Текст книги "Как привыкнуть к Рождеству"

Автор книги: Андрей Шахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Родственнички без особого энтузиазма ответили на поздравление, получилась какая-то невнятная белиберда.

Елена Антоновна села за стол, в комнату вошла ее девятнадцатилетняя дочь Регина. Как обычно, она едва заметно улыбалась чему-то только ей известному и ступала так, будто готовилась вот-вот взлететь. Одета была еще шикарнее, чем мать, однако и с отменным вкусом. Поздоровавшись с родней, пожелав всем счастливого Рождества, она села за стол рядом с матерью и уставилась в экран телевизора.

Вернувшись из прихожей, Зинаида Антоновна в растерянности посмотрела на часы, на остывающие кушанья.

– Хватит! – воскликнул Юрий Антонович. – Семеро одного не ждут. Начнем без Артура.

– Он ведь и через час может пожаловать, – кивнула Илга Дайнисовна.

Зинаида Антоновна взяла миску-тазик и начала накладывать всем салат. Юрий Антонович откупорил полуторалитровый баллон "Херши-Колы", разлил по стаканам. Павел решил тоже похозяйничать, взял большую миску с кусками жареного мяса и повернулся к Регине.

– Тебе положить?

Регина его не услышала.

– Эй, дамочка!

Регина обернулась и с недопониманием посмотрела на брата.

– Я интересуюсь, – пояснил Павел, – быть может, плюхнуть вам мясца кусочек?

Регина пожала плечом, протянула ему тарелку.

– Плюхни, почему бы и нет...

– Она слышит! – засиял Павел. – И немножко говорит.

Регина еще раз посмотрела на него.

– С каких это пор ты стал таким заботливым хозяином?

В голосе отчетливо прозвучала ирония. Павел посуровел, поднес к ее тарелке вилку.

– Произошла чудовищная ошибка? Устранить?

– Вот теперь узнала братца, – Регина со вздохом убрала тарелку на колени.

Павел победоносно ухмыльнулся и, предлагая гостям мясо, пошел вокруг стола. Юрий Антонович получил свой кусок, с любовью посмотрел на тарелку.

– И все же мы, люди, великие чревоугодники. Даже в такой день в первую очередь заботимся о наполнении желудка.

– А с пустым животом думать о святом чрезвычайно трудно, – признался Павел. – Сам Христос ставил перед собой в числе наиважнейших задачу выполнения продовольственной программы.

– Это когда он тремя хлебцами кормил толпу голодающих? – усмехнулась Регина.

Илга Дайнисовна порозовела.

– Над чем смеетесь, бестолочи? Иисус знал: если делить по-честному, даже малого хватит на всех.

– Мысль безнадежно устарела, – заявил племянник. – Сегодня нас шесть миллиардов.

– Как хотелось бы знать, – Зинаида Антоновна подперла подбородок кулаком, – а был ли Христос на самом деле?

– Зина! – ужаснулась Илга Дайнисовна.

– Пожалуй, был, – Павел поставил полегчавшую миску с мясом обратно на стол. – Только звали его Иешуа Га-Ноцри, был он простым смертным, но одаренным проповедником, отколовшимся от иудеев. Откуда, кстати, так много общего у христианства с иудаизмом.

– И тут без евреев не обошлось! – поразилась Елена Антоновна.

Регина бросила косой взгляд на мать и с усмешкой уставилась на брата.

– Любишь ты, Пашка, болтать о вещах, которых толком не знаешь!

– Это я-то? – поразился тот.

– Ты, милок, ты.

– О чем же эдаком, мне толком не известном, я сейчас болтал?

– О религии.

– Чего же я...

– Библию читал? – отворотив смеющиеся глаза в сторону, Регина ткнула пальцем в сторону брата. – Отвечай. Только быстро!

– Разумеется! – воскликнул Павел, чуть тише добавил: – Выборочно, конечно, – совсем тихо: – Страниц десять.

Гости негромко засмеялись. В знак того, что ей нечего больше добавить, Регина развела руками. Павел возмутился.

– Распустили вы дочурку, теть Лен. Надо бы заняться ее перевоспитанием.

