Текст книги "Без права на подвиг (СИ)"

Автор книги: Андрей Респов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Недополицаи неторопливым шагом двинулись к нам, оставили свой угловой пост. Ни один из немецких конвоиров так и не сдвинулся со своих постов. Интересно, они настолько доверяют шайке Вайды? Или думают, что пересечение границы с СССР снижает вероятность риска побега заключённых? Думаю, скорее на жаре разморило. И выходить из густой прохладной тени пакгаузов попросту лень.

Эх, поучить бы фрицев с недополицаями бдительности. Да, жаль, нельзя…

– Гляжу знатно прибарахлился, Теличко, – тройка недополицаев, поигрывая дубинками, встала на дороге перед телегой, а их предводитель хмуро уставился на меня.

– Так, а чего ж добру-то пропадать, господин Вайда? Сейчас пойду и сменяю вещички на еду у поляков. До Рейха ведь ещё не скоро доедем? Но вы не сомневайтесь, господин Вайда. Я правила знаю: большую часть из уважения к вашей ответственной службе, для поддержания, так сказать, боеспособности… – произнося свою речь, я явственно услышал противный шорох языка, облизывающего задницу недополицаевской сволочи.

Демонстративно развязал узелок с отобранными вещами и ботинками, развернув края, чтобы было хорошо видно содержимое, – а то выбирайте, что душеньке угодно.

Вайда хмыкнул, поворошил тряпьё дубиной. С его губ не сходила брезгливая гримаса.

– Ещё с мертвяков я шмотьё не носил…ладно, догоняйте, доходяги! А ты, Теличко, как наменяешь шамовки, притащи на ворота, – и Вайда со своей сворой, прибавив шагу, поспешили в Отстойник.

– Ну и с-сука же ты, хохол, – послышался рядом осипший голос одного из пленных. Усатый солдат, что был во второй паре носильщиков, буравил меня воспалёнными глазами. Он хотел сказать ещё что-то, но зашёлся в приступе нехорошего кашля.

– Не суди, да не судим будешь, – решил я отделаться общей фразой и стал нагонять еле плетущуюся телегу. Но успел услышать вдогонку: «Гха! Ходи – оглядывайся, с-сука…»

Буду, товарищи, обязательно буду оглядываться! Даже побуду для вас хохлом, да хоть моджахедом! Мне сдохнуть из-за глупой гордости и бравады сейчас ну никак нельзя. А вы поносите последними словами, ненавидьте меня ото всей своей советской души. На здоровье! Я выдержу, с меня не убудет…

– Пшепрашам пана? – решил я попытать счастья с возницей, надеясь на пяток-другой польских слов в моём туристическом арсенале.

– Цо? – повернувшееся ко мне красное лицо крестьянина, изборождённое глубокими морщинами, выражало одновременно страх и любопытство.

– Пан муви по российску?

– То так…малы, – кивнул дед.

Я водрузил на лавку рядом с возницей свой узел с вещами и похлопал по нему.

– Хорошие крепкие ботинки, отец! Сносу не будет. Штаны, гимнастёрки. Вот ещё, – я снял с пояса танковый комбинезон, – ткань – крепче не найдёшь, очень прочная материя. Менять на еду хочу. Картошка, хлеб, сыр, сало, лук, репа, брюква.

Крестьянин прищурился, лишь на несколько секунд его глаза скользнули по содержимому узла. Я знал, что брать. Большая часть обмундирования на покойниках давно превратилась в тряпьё, а хороших пар обуви не набралось и полудюжины. Но война есть война. Третий год Польша под немцем. Хорошая крепкая обувь – это настоящая валюта.

– Пан…весчьи мьёртвых… как совесчь естем?

О, как! Этот водитель кобылы решил меня усовестить?

– Не тебе отец о совести говорить! Сам сегодня весь день невинно умерших в муках возишь. Небось в канаву у дороги сваливаешь? На прокорм бродячим псам?! – слегка надавил я голосом.

