Текст книги "В будущем году я буду лучше"

Автор книги: Андрей Саломатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Нет, профессор отнюдь не пошутил, – тихо сказала Розалия. – А вы, Александр, когда говорите, забываете подумать. Ну ничего, я вами займусь серьезно. Дэди, – обратилась она к хозяину дома. – Дайте мне этого молодого человека на перевоспитание. Ну, хотя бы на неделю. Обещаю вам вернуть его в целости и сохранности.

– О, пожалуйста! – слишком горячо воскликнул профессор. – Для вас, Розалия, все, что угодно!

– Хотите у меня погостить, Александр? – спросила трефовая дама у Дыболя. – Не беспокойтесь, ничего делать вам не придется. Для этого у меня есть прислуга. Дом у меня большой. У вас будет своя комната, очень уютная, с видом на центральную площадь. Будете любоваться своим памятником сколько угодно. Согласны?

Быстро прикинув, что с профессором отношения, пусть немного, но испорчены, Саша в знак согласия кивнул головой. Немного унизительной горечи к переезду прибавляло то, что в его присутствии профессор с Розалией говорили о нем, как о какой-нибудь кошке или болонке. Но все же эта женщина, несмотря на высокомерие, чем-то очень приглянулась Дыболю. Чувствовалось в ней что-то от тех сильных, незаурядных личностей, при встрече с которыми рука сама тянется к воображаемому козырьку.

ЧУШЬ

Вызвавшись проводить Розалию с Сашей, владелец гостиницы галантно предложил Дыболю локоть. Помахивая кружевным зантиком, трефовая дама важно вышагивала впереди, а Базиль постоянно теребил Дыболя за рукав, все время шутил и громко смеялся. Шутки его были настолько плоскими и незамысловатыми, что даже Саша, несколько раз хохотнув из вежливости, быстро поскучнел.

– Перестаньте, Базиль, нести чушь, – не оборачиваясь, проговорила Розалия. – Если вы отрабатываете подаренные вам деньги, то напрасно. По-моему, Александр не требовал от вас ничего взамен, когда вы их без спросу сунули в карман. – Розалия замедлила шаг и оказалась между Дыболем и владельцем гостиницы. – Меня всегда поражало, как мужчины часто мучают друг друга благодарностью.

– Я и не мучаю его, – уверенно ответил Базиль. – Александру нравится меня слушать. Правда, Александр?

В ответ Саша промычал что-то невразумительное и неуверенно кивнул вбок.

– Александр вас боится, – сказала Розалия.

– Меня?! – искренне удивился владелец гостиницы. – Вы что,боитесь меня, Алек?

От стыда Дыболь моментально покрылся холодным липким потом. Его недавно открывшаяся способность краснеть измучила Сашу до отчаяния. Дыболь попытался было возмутиться и возразить, но вышло, как часто бывает во сне: хочешь крикнуть и не можешь. Вид у Саши сделался жалким, а бессвязный лепет, который он все же выдавил из себя, лишь подтверждал слова Розалии.

– Да нет... Я просто... Чего мне?

– Вы же у него на глазах убили человека, – не обращая внимания на попытки Дыболя оправдаться, продолжала Розалия.

– Так вы ещё не забыли, Алек? – спросил Базиль. – Ну, дружище! Мало ли что в жизни бывает. К тому же, этот оборванец когда-нибудь все равно умер бы.

– Да не боюсь я никого! – наконец прорвало Сашу.

– Никого? – невозмутимо спросила Розалия.

– Никого, – менее уверенно ответил Дыболь.

– А кого ему бояться? – подхватит владелец гостиницы. – Молодой, здоровый. Ему бы ещё пистолет, пару гранат и коня – все женщины были б его. А, Алек? Женщинам чего надо? Чтоб вид был геройский, полные карманы денег, да руки пошустрее.

– Пошлите, Базиль, – перебила его Розалия.

– Куда? – не понял владелец гостиницы, но, не дождавшись ответа, продолжил: – Пистолет я, так и быть, достану. По старой дружбе. Есть у меня один на примете. Бьет как гранатомет. Мужчина все время должен чувствовать себя мужчиной. Страшно – сунул руку в карман, а он там, тяжеленький. Страх как рукой снимает.

