Текст книги "Заговор патриотов"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Садитесь.

Томас шмыгнул на пассажирское сиденье.

– Только давайте отъедем в тихое место, – попросил он, когда Роза Марковна села за руль.

Она молча погнала "фиат" к Старому городу. В переулке, примыкавшем к Большой гильдии, заглушила двигатель, закурила коричневую сигарету "More", внимательно посмотрела на Томаса и констатировала:

– Вы похожи на человека, которого жизнь достала по полной программе.

– Я не похож на этого человека, – мрачно возразил Томас. – Я и есть этот человек.

– Что случилось?

– Меня подставили. И теперь достают.

– Вы имеете в виду историю с компьютерами? – предположила она. – Я слышала о ней. Хотите узнать у меня, кто вас подставил?

– Это я и сам знаю. Краб. Но не знаю зачем. И чем больше думаю, тем меньше понимаю. Не те бабки, чтобы городить такую сложную схему. Сами прикиньте: договориться с минчанами, купить сто нормальных "пентиумов", сделать сто муляжей, найти две совершенно одинаковые фуры, все рассчитать. А сколько людей им пришлось задействовать? Нет, тут что-то не то. У меня такое ощущение, что меня обложили. И обкладывали серьезно. Кто? Зачем? Не могу понять. Зачем в это дело ввязался Краб? Ничего не понимаю!

– Вы сообразительны, – одобрительно кивнула Роза Марковна. – Я отметила это еще при первой нашей встрече. Думаю, Крабу приказали.

– Кто?

– Тот, кто мог ему приказать. Вы, вероятно, сами поняли, что он – фигура несамостоятельная. И сделали правильный вывод: для него это не те деньги, чтобы так поступать со старым приятелем, который однажды спас его от тюрьмы. Его нравственность определяется нормой прибыли. Призн?аем это его положительной чертой, хотя в целом он не относится к людям, вызывающим уважение.

– Почему же вы работаете у него? – поинтересовался Томас.

– На мне большая семья. Парализованная тетка, она меня вырастила, две ее дочери, у них дети. А Краб – он не намного отличается от новых хозяев жизни. Разница между ними такая незначительная, что ею можно пренебречь.

– А свои дети у вас есть?

– Нет, – довольно резко ответила Роза Марковна. – И не спрашивайте почему. Давайте вернемся к вашим проблемам.

– Кто мог приказать Крабу? – спросил Томас.

– Точно не знаю. Могу только догадываться. Но своими догадками с вами не поделюсь. Чем меньше вы знаете о них, тем лучше для вас.

– Но зачем? Зачем?! – завопил Томас. – Кому я нужен?! Кому я помешал?!

– А вот об этом у меня нет ни малейшего представления, – ответила Роза Марковна. – Помешать вы вроде бы никому не могли. А кому вы нужны? И зачем? Нет, не знаю. Вы хотите, чтобы я замолвила за вас перед Крабом словечко? Я могу это сделать. Но ничего из этого не выйдет. Можете мне поверить, я знаю, что говорю. Это не его дела.

– Не надо за меня просить, – устало отмахнулся Томас. – Я и сам понимаю, что дело не в Крабе. Я хотел спросить вас совсем о другом. Кто такой полковник Альфонс Ребане? В первую нашу встречу вы спрашивали, не родственник ли он мне.

– Вы ответили: нет, – напомнила Роза Марковна.

– Так оно и есть, – подтвердил Томас.

– Почему же спрашиваете об этом снова?

– Мне сказали, что он мой дед.

Роза Марковна насторожилась:

– Вот как – дед? Кто сказал?

– Какой-то валуй в штатском. Юрген Янсен. Разрешил называть себя Юрием Яновичем. По всему – "контора". И квартира была – в обычном доме, но такая, казенная. Явочная. Или как там у них – конспиративная.

– Юрген Янсен? – переспросила Роза Марковна. – Не хотела бы я иметь с ним никаких общих дел. И он встречался с вами на конспиративной квартире?

– Ну да.

– Это заставляет задуматься. Вы – не его уровень. Если он снизошел до встречи с вами, это означает только одно: важность дела. Даже, пожалуй, чрезвычайную важность.

