов. Но битвы за кухню канули в Лету. У нашей квартиры отсутствуют балконы, а у меня – желание топтаться в подъезде, собирая неодобрительные взгляды соседей. Кому-то всегда приходится уступать. Иначе миф о безвыходности и в самом деле был правдой.

Выхода нет – эта фраза зачастую приводила меня в недоумение. Ещё со школьной парты тупиковость какой-либо ситуации ассоциировалась с бетонным забором. Такими огораживали воинские части, больницы, тюрьмы и, как минимум, одну школу. Впрочем, позже, уже прощаясь со школьной жизнью, я встречал ещё одну. Но там бетонный забор разделительной линией шёл между следственным изолятором и образовательным учреждением, что не позволяло судить, наверняка, о том, какой из двух государственных душегубок он принадлежит; как и с уверенностью ответить на вопрос о том, кого и от кого этот барьер отгораживает.

Память зачем-то возвращает меня в детство, словно хочет показать что-то значимое, что я неосторожно упустил из виду. Но я сопротивляюсь, потому что не очень-то хочу туда возвращаться.

Главным украшением нашей недостаточно великой стены была «дырка» – довольно крупное отверстие, неизвестно кем и когда пробитое в одной из бетонных плит ограды. Эти, незнакомые мне люди, определенно сделали доброе дело – их стараниями безвыходная сторона школьного двора приобрела-таки свой выход. Благодаря этому проему, в разговорной речи учеников появились новые фразеологические обороты совершенно неприсущие другим школам нашей местности. Утром, встретившись, мы выясняли, как пойдём – через «дырку» или нет. Мы бежали на переменах курить за «дырку». Путь от центрального корпуса, к зданию, в котором проходило трудовое обучение будущих мужчин, через ту самую «дырку» был гораздо короче. И веселее. По дороге можно было курить, не опасаясь гиблого взгляда со стороны взрослых. Играть в «слабо» с машинистом встречного поезда. Раскатывать в тонкие блины монетки под колёсами грохочущего по рельсам состава.

На моей памяти бетонной ограде дважды пытались вернуть первозданный вид. Но, словно по волшебству, спустя какое-то время, забор вновь сверкал своей многофункциональной щербиной.

Это, не предусмотренное изначальной конструкцией отверстие, сформировало моё понимание безысходности. Выход есть всегда. Другое дело, что не всегда он нас устраивает.

Порой я задумывался, зачем все эти детали. Важны ли они…

– Не отвлекайтесь, пожалуйста. Все, что Вам удаётся вспомнить, очень важно для нас. Продолжайте, будьте добры.

Вика копошится рядом. Что-то достаёт из холодильника, а затем отправляет в духовку. Она совершенно не реагирует на посторонний голос и мне хочется верить в то, что это мой внутренний концентрирует внимание хозяина на деталях. Но игнорировать странности становится все труднее с каждым днем.

Окно вдруг затянуло белой совершенно дерматиновой на вид изморозью. Через него уже практически невозможно ничего разглядеть, но я не забыл о надписи на асфальте и все еще верю – счастье есть.

– Продолжайте! Ну что же вы?

Продолжать. Я закурил очередную сигарету. Из комнаты донеслись диалоги мультипликационных персонажей. Вики больше нет со мной в кухне. Реальность словно загрузила очередной слайд, забывая проложить к предыдущему хоть какую-то связь. Я определенно схожу с ума. Какое сейчас время суток? Утро? День или вечер? Что со мной происходит?

Дерматиновая изморозь, словно живая, потянулась от окна через подоконник на пол. Расползлась по паркету. Надо будет зажечь конфорки. Прогреть кухню, избавиться от проклятой изморози. Впрочем, почему потом? Я взял со стола зажигалку, сжал в кулаке…

Кресало напрасно прошлось насечками по кремню – искра не родилась. Раздосадовано я ударил кулаком о подоконник. Удар о твердую поверхность должен был вызвать боль, но я не почувствовал совершенно ничего, кроме нехарактерной для подоконников мягкости. Что-то явно было не так, неправильно! Но что?

Если бы кто-нибудь поинтересовался моим мнением по этому вопросу, то я бы ответил, что все: проклятая квартира, моя соседка, мягкие подоконники, расползающаяся по углам, словно плесень, изморозь… И чертов вездесущий голос, который не позволяет избавиться от ощущений связанных с белыми больничными халатами. Голос, наполняющий мою жизнь ассоциациями, в которых мне отведена эпизодическая роль лабораторной крысы или лакмусовой бумажки. Он в отличие от досаждавшей мне в ночных кошмарах фигуры, не порождал безграничный ужас. Но ни на секунду не позволял избавиться от мыслей о том, что со мной что-то не так, не в порядке.