– Вот-вот, – покачала головой Розалия. – Только этому вы и можете научить.

– Вам, женщинам, этого не понять, – развязно ответил Базиль. – Что есть женщина? Кастрюли, утюги, кружева и...

Владелец гостиницы не успел договорить. Изящно приподняв двумя пальцами подол длинного кружевного платья, Розалия красивым ударом ноги отправила оратора в кусты.

– Идите за мной, Александр, – как ни в чем не бывало сказала она. – Мы можем опоздать к ужину.

Трудно передать Сашино состояние в этот момент. Там было много всего: и восхищение, и крайняя степень удивления, и уважение. Было даже немного жалости к Базилю, но она скоро прошла.

ЖАЛОСТЬ

Не надо путать жалость с сочувствием. Сочувствовать можно всему человечеству, а жалеть только самого себя и потраченных денег.

Вообще-то, людям свойственно жалеть друг друга. Посмотрев какой-нибудь индийский фильм, где герой, обливаясь горючими слезами, душит собственного сына, телезритель плачет как ребенок от жалости к обоим. И не из интернациональной солидарности, а от чистого сердца. Но чуть погодя, из-за сущей безделицы, тот же зритель начинает поедом есть домочадцев: пригорели котлеты или тапочки оказались не на том месте. Создается впечатление, что далекий индийский гражданин зрителю дороже самых близких людей. Можно, конечно свалить все на силу искусства, но тогда совсем ерунда получается. Какое же искусство может тягаться с силой жизни? Разве что, искусство жить.

Вечер выдался прекрасный. Теплый воздух ласкал кожу как шелковая сорочка. Солнце висело между крышами зданий и горизонтом, окна домов налились слепящим золотом девятьсот девяносто девятой пробы, а зелень в тенистых двориках слегка потемнела. Все обрело покой и устойчивость египетских пирамид. Впрочем, Дыболя не очень интересовали богатые краски летнего вечера. Он следовал за Розалией и думал о том, как эта красивая статная дама выглядит без платья. Заодно он похваливал себя за то, что не остался жить у профессора. В общем, как когда-то писал древнегреческий поэт Клеанф: "Строптивых Рок влечет, ведет покорного".

Миновав уютный бульвар с голубями и фонтаном, Розалия с Дыблем вышли на центральную площадь, и Саша в растерянности остановился.

– Смотрите, украли, – выдохнул он. Еще в полдень памятник стоял на месте. Сейчас же от него остался один гранитный постамент, да и тот был изрядно попорчен – несколько облицовочных плит отвалились и под ними обнажился грубый железобетонный каркас.

– Какая жалость, – Мельком взглянув туда, где недавно возвышался бронзовый Дыболь, неискренне проговорила Розалия. Она взяла Сашу под руку и добавила: – Украли и ладно. Значит кому-то понадобилось место. Пойдемте, Александр, дома будете лить слезы.

Не отрывая повлажневшего взгляда от изуродованного постамента, Дыболь как загипнотизированный последовал за Розалией.

– А кому понадобилось место? – у самых дверей дома спросил он.

– Ну откуда же я могу знать? – ответила Розалия. – Какому-нибудь очередному счастливчику вроде вас. Думаете, вы один такой? Вот сюда, Александр. Это мой дом.

По белым мраморным ступеням они поднялись на второй этаж. И тут же навстречу им вышла старая толстая служанка в крахмальном кужевном переднике и такой же наколке. У неё было ничего не выражающее, сытое лицо и пухлые в детских перевязочках руки.

– Добрый вечер, Августина, – поздоровалась с ней хозяйка дома.

– Здрасть, – сказал Саша.

– Это мой гость, Августина. Его зовут Александр. Покажите ему комнату. Ту, в которой жил художник, – доброжелательно распорядилась Розалия. Идите, Александр, посмотрите спальню, можете отдохнуть. А через полчаса я жду вас в столовой. Августина объяснит вам, как её найти. И не расстраивайтесь, Александр, из-за памятника. В следующий раз будете умнее.

– А площадь тоже переименуют? – задержавшись в дверях, спросил Дыболь.

– Конечно, – ответила Розалия. – А вы думали, она вечно будет называться вашим именем? Ну ладно, за ужином я отвечу на все ваши вопросы. А пока идите к себе. Там вы найдете все, что вам нужно.

