355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Терехов » Дар (СИ) » Текст книги (страница 1)
Дар (СИ)
  • Текст добавлен: 13 октября 2017, 23:30

Текст книги "Дар (СИ)"


Автор книги: Андрей Терехов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Наконец-то я написал стимпанк))

Терехов Андрей Сергеевич

Терехов Андрей Сергеевич

Дар



Зимним утром, когда нежно-розовые лучи рассвета погладили фронтон над Музеем изобразительных искусств города Леемстада, а ветерок с моря разбросал вдоль проспекта Ветеранов профсоюзные агитки, по булыжной лестнице музея поднялась девушка в белоснежном шерстяном платье (без кринолина, нечеловеческое спасибо прошлогодней моде). От ее лопаток взлетали к синему-синему небу два бронзовых подсвечника на три свечи каждый. В руках посетительница несла саквояж, который клонил ее вбок; черные волосы полоскались на ветру, и «цок» каблуков громко, звонко разносился по пустой улице. На миг девушка оглянулась, затем опустила саквояж и двумя руками потянула за дверную ручку. Лязгнул дверной замок, тяжело и натужно заскрипели петли. Полумрак музея жадно заглотил и девушку, и увесистый саквояж, и на проспект Ветеранов вернулась хозяйка-тишина.

За те двадцать четыре минуты, пока солнечный свет выцветал из розоватого в огненно-золотой, а дымка сна уходила из морозного воздуха, широкая лестница музея втянула в себя еще тринадцать человек. Один из них отрастил в глубинах здания кепочку билетера – с пунктирной белой полосой и сплошной красной – и вернулся. К нему набежала шумная очередь и потянулась через проспект Ветеранов на Медную набережную. Вскарабкалась на мост Семнадцати погибших генералов, повихляла между конными (чаще), паровыми (реже) и электрическими (в единственном экземпляре) экипажами и ушла на правый берег реки Леемы, где в вереницу сонных почитателей искусства пристроился Йонниберг. Он приподнял мятый котелок, огладил непокорные светлые вихры и честно отстоял положенные часы на солнце и холоде, чтобы к полудню сменить шесть талеров на зеленый билет с надписью «Зеркало. Необыкновенная экспозиция». Так, вытерпев легкое беспокойство, позывы к мочеиспусканию, а также голод, жажду и трескучий мороз, Йонниберг оказался в музее.

Как и большинство посетителей, Йонниберга не заинтересовали горшки первобытных народов, золотые саркофаги и разноцветные квадраты, которые современные художники гордо величали «ИС-СКУССТВОМ» – он двинулся на голоса, к циклопической зале культуры северных народов. Ее панорамные окна открывали вид на залив, и там, далеко внизу, чадили дымом китобойные пароходы, и плыло над водой обескровленное зимнее солнце, в свете которого – уже здесь, напротив говорливой толпы, – застыла девушка с подсвечниками. Йонниберг растерялся, засмотрелся и с запозданием заметил, что у ног ее, будто перед экспонатом, упокоилась белая табличка с черной надписью.



В САКВОЯЖЕ ЛЕЖАТ 29 ПРЕДМЕТОВ, КОТОРЫЕ МОЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ НА МНЕ КАК ВАМ ПОЖЕЛАЕТСЯ. Я – ТОЖЕ ПРЕДМЕТ. ВЫ МОЖЕТЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ МЕНЯ КАК ВАМ ПОЖЕЛАЕТСЯ С 10:00 ДО 14:00.



Несмотря на щедрое предложение, посетители держались на расстоянии. В этой разномастной толпе из рабочих и моряков, промышленников, людей искусства и праздношатающейся знати выделялся смуглолицый дылда. Он выглядел нездоровым и неизаинтересованым – будто принял приглашение, на которое не мог ответить отказом. И кофейный цвет лица, и зелено-голубая форма выдавали иностранца, так что Йонниберг перебирал в памяти гербы южных Республик. Риберия? Гольдштат? Бартал?

– Да что вы все как дети малые! – воскликнула тучная женщина слева. Она подошла к саквояжу, достала из него белую ленту и неуклюже стянула черные волосы девушки в хорошенький хвост. Посетители замолчали, только Йонниберг нервно засмеялся.

– Вот! Вам пойдет такая прическа, дорогуша.