– Да кто он такой?

– Вы правильно сказали: "контора". В советские времена был полковником КГБ, курировал эстонскую госбезопасность по линии ЦК. Сейчас – член политсовета и оргсекретарь Национально-патриотического союза. Финансы, служба безопасности, стратегическое планирование. Де-юре второй человек в союзе. А по влиянию первый.

– Кагэбэшник у национал-патриотов? – удивился Томас. – Как он у них оказался? Их же отовсюду мели.

– Как видите, оказался. Помните большой процесс над молодыми эстонскими националистами? Впрочем, вряд ли вы о нем знаете, у вас был другой круг общения.

– Почему, знаю, – возразил Томас, задетый такой пренебрежительной оценкой его вовлеченности в общественно-политическую жизнь республики. – Тогда многих наших ребят посадили. Из университета, и вообще. Меня тоже вполне могли посадить. Но я в то время уже сидел.

– После этого процесса Янсен дал интервью радиостанции "Свободная Европа". Заявил, что это было позорное судилище в духе Ежова и Берии.

– Да ну?! – поразился Томас.

– Представьте себе. Его, конечно, сразу отовсюду погнали, но это открыло ему путь в Национально-патриотический союз. Он успел соскочить с тонущего корабля. Тогда многие уже понимали, что корабль тонет, но мало кто сделал практические выводы. Юрген Янсен сделал.

– Не дурак, – оценил Томас.

– Да, этого у него не отнять. И он сказал, что Альфонс Ребане – ваш дед? повторила свой вопрос Роза Марковна.

– Даже доказывал. И пер, как бульдозер.

– А он не ваш дед?

– Сто процентов. Он просто однофамилец.

– Вы это знаете наверняка? Или только предполагаете? Я хотела бы, Томас, получить на этот вопрос точный ответ. Он гораздо важней, чем может вам показаться.

– Да как он может быть моим дедом? Как? – загорячился Томас. – Они, конечно, хорошо покопались в моем досье. Но главного не раскопали. А в чем главное, я вам скажу. Ребане – это фамилия моей матери, с отцом они так и не расписались. Фамилия у моего отца была Кюннапуу, а не Ребане. И внуком этого Альфонса Ребане, кем бы он ни был, я не мог оказаться ни при каких раскладах. Теперь верите?

– Теперь верю. Но вы ошибаетесь, если думаете, что они не докопались до вашего отца и не знают, что вам дали фамилию матери. Не та фирма, дорогой Томас. Юрген Янсен – профессионал, в этом нужно отдать ему должное.

– А тогда какого же...

– Такого, – прервала Роза Марковна. – Им нужен внук Альфонса Ребане. И они почему-то решили, что на эту роль лучше всего подходите вы. И они заставят вас согласиться на эту роль. В сущности, уже заставили. Вот вам и объяснение всех ваших хорошо организованных бед. Цель? Об этом я только сейчас начинаю смутно догадываться. Очень смутно. И эти догадки не из веселых. У вас есть родственники, о которых никто не знает и у кого вы могли бы надежно спрятаться? Абсолютно надежно. Потому что искать вас будут люди очень серьезные.

– Ну, на Сааремаа, – не очень уверенно предположил Томас.

– Не годится. А где-нибудь в России?

– Нет.

– Плохо дело. Тогда у вас есть только один вариант. Я видела ваше досье. Ваше уголовное дело в Ленинграде не закрыто, а приостановлено. Мой совет покажется вам, возможно, диким, но я его дам. Поезжайте в Питер, отыщите следователя, который вел ваше дело, и потребуйте, чтобы вас отдали под суд.

– Я? Сам? – ошеломленно переспросил Томас. – Потребовать? Да мне же впаяют года три или все четыре!

– Думаю, меньше. Но даже если и три года, это будет для вас не худшим вариантом. Хуже другое: если они не захотят с вами связываться. Но тут вам придется проявить настойчивость.

– Вы не шутите? – с робкой надеждой спросил Томас.

– Нет.

– Но почему, почему?!