"Как жалко, – мысленно сокрушался Саша, следуя за Августиной. Красивый был памятник".

СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ

Это австрийский писатель Майринк всю свою многострадальную жизнь пытался понять, что в этом мире реально, а что нет. Буддисты всех трех Поворотов Колеса Закона точно знают, что мир иллюзорен. А вот Саша жил в реальном мире и старался не забивать себе голову подобными неразрешимыми проблемами. Хотя мелок он все же опробовал. Перед тем, как сесть за стол, Дыболь черкнул на стуле Розалии крестик и быстро ретировался на свое место. Дожидаясь, когда хозяйка дома усядется, Саша по-настоящему нервничал, но с ней ничего не произошло. Розалия заняла свое место, с усмешкой посмотрела на гостя и безапеляционным тоном сказала:

– Я вижу, вы встречались с этим сумасбродом. Не надо больше пачкать стулья мелом, Александр.

– Да я... – начал Дыболь, но хозяйка дома перебила его:

– Не обращайте на него внимания, Александр. Разве вы не видите, что он сумасшедший? Этот обиженный маньяк кричит, что здесь все фальшивое, но витрины бьет настоящие.

– Зачем? – чтобы увести разговор от себя, поинтересовался Саша.

– Он требует, чтобы памятники ставили навсегда, а не убирали через несколько дней. Но тогда ведь очень скоро некуда будет ступить. Сколько желающих обессмертить свое имя – уму непостижимо. Они заполонят все свободное пространство, и город превратится в музей самых что ни на есть идиотских скульптур. А точнее, в кладбище. Этот идиот не понимает, что его памятник скоро затеряется в море таких же бездарных болванок и результат будет тот же.

– А если всем не ставить? – несмело предложил Саша.

– Но вы же себе поставили, – с усмешкой ответила Розалия. – Чем же другие хуже?

– Да... я... я погорячился, – не глядя на хозяйку дома, ответил Дыболь.

– Вот когда вы все перестанете горячиться, в том числе и этот сумасшедший, тогда и не потребуется так часто менять памятники. А может и вообще не придется ставить.

Ужин был отменный, а сервировка стола поначалу привела Дыболя в состояние легкой каталепсии. По обеим сторонам тарелки, на которой легко поместилась бы жареная индейка, лежали серебряные вилы, вилки и вилочки, ножи, ножички и ложечки. Это напоминало набор медицинских инструментов. Не хватало лишь никелерованной ножовки для ампутации конечностей, да стоматологических щипцов. Привыкший к пакетным супам и вермишели с котлетами в фаянсовых тарелках, Дыболь чувствовал себя совершенно беспомощным перед подобной роскошью. Потянувшись, например за каким-нибудь лакомым кусочком, он при малейшем шорохе вздрагивал или застывал с поднятой вилкой и, по появившейся привычке, краснел.

– Скорее всего, сегодня ночью будут устанавливать памятник, – не замечая Сашиных страданий, сказала Розалия. – И не исключено, что он будет из серебра или золота.

– Золота? – недоверчиво переспросил Дыболь.

– Да, бывают, знаете ли, такие эстеты, – с сарказмом проговорила хозяйка дома. – Памятник из камня или бронзы они считают слишком дешевым.

– А можно будет посмотреть? – незаметно подцепив кусок ветчины, поинтересовался Саша.

– Конечно, – ответила Розалия. – Если не проспите. Откровенно говоря, мне и самой интересно взглянуть: кто же на этот раз? Вы не представляете, Александр, как много иногда говорит о человеке его памятник.

– А мой о чем говорил? – после недолгой паузы, спросил Дыболь.

– Ваш? – со смешком сказала хозяйка дома. – Вы, Александр, ещё молоды, жизни не знаете, а ваш памятник был точной вашей копией. Хотя, надо отдать вам должное, с бронзы начинало человечество.

– С чего вы взяли, что я не знаю жизни? – уткнувшись в тарелку, пробурчал Саша. – Слава богу, двадцать два года.

– А вы в сверхъестественное верите, Александр? – не ответив на вопрос, неожиданно сменила тему Розалия.

– Нет, – уверенно произнес Дыболь. – Нет никакого сверхъестественного.

