Текст книги "Империя Наполеона III"

Автор книги: Андрей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В то время как Луи-Наполеон безуспешно пытался снять с себя орден, чтобы вручить его сержанту, которого он на месте произвел в капитаны, на плац в ярости ворвался настоящий капитан – Коль-Пюижелье. Он обратился к солдатам с призывом не слушать заговорщиков: «Вас обманули, – кричал он солдатам, – не слушайте изменников, да здравствует король!» Ситуация для заговорщиков сложилась критическая: Луи-Наполеон после попытки привлечь Коль-Пюижелье на свою сторону стреляет в него в упор, но промахивается: пуля попала в лицо рядом стоящего солдата и, выбив ему три зуба, вышла через шею. В суматохе принцу с заговорщиками удалось вырваться, и они направляются к городу, чтобы увлечь за собой народ. Тем временем в городе уже объявлена тревога, навстречу мятежникам выступает большой отряд жандармов, при виде которого все бросаются наутек к берегу. Сам принц пытается спастись вплавь, но при виде целящихся в него жандармов останавливается на месте и дает себя взять.

В отличие от страсбургского заговора Булонь обошлась принцу дорого. Реакция прессы была более резкой, доминирующим стал язвительный, издевательский тон в отношении «неумелого подражателя славы своего великого дяди». Вот что писал в это время «Ле Журналь де Деба»: «Орлы, прокламации, императорские претензии господина Луи-Бонапарта привели к тому, что во второй раз он оказался в неприглядном и смешном положении… В действительности подобное предприятие показывает избыток безрассудства… Все это походит на комедию; безумных не расстреливают, их заключают под стражу»^{85}. А вот что писала «Ля Пресс»: «Луи-Бонапарт стал в такое положение, что теперь никто во Франции не может питать к нему ни малейшего чувства симпатии, ни малейшей жалости. Потешность этой попытки видна в недомыслии его проектов, в этом торопливом бегстве при первом знаке сопротивления, в этом внезапном превращении диких заговорщиков в испуганных и робких ящериц. Гнусность же заключается в неблагодарности к королю, который, по своему милосердию, снисходительно простил ему уже раз преступление, которое должно было быть наказано самым строгим образом, – такое преступление, за совершение которого Наполеон расправлялся в 24 часа… Но оставим этого молокососа, у которого нет, кажется, ни ума, ни сердца». В таком же духе на событие отзывались ведущие французские издания, а в Англии эту выходку иначе как безумной не называли. Под натиском общественного мнения, сформированного, безусловно, правительственной прессой, которой ловко манипулировало правительство Гизо, даже отец принца счел своим долгом его пожурить.

Принц предстал перед королевским судом. Любопытно, что его защищали два адвоката: легитимист Берье и пламенный республиканец – Мари. Пример примечательный: подзащитный и его адвокаты, все трое принадлежащие к различным политическим течениям, были объединены своего рода духом непримиримой оппозиции к Июльской монархии. На суде принц неоднократно упрекал режим в отказе от принципа прямого обращения к народу и ратовал за возврат к институтам Империи. Сэнт Марк Жирардан после дебатов в палате пэров даже утверждал, что «эти стычки скрыли принца от высших классов, выставив его напоказ перед народом»^{86}, о чем также свидетельствовали сочувственные отзывы делу Луи-Наполеона со всей страны^{87}. Некий житель Валансьенна в 1840 году открыто высказывался в поддержку Луи-Наполеона, и нужно отметить, что сочувственные делу принца отзывы приходили со всей страны. В своем классическом труде по истории Французской революции 1848 года Даниель Штерн не без основания утверждала, что из различных симпатий, из различных течений общественного мнения скоплялась значительная сила вокруг имени Бонапарта. «В одном письме, – отмечала она, – написанном в то время, я нахожу любопытную оценку этих течений общественного мнения: «При настоящем положении вещей многие деятели разных партий примыкают к принцу. Направление умов в этом смысле особенно замечается в провинции. В Париже оно обнаруживается довольно ярко среди депутатов. Среди них насчитывают человек тридцать, которые охотно высказывают свои мысли в этом направлении. Вся бывшая крайняя левая целиком стоит на этой точке зрения, и такие идеи затронули уже в сильной степени левую, группирующуюся вокруг Одилона Барро; движение достигло уже до ее вождя, который остается пока в крайней нерешимости. Тьер некоторым кажется подозрительным. Мне кажется, что это напрасно. Тьер начинает сомневаться в династии, но он не отпал от нее. Это, может быть, единственный человек, который знает наше положение со всех сторон. Он в глубине души империалист, но он слишком опасается революции, чтобы сделаться революционером… Бонапартистская партия пускает свои побеги и в консервативную партию – правда, это бывает в исключительных случаях, но все-таки бывает. Словом, это партия, которая составляется из людей, потерявших свое положение, а таких теперь так много, что сила на их стороне»^{88}.