– Друг мой, вы влипли в очень плохую историю. В историю, от которой тянет смрадом могильного склепа. Впрочем, нет. Это слишком слабое определение. Вы сами поймете, чем от нее тянет, когда узнаете, кем был ваш однофамилец Альфонс Ребане.

– Кем? – спросил Томас.

Роза Марковна довольно долго молчала. Потом ответила:

– Ваш однофамилец не просто полковник. Строго говоря, он вообще не полковник. Альфонс Ребане – штандартенфюрер СС, командир 20-й Эстонской дивизии СС. Он был единственным эстонцем, награжденным высшим орденом Третьего рейха – Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Такие награждения подписывал лично Гитлер.

Господи милосердный! Пресвятая Дева Мария! Святая Бригитта, покровительница влюбленных!

Штандартенфюрер СС!

Командир 20-й Эстонской дивизии СС!

В критических ситуациях Томас всегда полагался на интуицию. А сейчас интуиция подсказывала ему, что Роза Марковна совершенно права: нужно немедленно делать ноги. Рвать когти. Смыливать. Сваливать. Отрываться. Сматываться. Убегать.

До чего же разнообразен и выразителен русский язык. Как жалко, что будущие поколения юных эстонцев не смогут этого оценить. А они не смогут, потому что для них он будет уже языком иностранным.

Да, делать ноги. И немедленно. Он влип в очень плохую историю? Как бы не так! Он влип в историю, от которой тянуло не смрадом могильного склепа. От нее тянуло какой-то доисторической жутью, рвами с тысячами расстрелянных, терриконами детских туфелек – всей этой дьявольщиной, сидящей в темных глубинах памяти даже тех, кто об этом только слышал или читал, кто об этом никогда не думал и не хотел думать.

Роза Марковна молча курила. Лицо у нее было тяжелое, темное, следы былой красоты проступали на нем, как чеканка проступает сквозь патину старинной бронзы.

– Чего вы ждете? – наконец спросила она.

– Нет, ничего. Я еще не очухался. Извините. Почему это вас так взволновало?

Томас не ожидал, что она ответит. Но она ответила:

– В этом человеке все зло мира. На его совести тысячи загубленных жизней. Вся моя семья, моя мать. Я не знаю, для чего Юргену Янсену и его национал-патриотам понадобилось оживлять этот труп. Они не понимают, что делают. Они ворошат заразный скотомогильник. Даже память об Альфонсе Ребане источает трупный яд. Поэтому я и даю вам этот совет: бегите, спасайтесь. Пока не поздно. Может быть, еще не поздно.

Она ткнула сигарету в пепельницу и завела двигатель. Но прежде чем тронуться, проговорила:

– Вы хотели спросить, почему у меня нет детей. Я вам скажу. Потому что я не хотела быть разносчиком заразы. Я не хотела, чтобы в моих детях была хоть капля его крови.

Она помолчала и добавила:

– Потому что Альфонс Ребане – мой отец.

Роза Марковна довезла Томаса до табачной лавки, возле которой осталась его тачка, он пересел в нее и напрямую, не заезжая домой, рванул в Нарву. Он уже знал, что ему нужно сделать. Да, так он и сделает: поедет в Питер и постарается затеряться в многомиллионном городе. А если не удастся – что ж, есть выход и на самый крайний случай: найдет того ментовского капитана и потребует, чтобы его посадили. Черт возьми, он имеет на это право! Совершил он преступление? Совершил. Обязан понести наказание? Обязан. И никто не может ему отказать. Существуют же, в конце концов, права человека!

Но даже если в Питере не захотят поднимать старое дело, тоже неплохо. Пусть этапируют его в Таллин как уголовного преступника, причем рецидивиста. И тогда вряд ли он сгодится на роль внука национального героя Эстонии.

Штандартенфюрер СС!

Командир 20-й Эстонской дивизии СС!

Да что ж тебе не лежится в твоем Аугсбурге? Столько лет лежал, а теперь вдруг начал откапываться! С чего?

Ну нет! Пусть твоим внуком будет кто угодно, но он, Томас, твоим внуком не будет! На фиг, на фиг нам такое родство!