– Откуда вы знаете? – удивилась хозяйка дома.

– Я же не совсем идиот, – ковыряя ветчину вилкой, ответил Саша. Все-таки закончил десять классов. Нам говорили...

– И вы верите всему, что вам говорят? – не переставая улыбаться, перебила его Розалия.

– Нет конечно, – сказал Дыболь.

– А как вы выбираете, чему можно верить, а чему нельзя?

– Я и не выбираю, – простодушно ответил Саша.

– Ну хорошо, – не отставала хозяйка дома. – А как же вы попали сюда? Может, пришли пешком?

– Не знаю, – начиная нервничать, проговорил Дыболь. – Только сверхъестественное тут не при чем. Сплю наверное. Мне часто снится всякое. Ведь такого не может быть: джин, Базиль, памятник – ерунда все это.

– И я тоже ерунда? – ехидно спросила Розалия. Смутившись, Саша положил вилку на растерзанный кусок ветчины, подумал и наконец ответил:

– Не знаю. Вы – не ерунда. Но вы мне тоже снитесь. Не бывает так.

– Правильно! – чему-то обрадовалась хозяйка дома. – А вы молодец, Александр. Я думала, вы сейчас раскиснете, начнете рассказвать разные истории о колдунах и ведьмах.

– Нет никакого сверхъестественного, – воспрянул духом Дыболь. – И колдунов тоже нет.

– Правильно, Александр, – сказала Розалия и снова приступила к трапезе. – Ешьте ветчину. Уж за нее-то я ручаюсь, она настоящая.

НОЧЬЮ

На середину центральной площади лихо выскочил шустрый бортовой грузовичок и остановился рядом с автокраном, который давно стоял у постамента и пыхал дизельной гарью. В кузове грузовика возвышалось нечто большое, как младенец Соляриса, завернутое в толстый брезент. Трое рабочих принялись развязывать веревки, а крановщик развернул стрелу, отчего пудовый стальной крюк закачался над самой головой у статуи.

– Ну вот, сейчас посмотрим, что там за идолище, – насмешливо проговорила Розалия и лукаво посмотрела на Сашу. Дыболь, сунув руки в карманы, молча наблюдал за работой и по-своему думал о преходящести всего земного.

Через несколько минут веревки были развязаны, а ещё через минуту брезент с фанерным треском полетел вниз. В свете площадных фонарей было видно, что в кузове стоит непропорционально широкий трехметровый человек. Поза стоящего в строю солдата делала его похожим на детскую игрушку, увеличенную до чудовищных размеров для показа в витрине. Статуя тускло поблескивала желтизной, и Розалия от негодования даже притопнула ногой.

– Неужели золотой?! – воскликнула она. – Ну вот, Александр, как я и говорила. Интересно, об охране он позаботился? В прошлом году один умник поставил себе серебряный. Растащили в первую же ночь. Без машин и кранов. Пилили до самого утра.

– Здесь охрана нужна человек сто, – со знанием дела высказался Дыболь. – К тому же с автоматами.

– Сто?! – насмешливо переспросила Розалия. – Да здесь и тысячи будет мало. Вон, посмотрите, – она кивнула в сторону группы зевак, которые стояли под окнами домов и наблюдали за работой. – А вон еще. А взгляните вон туда.

Только сейчас Саша обратил внимание на то, что площадь окружена плотным кольцом людей. Все улицы и переулки, все арки и подворотни были закупорены людскими пробками. Похоже было, что золотая лихорадка охватила весь город. Люди стояли молча, наблюдали за разгрузкой и, казалось, только ждали, когда рабочие закончат, чтобы наброситься на несчастный памятник.

– Они прямо сейчас? – удивился Дыболь.

– Ну что вы, – спокойно ответила Розалия. – Вот поставят, тогда и начнется. А нам с вами, Александр, надо будет уйти немножко раньше. Чувствую, неспокойно здесь будет этой ночью.

Один из рабочих зычно гаркнул: "майна", и стрела крана медленно поползла вниз. Раскачавшийся крюк пролетел в пятнадцати сантиметрах от головы статуи, несколько раз спутником облетел её вокруг и наконец со всего маху врезался ей в затылок. Но вместо металлического звона послышался мягкий глухой удар. Ткнувшись подбородком в грудь, голова оторвалась от туловища и полетела вниз. Это непредвиденное событие тут же отозвалось в переулках и подворотнях хоровым "Ох!"