– То так, – тяжело вздохнул дед, втянув голову в плечи.

Я скрипнул зубами. Пожилого поляка понять можно: подневольный, мобилизовали под страхом расстрела – последнюю лошадёнку под это дело запряжёшь. Вон она у него рёбрами сверкает. Да и на площади рядом с Отстойником трудно было не заметить старый помост с виселицами.

– Послушай, отец, – пришла мне в голову идея, – возьми вещи так, под слово. Попроси своих земляков дать еды кто сколько может. Пусть женщины принесут, я договорюсь с полицаями! Ну а если нет…пусть возьмут их в уплату вашему ксёндзу, пусть, как стемнеет, организует похороны наших по-христиански, по-божески. Сделаешь?

Старик уставился на меня, вскинув густые спутанные брови.

– Не естес комисажем?

– В жопу комиссаров, дед! Ребят по-человечески похоронить надо. И место крепко запомнить. После войны родственникам показать.

– После войны?! – поляк даже рот раскрыл, то ли не понимая, что я ему толкую, то ли, видимо, решив, что пленный русский спятил от голода и лишений.

– Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут! Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими, – тихо, но так, чтобы дед слышал каждое слово, произнёс я и перекрестился.

Телега встала – дед резко потянул вожжи. Поляк размашисто перекрестился, непривычно, всей ладонью. Он развернулся, привстав, подтянул к себе узел и кивнул со значением, коснувшись козырька кепки сухими пальцами: «В жопу комиссаров, жолнеж! Зробье вшистко!»

Затем дёрнул поводья, плюхаясь на лавку:

– Но! Холера ясна… – и перегруженная телега поехала вдоль перрона.

* * *

В Отстойнике, на первый взгляд, всё оставалось по-прежнему. Солнце стояло ещё высоко и до наступления вечерней прохлады оставалось добрых три-четыре часа. Со стороны железнодорожных путей слышались многочисленные беспорядочные удары: чаще глухие, изредка с металлическим звоном. Видимо, шла та самая замена колёсных пар.

Приблизившись к воротам, я натолкнулся на взгляд конвоира, который чуть не застрелил парня, обозвавшего меня фашистским прихвостнем.

– О! Руссишь кляун! Айнен гутен джоб гемахт?

– Гут, гут, херр дойчер шеф. Гут гемахт, – пришлось, натянуто улыбаясь, согласиться с тем, что работа была просто отличная.

– Оха-ха! – театрально рассмеялся конвойный и отвернулся к своим сослуживцам.

Только приблизившись, я заметил несколько небрежно сваленных у воротных столбов трупов со следами огнестрельных ранений на гимнастёрках. Среди тел, обезличенных смертью, узнаваемо белели грязные кальсоны.

Грудь немедленно сжало тисками от досады на идиота, но я старался идти по прямой, заметив, что ворота Отстойника широко распахнуты, а пленные, несмотря на довольно небольшую площадь загона скопились почему-то на противоположной от входа стороне.

Народ расположился на голой земле, в основном привалившись друг к другу спинами. Разговоров было почти не слышно, пленные позволяли себе лишь настороженные робкие поглядывания в сторону немцев.

Разыскав среди них Ивана, я присел рядом прямо на успевшую схватиться сухой коркой грязь.

– Чего расскажешь, Вань?

– Шёл бы ты…Петро…своей дорогой.

– Обязательно пойду, Вань. В своё время. А пока сил надо набраться, – я понизил голос, – не всё следует принимать так, как оно кажется на первый взгляд, товарищ красноармеец.

Иван вскинул на меня непонимающий взгляд.

– Ты, Вань, всё правильно делаешь. Продолжай и дальше посылать меня, матери, если хочешь, – продолжил я вполголоса, – особенно ежели при остальных. Только сам пока выводов делать не спеши. Ты ж не дурак? Приедем в лагерь, дай бог, там я тебе кое-что объясню. Лады?