Девушка не отреагировала. Женщина победно оглядела толпу и удалилась. Шли минуты, никто не двигался, затем кашлянула маленькая девочка, зашуршал кружевами пожилой фабрикант. Йонниберг дернулся, было, вперед, но смутился. Все взгляды обратились в его сторону, он поморщился и почти прыгнул вперед.

– А-а пользвольте-с вас погладить?

Люди зашептались. Девушка молчала и смотрела в одну точку, как и статуи в нишах. В зеленых глазах отражались окна, умытые полуденным солнцем.

Йонниберг сглотнул, в замешательстве оглянулся на посетителей, на работника музея – тот яростно закивал – и коснулся щеки девушки. Кончики вспотевших пальцев ощутили прохладную, шелковистую кожу. Обычную кожу. Йонниберг отдернул руку и, чувствуя странное возбуждение, наэлектризованность, скрылся в толпе. В конце концов он пришел сюда не за этим.



***



– ... и я смотрела, как мою дочь... падчерицу сажают на стул, – с трудом говорила женщина, – поднимают со стула, поднимают, переворачивают, и я терпела. Но когда этот боров снял с нее сапог и стал щупать лодыжку, я не выдержала. Это же музей. Там люди... там дети... а моя до... падчерица с голой лодыжкой. Мало того, что нас пустили в университеты, дали нам право голосовать, мы теперь еще и лодыжки показываем все кому ни попадя? Это же не какой-то балет.

Стефан запоздало кивнул. Он сидел на жестком стуле и смотрел в окно, где на фоне промозгло-серого неба поскрипывал сломанный фонарь. Лицо горело под маской, седалище онемело. Шея затекла от неудобной позы, и Стефан с удовольствием повернулся бы к собеседнице, если бы именно этого и не избегал.

После всех допросов, осмотров и новых допросов, и новых осмотров – он хотел одного: спать. Впасть в зимнюю спячку, в летаргический сон. Уснуть и не скоро проснуться. Может, сказывался возраст – осенью на Кукушкин день Стефану пробило восемьдесят семь, – а может, унылая погода, но что-то в организме шло наперекосяк. «Природа... Погода...» – замелькали в голове рифмы. Стефан с детства ловил себя на них, но стихов не писал. Когда-то он хотел – одной хорошенькой девочке, – да так и не собрался.

– А, так что же вы сделали? – опомнился Стефан и перебрал закрома памяти в поисках имени той девочки. Гретта или Эва? А может, Саския? В голове маячила фамилия ее отца, владельца городской станции вещания. Его знак тогда стоял на каждом громкоговорителе – сколь гордое, столь и нелепое «Кнапсен».

– ... и тогда я сказала, чтобы она шла домой, – действие обезболивающего кончалось, и слова женщины тяжелели, замедлялись. – Она молчит. Я чудом – чудом! – сдержала себя и сказала ей надеть сапог обратно. Мужчина, этот боров, стал возмущаться, я дала ему пощечину, и нас вывели из музея.

– Ну да. Ну да. И на том все, ушли?

– Если бы! Я снова купила билет и вернулась. Думала... я не знаю, что думала. Думала, что все будет нормально. Что этот боров был исключением. Конечно, стало только хуже.

Они помолчали. Что-то клокотало в горле женщины, когда она дышала. За окном нудно и тоскливо поскрипывал фонарь.

– Ведь вот который раз слушаю об этой выставке, – Стефан пожал плечами, – а ума до сих пор не приложу: зачем это вашей падчерице?

– Что?

– Ну вот эта выставка, хе-хе.

Женщина с трудом набрала воздух.

– Вы слышали о том, что она делала на китобойне?

– Уж простите старика, но не припоминаю.

– Сидела на китовых костях, отмывала их от крови и пела колыбельную.

– О...

– Наверное, за этим и надо. Чтобы даже такой человек, как вы, о ней услышал и сказал: «О!..» А она бы только посмеялась. Ей только дай пошутить да похихикать.

Голос женщины потеплел, и Стефан задумался, что она подразумевала. Такой же – по возрасту? Воспитанию? Уму?

– Герцогиня уже в курсе? – спросила собеседница.

– Ей отправили официальное письмо, но пока, тасказать, она не удостоила нас честью.

– Родная мать, называется.