"Жигуленок" Томаса бодро бежал по подсушенному солн-цем шоссе, с каждым километром удаляя его от неведомой и от этого еще более грозной опасности. Но когда до Нарвы оставалось не больше получаса езды, над трассой вдруг появился вертолет и завис над машиной Томаса. Усиленный радиомегафоном голос приказал по-эстонски:

– Томас Ребане! Остановите автомобиль!

И Томас понял: его достали. Его достали не менты и не служба безопасности национал-патриотов. На размалеванной камуфляжной краской вертушке по его душу явилась сама муза истории Клио. Это она отжимала его "жигуленка" к обочине и бубнила по-эстонски через радиомегафон грубым голосом патрульного:

– Томас Ребане, остановите машину и заглушите двигатель! Томас Ребане, немедленно остановитесь!

Но почему, почему Клио? Почему не веселая Талия? Почему не изысканная Эрато? Пусть даже занудистая Полигимния, муза гимнов. А что? Он готов петь любые гимны. "Эстония, Эстония, тарам-там-тарара". Да хоть бы и "Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь". Так нет же, именно этой стерве Клио взбрело в ее древнегреческую голову отметить его своим вниманием.

– Томас Ребане! Тормози, твою мать! – рявкнула на чистейшем русском потерявшая терпение Клио. – Или я раздавлю тебя вместе с твоими яйцами!

И как бы в подтверждение нешуточности угрозы опорные полозья вертолета замаячили перед самым лобовым стеклом.

Томас остановился. Его перегрузили в вертушку, а за руль его "жигуленка" сел один из давешних охранников. Через полтора часа на той же конспиративной квартире Томас предстал перед Янсеном.

– Позвольте поинтересоваться, куда вы направлялись? – сухо спросил он.

Томас неопределенно пожал плечами:

– Да так, прокатиться, туда-сюда.

– Вы направлялись в Санкт-Петербург! – тоном обвинителя заявил Янсен. Зачем?

– Ну, на денек-другой. В Эрмитаже открылась выставка супрематистов. Сам-то я не поклонник этого направления, но все-таки интересно, – попытался отболтаться Томас. – А что? Я не знал, что нельзя.

– Не врите! Вы хотели сбежать!

– Ну, хотел, хотел! – признал Томас. – Вам хорошо, а мою студию пасут люди Краба.

– Вашу студию никто не пасет. Я вам сказал: забудьте о Крабе.

– Я-то забуду. Уже забыл. А вот он обо мне вряд ли забудет.

– Вот расписка, которую вы дали Анвельту. – Янсен продемонстрировал Томасу расписку и разорвал ее на мелкие клочки. – Теперь вы удовлетворены?

– Я? Да. А Краб? Ему не нужны никакие расписки. Конечно, если вы не вернули ему его тридцать штук. Или это были вообще не его бабки?

Но Янсен не попался в расставленную Томасом ловушку.

– Приходится с сожалением констатировать, что вы просто трус, – заключил он. – Позор! Томас Ребане, вы позорите имя своего великого деда! Очень жаль, но я вынужден ограничить вашу свободу передвижений.

– Посадите? – уточнил Томас. – Ну, сажайте.

– Вы будете находиться под домашним арестом.

– Да? Ну ладно. А долго?

– Столько, сколько понадобится. Пока вы не сделаете то, что от вас требуется.

– А что от меня требуется? – живо поинтересовался Томас. – Может, я быстренько это сделаю и это самое... и пойду?

– Хватит болтать! – прикрикнул Янсен.

Томас тяжело вздохнул и согласился:

– Что ж, хватит так хватит. А на что я буду жить под домашним арестом? Учтите, бабок у меня нет.

– Вы будете получать приличную зарплату. В качестве консультанта фильма.

Томасу показалось, что он ослышался.

– Фильма? Какого фильма?

– Рабочее название – "Битва на Векше", – объяснил Янсен. – Хотя правильней было бы – "Подвиг на Векше". Это будет художественный фильм о великой победе эстонских патриотов в годы Второй мировой войны. О неизвестной победе.

– Над немцами? Чего же тут неизвестного?