Итак, о Луи-Наполеоне узнали после двух неудачных попыток военного переворота. В действительности, хотя их автор и был выставлен в смешном свете, сейчас точно известно, что заговорщическая сеть раскинулась очень широко по всей Франции. Сам заговор вполне вписывался в целую череду заговоров времен Реставрации, менее хорошо подготовленных, но встречающих повсюду сочувствие и поддержку от простого народа, настроенного резко против Бурбонов. И если в Страсбурге принц угодил в ловушку, приготовленную полицией, то во время булонского дела правительство Луи-Наполеона, да и сам Гизо были встревожены не на шутку. Правительство даже отказалось от проведения тщательного расследования, поскольку в заговоре были замешаны, кроме армейских чинов, и высшие чиновники государства, их разоблачение могло привести к падению самого режима. В целом армия сочувствовала Луи-Наполеону в его планах установления империи. Одним словом, неудавшиеся заговоры сделали принца и признанным претендентом, и объектом сочувствия народных масс. Перед правительством встала проблема: что делать с человеком, существование которого нежелательно для режима? Расстрелять племянника Наполеона в то время, когда было сделано все возможное для прославления героического прошлого, было рискованно, поэтому специально для Луи-Наполеона был введен новый вид наказания – пожизненное заключение в крепости. Так, на долгие шесть лет он оказался заточенным в крепости Ам под бдительным надзором полиции и усиленной охраной.

Во время заключения в крепости принц страшно страдал и морально, и физически. Многих поразил контраст между почестями, воздаваемыми праху Наполеона, и суровым заключением, которому подвергался его племянник. «В то время как смертные останки императора обоготворяются, – писал Луи-Наполеон, – меня, его племянника, похоронили заживо». Таким образом, тюремное заключение предоставило принцу дополнительные преимущества: он приобрел ореол мученика – борца с антинародным режимом и вошел в доверие к республиканцам. Директор региональной республиканской газеты «Прогрэ дю Па-де-Кале» Фредерик Дежорж, с которым принц познакомился еще во время своего пребывания в Лондоне, предоставил ему страницы своего издания для пропаганды бонапартистских идей, которые были близки республиканцам. Таким образом, республиканские издания «Геттёр дё Сэнт-Квентэн» и «Прогрэ дю Па-де-Кале» с 1842-го по 1845 год публиковали его статьи на различные темы, в которых принц разоблачал антидемократический характер Июльской монархии и ее реакционную сущность, парламентскую коррупцию и существование знати, ставшее анахронизмом, а также затрагивал проблемы внешней политики.

Возможность публикаций трудно переоценить – они оказали огромное влияние на формирование наполеоновской доктрины и привлекли массу симпатий к принцу. Основанный в 1842 году журнал «Ревю де Лямпир» внес большой вклад в распространение идей принца и слияние культа Наполеона с бонапартизмом в 1848 году^{89}. Так, в нем были опубликованы «Наполеоновские идеи» и «Наполеоновская идея». Эти два произведения легли в основу зарождающейся концепции Луи-Наполеона, которая приобрела законченный вид с изданием в 1844 году «Уничтожения нищеты»^{90}. Впервые эта брошюра была опубликована в газете «Прогрэ дю Па-де-Кале», а в последующем она переиздавалась пять раз до 1848 года и стала краеугольным камнем бонапартистской пропаганды среди рабочих во время президентских выборов.