– Все мы не без греха. Скажем, у пчел старые матки тоже плохо летают. Сидят среди воска и меда, а... – Стефан шлепнул себя по лбу и чудовищным усилием НЕ повернулся к женщине. – А, к слову, подсвечники! Вот ведь зачем такой милой девушке эти оглобли на плечах, хе-хе?

– Не знаю. Два года я терпела... эти подсвечники, а теперь...

– Да? И как же она спала-то?

– Спала?

– С оглоблями своими.

– Она... не спала. Бессонни...

Голос женщины прервался, и она заскулила – видимо, от боли.

– Пора мне и честь знать, – Стефан поднялся и машинально отвернулся от окна. В последний момент он опомнился, поднял взгляд. – Вы уж тут поправляйтесь, а я... Стефан со стыдом сообразил, как неуместна эта фраза, и затараторил:

– Вот ведь в конце, когда все началось, вы что-то, может, видели?

Женщина молчала. Стефан решил, что она потеряла сознание, и открыл дверь.

– Холод... Темнота... – с трудом проговорила женщина. – И... тихо. Я уже... не кричала... кто-то... читать стихи... из ее книги, а потом... Стало... так тихо...

Стефан уже расслабился, уже вышел разумом в коридор – опередил собственное тело – и потому невольно оглянулся. Он забыл смотреть в окно, на стену или еще куда угодно, кроме больничной койки, и зрение услужливо сфокусировалось на немолодой женщине. Она лежала на больничной койке – так, как лежат тяжелобольные и умирающие, – будто увязала, будто тонула, будто простыни и подушка прорастали сквозь нее. Волосы женщины отслаивались с кожей от черепа, а лицо, руки, шею – все пожирала черная гниль. За время разговора заражение перекинулось на левый глаз, и женщина моргала им, словно ей что-то мешало. Стефан и сам заморгал, ощутив эту несуществующую соринку в своем глазу.

– Больше... ничего... – сказала через силу женщина. – Извините... Я не... не... в себе была...

Стефан медленно кивнул своим мыслям, вышел и прикрыл дверь с табличкой «Палаты для зараженных». В коридоре стояла гнетущая тишина. Ворванки на стенах озаряли бледно-васильковым светом двух санитаров, которые несли тело. На большом пальце трупа качалась, сверкала и брякала медная бирка: «Йонниберг Найбтройц».

Стефан с облегчением снял противогаз и вытер потное лицо. Он вспомнил молодчиков из магистрата: как у них так же сверкала медь на погонах, как чиновники орали и требовали «четкое, ясное» объяснение. Они повторяли и повторяли это, и перебивали друг друга – каркали, будто стая воронят, будто Стефан оглох и отупел на склоне лет. Наверное, молодчики испугались. Наверное, на жироперерабатывающих фабриках и китобойных судах участились рабочие стачки, Наверное, Риберийская республика захватила новую зону китобойного промысла, когда тут, в столице, устроили эту выставку с сотнями жертв. Кто бы не испугался?

Стефан очнулся от мыслей и заметил, что у стены сидит врач. На его переднике блестели потеки черной жидкости.

– Госпдин дознаватель, – доктор улыбнулся. Взгляд у него осоловел, язык заплетался. – Я, если пзволите, насчет вашего задания.

– Задания?.. – не понял Стефан и хитро улыбнулся в ответ. – Какого же такого задания, молодой человек?

– Ну если позволите, вы прсили говорить, когда на телах будут особые приметы. Вот сейчас была змея. Была змея. Клеймо змеи с двумя глвами. Если это поможет установить личность...

Стефан сцепил руки за спиной и покачался с носка на пятку.

– Змея. Зме-я... Да, а скажите-ка, а заразился этой гадостью кто-то новый? Из персонала? На улицах?

Врач покачал головой.

– Только из музея, гсподин Зееман.

– Если так, беда.

Врач в отчаянии махнул рукой.

– Хуже. Сывротка из бычьей крови не помогает, Галицианский бльзам не помогает. Мы только и можем, что давать им душицу, чтобы заглушить боль.





***



Корделия подергала цепь, которой привязала девушку к стулу. «Предмет» выглядел устало и по-прежнему не шевелился. На голове его косо сидела мужская шляпа-цилиндр, рукав белого платья, по низу которого бродили солнечные зайчики и взбиралась морская цепь, отрезали. Люди подходили и подходили, и гладили девушку, и втыкали перья в ее черные волосы, и жали ей руки, и от этого нескончаемого потока в зале сделалось так душно, что Корделия взмокла.