Едва ощутимый укус в плечо прервал беспорядочную череду рассуждений. Я попытался прихлопнуть наглое насекомое, ужалившее меня, но руки вдруг стали вялыми и непослушными, словно чужими. Зажигалка упала на паркет, и я повалился следом. Пол почему-то был мягким и упругим, словно хищная изморозь поглотила паркет и превратила его в дерматин.

В такие моменты, когда разум полностью отказывается воспринимать реальность, только объятия близкого человека дарили мне спасительный покой. К сожалению, ближе Виктории в моей жизни не осталось никого. Может быть, объятия той, другой, память о которой по-прежнему лихорадит сердечный ритм, способны были прекратить весь этот бред, раз и навсегда. Как знать? Задай я ей этот вопрос, не сомневаюсь, что она ответила бы: возможно, – как отвечала всегда, когда не желала спорить. И я не стал бы противоречить ей. Ведь все возможно, когда счастье есть.

– Правильная мысль.

Голос всегда радуется, когда мне, не смотря ни на что, удается мыслить позитивно.

Глава 3

– Давайте вернёмся к тому моменту, с которого, как Вы считаете, все началось.

Голос. Я вновь стою у окна, а за стеклом снег заметает надпись…

Кошмары не беспокоили меня после укусов странных насекомых никогда, а вот связь с реальностью терялась. Настырный голос словно обретал личность. Создавалось впечатление, будто я не проснулся и общаюсь с кем-то незримым во сне. Вика, наверное, еще на работе – из комнаты не доносится ни звука. Табачный дым мрачно клубится под потолком. Значит, просите вернуться…

– Да не к чему особо возвращаться. Я пил. Наверное, много и часто. Периодически бросал ненадолго. Встречался с девушками, выполнял какую-то работу… Жил, словно во сне. Годы шли. Мечты и надежды осыпались прахом. Все было напрасно. Что-то поселилось во мне. Я бы назвал это страхом. Он бушевал стихийно, словно лесной пожар. Страх потерять работу, страх не оправдать надежды, страх не встретить своего человека, страх никогда не познать отцовства… Все, за что я ни брался, было насквозь пропитано жуткой вонью ужаса. Потом появилась она…

– Страх отступил?

– Что? Нет! О чем Вы говорите? Страхи, напротив, множились. Например, я безумно боялся ее потерять. Смешно, ведь я никогда не обладал ею. Мне доставались лишь объедки с чужого стола. Крошки, которые удавалось похитить с обеденной скатерти тех, кому продолжала улыбаться удача.

Скрип зубной эмали вновь оборвал череду рассуждений. Надо обязательно рассмотреть, что за проклятое насекомое жалит меня. Непременно рассмотреть. Энтомология ещё никогда не была столь важной и необходимой для меня, как сейчас. Важен и отважен… Что-то в этом было. Нет! Есть! Что-то темное шевелилось на задворках памяти, не позволяя себя ухватить. Словно змея в последнее мгновение прятала хвост в собственной норе. Я постарался избавиться от этих мыслей. Змея – паршивая ассоциация. Неизвестно, что вытащишь на свет, вцепившись в ускользающее воспоминание. Мысли, порой, отравляют сильнее пресмыкающихся.

– Потом я бросил пить. Нет, не ради нее. Ради себя.

– Помогло?

– Да, в какой-то мере. Год совершенной трезвости. Не скажу, что он был насыщен событиями. Рутина, работа и опять рутина. В ту, первую трезвую ночь балахон и появился. Точнее впервые я запомнил его.

Я закурил очередную сигарету. Засыпал в кофеварку свежемолотый кофе, не удивляясь тому, откуда что берётся. Я его не молол и ещё секунду назад даже не чувствовал запаха кофейных зёрен. Сейчас же воздух на кухне был пропитан тонкими нотками карамели, словно кофемолка только что прекратила крошить зёрна в порошок. Залил воды.

– Как правило, сны не задерживаются в моей памяти, но в ту ночь я проснулся от его… Как бы это назвать? Он определенно что-то кричал и требовал, только беззвучно. Ощущалась лишь жуть. Злобный, всепоглощающий и бескомпромиссный ужас. В тот раз я не сумел подавить крик.

Выдохнул в потолок клубы табачного дыма. Ох, и влетит же от Вики.