– Нет, не над немцами. Над советскими оккупантами. Это будет фильм о нашей победе.

– Мы победили? – искренне удивился Томас. – Это для меня новость. А мне почему-то казалось...

– Многим так кажется, – перебил Янсен. – Потому что эстонцы не знают своей истории. Фильмом "Битва на Векше" мы восполним этот позорный пробел.

– Ладно, уговорили, – сказал Томас. – Давайте восполним.

А про себя подумал: "Все равно я от вас свалю".

Но он уже понимал, что это будет непросто.

Да что же этим падлам от него нужно?

Что за игрища затеяли национал-патриоты?

Почему в них втравливают его, обыкновенного человека, который хочет только одного – спокойно жить, не думая ни о чем?

Он и представить себе не мог, какую роль в новейшей истории независимой Эстонии уготовила ему эта древнегреческая паскуда муза Клио и сколько еще людей будет втянуто вместе с ним в водоворот событий.

II

Артисту наконец повезло: ему предложили роль в кино.

Фильм снимала эстонская киностудия, он был о Великой Отечественной войне, и рабочее название у него было "Битва на Векше". Артисту предстояло сыграть полкового разведчика, который проникает в расположение противника, чтобы выяснить схему оборонительных сооружений, но в результате попадает в плен, его допрашивают и все такое. Более подробно о фильме и о своей роли Артист ничего рассказать не мог, так как сценарий был на эстонском языке. Русский перевод еще не был готов, а начинать съемки нужно было срочно, чтобы не упустить уходящую натуру – прибалтийский февраль с его туманами и мокрым снегом.

Потому что именно в конце февраля 1944 года происходила эта самая битва на Векше, про которую я, честно сказать, ничего не знал, хотя в училище историю Великой Отечественной войны изучал с интересом. Этот курс нам читал генерал-полковник Василий Васильевич Новиков. Ему пришлось послужить в штабах едва ли не всех фронтов от первого до последнего дня войны, и его личные впечатления очень оживляли официальную военную историографию, хотя и вызывали недовольство инспекторов из ГлавПУРа, так как его оценки не всегда совпадали с общепринятыми, а иногда и вовсе им противоречили. На очередной идеологической проработке он искренне каялся, обещал строго придерживаться утвержденной программы, но тут же о своих обещаниях забывал, заводился и часто выдавал такие подробности о наших прославленных военачальниках, увековеченных в граните и бронзе, что они становились для нас, курсантов, вполне живыми людьми и далеко не всегда вызывающими восхищение.

И уж если я, закончивший Высшее командное училище ВДВ с красным дипломом, ничего не знал об этой битве на Векше, то Артист и подавно. В ГИТИСе военную историю не изучали, а потом, когда он оказался в Чечне, было и вовсе не до истории. Там мы историю не изучали, там мы ее творили, не очень-то понимая, что и зачем творим. Но это Артиста не смущало: неважно, что это была за битва, важно, что его нашли в актерской картотеке "Мосфильма", выбрали, провели кинопробы и утвердили на роль. После всех своих неудач на театральных подмостках и сомнительных успехов в рекламных роликах про "Стиморол" эту роль второго плана в эстонском фильме он воспринял, как неожиданный подарок судьбы, как шанс. Особенно его веселило и даже казалось счастливым предзнаменованием то, что выбрали его по типажу "простецкий русский парень из крестьянской семьи".

Переполненный радостными предчувствиями, он и появился у меня в Затопино на своей красной "мазератти", заляпанной дорожной грязью по самую крышу: поделиться хорошей новостью, потрепаться – не по делу, а от переизбытка чувств, а если удастся – вытащить меня из столярки, из всех моих муторных дел на съемки. Таллин, Домский собор, орган. Европа! И всего-то дней на пять-шесть. Должны же быть у человека маленькие и вполне невинные развлечения!

Артист и Муху уже уболтал, заразил своим настроением, а вот Боцмана и Дока не удалось. Боцман вообще был человек обстоятельный и не мог оставить без хозяйского глаза детективно-охранное агентство "МХ плюс", совладельцем которого он был на пару с Мухой: а вдруг как раз в эти дни и объявится какой-нибудь серьезный клиент? А Доку было и вовсе не до развлечений: после августовского кризиса дела в его реабилитационном центре для бывших "афганцев" и "чеченцев" шли плохо, спонсоры жались, и их нетрудно было понять.