Ударившись о булыжную мостовую, голова разлетелась на множество маленьких кусочков. Рабочие равнодушно посмотрели через борт и стали прилаживать крюк к тросам, которыми была обмотана статуя. При этом, человек пятьдесят с улиц и подворотен бросились к осколкам.

– Неужели гипс?! – потрясенно воскликнула Розалия.

Возле машин образовалась небольшая толпа любопытных. Розалия со своим спутником подошли поближе. Прямо перед ними на булыжнике белел маленький фрагмент головы. Подобрав его, Розалия демонически рассмеялась и показала Дыболю.

– Крашеный гипс! Бронзовая краска! Боже мой, такого я ещё не видела! Ну скромница! Ну скупердяй! Вы, Александр, просто Спиноза по сравнению с этой дубиной. Представляете, этот человек даже в мечтах не способен взлететь выше собственной задницы. Вот вы, Александр, о чем-нибудь мечтаете? – Дыболь неопределенно пожал плечами и его опекунша уточнила вопрос: – Ну скажем так, о чем вы мечтали до или после ужина?

Вспомнив свои размышления по поводу внешних данных Розалии, Саша покраснел и промычал что-то невразумительное.

– Ясно, – взглянув на него, насмешливо проговорила она. – Ладно, чуть позже мы к этому ещё вернемся. Тогда хотя бы скажите, есть у вас какая-нибудь главная мечта, что-то, к чему вы ежедневно упорно стремитесь? О чем все время думаете?

– Да так, думаю о всяком, – вяло проговорил Дыболь, которому этот разговор не понравился с самого начала.

– О всяком?! – удивилась Розалия. – Вы хотите сказать, что у вас нет цели в жизни? А есть много-много маленьких... – Сашина опекунша наморщила нос и показала самый кончик указательного пальца. – Вот таких мечтишек? Ну, голубчик, вы меня разочаровали. – Она посмотрела Дыболю в глаза и вдруг с не очень уместным здесь пафосом воскликнула: – Неужели вам никогда не хотелось завоевать мир: написать великую симфонию, бессмертный роман или придумать новое сверхразрушительное оружие?! Неужели вам никогда не хотелось стать кинозвездой, чтобы все, от первоклашек до беззубых старух вас узнавали на улице? Вы что же, в детстве мечтали о новых валенках, в юности – о куртке на молнии и темных очках, а сейчас о том, как бы я сама залезла в вашу постель?

Обливаясь горячим потом, Саша побагровел от стыда и малодушно промямлил:

– Я мечтал, конечно... космонавтом хотел быть.

– В детстве все мечтают стать космонавтами. Для этого не надо ничего, кроме здоровья, – бесцветно проговорила Розалия. – Вы меня разочаровали ещё больше. Я думала, вы закомплексованный, Александр, а вы просто неинтересный. – Затем она положила ладонь Дыболю на руку и, смягчившись, добавила: – Ничего, у вас все ещё впереди. Космонавтом вы уж точно станете.

Обманутые в своих надеждах охотники за золотом быстро расходились по домам, и уже через пять минут на площади не осталось ни одного человека, кроме рабочих. А вскоре обезглавленная статуя заняла свое место на постаменте.

Укладываясь спать, Саша выглянул в окно и едва не повалился на пол от смеха. Посреди площади высилось нечто неуклюжее, несоразмерное постаменту. Без головы скульптура выглядела почти квадратной, а у её подножья стоял толстый маленький человек. Философ и математик Пифагор как-то изрек, что статую красит вид, а человека – деяния его. Здесь и первое, и второе было представлено в одном предмете. Даже издалека в рассеянном свете уличных фонарей было видно, что автор он же владелец памятника ужасно расстроен, и Дыболь невольно подумал о том, какое же это все-таки хлопотное, неблагодарное дело – ставить себе памятник не представляя, как и зачем это делается.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПРОГУЛКА

На следующий день сразу после легкого завтрака Саша со своей опекуншей отправились на прогулку и всю первую половину дня болтались по городу. Розалия показывала гостю достопримечательности и выказала недюженные познания в архитектуре и градостроительстве. Дыболь всем своим видом лениво врал, что ему интересно слушать и порядком устал, но говорить об этом Розалии ему было неловко – Саша стеснялся. "Тот свободен, кто руководствуется одним только разумом", – утверждал мудрый Спиноза. Дыболь же чувствовал себя арестантом. Правда, за эти четыре часа он узнал, что такое фронтон и пилястры, мезонин и пилоны.