Вдруг из толпы выбежал солидный господин.

– Все, что угодно? Ну на тебе, все, что угодно.

Он поднял стакан и вылил содержимое на голову девушки. В воздухе запахло спиртным, капли влаги в черных волосах и на лице девушки заискрились в золотистом свете из окна. У Корделии внутри похолодело.

– Ну, – мужчина зло улыбнулся. – Нравится?

Девушка не отреагировала, только в ее фигуре появилось легкое напряжение.

– Нравится? Я тебя спросил.

Корделия поморщилась, взглянула на часы и, поправив шляпную булавку, двинулась через людское болото. От некрасивой сцены сделалось гадко, и Корделия вернулась бы, если б не потратила на цепь столько сил. Она оглянулась – грубиян говорил что-то девушке, и его тень накрыла глупышку. Корделия покачала головой, обогнула парочку модниц и услышала конец фразы:

– ... что я вырвала у нее, хи, волосок.

– Фу! Зачем? – донесся ответ.

– А ты зачем заставила ее встать на одну ногу?

– Это хотя бы смешно. А вырывать у людей волосы – как минимум, не знаю... невежливо!

Корделия остановилась. Под сердцем будто заледенело, и она снова оглянулась на «предмет». Его перетаскивали из угла в угол два господина во фраках. Они засмеялись, затем один взял из саквояжа розу и вложил в руку «предмета». Корделия с ознобом поняла, что мужчины изображают похороны. Она не выдержала – бросилась к ним, опустилась на колени – ее темно-фиолетовое платье зашуршало по мраморному полу – и потянула цепь на себя.

– Что вы делаете? – спросил мужской голос. Корделия на миг остановилась, и вопрос повторили.

Корделия дернула головой и наклонилась к лицу девушки, по которому бродили полосы солнечного света.

– Простите, velaho.

Девушка не ответила. Она не двигалась, не моргала, и только грудь слабо поднималась и опускалась в такт дыханию. Корделия сбросила витки цепи и сказала тихонечко:

– Уходите отсюда быстрее, velaho.

Что-то изменилось в зеленых глазах, но «предмет» так и не пошевелился. Корделия вздохнула.

Пора. Пора. Корделия встала и пошла сквозь толпу, и тут увидела Йонниберга.



***



Два дня спустя, в убогом доме посреди портового района, Стефан открыл дверь на втором этаже. В комнате царил полумрак. Стефан зажег ворвань в переносной лампе и окунулся в него, будто в прохладные темные простыни.

Шкафы. Стол. Один стул. Снова шкафы. Казалось, все было на месте, и в то же время чего-то не хватало. Стефан подошел к окну, которое выходило на кирпичные трубы жироперерабатывающего завода. Среди них плыла луна, и ее мерцание серебрило деревянный стол. Из центра его торчал нож, на краю свалили одежду. Тут же вздымала меч глиняная фигурка – воин с двумя факелами за плечами; и чашка сушила вино на донышке, и пахло кислятиной, и пожухлые розы свисали из недопитой бутылки. Когда Стефан протянул руку к цветам, бурые лепестки вздрогнули и осыпались с мягким шорохом.

– Давно ли она у вас сняла комнату, госпожа Свенсон?

– Я вам уже сказала.

Стефан лукаво улыбнулся, хотя внутренности скрутило: он заметил бордовые пятна вокруг ножа и на лезвии. На столешнице угадывались очертания тонкой кровавой ладони, и выходило, что девушка до остервенения играла в ножички сама с собой.

– А, если так, уважьте старика еще раз, госпожа Свенсон. Будьте уж любезны.

– Года два назад, – нудным тоном ответила хозяйка из коридора. – Пришла, улыбается, как проклятая, аж скулы сводит, и говорит: «Дайте мне комнату, милая женщина». Ну, я и дала. Может, таки обождете час-другой? При центральном-то освещении виднее. Если бы не отключали еще...

Стефан скривил губы. Он подумал, что женщина наверняка воровала ворвань из жироподающей трубы и сваливала все на «отключения». Половина города так делала, и а другая половина об этом знала – городская система снабжения, магистрат, департамент дознания, – и все закрывали на это глаза. Люди – ну что с них возьмешь? Они столетиями воровали, убивали и торговали собой, и варили некачественный алкоголь, и пили отвар душицы.