– Да какое там перевоспитание, – Елена Антоновна прикрыла ладонью золотозубый рот, с трудом поборола смех. – Совсем неуправляемой девка стала! Одно спасение – поскорее замуж отдать.

– За кого? – изумилась дочь, выгнув ладонь, указала на Павла. – Кругом только такие полуфабрикаты и шастают!

– Это что, – прохрипел Павел, – искреннее заблуждение или попытка подерзить?

Спасая сына, Зинаида Антоновна сменила тему – попросила его открыть шампанское. Павел покраснел.

– Я, вообще-то, не особый мастак...

– Полуфабрикаты кругом, – победоносно закивала Регина. – Одни полуфабрикаты!

– Я открою, – Юрий Антонович, смеясь отвратительнее, чем Лелик в "Бриллиантовой руке", взял бутылку и через полминуты откупорил – умело, почти беззвучно.

Павел с трудом подавил в себе приступ праведного гнева, незаметно для окружающих прихватил с собой вилку и отправился к своему месту. Обойдя Регину, он резко нагнулся, собрался было выхватить из ее тарелки мясо, но сестра на удивление оперативно вскинула перед его носом свою вилку. Поражение стало тотальным. Павел прерывисто вздохнул и понуро сел за стол.

Разлив шампанское по бокалам, Юрий Антонович встал, окинул всех многозначительным взором и поднес свой бокал к груди. Ожидая торжественный тост, старшие женщины тоже поднялись и стали удивительно похожи на поминающих погибших товарищей ветеранов. Немного погодя их примеру последовала Регина, хотя и держалась гораздо естественнее. Пришлось встать и Павлу.

– Родные мои, – Юрий Антонович окинул всех теплым взглядом. – Вот и подходит к концу еще один нелегкий год, который мы все же пережили...

– Аллах акбар, – Павел развел руками и закатил глаза.

На секунду все взгляды скрестились на нем. Юрий Антонович, кашлянув, продолжил:

– Нам досталось жить не в самой простой стране...

– Это точно! – Елена Антоновна тяжело вздохнула. – До каких пор цены будут скакать?

– Мама! – Регина впервые за вечер нахмурилась.

Елена Антоновна махнула на нее и насуплено отвернулась. Юрий Антонович поспешил продолжить:

– Ну, простых стран, наверное, и не бывает... – на миг он призадумался. – Что могу я пожелать всем нам в этот светлый день? Счастья, конечно, – это как всегда. Любви к ближнему... – он косо глянул на младшую сестру. – Это очень по-христиански. Мира и покоя – этого пожелал бы нам и сам... Пашка, как его?

Павел сперва изобразил на лице искреннее недоумение, затем понял, о ком речь, и улыбнулся.

– Иешуа. Иешуа Га-Ноцри.

– Так вот за Ешую и выпьем!

Улыбаясь друг другу, члены большого семейства перечокались, осушили бокалы и почти одновременно принялись за еду. С минуту трапеза шла при полном молчании. Елена Антоновна, думая о чем-то горестном (о росте цен, наверное), все вздыхала, покачивала головой и с остервенением грызла жесткое мясо. Илга Дайнисовна держала нож и вилку с неповторимой, очень вычурной деликатностью и нещадно гремела ими по тарелке. Лицо Юрия Антоновича, как всегда во время еды, походило на физиономию ухающего шимпанзе; чавкал он так, словно затолкал в рот полкило какого-нибудь "Бубль Гума". Зинаида Антоновна безуспешно пыталась сдержать терзающую ее после шампанского отрыжку и ела потому с большими перерывами. Павлу надоело тереть мясо тупым столовым ножом, он смахнул со лба испарину и принялся привычно орудовать ребром вилки; под инструмент угодил один из многих хрящиков, жирный кусок чуть не вывалился из тарелки: "Зараза!" Регина тихонько поглощала почти не уменьшающуюся порцию и без особого интереса поглядывала на экран телевизора.

– Все же надо было Горбачеву с китайцев брать пример, – деловито чавкая, заговорил Юрий Антонович. – Они и экономику подняли, и страну единой сохраняют. Скоро и коммунизм там отомрет.

– Менять ничего не надо было! – авторитетно заявила Илга Дайнисовна. Пересажали бы хапуг и дураков...