Я искренне порадовался за Артиста, но никакого настроения ехать с ним в Эстонию у меня не было. Месяц назад я отвез Ольгу и Настену к родителям Ольги в Орел. Ольга была уже на четвертом месяце, беременность проходила не то чтобы тяжело, но как-то не очень гладко, и мы решили, что под присмотром матери ей будет лучше. Дом опустел, стал ненужно большим. Тусклый февраль словно бы обесцветил все краски жизни, вгонял в сонливость, и даже выбраться утром на обычную пробежку по берегу Чесны стоило немалых усилий. И если бы не требовательный скулеж моих собак, двух молодых московских сторожевых, рвущихся со двора на вольную волю, я бы, наверное, так и валялся в постели.

А тут и в моем ИЧП "Затопино", снабжавшем столяркой все окрестные стройки, назрел кризис. Назревать он начал давно, с прошлогоднего "черного" августа, когда экономика России едва не пошла ко дну. Мои основные заказчики, новые русские из элитного дачного поселка на Осетре, словно бы позабыли про свои недостроенные дворцы. Кто основательно подразорился, а другим стало не до коттеджей – крутились, пытаясь спасти то, что можно было спасти. Я не сомневался, что многим это удастся – народ был тертый-перетертый, никаким дефолтом их не достанешь. И потому принял, как мне казалось, правильное решение. Пока на стройке затишье, перебросил своих работяг на лесосеку, на сушилку и пилораму, перевел столярный цех на двухсменную работу, арендовал у бывшего колхоза, а ныне АО, пустующее льнохранилище под склад сортовой древесины и готовых оконных и дверных блоков.

Расчет у меня был простой. Как только ситуация хоть немного стабилизируется, новые русские вспомнят про свои незавершенки и начнут спешно их достраивать – хотя бы для того чтобы они стали полноценной недвижимостью, под залог которой можно брать кредиты, а при острой нужде – просто продать. Вот тут-то я и переброшу все бригады на стройку и наверстаю упущенное, тем более что столярки и заготовок мне хватит с избытком.

Поначалу мои расчеты оправдывались. Народ был при деле, и, хотя вместе с курсом доллара подскочили цены на все, даже на аренду трелевочных тракторов, в которых не было ни единой импортной детали, мне все же кое-как удавалось сводить концы с концами. Я даже сохранил привязку зарплаты к доллару, как и до кризиса, хоть и платил поменьше – по полторы сотни баксов моему помощнику Мишке Чванову и другим бригадирам и по сто остальным работягам. Зарплата, таким образом, индексировалась автоматически. Экономически это было не слишком разумно, но больно уж не хотелось расставаться с ролью благодетеля моего Затопино и начавших оживать окрестных полувымороченных деревень. То, что личный мой заработок с трехсот баксов сократился практически до нуля, меня как-то не слишком тревожило. Кое-что еще оставалось в загашнике, да и при нужде всегда можно было заработать в мухинско-боцманском "МХ плюс", за которым после нескольких удачных дел закрепилась репутация серьезного агентства, где работают серьезные люди.

Первый удар по неустойчивому финансовому равновесию ИЧП "Затопино" обрушился со стороны банка СБС-АГРО, где я держал свои оборотные средства и где они благополучно зависли до лучших времен. Потом энергетики взвинтили цены до несуразных размеров. Теоретически для всех, а на деле только для моего ИЧП, потому что во всей округе только я и платил за электроэнергию. У школ и больниц денег не было, у колхозов – тем более, а свинокомплексы отключать было нельзя, потому что перманентно поддатый электорат в потемках мог свалиться в грязь и его могли сожрать тощие, как козы, и вечно голодые свиньи. А это было бы политически неправильно, так как вооружало коммунистов в их борьбе против прогнившего ельцинского режима. Да и в самом деле: при советской власти колхозники ели свиней, а теперь, при демократах, свиньи едят колхозников? Нет, допустить этого было нельзя. А поскольку за электричество платить все-таки кто-то должен, в районе решили, что это буду я.