«Отвар... Пожар...» – закружились в мыслях рифмы. Стефан мотнул головой и двинулся вдоль стены и книжных полок. На заголовках царил Север: «Закат и падение Северной империи», «Северные кочевые народы», «Налогооблажение у северных народов: от древних племен к Орде, от Орды – до наших дней». Стефан провел по корешкам пальцами и вспомнил, что девушка окончила тривиум по истории северных искусств. Седьмая или восьмая женщина, которая получила высшее образование в Леемстаде, но не стала от этого и на талер счастливее.

Стефан двинулся дальше и обратил внимание на две свечи в нише стены. За ними, в глубине, окоченел портрет Герцогини Льда в молодости (ах, какая же она была красивая!), а под ним – конверт. Стефан поцокал языком и, поставив лампу в нишу, вытянул письмо.

Судя по штемпелям, его доставили пару лет назад, но оно до сих пор дышало тяжелым ароматом духов.



В СООТВЕТСТВИИ С ВОЛЕЙ ЕЯ БЛАГОРОДИЯ НАПРАВЛЯЕМ ВАМ ИЗВЕЩЕНИЕ И ПРОСЬБУ БОЛЕЕ НЕ БЕСПОКОИТЬ ЕЕ ЗПТ НЕ ПРИНОСИТЬ ЕЙ ДЕНЕГ И НЕ РАСПРОСТРАНЯТЬ СЛУХИ О ВАШЕЙ ЗПТ ЯКОБЫ СУЩЕСТВУЮЩЕЙ ЗПТ РОДСТВЕННОЙ СВЯЗИ ТЧК ПОВТОРЯЕМ ЗПТ ВАС ВВЕЛИ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ ТЧК ТАКЖЕ ЗПТ В СООТВЕТСТВИИ С ВОЛЕЙ ЕЯ БЛАГОРОДИЯ ЗПТ ВОЗВРАЩАЕМ ВАШИ ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ ТАЛЕРОВ ТЧК ПРИНОСИМ НАШИ ИЗВИНЕНИЯ ЗА ЭПИЗОД В ИМЕНИИ ТЧК ЛИЧНЫЙ ПОВАР ЕЯ БЛАГОРОДИЯ ЗПТ ЛИЧНЫЙ ДВОРЕЦКИЙ ЕЯ БЛАГОРОДИЯ ЗПТ ЛИЧНЫЙ КУЧЕР ЕЯ БЛАГОРОДИЯ ЗПТ ФРЕДРИК ЭГБЛАД



– Госпожа Свенсон, вы мне по секретику скажите: к ней гости-то захаживали? – Стефан помедлил и вложил письмо обратно в конверт. – И не то чтобы любые гости, а мужские. Трутни, тасказать?

– Что я, следила что ли? – сердито ответила хозяйка. – Мать ее приходила.

– Мачеха.

– Ну или мачеха, кто их там разберет.

Стефан покачал головой, взял лампу и отошел от ниши. Через пару шагов его ослепил свет. Что-то екнуло под сердцем, но потом Стефан догадался, что встал перед зеркалом. Он приподнял лампу и увидел старика: лысого, утробистого, в алой форме департамента дознания. Судя по виду, старику безумно хотелось спать, и Стефан ощутил с холодком, с полной ясностью поступь своей смерти в этой сонной одури. Он ведь так и умрет. Заснет в департаменте или дома и больше не проснется.

Стефан с трудом отогнал эти вязкие мысли и пошагал мимо книжных полок. Снова Север. Север. Север. Начиная с темного времени и кончая современными авторами. Стефан вновь провел пальцами по пыльным, ребристым корешкам – ему нравилось это ощущение – подумал и вытащил самую замусоленную книгу. Из ее торца высовывались змеиные закладки-язычки красного бархата, а на обложке значилось: «Легенды и суровая правда Северных кочевых народов под ред. Хакана Дарфельда». Стефан поставил лампу на полку и пролистал до первого из язычков.



"...Разгром найкитов и мерманов и казнь Осахи осенью 112 года подвели черту под долгой войной. Двухголовая змея пала, и у Арнадотира не осталось соперников на Севере [63]. Он объявил себя единым правителем степей, соединив племена в единую квази-империю, просуществовавшую почти тысячелетие, до падения Северной Орды в 1029 году. Эхом великой битвы 111 года дошло до нас пророчество-проклятие Осахи, которое, по преданию, он дал перед своим сожжением [64]:



И аспида две головы взовьются вновь

Над северной землей, над золотом степей.