Иван, продолжая смотреть на меня, молча и едва заметно кивнул.

– Договорились? Ну вот и ладушки. Чего тут случилось-то, пока мы трупы таскали?

– А ты будто не знаешь, фрицевский прихвостень?! – громко ответил Иван, не забыв мне хитро подмигнуть. Актёр из моего сослуживца был так себе. Но много ли надо неискушённым зрителям? – Ты, падла продажная, пока прохлаждался, немцы над нами поизгаляться решили. Притащили из паровозной колонки два ведра с водой и кружкой, поставили перед воротами. А сами те ворота открыли и стали в сторонке. Мол, водички кто попить не желает? Солнце ж печёт – лужи все повысохли. Ну, пара молодых не выдержала и к выходу потянулись. А немчура скалится и кивает, мол, гут, гут вассер. И ржут, с-суки! Тьфу! – Иван катнул желваками, – а до вёдер тех всего шагов десять от входа, значит. Только парни мимо створок прошли, тут их…@б твою мать…кого в затылок, кого в спину. Короче, обоих и застрелили. Федька Мышкин, ну тот, что на тебя…начал кричать на конвойных, мол, нелюди, сволочи и прочее…да ещё комьями земли в них кидался. А те уворачиваются да лыбятся: «Гут, гут зольдат!» – орут. И эдак ручкой его подзывают и на ведро с водой указывают. А Федька не видит перед собой ничего, словно с цепи сорвался да как кинется на ихнего ефрейтора, что сигареты тебе отдал. Ну тот его штыком в живот…

– И что, Иван, начальство на выстрелы не прибежало?

– Ух…а ты почём знаешь? Ну да…явился охвицерик. Да только видно было, что конвойные ему всё по-своему обсказали. К бабке не ходи! Пленные же за территорию ограды вышли. А значит – побег!

– Умный ты, Вань. Соображаешь…

– Иди нахрен, Петрушка! К своим немецким господам. Подпевала фашистский.

– Какой ты уж больно сообразительный, Вань. Случайно, не партийный?

Ивану хватило ума не отвечать на подначку. Он молча и демонстративно пересел к противоположной части проволочной изгороди.

А мне отдыхать было рано. Что ж, думал использовать свою находку для более важных дел. Но жизнь ломает любые планы.

Дело в том, что при обыске мертвецов, кроме обычных вещей мне здорово подфартило: попалось золотое обручальное кольцо и цепочка, выпавшие из кисета, обнаруженного в нагрудном кармане гимнастёрки. Как, каким образом довольно молодому артиллеристу удалось, находясь в плену, сберечь столь ценную вещь?! Неясно. Подобные вещи в довоенном СССР, насколько мне помниться, были большой редкостью. Особенно в городах, где и браки-то частенько не регистрировали. Не говоря уж о венчании. Видимо, сельский парнишка был. Да не из обычной семьи… Земля ему пухом. Я кольцо даже на зуб незаметно попробовал, думал медь золочёная. Ан нет! И проба – всё чин чином. И вещи новые – метал цепочки и кольца не успел даже потускнеть.

Оставалось сообразить, как подвигнуть конвоиров осуществить выгодный для меня товарообмен. Развлечение с расстрелом ведь они придумали не просто так. Падлы конченные. Вертухаи вермахтовские. Ублюдки арийские.

Это понятно. Но и они, как ни крути, – люди. Со всеми своими достоинствами и недостатками. И им охранять толпу пленных на солнцепёке наверняка обрыдло до чёртиков. Вон как их ефрейтор на мою клоунаду среагировал. На пустом месте упаковку сигарет заработал.

Надо быть честным, не совсем на «пустом». Рисковал я тогда прилично. Но вот было же что-то такое в глазах того немца? Сумасшедшее. Будто бы он тоже о чём-то таком догадывается. О бесконечной игре Жизни и Смерти на войне? Ублюдок конченный…а что? Можно ведь и на этом сыграть. Мда-а…а оно мне надо?