Нужно отметить, что во время пребывания в заключении принц уделял самое пристальное внимание социальным и экономическим вопросам. Известно, что в его библиотеке в Араненберге были книги сенсимонистов и английского социалиста Роберта Оуэна. В крепости Аме он подписывается на газету «Ателье» и знакомится с трудами Адама Смита, Луи Блана и Жан-Батиста Сэя. Луи-Наполеон критически относился к идеям либерализма, считая, что государство должно вмешаться в отношения между наемными рабочими и хозяевами предприятий. Принц настолько глубоко вник в суть теории сенсимонистов, что известный французский исследователь Луи Жирар даже назвал его «сенсимонистским цезарем». Да, можно говорить о влиянии идей Сен-Симона и Луи Блана на принца во время написания работы «Уничтожение нищеты», но в целом взгляд Луи-Наполеона на проблему рабочего класса носит оригинальный и самобытный характер, который Дансетт определяет как государственный реформизм и милитаризм^{91}. И если большинство открыло для себя эту работу уже после Февральской революции, то рабочие знали о ней гораздо раньше и неоднократно выражали благодарность принцу за то, что тот обратил внимание на их бедственное положение. Нужно также отметить проницательность принца и его дар предвидения, поскольку идеи, исповедуемые им, появились на заре индустриальной эры, и он внес огромный вклад в развитие социально-экономической мысли своего времени.

Окидывая взором современное состояние экономики в Европе, Луи-Наполеон с грустью констатирует, что в то время как Великобритания и Германия вступили на путь индустриального развития, Франция отстает от них и скатывается в разряд второстепенных европейских государств. И многие французы чувствуют это и ставят в вину режиму Июльской монархии, впрочем, не понимая причин отставания, превративших великую нацию эпохи наполеоновских войн в сборище биржевых маклеров. Луи-Наполеон считает, что не все потеряно, и предлагает путем всестороннего развития экономики ликвидировать наметившееся отставание и вернуть стране ранг великой державы. В частности, принц предлагает проект налоговой реформы, предусматривающий введение прогрессивного налогообложения. Образно он описывает этот процесс следующим образом: «Взимание налога можно сравнить с действием солнца, которое поглощает пар, исходящий от земли, чтобы затем в виде дождя распределить ее по всей земле, нуждающейся в воде, чтобы быть плодородной». «Работа, – писал принц, – создает финансовое благополучие, потребление – вот действительная основа процветания страны. Первым делом правительству надо постараться увеличить внутреннее потребление, сделать это можно за счет развития производительности сельского хозяйства. Мы не производим слишком много, но и не потребляем достаточно». Гениальным способом для своего времени, на пятьдесят лет раньше Кейнса, Луи-Наполеон рассматривал проблему увеличения национального богатства путем активных государственных инвестиций в экономику и роста потребления. Только по мере достижения благосостояния, подчеркивал принц, исчезнут пороки и не надо больше будет управлять народом при помощи страха и принуждения. А с достижением благосостояния раскрываются невиданные прежде перспективы «лучшего будущего».

Луи-Наполеон подвергает резкой критике современное капиталистическое общество, построенное на беспощадной эксплуатации человека человеком. Его образное сравнение индустрии с «Сатурном, пожирающим своих детей и видящим, как они умирают» стало обличением политики экономического либерализма^{92}. В «Наполеоновских идеях» он предлагает освободить трудящийся класс, не признанный страной и работающий, как вьючные животные, позволив ему на равных пользоваться всеми благами цивилизации^{93}. Как ни парадоксально, но покончить с нищетой масс Луи-Наполеон собирался с помощью индустриализации страны, которая должна привести к росту национального богатства. В свою очередь, на государство возлагалась ответственность за справедливое распределение богатства. Принц считал, что общество должно оказывать помощь своим несчастным согражданам, обеспечивая их либо работой, либо средствами к существованию. В отличие от Маркса, исповедующего социализм интернациональный и революционный, Луи-Наполеон предлагал сосуществование труда и капитала на разумных началах, где государство должно было бы выполнять регулирующие функции. В свете всего сказанного нельзя не согласиться с мнением французского историка Буале, что Франция была обязана Луи-Наполеону появлением «социального наполеонизма» с признанием права на работу, права на социальное обеспечение^{94}.