Осахи сыновья исполнят хор мечей

И вражеские стяги стопчут в кровь [65].



И поныне имена этих двух племен и их грозный герб остаются символом непримиримого и свободолюбивого духа Северного народа..."



Стефан зевнул и перелистал до следующей закладки.



«... подобно любым богам кочевых народов, северный пантеон отличался жестокостью. Почти все ритуалы почитания требовали жертвоприношений, исключение составляла лишь Асала – богиня любви (о ритуале, связанном с нею, взрослые читатели могут догадаться сами). К IV веку обряды стали смягчаться, и человеческие жертвоприношения заменили на животных [92], но сам вид ритуала не изменился: как говорится в „Наследии“, „кровь невинныя возжеглася, и ветра песню исполнили уста“. Песни имели свою версию у каждого племени и у каждого бога и позже переродились в известные нам „Сказания Севера“. Также в некоторых ритуалах упоминается символ бога. По всей видимости, это предметы, ассоциируемые с тем или иным представителем пантеона. Так, для Асалы им, конечно, стал цветок. Для богини утра – кусочек стекла или прозрачного камня [93]. Бог мертвых носил маску, что закрывала мертвую половину лица. Бог войны – зажженное копье. Бог веселья – плод душицы, ныне запрещенныйунас по понятным причинамиставший ууууделомммм...»



Буквы сливались, глаза слипались, и Стефан захлопнул книгу. Он сунул ее на место, оглядел еще раз комнату и осознал, что его насторожило.

– Вот ведь какая штука, госпожа Свенсон. Смотрю я на эту тронную залу, тасказать, и что-то никак одной вещи не вижу, без которой и жить человеку нельзя, хе-хе. Кровати-то того...

– Чего «того»?

– Нету.



***



Кто-то залепил зеленые глаза девушки пластырем, отчего даже Йоннибергу стало не по себе. Он поежился, но улыбнулся Корделии и демонстративно поднял руку «предмета» вверх, в сноп солнечного света. Корделия помрачнела, что странно шло к ее северной красоте. – Ну она сама же это все организовала-с, – оправдался Йонниберг.

– Я знаю, – Корделия помолчала и достала из кармашка платья часы. – Ты не хочешь пойти отсюда к... я не помню. Знаю, как на эвесском, а на... Dunehio. Вода течет вверх.

– Фонтаны зимой не работают-с, невежественная госпожа северянка, – ответил Йонниберг и согнул руку девушке так, будто она чесала противоположное ухо.

– Не работают-с, – повторил он.

Корделия все смотрела на часы и покачала головой.

– Так странно, что мы встретились именно сегодня. Ghadraho de...

Йонниберг и хотел бы сказать, что искал Корделию по всем музеям страны и сейчас невыразимо отупел от радости, от радости, ОТ РАДОСТИ, и ничего странного во встрече нет, но почему-то он молчал и поднимал девушку на цыпочки, и сам не понимал, ЗАЧЕМ. Йонниберг заметил, как «предмет» сглотнул, и удивился – в мозгу уже засело убеждение, что перед ним не живой человек.

– Йон!

– Хорошо-хорошо! Только один момент-с.

Корделия оглянулась на угол помещения, и прядь ее светло-рыжих волос выпрыгнула из-под шляпки, скользнула по плечу. Йоониберг невольно засмотрелся. Не глядя, он вложил девушке в руку желтый томик из саквояжа. Та уже дрожала от напряжения – она все стояла на цыпочках, и солнце зажигало золотом черные волосы. Подошел угрюмый рабочий. Он снял кепку, встал на колени и заглянул под белоснежное платье. На миг Йонниберг подумал, что надо охладить пыл мужчины, но ничего не сказал и только сунул розу из саквояжа в свободную руку девушки. Цветок упал.

– Имейте совесть! – крикнул женский голос из толпы. – Вы в музее, а не в борделе!

– Очень сомневаюсь! – захохотала троица студентов, и по залу пробежали глумливые смешки.

– Йон, reho! Я ухожу, – Корделия снова достала часы и сделала шаг в сторону.