У очередного, довольно невзрачного здания Розалия резко оборвала свою лекцию на полуслове и в сердцах выругалась:

– Ну вас к черту, Александр! Если вам совсем неинтересно слушать, будем гулять молча! Может, вы думаете, мне доставляет удовольствие выворачиваться наизнанку перед таким остолопом, как вы?

– Да я слушаю, – воскликнул Саша.

– И не смейте кричать на меня! – угрожающе постукивая зонтиком по ладони, тихо проговорила Розалия.

– А я и не кричу, – удивился Дыболь.

– Вот так, – удовлетворенно произнесла Розалия. Похоже было, что прогулка не пошла ей на пользу. Она выглядела как разъяренная кошка, а в голосе слышалось откровенное раздражение. – Ну все, хватит таскаться по этим дурацким улицам. Я устала как двадцать пять собак. Пойдемте, отдохнем у фонтана. У нас как раз есть немного времени до обеда. – Саша пожал плечами и покорно поплелся за своей опекуншей, а она, обернувшись, продолжила его распекать: – Какой же вы, Александр невоспитанный.

– А что я такого сделал? Я слушал, – действительно не понимая причины её гнева, стал оправдываться Саша.

– Слушал! Прядать ушами и осел может, – ответила Розалия. – Когда у костела я уронила зонтик, мне пришлось поднимать его самой. Возле оперного театра я споткнулась, и вы даже не попытались поддержать меня. Я уже молчу о том, что за весь день вы ни разу не предложили мне взять вас под руку.

– Забыл, – поморщившись, ответил Дыболь и почесал затылок.

– А перед универмагом вы хохотали и орали как сумесшедший. Вы что, никогда не видели сцепившихся собак?

– Я и не орал, – на этот раз покраснев, проговорил Дыболь и вдруг забормотал что-то несусветное: – Не так уж я и... орал. Я, в общем-то, никому, вроде, не мешал... У вас здесь, вроде, свобода... Я и...

Розалия остановилась, с ужасом посмотрела на Сашу, и еле слышно пролепетала:

– Боже мой. Свобода. – И тут её словно прорвало: – Свобода?! выкрикнула она Дыболю в лицо и даже замахнулась на него зонтиком. – Свобода не для таких дураков как вы, Александр! Тоже мне, выдумали! Таким, как вы, Александр, вполне достаточно свободы иногда менять одну тюрьму на другую! Да свободы говорить то, что вам вдалбливали в вашу пустую голову всю жизнь! – Розалия перевела дух и спокойнее, но с той же злобой спросила: – Да вы хотя бы знаете, что такое свобода?

Напуганный Саша переминался с ноги на ногу и, боясь посмотреть в лицо разъяренной опекунше, блуждал взглядом по кронам деревьев.

– Я вас спрашиваю! – выкрикнула Розалия.

– А кто же этого не знает? – опустив голову, уклончиво ответил Дыболь. Он готов был уже сказать не на шутку разошедшейся трефовой фурии какую-нибудь гадость, но Розалия его опередила.

– Он знает, – дрожащим голосом проговорила она и, отвернувшись, двинулась дальше.

Почувствовав, что ураган пошел на убыль, Саша побрел за своей опекуншей и на ходу забубнил:

– Я вам ничего и не обещал. Сказали гулять, я пошел. И слушать мне было интересно, – соврал он. – А устали, так давайте посидим. Хотите, я за мороженым сбегаю или принесу водички?

Розалия повернулась к Дыболю, и он увидел на её щеках ещё не просохшие следы слез.

– Так вы не обиделись, Алек? – мягко спросила она.

– Да нет, – ответил Саша и с облегчением украдкой вздохнул. Гроза благополучно миновала, можно было продолжать радоваться жизни.