Так все-таки как же реально собирался улучшить положение рабочих Луи-Наполеон? Суть предложения заключается в создании рабочих колоний. Дело в том, что во Франции в 1846 году было 10 миллионов гектаров необработанной территории, которые принц рассматривал как скрытый резерв. Эти необъятные территории он собирался раздать рабочим при единственном условии: выплате доходов, которые эти земли приносили их владельцам. Естественно, что бедные рабочие для поднятия этих земель нуждались в кредите. По мнению Луи-Наполеона, эту задачу должно было взять на себя государство, которое должно было выделить на эти цели триста миллионов франков – значительная сумма по тем временам. В свою очередь, рабочие через четыре года – принц предполагал, что этого срока вполне достаточно, чтобы обустроиться на земле, – должны были выплачивать небольшой налог, которого бы с избытком хватило на покрытие издержек государства. А по мере развития рабочих хозяйств доход, приносимый ими, стал бы одним из важных источников пополнения казны. Так, он писал: «Колонии станут прибежищем для огромных мигрируюших масс рабочих, которых стагнация в делах загоняет во все более глубокую нищету». Социальный наполеонизм, таким образом, собирался объединить и защитить рабочих и ветеранов коллективистскими действиями государства, создающими условия для выживания.

Сейчас трудно сказать, насколько этот проект мог быть реализован – в реальности, после восстановления Империи, у принца так и не дошли до него руки. Он предпочел старый, уже неоднократно проверенный дядей рецепт решения экономических и иных проблем, в частности перенаселения, путем территориальной экспансии и захватнических войн. И все же надо отдать должное Луи-Наполеону – половину получаемой им суммы, уже в бытность президентом, и без того крайне малой, он тратил на благотворительность. И если цивильный лист Карла X превышал 30 миллионов, а Луи-Филиппа более 14 миллионов, не считая доходов от ренты и владений, то сумма, получаемая Луи-Наполеоном, на этом фоне выглядела просто жалко – 1 200 000 франков в год. Естественно, что с этой смехотворной суммой он не мог помочь всем безработным, которым хотел протянуть руку помощи. Из ста тысяч франков, получаемых им ежемесячно, он отдавал половину на помощь рабочим, и, давая эту сумму, он мог удовлетворить лишь четвертую часть приходящих к нему просьб о помощи, как об этом сообщают Галликс и Ги в своей «Полной истории принца Луи-Наполеона». В этих условиях, не дожидаясь пересмотра цивильного листа, он обращается с официальной инициативой, чтобы оказать помощь отчаявшимся. В своем послании от 6 июня 1849 года к Законодательному собранию он особенно настаивал на создании «рабочих колоний», о которых писал в «Уничтожении нищеты»: «Желанием правительства должно быть стремление прийти на помощь трудовому народу… используя в пользу бедных ценность неиспользуемых земель», – подчеркивал он.

Необходимо выделить еще один важный аспект социальной доктрины Луи-Наполеона: сделать рабочих собственниками. «Нужно им дать, – писал он в «Уничтожении нищеты», – место в обществе и связать их интересы с землей. Наконец, пролетариат не имеет организации и материальных ценностей, прав и будущего, нужно ему дать права и будущее, раскрыть его самосознание при помощи ассоциаций, образования и дисциплины»^{95}. «Дайте пролетарию законное место в обществе, – призывал он правительство Луи-Филиппа в одной из своих статей, – и вы в ту же секунду сделаете из него человека порядка, преданного общественному делу, ибо вы ему дали интересы, которые нужно защищать». И если он так считал, то только потому, что «сегодня, по его мнению, с правлением каст покончено: можно управлять только при помощи масс; и их надо организовать, чтобы они могли сформулировать свои требования, и их дисциплинировать, чтобы они могли быть управляемы и просвещенными в соответствии со своими устремлениями»^{96}. Книга «Уничтожение нищеты» была издана несколько раз довольно большими для того времени тиражами, стала известна во Франции и принесла автору немало симпатий в обществе. Жорж Санд писала пленнику: «Итак, вот где ваша новая слава, ваше истинное величие. Страшное и великолепное имя ваше оказалось недостаточным, чтобы победить нас… (Имеется в виду сила воспоминаний о Наполеоне, которых оказалось недостаточно для того, чтобы поднять Францию на борьбу с режимом Луи-Филиппа. – Прим. авт.) Его славное царство уже не от мира сего, и наследник этого имени, склонившись над книгой, размышляет, растроганный, о судьбе пролетариев». Даже Беранже, соблазненный проектами Луи-Наполеона, отправил письмо в Ам, в котором писал о величии мысли принца, которая ему позволяет, находясь в тюрьме, думать о страданиях других, что сильно импонировало не только поэту, но и рабочим.