– Фигура в балахоне с тех пор каждый раз что-то требует от меня. Я не знаю, как это объяснить, но меня преследует чувство оправданности этих требований. Будто тот, в балахоне, не только обладает правом, но и силой им воспользоваться.

Какое-то время я еще пытался сформулировать мысль, донести до невидимого собеседника суть своих чувств и переживаний. Пока не осознал окончательно, что совершенно не понимаю смысла нашего разговора. Потому что не способен ответить даже на простой вопрос – кто или что я такое в данный момент? После чего замолчал.

– Я рад, что Вы успокоились.

На этот раз у меня не возникло желания оглядываться. Голос более не ощущался частью меня. Но и частью чего-то, что можно рассмотреть, обернувшись, я его не представлял.

– Вы не мой внутренний голос.

– Нет, но об этом мы поговорим завтра.

Щелкнул замок входных дверей. Раз, другой… Из прихожей донесся шелест целлофана. Я отвернулся, игнорируя, расползающуюся от окна дерматиновую изморозь.

Иногда, я чувствовал, что предаю память о былой любви, которая глубоким шрамом прошлась по моему растерзанному сердцу. Что-то знакомое и даже родное, словно из далекого прошлого, чудилось мне в Вике. И это сводило меня с ума. Я не знал, как иначе, если ни предательством, назвать желание укрыться от холода воспоминаний в жаре чужих объятий. И хочу ли я именно этого. Каждый день сомнения и отсутствие ответов на вопросы сводили меня с ума. Но, кажется, сегодня что-то изменилось. Едва ощутимый холодок пробежался вдоль позвоночника. Возможно, сегодня наступил тот самый день, когда ветер перемен, наконец-то, разнесет в клочья мрак, окутавший мою жизнь, и закрутит меня в водовороте непредсказуемых событий. Надеюсь, Вика не покинет меня и останется той непотопляемой соломинкой, способной удержать потерявший ориентиры разум наплаву. Возможно, итог неизбежен и, несмотря на все мои усилия, я все же пойду ко дну. Но очень хочется верить, что не сейчас и даже не сегодня. Потому что сейчас мы будем готовить ужин, пить вино и разговаривать обо всем, решил я, забирая пакеты с продуктами у соседки.

Глава 4

Утром за окном появился дворник. Оранжевая жилетка поверх черного пуховика и валенки. Руки в толстых рукавицах уверенно орудуют лопатой для уборки снега. Мне кажется, что я слышу, как скрипит полотно фанеры по асфальту. Непрерывные усилия мужчины дают свои результаты. Еще несколько метров и лопата пройдется над надписью: счастье есть.

Голос гармонично проникает в мой мир, сплетаясь с фантомным поскрипыванием фанеры:

– Я хотел бы, услышать от Вас, что-нибудь не связанное с «балахоном».

У моего личного кошмара появилось прозвище. Боюсь, оно слишком далёко от ужаса, который внушает его носитель.

– Я не знаю, кто Вы, но уверен, что нам пора переходить к сути нашего общения. Потому что мне очень неудобно среди ваших вопросов. Я пока не понимаю в чем моя проблема, но время паники уже близко. Расскажите мне о белом дерматине, я в психиатрической лечебнице? Это изолятор? Я буйный?

– Прошу Вас, успокойтесь, пожалуйста. Сегодня Вы получите ответы на все вопросы. Вы не в психиатрической лечебнице и я не психиатр. Но Вы в некотором роде нездоровы… уверяю Вас, я все объясню.

– Что со мной случилось?

– Вы стали жертвой аварии. Вас сбил автомобиль.

– Я ничего не помню об этом.

– Ещё месяц назад Вы вообще мало, что помнили обо всем.

– Насколько серьезно я пострадал?

– Повторюсь, я не психиатр и не знаю, что можно Вам говорить, а что – нет. И как рассказать то, что все-таки можно… Наберитесь терпения, иначе придётся Вас усыпить и, скорее всего, начинать процесс заново!

– Насекомые… Их укусы – это уколы?

– Не совсем. Это интерпретация Вашего мозга… Но суть вы уловили верно. Значит, Вы воспринимали воздействие снотворного, как укус насекомого?

– Да.

Почему-то сейчас я представил юношу в белом халате, скрупулезно записывающего мои слова в крохотный замусоленный блокнот. Мне очень хотелось верить его голосу и надеяться на лучшее, но мысли были столь стремительны, что мне не удавалось ухватиться за них. Остановить и прекратить их безумную скачку хоть на секунду.

– Что ж, давайте начнём с аварии…