– Простите меня, Александр, – задушевно проговорила Розалия. – Я была не права. А вы добрый, хороший молодой человек.

Она подошла к Дыболю, взяла его лицо в ладони и поцеловала его в лоб. Близость красивой женщины вскружило Саше голову. В теплый летний день не трудно ощутить тепло исходящее от любого предмета, а уж от женщины и подавно.

– Оставайтесь у меня насовсем, Александр, – неожиданно предложила Розалия. – По утрам будем гулять с вами по городу. А по вечерам пить чай. Я научу вас вязать крючком.

– Нет, – не раздумывая, тряхнул головой Дыболь.

– Вас там кто-нибудь ждет? – немного обидевшись из-за поспешного ответа, спросила Сашина опекунша.

– Не знаю, – пожал плечами Дыболь. – Скорее всего, никто.

– Тогда почему вы не хотите остаться? – не отставала Розалия;.

– Я там привык, – ответил Саша.

– Фу, Александр! Во-первых, любая привычка – дурацкое дело. А во-вторых, к чему вы привыкли? У вас там собственный большой особняк, деньги, поклонницы, насыщеная событиями жизнь?

– Нет, – покачал головой Дыболь. – Просто привык.

– Как привыкли, так и отвыкнете, – снова начиная раздражаться, проговорила Розалия. – Впрочем, я не собираюсь вас уговаривать. Я уже раскусила вас, Александр. Вы необразованный идеалист, которому, мало того, что ничего не надо, так вы ещё не в состоянии объяснить, почему вам ничего не надо.

СЧАСТЬЕ

Балкон с округлыми, как женские икры, балясинами выходил прямо на центральную площадь. Отсюда из-за балюстрады прекрасно был виден безголовый памятник, и за вечерним чаем Саша с Розалией от души потешались над несчастным автором этого монументального произведения. Они сидели за кружевным столиком, лакомились вареньями и пирожными, да изредка перекидывались ничего не значащими фразами или по инерции упражнялись в остроумии. Досада давно оставила хозяйку дома, она была спокойна и весела, а её гость за день свыкся со своей ролью, чувствовал себя вполне уверенным и даже счастливым. Это был его первый вечер в странном городе, когда ему не хотелось домой и не думалось о возвращении. Дыболю нравилось слушать Розалию, тем более, что говорила она о пустяках, не требуя от него ни понимания, ни ответа.

– Вы помните мой портрет, Алек? – ласково спросила хозяйка дома и положила свою маленькую, удивительно изящную ладошку ему на руку.

– Конечно помню, – утвердительно кивнул Саша и тут же соврал: – Очень хороший портрет. – В этот теплый вечер Дыболю хотелось говорить Розалии только приятные слова. От прикосновение её руки в глазах у него все слегка сместилось, а разнузданное воображение тут же начало рисовать продолжение приятной беседы вплоть до постели. Единственно, что удерживало Сашу от более сочных, интимных комплиментов – это боязнь ляпнуть какую-нибудь чушь и тем самым испортить установившееся благолепие.

– Вы должны мне помочь, Александр, – кокетливо произнесла хозяйка дома.

– Пожалуйста, – охотно согласился Дыболь.

– Завтра у Дэди... у профессора, день рождения...

– Вы хотите подарить ему свой портрет? – несколько разочарованно проговорил Саша.

– Нет, Алек. Я хочу подарить профессору одну вещицу, о которой он давно мечтает. Но... – Розалия сделала ударение на "но" и подлила в Сашину чашку чаю. – Но этот предмет можно купить только на городской барахолке. Вернее, даже не купить, а обменять. Некоторые вещи у нас невозможно приобрести ни в лавке, ни в универмаге. Их не отдают за бумажные деньги. Так вот, я хочу свой портрет обменять на телескоп. И вы, Алек, должны мне в этом помочь.

– Договорились, – натянуто улыбнулся Дыболь, прикидывая, сколько может весить картина с рамой размерами с кузов грузовика. – И не жалко вам портрета? – спросил он.

– Жалко, Алек. Вы же знаете – это память об одном человеке, к которому я очень хорошо отношусь. Обидно, что он оказался прохвостом и дураком. Розалия немного помолчала и со вздохом добавила: – Да и художник он был так себе. Ну да ладно, Алек. Что уж теперь говорить?