Надо, Гавр, надо! Вечером, даст бог, поляки с харчем придут. Как договариваться через колючку, если эти, в фельдграу, палят ради развлекухи? Долю Вайде я уже пообещал. Но ведь и представителей «высшей расы» надо принимать в расчёт. Значит, надо договариваться уже сейчас. Золота жалко. А, и хрен с ним! Легко пришло, легко и уйдёт. Вот что сделать, чтобы в меня не выстрелили, едва я шагну за ворота?

Есть одна мысль. Ничего нового. Удивляя – побеждай! Ну, не подведи, Александр Васильевич! Мудёр ты был и нам завещал маленько.

Я встал перед створами ворот. Аккуратно снял с себя сначала ботинки, стащил обмотки, затем штаны, гимнастёрку с пилоткой, потом пришёл черёд изрядно пропотевшего исподнего.

Флягу постарался незаметно засунуть под ворох одежды. Вот будет кому-то пожива, если меня всё же пристрелят! Страха почти не было. Была уверенность в своих силах. Несмотря на никуда не девшееся чувство голода, я ощущал себя вполне способным в ситуации, доведённой до крайности, даже раненым добежать до конвоиров и посворачивать им шеи, словно цыплятам. Что ж, полагаю, до этого не дойдёт.

Поэтому я сейчас шагал в костюме Адама, широко и счастливо улыбаясь заинтересованно уставившимся на меня ублюдкам в фельдграу, чувствуя, как приятно обдувает лёгкий летний ветерок мои сжавшиеся от напряжения причиндалы.

– Гутен таг, херы зольдаты, – я сделал на невидимой границе ворот что-то отдалённо похожее на реверанс, покрутив пустой правой ладонью у лица за неимением шляпы, – у меня к вам дело, их хабе гешефт, йа, йа! Хороший обмен, гут тауш, ченч, суки позорные! Натюрлих! – я растягивал улыбку на сорок четыре зуба до скрипа в затылке, пританцовывая в полуприседе.

Явно обалдевшие от моего представления немцы начали похохатывать и тыкать в меня пальцами. Я же решил ковать железо пока меня не обожгло.

– Обмен, гут тауш, вассер – голд, вассер – голд! – указывал я пальцем на стоящие вёдра.

Давешний ефрейтор перестал смеяться и с недоверием уставился на меня.

– Голд?

– Йа, йа, голд!

– Ком цу мир, кляун! – он небрежно поманил меня ладонью. При этом его сослуживцы навели на меня винтовки.

Я медленно подошёл к ефрейтору и с поклоном положил на его ладонь цепочку. Золото во все времена оказывало на людей поистине магическое действие. И сейчас не подкачало. Конвоиры, уже не обращая на меня внимания, уставились на ладонь своего начальника. Прямо сейчас я мог лишить бытия этих мудаков в три движения. Спокойно, Гавр, спокойно. Я для них всего лишь голый клоун.

– Вассер?

– Йа, йа, вассер. Цвай… – указал я на стоявшие вёдра.

– Гут, – важно кивнул ефрейтор, пожав плечами и отправляя цепочку в нагрудный карман кителя.

– Филен данк, – отозвался я, шагнув под пристальными взглядами к вёдрам. Подхватил кружку большим пальцем и взялся за ручки, ожидая ежесекундно выстрела в спину. Но ничего не произошло. Мне дали уйти.

Я благополучно вернулся к стопке своей одежды. Уж и не помню, как оделся, лишь звякнувшая о подбитые ботинки фляга вернула в реальность. Я оттащил вёдра к месту, где обосновался Иван, семеня мелкими шажками, боясь пролить хоть каплю живительной влаги.

– Вань, раздели на общество, проследи, чтобы всем по паре глотков хватило, – и немедленно завалился на свободный кусок земли, подложив локоть под голову и натянув пилотку на глаза.