– Сейчас! – Йонниберг торопливо поднял розу и снова вложил в руку «предмета». К раздражению Йонниберга, цветок снова выпал. По скуле девушки скатилась капелька пота и заблестела над краешком губ. – Ну погоди. Та смотрительница! Помнишь? Ведь похоже-с... ведь...

– Reho! – перебила Корделия. – Ne mija... Я не хочу.

Она пошла через толпу, все смотря на часы. Йонниберг со злости втиснул цветок в руку девушки – ее лицо побледнело – и поспешил за Корделией. Уже в толпе, в поте и голосах, Йонниберг оглянулся и почувствовал холодок. Да, девушка сжала розу, но по белой от напряжения руке, по белому мизинцу скользили алые капли. Летели на пол, собирались в лужицу. «Предмет» все-таки был живой, разве что пластыри, которые шутники наклеили на зеленые глаза, создавали жуткое впечатление поднявшегося из могилы трупа.



***



Стефан безразлично смотрел на багровое пятно, в котором лежали оплавившиеся, переломанные и затоптанные свечи. Три с одной стороны пятна и два с другой. Грязно-белое месиво на буром фоне – однажды Стефан видел такое, когда пушечным снарядом убило его супругу и сына.

Работник музея – безликая фигура в брезентовике и противогазе, что маячила на краю зрения, – шаркнул и тихо сказал:

– Ну не мог я на такое смотреть.

Стефан моргнул и отвел взгляд от засохшей крови.

– Право слово, я вас не виню.

– Она же сама сказала...

– Конечно.

– ...если ее жизни явно ничего не будет угрожать, то я должен молчать и не мешать посетителям. Я и не мешал. А потом не выдержал, ушел. Ну не мог на это смотреть! Чтобы до таких мест у женщины прикасались, да у всех на виду. Хуже, чем в балете. Я девять лет женат и такого не позволяю себе с супругой, а тут... Ну не мог я!

Стефан зевнул и на миг прикрыл тяжелые веки.

– Может, если бы я остался, если...

– Если так, и вас тоже жгли бы в крематории, – устало перебил Стефан. – Или усыпляли бы в больнице, хе-хе.

– Хоть кто-то поправился?

Стефан покачал головой и с трудом открыл глаза. За окном занимался серый рассвет, и фигуры в нишах проступали из теней.

– Право слово, а что это за морды у вас стоят?

– Это? Я... вы же спрашивали.

У Стефана похолодело под сердцем. Подобные слова говорили все чаще и чаще, и закрадывалось подозрение, что это неспроста.

– Вы уж повторите для старика, не сочтите за бестактность, хе-хе.

– Это боги Севера, – с гордостью сказал работник музея.

Стефан тяжело вздохнул.

– Из самого Эвесского храма.

Стефан не знал, что это, и промолчал.

– Им по несколько тысяч лет, – уже с некоторым отчаянием сказал работник. – Они старше нашей цивилизации.

Стефан сцепил руки за спиной и покачнулся с носка на пятку.

– Говорят, раньше люди считали пчел божественными существами. За их, тасказать, организованность. М-да, – Стефан еще раз покачнулся. – Вот скажите, вы мне и каракули на пьедесталах прочитать можете?

– «Каракули»? Это... это часть Песни!

– Да ну?

– Да... С приходом монотеистических религий языческие религии стали отмирать, и у северян это отразилось в легенде, согласно которой их боги отвернулись от предавших их людей. И возникла Песнь, которая гласила, что однажды старые боги вернутся, чтобы предречь конец сущего.

Стефан повернулся к окнам на залив и стал рассматривать пустынные улицы внизу.

– Вот ведь конфуз, хе-хе.

– Ну как... как во всех пророчествах. «И каждая душа во мраке том исчезнет под Маррашевым судом, и будет проклята влачить остаток дней среди гниющих тел, среди костей людей». Ну и так далее. А вот он, – работник показал на статую воина с факелами за плечами, – здесь вообще не должен быть. Это обычный человек.

– Что ж вы сюда такую бандуру зря притащили?

– Банду?.. Как раз он был причиной ухода древних богов! После соединения племен в Великую Орду Арнадотир объявил себя Богом-человеком. Так он создал новую религию, и... обидел старых богов.

– Это зря.