– А картину как, вместе с рамой понесем? – как можно деликатнее поинтересовался Саша.

– Да, – ответила хозяйка дома. Боюсь, что без рамы её никто не поймет.

К огорчению Дыболя, вечер закончился лишь душевным рукопожатием. Размякший от близости Розалии и собственных фантазий, Саша хотел было удержать свою опекуншу, сказать, как ему с ней хорошо, но Розалия опередила его:

– Не надо, Александр. Завтра у нас трудный день. Кстати, как вам Луиза?

Дыболь покраснел, будто его застали за каким-то очень постыдным занятием, и забормотал:

– Никак. Причем здесь Луиза?

– Она ещё не показала вам ваш корабль?

– Какой корабль? – подняв взгляд на хозяйку дома, удивился Саша.

– Не знаю, – пожала плечами Розалия. – какой там у вас: корабль, кораблик, лодочка, лодчонка... Впрочем, ступайте спать, Александр. Это я так. Устала, вот и заговариваюсь. Не забудьте, завтра мы идем на рынок.

ЕРУНДА

На барахолку Саша с Розалией собирались не торопясь. Они поздно встали, позавтракали, а потом с помощью Августины долго снимали со стены гигантский портрет и перетягивали его веревками. В результате, из дома они выбрались только около полудня.

Рынок располагался всего в полукилометре от центральной площади, но Дыболю эта дорога показалась более чем длинной. Как писал охочий до телесных наслаждений философ Эпикур: "поблагодарим мудрую природу за то, что нужное она сделала легким, а тяжелое – ненужным". Если бы Саша знал это легкомысленное изречение, он нашел бы не мало слов, чтобы возразить.

Как назло, день выдался жаркий, будто специально для того, чтобы помучить бедного Дыболя. Город тонул в мареве, и привычные очертания предметов струились, словно в текучей воде.

Нести картину было чрезвычайно трудно. Она все время заваливалась то на один бок, то на другой или вдруг клевала вперед, заставляя Сашу выписывать ногами сложные фигуры. Розалия шла позади и покрикивала на своего помощника. Раза два она даже назвала его недотепой и остолопом и, если бы ноша не была такой тяжелой и громоздкой и не требовала столько сил для опускания её на асфальт, Дыболь, пожалуй поставил бы её и ответил Розалии тем же.

Наконец они свернули в переулок и оказались у входа на городскую барахолку. С трудом миновав широкие ворота, Саша попытался поставить картину, но не удержав, грохнул её о землю. С багета во все стороны брызнула позолоченная лепнина, а рама, заскрипев, перекосилась так, что сразу потеряла всю свою музейную чопорность и сделалась похожей на рухлядь.

Подоспевшая Розалия с ужасом посмотрела на свой портрет, и затем на Дыболя.

– Если мы не обменяем его на телескоп, я вас убью, Александр, жалобно сказала она и пальцем потрогала на раме оголившееся дерево. – Какая была рама! Теперь, наверное, за неё не дадут и одного стеклышка от телескопа.

Прячась за холстом, Саша делал вид, будто пристраивает картину к забору, хотя та давно и крепко стояла на земле.

– Вылезайте же оттуда, растяпа! – крикнула Розалия. – И ждите меня. Я сейчас вернусь.

Мокрый от пота, в дорожной и гипсовой пыли, Дыболь выбрался из-за портрета и зачем-то принялся собирать осколки лепнины. Руки и ноги у него дрожали от жары и усталости. Во рту пересохло так, что вспухший язык отказывался воспроизводить какие бы то ни было слова. При этом, ему самому было страшно жаль рамы, и обидно за Розалию – изображение этой красивой женщины разом превратилось в мазню.

У картины постепенно собирался народ. Люди подходили, уважительно здоровались с Сашей и разглядывали живопись. При этом, одни теребили себя за подбородки, другие приседали или переходили с места на место, чтобы увидеть портрет в разных ракурсах, третьи подходили вплотную и разглядывали ширину и форму мазка. Вскоре у портрета собралось человек сорок. Дыболь уже вошел во вкус и почти почувствовал себя автором. Он по-хозяйски поглядывал на ценителей живописи и иногда небрежно смахивал с холста невидимые пылинки.