Адреналиновый шторм схлынул, оставив противную дрожь в пальцах. Я всё ещё жив! Коммерческое предприятие «Миротворец и &» провело в этом грёбанном мире свою первую сделку. Салочки со смертью, мля…

Глава 7

Не всякий смотрящий видит.

Турецкая поговорка.

Уснуть несмотря на усталость, так и не удалось. Мешало не отпускающее навязчивое напряжение. Время провёл в бесплодном ожидании очередной новой подлянки или резкого изменения обстановки. Н-да-а…не ожидал от себя такой несобранности, словно впервые в жизни идёшь по осколкам стекла.

Видимо, нескольких суток пребывания в плену оказалось недостаточно, чтобы привыкнуть к пребыванию в положении перманентной угрозы для жизни. Скорее всего, виноват в этом слишком резкий временной переход. В 1915-м я хотя бы повалялся неделю в беспамятстве, да и потом в общении с отцом Афанасием более плавно вошёл в ключевую реальность.

А здесь? Даже толком проверить свои способности не могу. Всё время на виду. Как в зоопарке, честное слово!

– Слышь, Петро! – Иван потряс меня за плечо, прервав сеанс самобичевания, – на, держи, твоя доля!

Стараясь не думать о множестве полных всякой заразы ртов, что касались до меня края переходящей кружки, я выцедил те несколько глотков воды, что мне полагались.

– Уф, хорошо! Жаль, что мало. Вань, всем хоть досталось?

– Всем понемногу. Кто жив пока …

– Много? – во рту проявилась неприятная горечь.

– Трое преставились. Так колодами и лежат на солнцепёке. Отнесли в сторонку. Германцы выносить за ограду не разрешают.

Я ещё раз внимательно присмотрелся к Ивану. Резанувшее слух до боли знакомое слово «германец» навело на неожиданную мысль. Неужели мне не показалось? Даже если сделать скидку на измождённый вид и потемневшее от загара лицо, больше сорока пяти лет дать моему однополчанину было сложно. Он что, как будущий маршал СССР Малиновский, пошёл на фронт Первой мировой в пятнадцать? Да не может быть.

– Ты чего уставился на меня так, Петро? – заметил моё внимание к себе Иван.

– Ты с какого года, земляк.

– С девяносто первого…так ты ж, а, всё забываю, что ты будто контуженный!

– Воевал?

– Было дело. И в германскую, и в финскую отметился. А что?

– То-то я слышу фрицев германцами называешь. Так ты старше меня почти на десять лет выходит? А выглядишь прямо на зависть молодым.

– А…ты про енто, так-то и правда ещё с той войны повелось. Германец, он и есть германец. Не австрияк же и не поляк. А что моложавый, так в роду у нас все такие. Батька вон на исходе восьмого десятка третью жену взял да сестрёнку мне и заделал. Вся станица скалилась, а мне-то хоть бы хны. Девчушка-то ладная получилась.

– Видать, от большой любви, – болтовня с Иваном немного отвлекла от невесёлых мыслей. Дело шло к вечеру.

Спустя немногим более часа, случилось неожиданное послабление режима: сменившийся четырьмя пожилыми солдатами старый конвой был коротко, но тщательно отчитан прибывшим офицером с неприятным землистым лицом, который не поленился обойти по периметру Отстойник, где вволю насмотрелся на валявшихся в бреду пленных. Заметил он и трупы, отнесённые в дальний угол к колючке.

Утирая платком пот с блестевших под лучами заходящего солнца глубоких залысин обер-лейтенант, судя по недвусмысленному указанию на пустые вёдра у входа, распорядился организовать регулярную доставку воды из колонки. Несмотря на печальный опыт с предыдущей сменой, тут же нашлись добровольцы из пленных и ещё одна пара вёдер. Так что, до заката все страждущие смогли напиться если не от пуза, то, по крайней мере, перестали страдать от жажды.