Энергетиков мне удалось урезонить, снизили цену на целых пятнадцать процентов, но тут навалилось налоговое управление. Приехала старая комсомолка, преисполненная классовой ненависти к мироедам-предпринимателям, и оценила мои станки и производственные помещения в такую сумму, что от нулей у меня зарябило в глазах, а налог с основных фондов вполне мог составить доходную часть бюджета небольшого района. Доказывать ей что-либо было бесполезно, на все у нее был только один ответ: "У нас учителя по полгода не получают зар-плату, в больницах лекарств нет, а такие, как вы, Пастухов, на джипах раскатывают! Стыдно!"

Я не очень понял, за что мне должно быть стыдно – то ли за мой "ниссан-террано", на котором я возил в прицепе столярку заказчикам, то ли за учителей, работающих без зарплаты, вместо того чтобы объявить бессрочную забастовку. Но срочно отправил жену Мишки Чванова Любу, бухгалтершу моего ИЧП, в Москву на курсы повышения квалификации. Реклама обещала, что всего за пятьсот у. е. самые опытные экономисты и юристы научат экономить на налогах, не нарушая закон, а умело обходя его, что, как известно, преступлением не является. Но Люба, хоть и была в школе круглой отличницей, а за годы работы в колхозной бухгалтерии овладела искусством составлять балансы, после этих курсов растеряла весь свой словарный запас. Он сузился от "нельзя" до "надо заплатить, а то оштрафуют". Вот и верь после этого рекламе.

Но я держался. Продолжал надеяться. Каждое воскресенье заезжал на Осетр и с удовлетворением отмечал, что в поселке все чаще стали появляться "лендкрузеры" и "мерседесы" моих работодателей. Это были не прежние многолюдные и шумные выезды на уик-энд с шашлыками и батареями рейнских вин. Новые русские приезжали лишь в сопровождении охраны и деловито осматривали свои недостроенные дворцы, явно прикидывая, во что обойдется их завершение. Меня здесь все хорошо знали, тепло приветствовали и заверяли, что, как только дела наладятся, строительство возобновится и все заказы будут мои.

Дела налаживались, хоть и не слишком быстро, но можно было ожидать, что к концу февраля или к началу марта работа в поселке новых русских развернется полным ходом. Тут мне пришлось отвлечься – слетать с ребятами кое-куда, чтобы разобраться с одним деликатным делом. Потом смотался в Орел проведать своих, а на обратном пути, не заезжая домой, завернул на Осетр. И то, что я там увидел, подействовало на меня, как мощный удар под дых.

Даже в февральской сумеречи с низкими снеговыми облаками поселок выглядел праздничным: так весело стучали молотки кровельщиков, визжали электропилы, урчали бетономешалки. Не меньше чем на десятке коттеджей сновал рабочий люд. Две бригады были в желтых фирменных комбинезонах турецкой строительной компании "Измир", еще одна – в синих джинсовых комбезах финской фирмы "Энсо", другие – в обычной рабочей спецуре, смуглые – молдаване. И главное – ни одного моего, не единой затопинской рожи. Да что же это, черт возьми, значит?

В разговоры с заезжими работягами я вступать не стал, но увидел возле коттеджа моего самого первого заказчика-банкира его "гранд-чероки" и поднялся к нему. Он встретил меня дружелюбно, попросил оценить качество отделочных работ, которые в его коттедже вели турки. Я оценил – качество было на высоте. Но посчитал себя вправе спросить:

– Как же так? Вы обещали этот подряд мне.

– Я и хотел отдать его вам, – заверил банкир. – Пытался дозвониться, даже пару раз заезжал. Один раз говорил с вашим помощником, разбитным таким парнем со смешной фамилией Чванов, потом с его женой, бухгалтером вашего ИЧП. Оставил ей визитку, срочно просил позвонить. Разве вам не передавали?

– Нет, – сказал я. – А что вы сказали Чванову?

– Что мне срочно нужны рабочие.

– И что он ответил?