Труды Луи-Наполеона публикуются во Франции и за границей, в 1845 году директор «Ревю де Лямпир» Трамблэр начинает издание полного собрания его произведений. Не исключено, что тематикой и содержанием своих работ принц хотел привлечь к себе внимание республиканцев, а возможно, и склонить их на свою сторону. Луи-Наполеон часто возвращается к альянсу, существовавшему между республиканцами и бонапартистами, датированному периодом Ста дней и укрепившемуся во время правления Луи XVIII и Карла X. Но поскольку бонапартизм исповедовал идею примирения, то его сторонники не должны были принадлежать ни к одной из партий, будь то республиканская, легитимистская либо орлеанистская. Луи-Наполеон выступает с критикой созданной Гизо системы государственного управления и разоблачает ее антинародную сущность. Нужно отдать должное принцу, он не подвергает нападкам систему, а проводит исторические параллели между династией Стюартов и Орлеанов, совершающих, на его взгляд, одинаковые ошибки.

В «Исторических фрагментах 1688 и 1830», написанных в 1841 году, Луи-Наполеон предостерегает правительства Луи-Филиппа: «Правительства, которые не обладают достаточной популярностью, чтобы править в согласии со всеми гражданами, или недостаточно прочные, чтобы держать всех граждан в оппозиции, могут держаться только путем поддержания раздоров среди партий… Народы не должны доверять принцам, которые для того, чтобы взобраться на трон, нуждаются в успокоении умов своими декларациями и льстят партиям обещаниями. Пример этих несчастных королей доказывает, что когда правительство сражается с идеями и пожеланиями нации, результаты этой политики оказываются противоположными их устремлениям»^{97}.

Вопрос о всеобщем голосовании волновал в одинаковой степени как республиканцев, так и бонапартистов. И те, и другие были ревностными сторонниками воплощения этого принципа в жизнь. Отсюда наметилось сближение этих двух влиятельных политических течений, чему немало способствовала близорукая политика правительства Гизо. Чтобы привлечь симпатии республиканцев на свою сторону, Луи-Наполеон всячески подчеркивал важность всеобщего избирательного права для правильного функционирования государственного механизма и перестал акцентировать свое внимание на наследственном характере императорской власти, предпочитая ограничиваться общими суждениями по поводу государственного устройства Франции. Различия, существовавшие во взглядах, прежде всего по вопросу о роли исполнительной власти и месте парламента в государстве, не мешали принцу и республиканцам выступать вместе против режима Луи-Филиппа^{98}. В 1843 году республиканская газета «Ле Журналь дю Луаре» даже отправила Луи-Наполеону свидетельство о гражданстве, после того как получила от него заверения в том, что он никогда «не требовал иных прав, как только прав французского гражданина», то есть не помышляет об императорской короне. И все же большинство республиканских лидеров сдержанно относились к фигуре принца. Откровенно говоря, это было оправданное недоверие, о чем свидетельствует письмо Луи-Наполеона к Жорж Санд, отправленное в ноябре 1843 года, в котором он с враждебностью отзывался о республиканском способе правления^{99}, поскольку идеалом принца всегда оставалась консульская республика во главе с императором.

Своими работами Луи-Наполеон заявляет, что он не просто наследник, но и человек, обладающий необходимыми знаниями и умом для управления государством, и что лучшей и более достойной кандидатуры на престол не найти. Еще со времен смерти сына Наполеона принц всячески старается заявить о себе, и на авантюрные проекты мятежа, собственно говоря, он соглашается по той же причине. В письме к Вейяру он пишет: «Булонь стала для меня страшной катастрофой, но… в 1833 году император и его сын были мертвы, и у дела империи не осталось наследников. Франция, кроме них двоих, больше никого не знала. Некоторые Бонапарты появлялись… но лишь как физические тела без идей… но для народа преемственность была прерванной, все Бонапарты были мертвы. Я восстановил прерванную нить, и я это сделал целенаправленно и осознанно».