Думается мне, сделано это было не столько из гуманизма, сколько чтобы не создавать себе дополнительно проблем с умирающими пленными. Недавняя встреча с гауптманом показала, что с приближением к границе Рейха учёту перевозимых в эшелонах солдат немцы стали относиться более серьёзно. Как мне помнится, Сталина Моисеевна особенно напирала на тот факт, что в 42-м разбрасываться потенциальной рабочей силой просто так вермахт не собирался. Экономика Рейха начинала потрескивать по своим многочисленным швам. А «работавшее» с феноменальным энтузиазмом над уничтожением неугодных элементов гестапо постоянно создавало потенциальный дефицит так остро не хватавших Германии рабочих рук.

Пользуясь тем, что пленные старались держаться подальше от угла Отстойника, где временно сложили тела, я решил, раз уж не спится, потихоньку перебраться к этой части колючки. Тем более, что здесь заросли не до конца скошенной местной крапивы пополам с чертополохом создавали иллюзию закрытости. Хвалёного немецкого порядка, видимо, не хватило на всю площадь изгороди: неровности ландшафта и глубокие промоины просто закидали срезанными кустами, забили парочку лишних столбов и замотали колючей проволокой.

С наступлением сумерек приятным для меня известием стало ощущение того, что зрение аватара завершило цикл адаптации. И пусть я не различал цвета, но неисчислимого количества оттенков серого было вполне достаточно для создания потрясающе детальной картинки окружающей обстановки. Переключение режимов происходило настолько мягко, что всего через час я поймал себя на мысли, что очень многое терял, обходясь без этого преимущества раньше.

Темнота опустилась на подобие лагеря для военнопленных довольно быстро. Одинокий фонарь хорошо освещал лишь ворота и пост караульных. При этом я поймал себя на мысли, что до сих пор не могу до конца понять физиологию механизма сложного приспособления зрительного анализатора. В прошлую миссию переключение с дневного на ночное зрение происходило довольно медленно. Сейчас же процесс занимал доли секунды. Мой медицинский опыт, базовые знания, да и простая логика буквально заводили в тупик. Ну не может быть такого!

Похоже, в этот раз произошла какая-то радикальная перестройка зрительного анализатора. Возможно, с формированием совершенно новых клеточных и молекулярных структур в коре головного мозга. Нехорошую и страшноватую мыслишку «а человек ли я теперь?» пришлось засунуть поглубже на задворки сознания. Рефлексий хватало и без этого.

Осталось поскорее привыкнуть к тому, что все остальные не могут видеть в темноте так же хорошо, как я. Из-за слишком быстро проявившейся способности мне всё время казалось, что сейчас лишь начало вечера, а не тёмная ночь. И остальные меня прекрасно видят. Что заставило чувствовать себя неуютно. Но очень скоро я убедился в обратном.

Неожиданно пришла в голову ещё одна мысль, что дерзкая группа военнопленных могла бы воспользоваться сегодняшней ночью – первой вне эшелона – и совершить побег, например, использовав тела погибших товарищей, чтобы перебраться через колючую проволоку. Но посмотрев в сторону расположившихся на ночлег измождённых этапом и истощённых солдат, я понял, что был слишком оптимистичен в своих фантазиях.

Люди и по Отстойнику-то передвигались всё больше как сонные мухи. Куда уж им бежать. И куда податься? В отчаянной надежде на сострадание, или что польские аборигены укроют? И это после польского похода 1939-го? Мда-а, не самый замысловатый способ самоубийства.

А я ведь до сих пор до конца не могу понять, как мне удалось уговорить местного возницу привезти продукты. Кстати, уже стемнело, а обещанного фуража от пана так и не видать. Похоже, моя уверенность в том, что коммерческий обмен на шмотки и призыв к христианской добродетели перевесят ненависть к большевикам, не оправдались. Может, сам старый пан и попытался расшевелить местных, да вот только ненависть к Советской России и Германии, поделившим между собой польскую землю вполне могла оказаться сильнее сострадания к ближнему.