– По существу, ничего. Он был занят – строил баню. Симпатичная у него получалась банька. Я немного подождал, никаких известий от вас не было. И кстати, кое-кто из соседей тоже завозил вам визитки. Никакой реакции. Пришлось нанимать турок. Это недешево, но время дороже. Недвижимость должна быть ликвидной. Сейчас все должно быть ликвидным. Трудные времена, Сергей Сергеевич, так что не обессудьте.

– Нет проблем, я все понимаю, – заверил я его.

Но понимал я еще не все. И намерен был разобраться полностью.

Банкир немного помолчал, словно раздумывая, стоит ли сказать что-то еще или на этом завершить разговор. И решил, по-видимому, что стоит.

– Есть еще неприятный нюанс. Но прежде – вопрос, я давно хотел вам его задать. Среди ваших рабочих я ни разу не заметил ни одного пьяного. И даже похмельного. Где вам удалось найти столько трезвенников?

– Я их не нашел, я их сделал. Они все зашитые, – объяснил я. – У нарколога. Каждый на пять лет.

– Вот как? – удивился банкир. – Каким образом вам удалось заставить их это сделать?

– Да никого я не заставлял. Просто говорил: хочешь работать у меня зашейся.

– И соглашались?

– А куда им было деваться?

– Но ведь лечение у нарколога – удовольствие, насколько я знаю, не из дешевых?

– Да, почти по сто баксов с носа. Платить, понятное дело, приходилось мне.

– Окупились ваши расходы?

– Пожалуй, да, – подумав, сказал я. – А если и не совсем – ну, есть же еще и моральный фактор.

– Занятно, – заметил банкир. – В сущности, вы сделали то, что пытался сделать Андропов, а потом Горбачев со своей антиалкогольной кампанией. Но ваш социальный эксперимент выявил одну довольно существенную вещь. Трезвость меняет, конечно, менталитет народа. Но не до конца.

– Вы хотели сказать о неприятном нюансе, – напомнил я.

– О нем я и говорю, – подтвердил банкир. Он подвел меня к двери в гостиную и показал на литую бронзовую ручку. – Таких комплектов я заказывал двадцать. Сейчас посчитали – оказалось только восемнадцать. Это мелочь, конечно. Но, я думаю, вы должны об этом знать.

– Спасибо, что сказали, – поблагодарил я его и поспешно откланялся.

Мишку Чванова я застал на задах его подворья. Вооружившись стамеской и киянкой, он конопатил пазы новенького сруба. Банька действительно выглядела очень симпатично.

– Здорово, Серега! – заорал он. – Отдохнул? Молоток! А чего такой смурной? С похмела? Ну, мля! Нас зашил, а сам оттягиваешься? Хитрован ты, Серега, хитрован!

– К тебе банкир из поселка на Осетре приезжал? – спросил я.

– Был, – подтвердил Мишка. – Просил прислать отделочников и кровельщиков.

– Почему же не прислал?

– Но тебя же не было!

– А сам? Не знаешь, кого куда?

– Знаю, конечно, чего тут не знать. Но ты вникни, Серега, я только-только пять венцов уложил – как бросить? Я о такой баньке всю жизнь, можно сказать, мечтал. И только руки дошли – нате вам! От работы и кайф нужно иметь, а не только бабки, согласен?

– Согласен, – кивнул я. – Пошли в дом, есть разговор.

За два года вынужденно трезвой жизни Мишка основательно обновил свою избу, пристроил новые просторные сени. И первое, что я увидел, открывая дверь в горницу, была та самая бронзовая литая ручка из комплекта, который заказывал для своего коттеджа банкир.

– Тебе не кажется, что эта ручка немного не в стиле твоей избы? поинтересовался я.

– Почему? – удивился Мишка. – Все путем. А что? А, ты об этом. Да брось, Серега. У него этого добра навалом. Не обедняет.

– Он-то не обедняет. А ты?

– А что я? Что я? Чего-то мне, Серега, не нравится твое настроение. Проще надо быть, проще, и тогда люди к тебе потянутся. Любка! – гаркнул он в сторону кухни. – Гость у нас. Серега приехал. Корми!