– Евреев, панков, соцреалистов и прочую гадость, – подхватил Павел. – И сразу оставшимся на свободе трем-четырем миллионам полегчало б!

Илга Дайнисовна призадумалась.

– Наверное, меньше людей осталось бы на свободе. Стоящих сейчас так мало.

Оторвавшись от тарелок, все в изумлении уставились на нее и поняли, что шуткой даже не пахнет.

– Думай, что говоришь, – поморщился супруг, слушавший подобные рассуждения жены далеко не в первый раз.

– А я и говорю, что думаю...

– Ну и дура! – хохотнула Елена Антоновна.

Зинаида Антоновна поспешила сменить тему:

– Лен, когда ж твой Витя из морей вернется? Года полтора, почитай, не видели его.

Сестра немного посветлела.

– Позавчера как раз звонил, в феврале обещал вернуться. А через пару недель опять в рейс уйдет – надо вкалывать, пока контракты предлагают.

Юрий Антонович покачал головой.

– Загоняешь мужика своей жадностью. Он, небось, уже столько деньжищ заколотил, что со спокойной совестью мог бы устроиться на работу на берегу и пожить нормальной семейной жизнью.

– А случись чего, ты мою семью содержать будешь? – с прищуром спросила сестра.

– Не гневи Бога, Елена! – возмутилась Илга Дайнисовна. – Продадите вторую квартиру, и денег вам на все хватит.

– А это видела? – Елена Антоновна продемонстрировала ей кукиш. – Моя жизнь – не твоего ума дело! – Дергано поправила свитер, не удержалась и добавила: – Лучше со своим бандюгой разберитесь.

– Рождество твое, Христос Боже наш, воссияй миру свет разума.

Позабыв о конфликте, все в изумлении уставились на взмолившегося Павла, а он потер сложенные ладони и предложил:

– Может, водочки хряпнем?

После краткого раздумья, все еще хмурясь, Юрий Антонович открыл бутылку:

– В самом деле.

– А может, не стоит пока? – оробела Илга Дайнисовна. – Грешно в такой день напиваться.

Елена Антоновна тут же протянула брату свою рюмку.

– Это вам, религиозникам, грешно. А нам, атеистам, можно все!

Юрий Антонович досадливо закатил глаза, но и на этот раз не проронил ни слова. Он терпеливо сносил любые "выкрутасы" младшей сестры, потому что именно она двадцать четыре года назад позвала его и Зинаиду в Таллинн. Многим в своей нынешней жизни Юрий Антонович был недоволен, но возможностью встретиться с сестрами в любой момент дорожил. Хотя иной раз казалось, что Елена ему вовсе не родственница. Может, такой ее сделало время, в которое она росла?

Ленке повезло. Хоть родилась она еще при Хозяине, эпоху его не запомнила. И так люто, как старшие братья и сестра, не голодала. Юра и Зина регулярно подкидывали родителям деньжат, и младшенькая еще в детстве познала вкус леденца. Но и кукурузного хлеба отведала тоже.

С ранних лет Ленку отличала одна нехорошая черта – она отчаянно завидовала чужому достатку и постоянно стремилась заиметь все то, что есть у соседки. И в подруги выбирала только тех, от кого могла быть хоть какая-то конкретная польза. Годам к шестнадцати стала донимать родителей требованиями красивых обновок, но те и без того едва сводили концы с концами – пьянчуга Иван бессовестно тянул из них рубли да трешки. Посчитав Ивана виновным в своей серой юности, Ленка возненавидела брата и навсегда перестала с ним разговаривать.

В конце шестидесятых сменивший скинутого Хруща чернобровый Орденопросец посадил экономику на нефтедолларовый допинг, и народу зажилось полегче.

Ленка не только окончила десятилетку, но и поступила в пединститут. Казалось бы, везет сверх всякой меры – не зная ни голода, ни лишений, поддерживаемая старшими братом и сестрой, становится самой образованной в семье. Но Ленке этого было слишком мало. Приезжая на лето в отчий дом, она без конца вздыхала о модных шмотках, поездках на взморье и прочих вещах, о которых родители раньше и не слыхали. А уж денег на все это у них не было тем паче.