Досадно, думал получиться, даже такая небольшая подпитка могла бы значительно повысить шансы на выживаемость наших доходяг. Сколько нам до лагерной баланды ещё добираться? Уж не меньше суток, точно… Да и там неизвестно как сложится.

Убедившись, что на мои перемещения никто не обращает внимания, ибо ночь и вправду скрыла меня от остальных, я приступил к самодиагностике с отжиманий и приседаний на одной ноге. Хотя бы в общих рамках, но я должен определить возможности нового аватара. После двухсот повторений решил остановиться. Нечего разбазаривать энергоресурсы. А что у нас с координацией? Стойка и отжимание вниз головой на руках. Проход на руках вперёд, назад. Отлично! А если посложнее? Перевороты вперёд, назад, перекидка, рондат, кульбит, подъём с разгибом, курбет, шпагат…почти не запыхался. Что ж, неплохо, неплохо. И это за неполных два дня! Матереешь, однако, анавр! И никаких тебе пробежек по крышам вагонов и ночных тренировок. Вот так бы в своём теле и в родной реальности получить хотя бы часть подобных возможностей за столь фантастически короткий срок. Мечта диванного лентяя!

Тем не менее несмотря на видимую лёгкость, пот в конце тренировки пропитал ткань гимнастёрки и штанов насквозь. О последствиях для организма, что однозначно наступят уже через несколько месяцев, думать не хотелось. Увлечённый тестированием модифицированного тела носителя, прошляпил гостя.

– Хальт! – стоявший у проволочного заграждения обер-лейтенант, направил прямо на меня ствол своего люггера.

Почему-то страха не ощутил, ну ни на грамм. Некая показная театральность позы или, скорее, отсутствие последовательности в действиях немецкого офицера, безошибочно направившего на меня ствол пистолета в полной темноте, придавали некую неправильность ситуации. Было очень любопытно: во-первых, почему он видит меня так же хорошо, как я его, во-вторых, почему просто не выстрелить в подозрительного русского пленного, в-третьих, отчего эта фашистская рожа ещё и улыбается?

Догадка пришла почти сразу.

– Гутен таг, Смотрящий.

– Скорее уж, гутен нахт, Миротворец. Быстро соображаешь. Осваиваешься? – обер-лейтенант демонстративно спрятал пистолет в кобуру.

– Проверяю физический потенциал нового носителя. А ты решил в этот раз явится во плоти? Моя значимость для твоего начальства выросла?

– Не тешь себя иллюзиями, Гавр. Я лишь экономлю время. А ты, я вижу, ещё не наигрался в слугу Хранителей?

– Ты же в курсе: одного добытого Демиурга для них мало, Смотрящий. Логично, что я пришёл за вторым. Правда, моего мнения и по поводу личности первого никто не спрашивал. Я попытался поступить по совести, но…

– Продолжаешь слепо верить Хранителям, Миротворец? Обойти Закон Сохранения Реальности всё равно не удастся. Пора бы понять это раз и навсегда.

– Есть обстоятельства, при которых я вынужден поступать наперекор здравому смыслу, Смотрящий. Тебе самому никогда не приходилось? Сделать всё так, как велит совесть, а не так, как правильно для чьей-то великой цели или в соответствии с навязанным долгом?

– Приходилось, Гавр, конечно, приходилось, – грустная улыбка чужеродно смотрелась на лице немецкого офицера, – я ведь осознал себя анавром не с рождения. Очень давно, пока я ещё не вступил в Орден, я был во многом похож на тебя, Миротворец. Было, да быльём поросло. Мы, я, остальные Смотрящие – есть физическое воплощение Закона Сохранения Реальности. Не его стражи, не толкователи и уж, тем более, не составители.

– Снова эти мутные намёки и полунамёки, Смотритель. Красиво, но малоинформативно. Может, хотя бы сейчас расскажешь толком, зачем явился? Не поиграть же в солдатиков?