– По легенде к старости он раскаялся, ибо люди воистину осиротели без старых богов, и ушел вслед за древними, чтобы попросить их вернуться. Его путь лежал через царство мертвых, царство созвездий, и царство пустоты, и он закрепил на каждом плече, – работник показал на статую, – по факелу, чтобы боги издали заметили его в темноте внешних царств.

– И как? Увидели?

– Ну... это легенда. На самом деле его убили свои же генералы во время переворота. Да, и место захоронения известно.

– Как любопытно, – из вежливости сказал Стефан и зевнул под противогазом.

– Да! – работник, судя по голосу, обрадовался, что заинтересовал Стефана. – Отсюда и пророчество. Северяне, особенно старики, до сих пор считают, что однажды Арнадотир вернется с Древними Богами и начнет новую эру. Забавно, что со временем известное пророчество Осахи – врага Арнадотира – и пророчество о возвращении Арнадотира и Богов соединились в одно, о возрождении Севера. Точнее, сначала о разрушении, а потом о возрождении... ну... там все сложно.

– Вот как?

– Да все это очень сложно и интересно. Если хотите, в хранилище есть оригинальные тексты.

Стефан помотал сонной головой.

– Мне вовсе не трудно, – настаивал работник.

– Да не то чтобы надо.

– Давайте лучше принесу. Я же вижу, вам будет интересно.

– Не стоит так себя затруднять.

– Я... да нисколько! Мне только в радость!

Не успел Стефан буркнуть и слова, как остался один. Он устало побрел к ближайшему стулу, где лежала газета, сел и шлепнул выпуск себе на колени. С открытой страницы глядел даггеротипический снимок Риберийского порта, обрезанный окулярами противогаза.



«Эпидемия в южной республике достигла апогея. Морские гавани закрыты на карантин, остановлено железнодорожное сообщение с внутренними областями. Правительство во главе с премьер-министром выступило с обращением к Торговому союзу, где попросило оказать посильную помощь в производстве вакцины. Напомним, по данным нашего источника в департаменте иностранных дел, одним из компонентов вакцины является продукт переработки китового жира. В этой ситуации Леемстад с его передовыми жироперерабатывающими фабриками снова оказывается тем рыцарем на белом коне, на котором выезжают все страждущие и несчастные. Безусловно, по-человечески мы желаем помочь гражданам Риберийской республики, но не можем не помнить об их вероломстве прошлой весной, когда...»



Север не утихает

«Два студента пустили отравляющий газ во время ежедневного выезда генерал-губернатора Северной ставки, Майо Рильсе. К счастью, из-за ветреной погоды пострадали только нападавшие. По данным местного департамента дознания, на телах преступников вновь были обнаружены клейма в виде двухголовой змеи. Отметим, что атаки начались после силового подавления студенческих волнений, вызванных запретом преподавания на эвесском языке. Нападения идут исключительно на переселенцев и представителей власти, так не начало ли это нового сепаратистского движения на Севере? За комментарием мы обратились к члену Палаты Лордов, господину...»



Стефан открыл первую страницу газеты и тут же об этом пожалел. Заголовок гласил: «Зеркало кошмара».



«Нашумевшая еще до своего открытия выставка-представление „Зеркало“ в музее искусств Леемстада закончилась трагедией. Более сотни посетителей оказались заражены неизвестной болезнью, а городская больница забита умирающими в невыразимых муках пациентами. Что же это было? Официального комментария до сих нет. Департамент дознания хранит молчание, магистрат лепечет, как годовалый младенец, и снова мы спрашиваем себя: не пора ли Стефану Зееману окончательно переехать в деревню и дальше разводить своих пчел? Забудем о том, что, ветеран службы дознания куда чаще бывает на загородной даче, чем в столице. Забудем о том, как он засыпает в общественных местах (бедная, бедная императрица и ее прием), не помнит собственные слова и поручения магистрата (не признак ли это старческого слабоумия? 87 лет – столько, как говорится, не живут), но сколько можно терпеть профсоюзные стачки на жироварнях и студенческие выступления? Неужели в департаменте дознания не хватает сил или средств, чтобы арестовать горстку подстрекателей? Пора уже...»



Стефан смял газету и зло швырнул в угол залы. На миг сонливость спала, и захотелось встать, броситься в департамент, в больницу. Утереть носы журналистам и клеветникам, и особенно – тому надменному молодчику из магистрата.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю