Текст книги "Аргентина: Крабат"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 4. «Антилопа Канна»

Желтый Сандал. – Учительница из Тюрингии. – Итальянцы. – Толстый Герман и его брат. – Генерал умрет на рассвете. – Чрево Огра. – Показательный рейс. – Парапон, сипон, сипон! – Ключ на старт. – Смотровая площадка. – Телеграмма.

1

– Никакой частной школы, – сказал ей муж. – Девочка поверила, что у нее, наконец, будет дом, будет семья, а ты хочешь отправить ее в тюрьму с плюшевыми занавесками на решетках?

Женщина не желала слушать. Гертруда – не работа, не business. Ее дочь, ее кровь! И никто не смеет!..

Сдержалась, вовремя вспомнив, что этот мальчишка – ее супруг. Никак не могла привыкнуть. Иногда то, что случилось у алтаря под многоцветным витражом посольского храма, казалось ей розыгрышем, очередным ходом в непонятной игре, которую вели на многоклеточной шанхайской доске два бывших офицера разведки.

– Замуж? – без всякого удивления переспросил О’Хара. – Сходи!

Как будто бы отправил ее на концерт. О билетах позаботился другой, и теперь мальчишка, привыкший потрошить омаров пассатижами, указывает ей, как воспитывать дочь.

– Это очень хорошая закрытая школа, – как можно мягче пояснила она. – Юг Франции, самые красивые места в Европе. Туда берут далеко не всех детей...

Муж горько усмехнулся:

– Туда берут увечных, чтобы сделать их калеками на всю жизнь. Сколько раз в месяц мы сможем к ней приезжать? Два? Один? Если мы сейчас обманем Герду, она не поверит больше никому. От детей не откупаются, Ильза.

И вновь она заставила себя промолчать, чтобы одной-единственной фразой не погасить маленький бумажный фонарик, каким-то чудом все еще горящий в обступившей ее тьме. Мальчишка любит ее, любит девочку, играет с ней в Кая и Герду, не мыслит жизни без них двоих. Что еще ей надо?

– Подумай, Марек! Тебе все время придется разъезжать, мне тоже. Ты будешь в Германии, я – во Франции. Гертруде нужно место, где она сможет спокойно жить, учиться, общаться с подругами.

– Нет!

...Нет.

Она успокоилась, даже улыбнулась. Муж умел быть разным, непохожим на самого себя. Женщина присмотрелась к нему еще в Шанхае по поручению все того же О’Хары. Что ни говори, а правая рука самого «майора», скромного неприметного мистера Мото. Девятнадцать лет, германский подданный, однако не из немцев. Любит бывать в дорогих ресторанах, неплохо танцует, быстро заводит подружек и еще быстрее с ними расстается...

Храбр, неглуп, знает языки, в политике не разбирается напрочь.

Присмотрелась, заплатила разговорчивым агентам.

– Он не рука, – доложила она боссу. – Всего лишь перчатка. В Триаде этот парень не стал бы даже Красным Жезлом. В крайнем случае – Желтый Сандал, офицер для поручений. А в целом, неотесанный уличный мальчишка, которому пока везет.

Позже пришлось убедиться в собственной правоте. Мальчишка не только путал вилки за обедом, но и не слишком разбирался в том, чем женщина в постели отличается от бифштекса на ресторанной тарелке. Понемногу выучился, начал носить костюмы от хороших портных, ей даже стало с ним интересно...

И все равно – мальчишка из глухой провинции, из маленького городка с домами под красной черепицей, по счастливой случайности захвативший с собой на джазовый концерт коробочку с обручальными кольцами.

И все было бы просто и понятно, если бы не его «Нет!» Чужой голос, незнакомый тяжелый взгляд. Таким ее Марек бывал очень редко, но женщина научилась чувствовать присутствие чужака. Того, с кем спорить опасно.

– Крабат – это кто? – спросила она как-то.

– Сказочный герой, – ничуть не удивился муж. – Ты книжку прочитала?

Не книжку. Иногда Марек разговаривал во сне. Не слишком понятно, но странное (страшное!) имя она запомнила сразу.

– Крабат!.. Кра-а-абат!.

И теперь – «Нет!» Голосом из сна. Голосом Крабата.

– Хорошо, – сдалась она. – Что ты предлагаешь?

2

Первый раз маленький Отомар увидел Берлин зимой 1915 года. Мать взяла его с собой к своим очень дальним родичам, от которых в памяти не осталось даже следа. А вот город запомнился – неуютный, холодный, засыпанный мокрым снегом, с улицами-ущельями и громадой пропахшего паровозным дымом вокзала. Много позже он увидел другой Берлин – залитый летним солнцем, усыпанный желтыми осенними листьями, звенящий весенней капелью. Но так и не полюбил этот город. Всего-то и хорошего в нем – Пренцлауэр– Берг с его разноцветными конструктивистскими домами и, конечно, парки. Люстгартен, Павлиний остров, Бритцер – зеленые острова среди скучных кирпичных кварталов. А лучший из лучших – Тиргартен.

– Тебе такое нравится? – удивилась Герда. – Ты на львов погляди, Кай! В разные стороны смотрят, вот-вот убегут. Только лапы им приклеили.

Главные ворота парка не пришлись по душе девочке в первый же воскресный поход. Каждый раз, когда приходилось видеть огромную арку с мраморным фронтоном и пышной бронзовой дамой на самом верху, Герда кривила нос и поминала несчастных львов, обреченных вечно стоять на своих тумбах.

Высказалась и сегодня, не забыла. Традиция!

...Утро, народу не слишком много, но машин у кромки тротуара хватает. Для «Антилопы Канны» место нашлось не без труда. Марек поглядел на циферблат, врезанный прямо в каменные ворота. Скоро десять, они ждут уже четверть часа.

– Пароль не забыл? – Девочка нахмурилась, взглянула строго. – Нам еще нужны темные очки, как у настоящих шпионов. И шляпу ты, Кай, поглубже надвинь, а то не слишком похож. Я такое в кино видела. «Поздний пассажир», режиссер Франц Венцлер.

Он послушался и сдвинул шляпу на самый нос. Никакого пароля, естественно, не было. Его должны узнать по автомобилю или, как резонно рассудила Герда, просто узнать. У близнецов одно лицо на двоих.

Белый клоун, Черный клоун...

– Тебе Королева дала пистолет? – внезапно спросил он.

– Не скажу, – девочка отвернулась, дернула худыми плечами. – Прости, Кай! И... Ты его не найдешь, не ищи.

Он постарался не улыбнуться. Искать не станет. Патроны он вынул еще ночью. Когда они познакомились с Гердой в Шанхае, оружие у нее уже было – игрушечный пистонный парабеллум. Почти как у мамы.

– Пусть будет у нее, – сказала ОНА. – Гертруда дала слово, что зарядит его только в самом крайнем случае. Ты девочку знаешь, слово она не нарушит.

Вероятно, нынешний случай – крайний.

Коричневый бок «Антилопы» уже успел нагреться под солнцем. Марек прикинул, что через полчаса станет жарковато...

– Ой, здравствуйте, вы, наверно, герр Шадов?

Он повернулся – и увидел соломенную шляпу. Не успев даже удивиться, заметил гитару в черном чехле. Клеенчатая сумка-саквояж с веселыми цветочками по бокам, длинная светло-коричневая юбка, серая блузка-пиджак не по росту.

– Это вы меня ждете. Я – Вероника, Вероника Трапп[58

[Закрыть]]. Чуть не

заблудилась, я, знаете, в Берлине первый раз.

Марек не перебивал, смотрел, слушал. Шляпа, сумка с цветочками, юбка из бабушкиного сундука. Вместе сложить – юная девица из дальнего горного села, откуда-нибудь из Вастая в Саксонии. Гитара, правда, несколько портила стиль, но не слишком. Учительница из детской музыкальной школы, почему бы и нет?

– Ой, Берлин большой город, такой шумный... Я в метро спускаться побоялась, пришлось пешком идти. А это ваша машина? Очень красивая, почти как у бургомистра... Это ничего, что я так громко разговариваю, герр Шадов? Я немного волнуюсь, а когда волнуюсь, то кричу. Меня за это часто ругают!..

– Не страшно, – ответил он и снял шляпу.

Сумка с глухим стуком опустилась на асфальт. Гитарные струны отозвались невнятным звоном. Марек повернулся к девочке, погладил по светлым волосам:

– Все в порядке, Герда. Ты побудь здесь на посту, а мы отойдем посекретничаем. Как в кино.

Улыбнулся – и первым шагнул к воротам, к левой башне-тумбе, на которой скучал лев с приклеенными лапами.

***

– Здравствуйте, госпожа Краузе! Кто на этот раз придумал вам фамилию?

– Точно не я. «Трапп» звучит ужасно, но других документов у меня нет. Поздравляю, доктор, я вас даже не узнала. Прекрасный у вас был грим. И еще раз поздравляю, о шутке с мячиком сейчас говорит половина Германии. Что случилось? Я не устраиваю вас в качестве пассажирки?

– Еще не знаю. Вы меня нашли по автомобилю или... Как-то иначе?

– «Lorraine Dietrich 20 CV», модель 1932 года. Мужчина и маленькая девочка, десять утра, главные ворота Тиргартена. Можете успокоиться, я не имею отношения к «стапо».

– Имеете. Но что-то менять уже поздно. Пойдемте, познакомлю с дочерью. Мой вам совет: будете с ней говорить, не обращайте внимания на возраст.

– Взгляд... Я уже заметила. Но вы ошибаетесь, доктор... герр Шадов. Я – не агент контрразведки!

– Я же не говорил, что агент – именно вы.

***

Девочка ждала возле машины. Руки за спиной, взгляд внимательный, недобрый. Плотно сжатые губы побелели, словно от холода. Улыбаться Марек не стал. Наклонился, взял за плечи:

– Догадалась? С госпожой Трапп мы действительно уже встречались.

Герда молча кивнула. Руки остались все там же, за спиной. Марек Шадов взглянул ей прямо в глаза.

– Вчера я приехал, ты, как всегда, курила. Пришлось тебе тушить сигарету и идти полоскать рот. Так вот, Герда. Если бы не эта девушка, тебе бы никто не помешал. Ни вчера, ни сегодня. Никогда.

Светлые глаза внезапно потемнели, еле заметно дрогнуло горло:

– Правда?

Марек понял, что теперь самое время улыбнуться:

– Разве я тебе когда-нибудь лгал?

Девочка подумала немного.

– Я поздороваюсь.

Подошла к губастой, взглянула снизу вверх, протянула ладошку:

– Доброе утро, госпожа Трапп! Я – Гертруда Веспер. Но если вы меня будете называть Гердой, я не обижусь.

3

Поезд тряхнуло. Карандаш Хинтерштойсера скользнул по бумаге, превращая косую черту в извилистую кривую молнию. Андреас, беззвучно выругавшись, пристроил блокнот поудобнее и повторил попытку. Итак, подножие, склон, вершина, стрелка, указывающая на север, домики по нижнему срезу.

Эйгер...

– Здесь! – Грифель задержался почти на самом верху. – Крутое отрицалово, ни подхватов, ни даже мизеров. Задинамить не выйдет, распереться тоже. Сплошной рукоход! А если, к примеру, дупло? Слетим в берг всей связкой![59

[Закрыть]]

Курц взглянул на самодельный план, протянул руку к карандашу.

– Насосом замочалим. Не прямо вверх, а наискосок. Пассивы там вроде есть, и ручка одна есть, я на фото видел. Если что, в кулуар не полезем, траверсом пройдем.

– А как? – вздохнул Андреас, забирая рисунок обратно. – Там же такие сиськи, что и член не вобьешь!

Положил блокнот на колени – и наткнулся на полный ужаса взгляд. Сидевшая напротив пожилая дама явно прислушивалась к их разговору. Ее соседка, худая, словно щепка, девица тоже что-то уловила, но глядела совсем иначе, с интересом и даже ожиданием.

– Прощения просим! – Хинтерштойсер развел руками. – «Сиськи» – это совсем не то, а пассивная зацепа. Но не хапала и даже не булка, а...

– Совсем другой формы, – пришел на выручку Курц. – А то, что последнее, оно в скалу вбивается, как гвоздь в потолок.

– Questo, signore e signori! – прогудел незнакомый бас. – Puo fare qualsiasi – cosa improprio![60

[Закрыть]]

Над головами простерлась чья-то длань, сжимавшая предмет обсуждения. Дама нахмурилась и промолчала, девица же одобрительно хихикнула.

Андреас и Тони переглянулись.

Встали.

– Saluti fraterni ai colleghi!

Сзади тоже стояли – плечистый рыжий здоровяк лет двадцати и невысокий чернявый парень слегка постарше. Мятые застиранные куртки, горные кепи, небритые веселые физиономии.

– Джакомо Анези! – улыбнулся чернявый. – А это – Чезаре Бальдини, но он по-немецки ни бум-бум.

– Бум, – мотнул рыжей шевелюрой здоровяк Чезаре. – Плёхо, но бум. Ma capisco che quasi.

– В тамбуре переговорим, – рассудил Курц. – А то весь вагон распугаем.

Проходя мимо скамеек, Хинтерштойсер невольно поглядел в окно. Поезд шел медленно, кланяясь каждому столбу. Невысокий редкий лес, поляна, два кирпичных дома под черепицей, мотоцикл возле крыльца... Горы тоже имелись, но возле самого горизонта. Серые склоны, белые вершины. Задник на сцене.

Невелика страна Швейцария, а ехать долго.

Баронесса хотела доставить их к Эйгеру на своем авто, но Тони и Андреас стояли насмерть. Или поезд – или пойдут пешком. Почему, и сами до конца не понимали. Казалось бы, разницы никакой, на машине даже быстрее... Ингрид поглядела странно, но не стала спорить, зато забрала палатку и все тяжелые вещи. Когда они расстались на вокзале, Хинтерштойсеру показалось, что его приятель облегченно вздохнул.

***

– Cosi si Hintershtoyser! – возопил Чезаре, заглушая паровозный гудок. – Giacomo, Giacomo, e la stessa, Hintershtoyser!

Андреас даже смутился, особенно когда здоровяк от полноты чувств ухватил его за плечи и как следует встряхнул.

– А вы, понятно, Курц, – улыбнулся Джакомо. – Потрясающе! В каком-то паршивом вагоне встретить лучших скалолазов Германии! Фантастика!..

– Даже если лучших, – Хинтерштойсер пожал плечами. – Нас что, положено на «Испано-сюизе» возить?

И язык прикусил. Зря помянул авто баронессы Ингрид! Теперь и Курц смутился.

Итальянцы, тонкостей не знающие, рассмеялись весьма одобрительно.

– Нашим примам, Сандри и Менти, Дуче выделил отдельный вагон, – пояснил Джакомо. – Ребята отбивались, но кто их станет слушать? А в следующий вагон напихали всех подряд: врачей, охрану, репортеров, даже какую-то гадалку из Палермо. Но это, синьоры, sciocchezza. Чепуха! Гитлер, говорят, приедет!..

Поезд тряхнуло на стрелке, паровоз опять подал голос, и Андреас решил, что ослышался. Или Джакомо что-то напутал. Покосился на Курца... Тот глядел хмуро.

– Questo e solo chiacchiere, – в тон паровозу прогудел здоровяк Чезаре. – Gran capo del popolo tedesco Adolf Hitler! Monti va alla montagna!..

Поднапрягся и перевел:

– Гора идти... идет к гора!

– Ganz plemplem! – прокомментировал Хинтерштойсер. – Scheiss drauf!..[61

[Закрыть]]

И понял, что давно уже не ругался. Как-то повода не находилось.

...И действительно! Кому все эти годы нужна была Северная стена? Разве что владельцам отеля «Des Alpes», что удобно устроился у самого подножия Эйгера-Огра, за что и прозван «Гробницей Скалолаза». А еще – нескольким десяткам смелых парней, навек зачарованных Норвандом. Даже местные горные гиды, суровые профессионалы, не хотели смотреть в сторону Стены Смерти. А тут...

– Во всех газетах пишут, – словоохотливо рассказывал Джузеппе. – Ваш gran capo... фюрер слегка riusciti... Как это правильно будет? Ну, когда желудок слишком хорошо работает... В общем, он малость того в Судетах, вот и решил авторитет свой укрепить, подпереть, так сказать, Эйгером. Тем более, Олимпиада скоро. А еще со Швейцарией думает помириться, правительство в Берне успокоить. Здешние tedeschi бучу подняли – не хуже, чем в Чехословакии, кричат, что наступило «Немецкое лето»...

Хинтерштойсер слушал и беззвучно двигал губами, подбирая словечки позаковыристей. Бежали на Эйгер, а попали прямиком в Большую (scheisse! scheisse! sch-sch-scheisse!) политику! Влипли, вгрузли по самые уши. А он еще надеялся, что штабная бумажка с разрешением на отпуск если не отмажет, то хоть немного отдалит неизбежное разбирательство с раздачей пряников личному составу. А если самому Богемскому Ефрейтору про их побег сообщат? Только и выход – лезть на Стену, притвориться замороженным трупом и сидеть там лет десять, пока не забудут.

Arschgefickter Weihnachtsmann!

Горы за окном тамбура подступили к самому стеклу, беззвучно вознеслись вверх, дохнули ледяной промозглой стужей...

4

Далеко не уехали. «Антилопа Канна» неспешно, с немалым достоинством, оторвалась от бордюра и проследовала вдоль каменного забора, за которым зеленели верхушки деревьев. Тиргартен тянулся на много километров, поэтому Марек остановился у ближайшего перекрестка. Подождав, пока светофор мигнет зеленым, свернул налево.

Улица, многолюдная, полная машин... Переулок, здесь уже тише. Еще, еще...

Стоп!

Оглянулся по сторонам, заглушил мотор.

– Поговорим!

Герда, сидевшая рядом, на переднем сиденье, потянулась к ручке двери. Открыла, обернулась:

– Ты сказал «Иди гуляй!» Я не ослышалась?

Он поцеловал девочку в пахнущую шампунем макушку.

– Можешь остаться. На повестке дня два вопроса, и первый, между прочим, твой. Кто сказал, что нас каждый шуцман проверять будет?

Герда понимающе кивнула:

– Подойдем к вопросу творчески, да?

Марек улыбнулся.

– Что-то не так с машиной? – негромко поинтересовалась учительница детской музыкальной школы.

Соломенную шляпу отправили в багажник. Без нее Вероника Краузе-Трапп смотрелась опасно: памятные синие глаза, яркие полные губы, вызывающе огромный лоб. Марек Шадов с трудом отвел взгляд.

– С машиной полный порядок. С документами тоже. Есть доверенность на мое имя: по поручению владельца перегоняю только что купленный «Lorraine Dietrich» в город Дерлиген, это в Швейцарии на Тунском озере. Дело не в документах.

– А в чем? – удивилась Вероника.

Мужчина и девочка переглянулись.

– Дело в шляпе, госпожа Трапп, – пояснила Герда. – Вы ее сняли, и папа только на вас и смотрит.

Девушка не смутилась, взглянула серьезно:

– Извини, Гертруда. Когда мы с твоим папой встретились, то обсуждали исключительно инопланетян. Но он сразу предупредил, что женат.

Герда тяжело вздохнула:

– И тут искажение восприятия. Кай, объясни, у тебя лучше получится.

Марек кивнул:

– Слушаюсь! Герда вот о чем говорит. «Lorraine Dietrich» этой модели – очень редкая машина и очень дорогая, а значит, приметная. Зачем нам такую подсунули, можно только догадываться.

– Потому что приметная, – тихо проговорила девочка. – Следить проще. Но они перестарались...

– Да, каждый дорожный патруль станет брать на заметку. Это еще ничего, документы в порядке, но нас непременно будут останавливать, выяснять, придираться. И задержать могут, просто из вредности.

– Могут, – Вероника на миг задумалась. – Может, поискать другую машину? Или просто сесть в поезд?

Марек и сам был не прочь. План сложился сам собой. Из Берлина выехать конечно же на «Антилопе», пусть видят и на карандаш берут. А затем – оставить машину где-нибудь у вокзала, хоть в Дессау, хоть в Лейпциге, сесть на поезд до Берна. Пока разберутся, пока предупредят пограничные заставы...

Он вспомнил лицо Черного клоуна, знакомый взгляд, знакомую улыбку. Близнецы – не два человека, а две половинки. Что сделал бы он на месте брата? И думать нечего! Предупредил бы всех заранее, разослал бы фотографии, приметы. Рост, телосложение, цвет глаз, особенности речи. «Я не Каин». Нет, не Каин. Просто гауптштурмфюрер СС.

– Ехать придется на «Антилопе», – констатировал он. Заметив удивление в синих глазах, хотел пояснить, но Герда успела первой.

– На «Лоррен Дитрихе». Вы, госпожа Трапп, привыкайте. Кай – он как маленький, до сих пор игрушки любит. Увидел машину и от радости запрыгал. «Ой, какая красивая, давай ей имя дадим!» А еще он любит ходить в зоопарк...

Карающая длань вознеслась ввысь, девочка зажмурилась, втянула голову в плечи... Обошлось. Пальцы лишь слегка коснулись светлых волос.

– Может, не будем брать с собой Гертруду? – негромко проговорила губастая. Серые глаза тут же открылись, плеснули огнем:

– Я – не предмет для переговоров, госпожа Трапп!

Марек поднял руки ладонями вперед:

– Брэк! Переговоров не будет. Едем на «Антилопе Канне», но сперва наденем на нее шляпу...

Поглядел на часы, кивнул:

– Успеваем. Сперва на главный почтамт, надо забрать пакет с документами одного вредного докторишки, а потом съездим к моему знакомому. Хороший парень и не из болтливых. Но сначала...

Герда поймала его взгляд, взялась за дверную ручку:

– Поняла. На повестке дня – второй вопрос. Я недалеко – вдоль дома и назад. Там киоск с мороженным. Вам купить?

Негромкий стук дверцы. Мужчина и девушка с синими глазами взглянули друг на друга.

***

– Кольцо вы, я вижу, сняли. То, с приметным камнем?

– Естественно. Настроилась играть учительницу пения из маленького городка в Тюрингии, заблудившуюся в каменных дебрях Берлина. А что, плохо получилось?

– Тюрингия? Почти угадал... Получилось неплохо, особенно шляпа хороша. Беда в том, что вывести вас в Швейцарию мне поручил сотрудник «стапо». Отказаться не могу, могу лишь предупредить.

– Катился черный мячик – и прикатился... За то, что сказали, спасибо, храбрый доктор Эшке. Я этого сотрудника знаю? Извините, глупый вопрос.

– Совсем не глупый. Вы его не знаете, Вероника. Значит, это не личная инициатива. То-то он мне про Козла рассказывал!

– Любите ходить в зоопарк? Герр Шадов, мы оба рискуем, но вы – не только своей головой. Поэтому раскрою карты, а вы решайте... Я – летчик, испытатель аппаратов совершенно нового типа...

– Затяжной с пяти километров – и сигарета в качестве премии.

– Да. Кстати, закурю. При вашей дочери, вероятно, не стоит?

– Ни в коем случае! Герда сигареты просто ненавидит. Пепельница должна быть на дверце. Вот, прошу... Так что случилось с вашим аппаратом?

– С ним все в порядке. Но меня долго не было на... В общем, в Германии. А когда вернулась, только и успела, что вывести корабль.... аппарат из строя и убежать самой.

– А еще предупредить меня.

– Не только вас, герр Шадов. Но это уже следующая карта. Джокер! Я догадываюсь, кто такой Козел. Но шеф «зипо» Рейнхард Гейдрих – все-таки не Герман Геринг. Копытом не вышел...

– Толстый Герман лично подобрал вам юбку и расписался в документах?

– Он мог просто позвонить Гитлеру. Но действовать официально – значит рассекретить проект, поэтому меня решили пока спрятать. Толстый Герман позвонил не Ефрейтору, а своему брату. Альберт Геринг, не слыхали? Аполитичный юрист, светский бонвиван, любитель скачек и гаванских сигар, – а также левая рука Германа, которой и положено умышлять втайне от правой. Быть может, ваш сотрудник «стапо» тоже работает на Геринга?

– Этого не знаю, Вероника. Зато ваш расклад дает надежду, что через границу нас все-таки пропустят. Имеет смысл рискнуть.

– Согласна... А вот и ваша дочь с мороженным. И, между прочим, она курит.

5

Лицо словно у дипломата, благообразное до приторности, а вот пробор подгулял – куцая стрелка среди густо смазанных бриолином волос, как у продавца в провинциальном магазине. И усики, словно у Адди Гитлера...

– Париж прекрасен, мадам! Весь – от кончика Эйфелевой башни до Люксембургского сада, от Монмартра до Монпарнаса. Он прекрасен весной, когда цветут яблони. Летом, когда он весь раскрашен яркими красками. Осенью... О, мадам, осенью Париж романтично печален...

Одет безукоризненно, даже богато, но рубин в заколке для галстука явно лишний. И наверняка фальшивый.

– Весна – это каштаны, мадам! Фонтаны – лето. Осень – конечно же платаны, их яркие неповторимые краски...

«А зимой, вероятно, вороны», – так и рвалось с языка. Нет, не стоит, пусть крутит пластинку дальше. Интересно, кто это? Просто скучающий фат или жиголо-профессионал, клюнувший на богато одетую тридцатилетнею (да! да!) иностранку? Камни в ее колье уж точно настоящие.

– Париж – это Вселенная, где место найдется всем. Город влюбленных, город тех, кто устал без любви – и от любви. И просто романтиков, мадам!..

Дикция превосходная, взгляд в меру томный. И годами подходит, старше лет на десять, самый мужской сок. Пусть его! Сюда, в Синий зал гостиничного ресторана она пришла не столько пообедать, сколько отдохнуть, отвлечься. Не думать же круглые сутки о шведской железной руде, южноафриканской меди, о карточках на питание для скота, которые вот-вот введут в Рейхе, – и о том обязательном наборе, который купит каждый европеец, когда узнает о войне. Соль, спички, мыло, иголки для примуса, кремни для зажигалок, нитки...

– Вы грустите, мадам? О, если бы вы могли кому-нибудь доверить свою печаль! Верный спутник – и верный Париж способны исцелить всё!

Она согласно кивнула. Париж остается Парижем. Город сумасшедших, город любовников по прейскуранту – и просто недоумков.

Рядом со столиком бесшумно соткался официант с подносом. В меню она даже не смотрела, поступила, как советовал муж. «На ваше усмотрение!» Таких клиентов гарсоны особо уважают – и никогда не обманывают. Репутация!

– Мадам! – поспешил откликнуться сосед по столу. – Вы, кажется, забыли заказать вино? Позвольте угостить вас...

– Не позволю! – Она положила локти на белую крахмальную скатерть, наклонилась вперед. – Вступительную часть завершаем. Что предлагаете?

Улыбнулась, села ровно, взялась за вилку для салата. Ответ ее не слишком интересовал, а вот реакция – пожалуй. Если этот, с гитлеровскими усиками, умен, то сейчас же сыграет отбой. И отступать станет красиво, с реверансами.

Усы еле заметно дрогнули, грустью сверкнул взгляд.

– О, мадам! Не ищите в моих словах подвоха! Мои обстоятельства печальны, и я могу лишь порадоваться за других. Если и вы печальны, мадам, не спешите искать спутника, ищите исцеление...

Отступал красиво. Женщина, одобрительно кивнув, взялась за иную вилку, для рыбы. Мужу долго пришлось объяснять, чем она отличается от обычной, столовой.

– ...И это меня спасло, мадам! Представьте: река, наша красавица Сена, темная звездная ночь. И огоньки, повсюду, на реке, на берегу, на небе. Такие минуты вспоминаешь потом всю жизнь...

Надо было молчать и слушать, но слишком уж бархатным был голос этого самоуверенного болтуна.

– Река, огоньки... – Она вновь наклонилась вперед. – Хуанпу. Это приток Янзцы, чуть выше Шанхая. Ночь была действительно темной. И огоньки всюду. Я еще удивилась. Откуда? Вечером берег был совсем пустой. Вы правы, такое будешь вспоминать всю жизнь...

***

– Генерал умрет на рассвете[62

[Закрыть]], – зло усмехнулся О’Хара, доставая кольт из поясной кобуры. – Фильм такой был. Помнишь, Лиззи?

Она не ответила – смотрела вперед, на тихую в этот глухой час реку. Огоньки, огоньки... Откуда их столько? Китайцы верят, будто это неприкаянные души тех, кто погиб под черной водой.

Вздрогнула. И тут же почувствовала его тяжелую ладонь на плече.

– Может, не пойдешь, девочка? Это не годовой баланс подбивать.

Она очнулась, прогнала пустые мысли. Души – и пусть себе души. Они-то живы!

– Меня разве уволили, босс?

Достала парабеллум из сумки, наскоро проверила.

– Готова!

Легкий удар в висок – его поцелуй.

– Пошли!

Они у борта. Впереди – тьма, посреди, прямо по створу реки, сгусток тьмы, неясный продолговатый силуэт. Еще минуту назад оттуда слышалась стрельба, но теперь все стихло. Мелькнул неясный желтый огонек. Фонарь? Но почему такой маленький?

Ближе, ближе, еще ближе. Черный силуэт растет, распадаясь на различимые детали. Огромный квадратный парус, широкая, высоко поднятая корма, косой, словно обрубленный нос. Джонка...

Для европейцев корабли – рыбы, для китайцев – птицы на реке. Эта похожа на утку, но с отрубленной головой.

Выстрел... Тишина...

Темный борт совсем рядом, матросы приготовили трап. О’Хара повел широкими плечами, поднял подбородок:

– Быстрее! Кхуай и дьер!..

Женщина не стала поправлять, хотя местные едва ли поняли его китайский. Босс пытался говорить на «мандарини», здесь – совсем иная речь. Незачем – джонка уже рядом.

Толчок. Глухой удар... Двое телохранителей, тоже китайцы, серыми тенями скользнули вперед. О’Хара ждать не стал, оттолкнул третьего и сам шагнул на трап. На миг ей стало страшно, но женщина пересилила себя – и тоже ступила на неровные старые доски.

Тьма – и маленькие огоньки, их много, они повсюду, даже в недвижном, пропахшем порохом воздухе. Но вот ярко вспыхнул электрический свет – кто-то включил фонарь. Можно идти дальше...

Трупы она заметила не сразу. Вначале почудилось будто вдоль бортов беспорядочно навалены мешки, очень много мешков. И только потом, когда луч электрического фонаря случайно дрогнул, осветив левый борт, она поняла.

Солдаты... Знакомая серая форма, гимнастерки, кепи, ботинки с обмотками. Кое-кто даже не выпустил винтовку из рук. Не понимая зачем, женщина принялась считать. Дошла до двадцати. Бросила.

Убежавший далеко вперед телохранитель что-то крикнул по-китайски. Она не расслышала, но О’Хара понял. Повернулся, взял ее за плечо:

– Нам туда. Ступеньки, не поскользнись.

Деревянная лестница вела на кормовую надстройку, на самый ее верх. Вначале она удивилась: ступени были сухие. Но вот нога скользнула по чему-то мокрому, липкому... Женщина схватилась за поручень, с трудом устояла. Выдохнула, пошла дальше.

Здесь тоже были трупы, вповалку, один на другом. Она старалась не смотреть, следила за боссом. Тот был уже на противоположном краю. Лучи фонарей скрестились на чем-то белом. О’Хара удовлетворенно хмыкнул, повернулся:

– Лиззи! Где ты?

Она подбежала, чудом не споткнувшись о чье-то тело.

– Узнаешь?

Тот, в чье лицо безжалостно светил электрический фонарь, был еще жив. Серый френч дорогой ткани, орден – светлая серебристая звезда, офицерский ремень с тяжелой кобурой. Круглая бритая голова, неопрятные, словно приклеенные усы, оттопыренные уши. Глаза закрыты, на левой щеке – струйка крови.

– Узнаю, – кивнула она и, не думая, что говорит, добавила: – Здравствуйте, господин генерал.

Веки дрогнули, но глаза так и не открылись. О’Хара отошел назад, поднял руку с пистолетом. Опустил.

– Нет, в лоб нельзя, череп разнесет. Его должны обязательно опознать, иначе вся работа насмарку. В сердце – бесполезно, у него сердца нет...

Чуть подумал – и выстрелил навскидку. Раз, другой, третий... Она отвернулась.

– Вот и все, – ладонь босса вновь легла на ее плечо. – Генерал умрет на рассвете! Конец фильма, большие буквы «The End». Пошли, Лиззи, ну их всех к китайскому дьяволу!..

Женщина вдруг подумала, что так же равнодушно, почти шутя, О’Хара может убить и ее, и ее дочь. К китайскому дьяволу...

***

– Хочешь о чем-то спросить, Лиззи?

Джонка – смертельно раненая утка – осталась где-то вдали. Скоро Шанхай, вокруг – тихая черная гладь Хуанпу, спящие лодки у близкого берега. Огоньки...

– Да, – решилась она. – Почему ты – сам? Главнокомандующие в атаку не ходят.

О’Хара кивнул, словно ожидал именно этого вопроса. Обнял, поцеловал в щеку.

– Ты права, не ходят. Но некоторые вещи надо делать самому, чтобы потом не было сомнений. Спать стану спокойнее!

Она запомнила. Убила сама, не поручая никому. И спала спокойно.

Генерал умрет на рассвете... О’Хара ошибся, до рассвета было еще далеко.

***

– ...И что же дальше, мадам?

Сосед по столу даже забыл о бокале с вином. Поднял, поднес к полным губам, да так и замер. Женщина пожала плечами:

– Дальше был трап – и мы поднялись на джонку. А там – ничего, только огоньки. Очень много огоньков.

6

Хинтерштойсер понял, что ему страшно, но вслух сказал конечно же совсем иное:

– Х-холодно!

Итальянцы взглянули сочувственно, Курц же – удивленно.

– Свитер достань, я давно надел. Тебе рюкзак передать?

Андреас отмахнулся. Не поможет свитер! Когда он только кончится, этот тоннель! Взгляд скользнул по черноте, заступившей окна, и Хинтерштойсер чуть не зажмурился. Устыдился, конечно, но делу это не помогло. Страшно – и баста!