Собственно говоря, эту же цель преследовал Луи-Наполеон, когда работал в заключении над проблемами использования артиллерии. Результатом его научных изысканий стал серьезный научный труд, озаглавленный «Изучение прошлого и будущего артиллерии». При его написании принц использовал ряд серьезных источников и опирался на все известные труды по этой тематике. Как я уже упоминал, работа получилась содержательной, серьезной и пользовалась большой популярностью в армии, что, естественно, в свою очередь сказывалось на популярности самого принца. Чтобы избежать обвинений в пристрастии к армии, за которым могло скрываться желание создать военный режим, Луи-Наполеон затрагивает в своих работах ряд актуальных проблем на злобу дня, начиная с идеи прорытия канала в Никарагуа и кончая проблемой выращивания сахарной свеклы в Европе. Так, он критикует экономическую политику правительства в брошюре, посвященной проблеме производства и потребления сахарной свеклы. В это время шла борьба между антильскими плантаторами, выращивающими сахарный тростник, и французскими производителями сахарной свеклы. Луи-Наполеон категорически высказывается в поддержку последних. Приблизительно в это же время появляется брошюра, написанная единоутробным братом Луи-Наполеона Морни, посвященная техническим проблемам выращивания сахарной свеклы. Но в отличие от брата принц снял еще и политический урожай: в 1848 году за него голосовали и поддерживали те районы Франции, где производили сахарную свеклу, хотя рабство на Антильских островах было отменено еще республиканским правительством и заслуги Луи-Наполеона в их разорении не было абсолютно никакой.

В своих газетных статьях, которые, как правило, печатались в республиканской газете «Прогрэ дю Па-де-Кале», принц неоднократно высказывался по поводу внешней политики Франции. В статье от 14 июня 1841 года Луи-Наполеон писал, что «только великая и благородная политика одна нужна нашей родине». «Преступно начинать войну, – писал он, – если нет важной цели, нет разумных причин». В последующих публикациях он развивал эту тему, причем, по его мнению, мир выгоднее войны, поскольку только так можно «смыть позор неравноправных договоров, развить все ресурсы, обучить и обогатить народ». И все же он ставил в вину режиму Июльской монархии именно мир. Почему? Да потому, что, по его мнению, «настоящее правительство (режим Июльской монархии. – Прим. авт.), хвастаясь миром, на самом деле убивает народ, погружая его в летаргический сон, опутывая его прошедшей славой, как путами. Это тишина кладбища… Установить мир – это не значит, – настаивает принц, – охранять в течение стольких лет обманчивую тишину, это значит работать, чтобы исчезла ненависть между нациями, благоприятствовать интересам народов, создать равновесие между великими державами… У настоящего правительства любовь к миру заключается в унизительных уступках, бессмысленных войнах и умалении французской славы. Все это ведет к тому, что разгораются забытые страсти и разгорается аппетит у ее врагов, а престиж страны падает». В отношении перспектив колониальной экспансии, которые открылись перед Францией в 1830 году с вторжением в Алжир, Луи-Наполеон считал, что «в настоящее время Франция не может разбрасывать свои силы на приобретение новых колоний, а следует их беречь на случай войны. Франции нужно было бы собраться с силами для колонизации Алжира и сохранения Гвианы, а не тратить впустую деньги на ненужные далекие земли. Только Алжир и Гвиана могут принести Франции выгоду». Очень взвешенное и благоразумное суждение. Но Вторая империя – это прежде всего эпоха колониальных войн и плохо продуманных экспедиций. Так что здравый смысл был принесен в жертву сиюминутной политической конъюнктуре и союзу, во многом не выгодному Франции, с Англией.