Пораскинув мозгами, Ленка поняла, что для построения коммунизма в отдельно взятой семье нужны валюта (или ее эквивалент) и выход на западный рынок; тут же выскочила замуж за новоиспеченного судового механика и уехала с ним в Таллинн. Новая жизнь ей так понравилась, что она (в кои это веки) решила поделиться радостью с родными и пригласила к себе братьев и сестру.

Иван не поехал. Он не любил Ленку не меньше, чем она его, да и никогда не ездил дальше районного центра. Ему что Таллинн, что Монте-Карло, что Сковородино – одинаково по фигу.

А Юра и Зина съездили в странноватый русскому глазу Таллинн и решили в нем остаться. Почему бы не осесть Григорьевым в одном месте, пусть даже в сотнях километров от родного дома?..

Юрий Антонович снова встал. На сей раз один.

– Иногда мы ссоримся...

– Как встречаемся, – хмыкнул Павел.

– Паша! – тихо укорила его мать.

Юрий Антонович глянул на племянника, неохотно усмехнулся.

– Может, это и к лучшему, что мы так горячо друг к другу относимся. Равнодушие ведь хуже... Как бы там ни было, я знаю точно: случись с кем-нибудь из нас беда, все непременно бросятся ему на помощь. Так что давайте выпьем за то, чтоб мы такими и оставались!

– Звучит почти как проклятие, – едва слышно восхитился Павел.

Зинаида Антоновна в очередной раз бросила на него укоризненный взгляд. Остальные приняли без эмоций прозвучавший тост, опустошили рюмки и бокалы и с жадностью набросились на еду.

Юрий Антонович с грустью посмотрел на родню, проглотил свои пятьдесят, поморщился и прохрипел:

– Да поможет нам Бог.

– С каких это пор ты стал таким религиозным? – раздраженно поинтересовалась Елена Антоновна. – Еще года три назад над Илгой все посмеивался.

Юрий Антонович сел, мельком глянул на супругу, пока еще сохраняющую внешнюю безучастность, крепко, со знанием дела отрыгнул и, уперев руки в колени, с грустинкой признал:

– С возрастом многое понимаешь. Нельзя человеку без веры.

– А я и не замечала! – хохотнула сестра.

– И ты веришь, – заявил Юрий Антонович. – Не в Бога, конечно.

– Уж не в черта ли? – с ухмылкой полюбопытствовала Елена Антоновна.

– В деньги! – выпалила Илга Дайнисовна.

– Вот оно что, – протянула Елена Антоновна, отодвинула тарелку и с прищуром посмотрела на Илгу Дайнисовну: "Вот ведь дура набожная! Сама жить не умеет, а других поучает... Конечно, не имея денег, на Бога уповать только и остается!.. Витьку им, видите ли, жалко. А кто его пожалеет, когда контрактов не станет, а меня, не дай Бог, эстонцы со своими реформами из школы турнут?.. Господи, я ведь никогда не одолею их чертов язык!" А вслух процедила: – Деньги мои вам покоя не дают? Да, я в них верю. Потому как Бог ваш меня не накормит и не оденет, о ребенке моем тоже не позаботится.

Илга Дайнисовна хотела было возразить, но Елена Антоновна ее заткнула:

– Молчи уж, я твои бредни раз сто слыхала. Только мне, как Юрке, мозги ты не запудришь. И Регина моя, как твой Артур, бандиткой не станет!

– Мама! – вскрикнула Регина.

Илга Дайнисовна и Юрий Антонович опустили глаза.

– Зачем ты так, Лена? – Зинаида Антоновна покачала головой.

– А надоели мне своим сюсюканьем! Говорят одно, а делают... Загребут Артура в тюрягу, и никакой Господь вам не поможет!

Регина подперла голову ладонью, не глядя на мать, холодно спросила:

– А ты, значит, обалденно честная и принципиальная?

– Мне особо нечего стыдиться, – фыркнула та, но насторожилась.

– Что ж ты не расскажешь своим беспринципным родственникам, как еще два года назад эстонское гражданство отхватила?

Все в изумлении уставились на Елену Антоновну. Она опустила глаза, принялась растерянно поправлять прическу.

– Так меня об этом никто не спрашивал, – произнесла она едва слышно.

– Как же ты сумела, Ленка? – спросил потрясенный Юрий Антонович. Неужели экзамен сдала?

Елена Антоновна не ответила. Регина зло усмехнулась.

– Скорее эстонцы китайский освоят!.. Когда все началось, вам она мозги компостировала, орала, что как только Эстония отделится, всех русских сразу выгонят – так и нечего, мол, за их независимость голосовать. А сама на всякий случай получила карточку Комитета граждан.

– Для твоего же будущего, дура! – процедила мать.

– Письмо в Москву о притеснении здесь русских тоже для будущего моего подписывала?

Елена Антоновна совсем растерялась.

– Ой, дура, – иных слов она не находила. – Ну и дура!

Юрий Антонович покачал головой, чавкая салатом, печально произнес:

– Ты, Ленка, завсегда хитрюжницей была. Но чтоб цепляться и за тех, и за других...

Елена Антоновна вскочила, побледневшее лицо исказила едва скрываемая агрессивностью гримаса отчаянья.

– Да, мать вашу!.. Цепляюсь! Потому что здесь жить хочу! И никакая эстонская сволочь обратно в Россию меня не вытолкает!

– Да кому ты сдалась, училка второразрядная? – протянула Регина.

Елена Антоновна вздрогнула, на лице проступили красные пятна.

– Ты, дорогуша, как с голландцем своим связалась, больно наглой стала, – прошипела она. – Но не обольщайся: как с ним не склеится, вмиг свои дурости позабудешь и на коленях ко мне приползешь!

Регина одарила мать презрительным взглядом.

– Плевала я на деньги твои! – сказала, будто плюнула. – Да и не твои они вовсе – все твое хваленое богатство папой заработано.

Некоторое время Елена Антоновна, не мигая, смотрела на дочь, тщетно подыскивала достойный ответ-удар, потом отвернулась и, едва сдерживая слезы, стремительно вышла из гостиной. Зинаида Антоновна бросилась за ней:

– Куда ты, Лена?

Павел сунул в рот сигарету, взглянул на дядю.

– Александр Мень, человек блестяще эрудированный, почему-то утверждал, что животные, в отличие от человека, никогда не убивают представителя своего вида. Так это чушь. Крысы, например...

– Заткнись! – простонала Регина.

Павел пожал плечами, наконец-то закурил и протянул зажигалку дяде. Юрий Антонович вышел из оцепенения, отвергнув предложение племянника, с грустью констатировал:

– Не по-христиански получилось.

Регина изумленно посмотрела на него, отвернулась к телевизору и безнадежно покрутила пальцем у виска.

– О каком это голландце говорила Ленка? – озвучила, наконец, Илга Дайнисовна вертевшийся на языке вопрос.

Регина его проигнорировала. Может быть, и не услышала; мыслями она была очень далеко – в юности...

Ей было шестнадцать, Роме – семнадцать. Первая любовь. И какая! Все началось в апреле, под музыку капели. После или вместо уроков они срывались в Кадриорг или на Штромку, бродили меж душистых сосен, подставляли лица ласковым солнечным лучам. И целовались. Только не взасос – не дай Бог предки что-нибудь заметят! Потом шли в кино. И снова целовались, даже взасос – черт с ними, с предками!

Потом был май. Как все цвело! Казалось, природа тоже влюбилась наверное, в солнце. Все обстояло по-прежнему замечательно. И даже лучше: они уже не дрожали при каждом соприкосновении и тонко чувствовали друг друга. Регина стала подумывать: а не пора ли им сделать ЭТО? После экзаменов.

Мать, понятное дело, заподозрила неладное еще в апреле. А к концу мая знала обо всем до мельчайших подробностей. Однажды вечером усадила Регину рядом и начала вправлять ей мозги: "Не сходи с ума, дорогуша. На кой тебе этот прощелыга?" – "Что ты, он замечательный!.." – "Сегодня. В школе и на улице. А ты знаешь, что он, два его брата и родители живут в двухкомнатной "хрущевке"?" – "Это-то при чем?" – "Да при том, что если он, не дай Бог, на тебе, дуре, женится, то поселится у нас!" – "Какая же ты!.." "Благоразумная. Квартира – это еще полбеды. Слушай дальше..."

Через пару часов прекрасный цветок любви был изгажен. На всякий случай Регина побывала в гостях у жутко смутившегося Ромы; познакомилась с брюхатым и красноносым главой семейства – водителем говновозки, пообщалась с атлантоподобной мамашей – ремонтницей на железной дороге, полюбовалась, как славно умещаются в одной комнатке трое пацанов. Через день, выплакав все слезы, сказала бедному мальчику, что встречаться им больше не стоит.

На первой же вечеринке после экзаменов она напилась пива и вина и сделала ЭТО. С каким-то Федькой, видела которого в первый и последний раз. Было больно и отвратительно. Придя домой, она впервые послала мать "на хуй". Потрясенная, та впервые не посмела поднять на дочку руку...

– Ты, Лен, сама виновата, – укоряла на кухне всхлипывающую сестру Зинаида Антоновна. – Как только Витька терпит тебя?

– Ну, не выдерживают нервы!

– Нервы... Ты же учительница, человек с высшим образованием, а ведешь себя иногда хуже бабы базарной. Разве может Регина молча сносить, когда ты ее на каждом шагу дурой обзываешь?

Елена Антоновна шумно шмыгнула носом, раздосадовано хлопнула ладонями по коленям.

– Так ведь дура и есть! На кой черт ей понадобилось говорить об этом? она чуть снова не расплакалась. – Будто мало для нее делаю: разодела, как принцессу, во всякие кружки водила...

– Может, ей другого не хватает? – спрашивая, Зинаида Антоновна поймала себя на мысли, что разговор этот повторяется, наверное, в тридцатый раз.

– Да брось ты! Думаешь с голландцем она от большой любви связалась? Шикарно жить хочет, мерзавка! И чтоб от меня не зависеть.

Зинаида Антоновна начала сердиться.

– Почему ты кругом только злой умысел видишь?

– А то ты не знаешь, что человек человеку – волк?

– И собственная дочь?

Елена Антоновна отвела глаза.

"Как мне надоело всех успокаивать, уговаривать, обнадеживать, мирить! Зинаида Антоновна прерывисто вздохнула. – Почему обо мне никто не думает?" Она прислонилась к холодильнику, вытянула уставшие за день ноги. Да что ноги – ныло все тело. В последние годы ее без конца бросало то в жар, то в холод, мучила бессонница, сводило судорогой игры – десятилетия работы на износ ни для кого не проходят бесследно.

Зина начала вкалывать еще до школы: стирала, мыла посуду, помогала с уборкой, нянчила Ваню. Потом, когда пошла в школу, по ночам делала еще и уроки. Только подрос братишка, родители произвели на свет Лену – пришлось нянчиться с ней.

В поисках лучшей доли еще девчонкой Зина уехала на Урал, а потом и вовсе в Сибирь. Надежды на счастье не очень-то оправдались, но о родных она все равно не забывала: вкалывая до упаду и в дождь, и в снег, и в жару, отказывая себе в обновках и никогда не наедаясь досыта, регулярно отсылала домой переводы. Чтоб хоть Ваня и Лена не голодали, как она, выучились и стали большими людьми. Откуда ей было знать, что большую часть оторванных от сердца копеек пропьет мерзавец Ванька?

Зина долго не выходила замуж – все выбирала. Но ближе к тридцати вдруг поняла, что рискует остаться старой девой и выскочила чуть ли не за первого встречного. Муженек достался – поискать таких: дикий, дремучий, пьющий не слишком часто, но всегда до поросячьего визга и постоянно охочий до шлюх. "Ничего, – думала Зина. – Переломлю!" Устроилась на работу дворником, получила от ЖЭУ однокомнатную "хрущевку", родила Павлика и впряглась: одной рукой нянчила сынишку, другой – готовила, стирала и убирала квартиру, содержала в идеальной чистоте вверенную ей территорию, бегала по магазинам, а иногда и перехватывала на проходной муженька с еще не пропитой получкой.

После долгих лет уговоров, угроз, хождения по врачам и знахаркам Зинаида все же добилась своего и отвадила мужа от водки. Мужик быстро раздобрел, приосанился, превратился в хозяина – дома, и спеца – на работе, откуда-то появились достойные друзья-приятели, совсем не похожие на прежних бродяг-собутыльников.

Два года Зинаида порадовалась новой жизни, да еще в двухкомнатной кооперативной квартире. Она знала, что муж вовсю гуляет на стороне, но надеялась, что перебесится и угомонится. Да и вообще мало об этом думала все силы отбирали две работы.

А муж однажды обвинил ее в том, что она слишком много работает и экономит, и ему, супругу дорогому, уделяет недостаточно внимания, приплюсовал целый список аналогичных прегрешений и подал на развод. Зинаида была потрясена, но думала, как всегда, не о себе – сердце болело за травмируемого сына. "Ничего с ним не случится, – заявил его отец, собирая вещи. – Я вырос без отца, и он не сдохнет!"

Может, и сломалась бы Зинаида Антоновна, да было некогда – чтобы обеспечить Павлу достойное настоящее и перспективы на еще лучшее будущее, пришлось устроиться на третью работу. Она понимала, что времени на воспитание сына почти не остается, но иного выхода не было. "Ничего, утешала она себя. – Зато вложу в Павлика все, что смогу".

Калеча организм запредельными нагрузками, отказывая себе порой в самом необходимом, Зинаида Антоновна выплатила стоимость квартиры и накопила семь тысяч рублей. Но ушедший в небытие Советский Союз на прощанье обесценил вклады своих граждан, и после введения в Эстонии остановившей гиперинфляцию национальной валюты на книжке у Зинаиды Антоновны оказалась всего-то одна тысяча крон – месячный оклад. А приватизация жилья по-эстонски обессмыслила вложенные ею в квартиру восемь тысяч рублей – наниматели государственных квартир, смеясь над кооперативщиками, легко приватизировали их за собственные и купленные по бросовой цене у алкашей и пенсионеров "желтые карты".

И вновь Зинаида Антоновна выслушивала укоры. Уже от Павла – за недальновидность, за то, что так глупо лишила и его, и себя многих радостей жизни. Зинаида Антоновна молча кивала – уж она-то знала, что можно было позволить себе на пятнадцать тысяч! И с ужасом думала, что, выйдя на пенсию, не только не сможет поддерживать Павла, но и окажется для него непосильной обузой...

Чтобы как-то отвлечься от невеселых размышлений, Зинаида Антоновна, мотнув головой, обняла сестру, слегка качнула.

– Ленка, ты же всех своих подруг растеряла. Я слышала, даже с Ниной встречаться перестала.

– Нинка давным-давно не работает на мясокомбинате, – вздохнула Елена Антоновна. – Нужна мне она теперь.

Зинаида Антоновна укоризненно покачала головой.

– Но с Региной тебе следует помириться. Дочь свою надо все же уважать.

Елена Антоновна возмутилась.

– Ты ж сама слыхала, что она про меня плела!

– Неправду?

На секунду Елена Антоновна стыдливо опустила глаза, потом воскликнула:

– Какая разница? Разве тебе не обидно, когда Пашка выпендривается? Как они смеют?!

– Мы ведь в самом деле были для них старшим братом – приняли в огромную семью народов, столько всего понастроили... – Юрий Антонович осекся, хмуро глянул на скривившегося племянника. – Скажешь, я не прав?

– Чего вы тут понастроили? Панельные бараки, в которых живут теперь только те, кому некуда деваться...

– Большинство! – уточнила Илга Дайнисовна.

– Правильно, – охотно согласился Павел. – Потому что большинство до сих пор нищие.

Илга Дайнисовна горько усмехнулась.

– Разбогатеешь тут, когда почти все заводы обанкротили!

– Ну, заводчане в богатеях никогда не бывали, – напомнил ей племянник. – И заводы не обанкротили. Сами они развалились, потому что построены было по указке того самого "старшего брата" и выпускали продукцию, на фиг никому не нужную.

– Пока был Союз, ее даже не хватало! – не сдавалась тетка.

– Правильно! Потому что нормальные товары мы видели только в рекламе финского телевидения. Кое-что за бешеные деньги доставали у моряков и фарцовщиков. Елки зеленые, совсем забытое слово – "фарца"!.. Купить вшивенькие джинсы – это ж было событие, несколько месяцев деньги откладывали! А сегодня на свою совсем обыкновенную зарплату я могу легко купить за раз хоть три пары вполне приличных джинсов...

– А квартплата?

Ответить Павел не успел.

– Ладно, – вздохнул Юрий Антонович. – Согласен: многое было недоработано. Но это не повод, чтобы нас ненавидеть. Мы ведь нормально к эстонцам относились.

– По-разному, – Павел поморщился. – Как вспомню эти рожи интеровские...

– Прекрати! – возмутила Юрий Антонович. – Люди пытались сохранить Союз, боролись за дружбу народов!

– Что же они не продолжают борьбу, такие, блин, идейные? – Павел даже крякнул от досады. – Где их вождюшки?

Юрий Антонович оторопело захлопал глазами. Племянник ответил сам:

– Сделали на голосовавших за них идиотах карьерищи и устроились в уютных московских креслах. Об Эстонии уже и не вспоминают. Многие, кстати, цепко захватили кабинеты и лимузины на нашем Северо-Востоке, получили "за особые заслуги" совсем недавно так ненавистное им эстонское гражданство и настроены теперь так проэстонски, что не сразу поверишь в их интеровское прошлое.

Юрий Антонович ослабил галстук, закурил. Руки его мелко подрагивали. Он сам голосовал за человека, сделавшего во время перестроечной смуты потрясающую карьеру. Работал с ним на заводе молодой парень – Сергей Звонков. Он никогда не блистал особым умом, но работал аккуратно и норму выполнял всегда. Вроде бы, никогда не высовывался, а как-то выбился в комсомольские вожаки. В год последних советских выборов его и двинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Решили, раз молчаливый и без зауми, значит, честный, за работяг. И стал Звонарь депутатом! Юрий Антонович видел его потом раз пять по телевидению: сидит себе в дальнем ряду зала и загадочно чему-то улыбается. А чего грустить? Перевел семью в Москву, сделал квартиру не только себе, но и сыну. После того, как гикнулся СССР, мигом перевелся в какую-то комиссию при российской Думе. Звонил недавно, интересовался: не турнули еще эстонцы родных заводчан? Есть возможность какое-то число пристроить в лагеря беженцев... Гадина!

– Все равно, – подала голос Илга Дайнисовна. – В советское время эстонский язык никто не запрещал. Эстонские дети учились в эстонских школах и институтах. И все были советскими гражданами!

– А что плохого было, – добавил немного успокоившийся Юрий Антонович, так вместе хлебали.

Павел взглянул на внешне безразличную к спору Регину, мелко закивал.

– Правильно. Но основная масса эстонцев не ненавидит нас, а не понимает. Как и мы их, – он немного поразмыслил, почесал затылок. – У нас ведь принципиальные различия в темпераменте и менталитете. Эстонец – образ это кто? Эдакий двухметровый блондинистый потомок Калевипоэга, тратящий на принятие любого решения не меньше месяца, и раз что-либо надумав, не передумывающий уже никогда. А русский? В глазах эстонца – это пронырливый холерик, способный за минуту принять десяток совершенно противоречивых решений, но поступать в соответствии с еще неведомым ему одиннадцатым. В отличие от эстонца реакция у него мгновенная – размышления идут потом и отстают от действий безнадежно. Эстонец, кроме своего хутора и ближайших окрестностей, четко упирающихся в границы страны, ничем иным никогда не интересовался – с хозяйством дел по горло, да и мерзлые мозги не поспевают следить за событиями в "слиском суустро" меняющемся мире. А для русского что родная Россия, что весь мир – все едино, ибо необъятно одинаково. Даже после отмены крепостного права ничего своего он не заимел, болтался то в общинах, то в колхозах и из-за неполной занятости любопытства и энергии имел всегда море. Подходит к нему, на завалинке тоскливо восседающему, какой-нибудь агитатор, просит, скажем: "Эй, Вань, а отчебучь-ка ты мне революцию!" Ваня стремглав летит за топором, лишь на секунду задержавшись, вежливо интересуется: "А те, мил человек, какую – масштаба местного али весь свет шоб содрогнулся?"

Регина невольно слушала Павла и улыбалась. Юрий Антонович провел пятерней по лысине, немигающими глазами уставился в дальний угол комнаты. Чувствовалось: не согласен он, никак не согласен. Судя по пустому взгляду Илги Дайнисовны, ей рассуждения племянника были вообще до фени.