Можно с полной уверенностью утверждать, что религиозные чувства Луи-Наполеона не влияли на его политические убеждения. Он рассматривает проблему взаимоотношений между церковью и государством с точки зрения споров вокруг проблемы образования. По его мнению, церковь не должна воспитывать детей без контроля со стороны государства, чтобы не могла внушать отвращение и страх к Революции и Свободе. Но государство должно платить церкви, поскольку, как говорил император Наполеон, «нельзя лишать бедных права утешиться». И чтобы воспитывать достойных граждан страны, Луи-Наполеон предлагал учить священников быть гражданами, поскольку «из союза священников и светских властей будет только двойная польза: сперва они должны стать гражданами, а не, наоборот, бояться общества, в котором должны жить»^{100}.

Что касается моральных принципов в политике, то принц ясно об этом высказывается в письме к журналисту Поже от 8 сентября 1844 года, в котором пишет, что «всякое несправедливое действие рано или поздно вызывает ответную реакцию, также несправедливую. История, как законы механики, доказывает истинность этого высказывания», – добавляет он. Луи-Наполеон считает, что правительства должны состоять из компетентных людей, возглавляемых одним только главой государства, ответственным перед палатами. Более того, принц даже уделил проблеме парламентского законотворчества отдельную статью в газете «Прогрэ дю Па-де-Кале» от 26 июня 1843 года. В ней он настаивал на необходимости ряда улучшений в процедурных вопросах, в частности, урегулировать сложности с подачей и рассмотрением адресов – посланий правительству с мест. Но главное, Луи-Наполеон совершенно четко обозначил принципиальный порок парламентаризма – некомпетентность депутатов. Только обладая специальными знаниями, считал он, парламентарии смогут эффективно выполнять свою работу, причем не в интересах привилегированных слоев населения, а всей нации^{101}.

Таким образом, произведения, созданные им во время заключения, значительно обогащают доктрину принца. Вновь принц подчеркивает необходимость единения вождя и массы – только так можно создать прочное государство. Луи-Наполеон прямо или намеками дает понять, что таким лидером безусловно является он сам. Однако меняется пафос статей – акцент теперь делается на народной составляющей этого «идеального государства». Если до провала своих планов по осуществлению военного переворота принц настаивал на сверхчеловеческой составляющей власти Наполеона, то теперь он подчеркивает историческую неизбежность восстановления династии во Франции, потому что народ сам этого хочет и выбора другого у народа просто нет. Чем же объяснить эти метаморфозы? Все очень просто. Луи-Наполеон оказался неспособен, в отличие от своего великого дяди, в одиночку завоевать страну. Для этого нужно нечто большее, чем просто желание, – нужна любовь богов или масс. Если в удаче, как и в сверхъестественной способности влиять на людей, принцу было отказано, то оставалось только ждать и надеяться на судьбу. Луи-Наполеон становится фаталистом. В это же время начинаются материальные затруднения, и принц был вынужден прибегнуть к займам, которые ему предоставил герцог Брансвик. Герцог Шарль де Брансвик слыл республиканцем, владел контрольным пакетом акций газеты «Националы» и был другом Кавеньяка и Марраста. Принц занял 250 000 франков при условии, что в случае прихода к власти Луи-Наполеон поможет герцогу вернуться в свои германские владения, откуда он был изгнан в результате революции.

В 1844 году состояние здоровья отца принца резко ухудшилось. Луи-Наполеон стал добиваться свидания с отцом, но, несмотря на письмо, адресованное к самому королю, несмотря на хлопоты лорда Лондондерри и Одилона Барро, в разрешении ехать во Флоренцию, куда звал его умирающий отец, ему было отказано в жесткой форме. Принцу ничего не оставалось другого, как бежать из крепости Ам, что он и сделал 25 мая 1846 года. И хотя проститься с отцом ему так и не удалось, его побег наделал много шуму в Европе. Вот как Луи-Наполеон сам описывал обстоятельства своего трагикомического побега в письме к редактору республиканской газеты «Прогрэ дю Па-де-Кале» Фредерику Дежоржу:

«Дорогой господин Дежорж!

Желание увидеть в живых моего отца побудило меня на самую смелую попытку, какую только мне случилось делать и для которой мне было необходимо более решимости и смелости, чем в Страсбурге и Булони. Решившись на эту последнюю попытку, я должен был решиться вместе с тем не очутиться ни в коем случае в смешном положении, в какое попадает человек, пойманный переодетым. Этого поражения я не мог бы вынести. Но вот вам наконец подробности моего побега.