– Ну, почему бы и не поиграть, Гавр? Мне, кажется, понравилось. Да и соскучился…к примеру, присутствующее в разуме у моего носителя некое чувство эйфории от унижения разумных. Подавить его волю на час-другой не составит особенного труда. Сделать что-нибудь хорошее: напоить жаждущих, накормить голодных. Это значительно приятнее и проще, чем постоянно думать о том, как хранить реальность от вмешательства кучки авантюристов чуждой цивилизации, уговаривая одного упрямого Миротворца-идеалиста.

– Бла-бла-бла… Старая песня, Смотрящий! Ты же прекрасно осведомлён о моих мотивах, к чему этот пафос? Лучше бы подсказал, где искать местного Демиурга или как в прошлый раз, подарил какую-нибудь дополнительную способность для Матрикула.

– Не ищи лёгких путей, Гавр! В прошлый раз решение пришло спонтанно, да к тому же я имел возможность действовать «изнутри» твоего нейротрона. На сырой матрице. Период адаптации твоего аватара был значительно растянут во времени. Сейчас же матрица твоего нейротрона находится уже на финальной стадии созревания. Любое вмешательство – и ты превратишься в идиота, пускающего пузыри!

– Тогда, пожалуй, не стоит, – покладисто кивнул я, – ну что, тогда поговорим по существу? Или пойдёшь дальше играть в гуманного тюремщика, герр обер-лейтенант?

– Злой ты мужик, Гавр, даром, что Миротворец. Пока скажу так. Встреча наша с тобой не последняя. Ищи своего Демиурга сам. Это твоя миссия и твой путь Закона Сохранения Реальности. Не буду скрывать, ты всё же добился доли уважения у моих соратников своим отчаянным демаршем с первым Демиургом. Более того, Совет Смотрящих официально разрешил поделиться с тобой ключевой информацией.

– Какая честь…

– Я ведь сейчас уйду, Гавр, а ты так и будешь тыкаться со своими проблемами вслепую, – обер-лейтенант снял фуражку и начал тщательно промакивать лоб и залысины измятым платком.

– Что, жарковато стало? Надо было кого-то получше выбрать.

– Кто первым подошёл, того и выбрал. Я же не знал, что он в детстве туберкулёз и гепатит перенёс. Как только такого в строевые части взяли? Ладно, мы отвлеклись. У меня на всё про всё меньше часа. Будешь слушать?

– При одном условии.

– Условии? – поперхнулся от моей наглости Смотрящий.

– Да, условии. Ты ведь только что сам дал мне понять, что я слеп и Хранители мной манипулируют, сообщая лишь ту информацию, которая выгодна им?

– Так и есть.

– Моё условие простое. Перед тем как выполнить решение Совета, ты должен объяснить мне в чём ваш истинный интерес. Только не стоит грузить меня высокопарной чепухой про рыцарей, охраняющих реальности от посягательства плохих ребят и прочее. Полагаю, это будет справедливо?

– И ты поверишь мне на слово? После того как я уличил во лжи Хранителей? – улыбнулся обер-лейтенант.

– А ты постарайся, сделай так, чтобы я поверил. Заинтересуй меня, Смотрящий. А то мне моё житьё-бытьё в последнее время всё больше напоминает свихнувшийся на исторической реконструкции театр марионеток, где отнюдь не я держу в руках нити управления. Хотелось бы хоть немного ознакомиться со сценарием.

– Э-хе-хе, Гавр… – Смотрящий присел у колючей проволоки лицом ко мне и положил руки на колени, – я бы тоже не отказался прочесть как можно больше страниц в этом сценарии. Ладно, возьму грех на душу и помимо информации Совета приоткрою тебе некоторые дела нашей кухни. Хуже всё равно не будет.

Я расположился прямо напротив Смотрящего. В голову закралась каверзная мыслишка: интересно, что подумал бы сторонний наблюдатель, увидев со стороны мирно беседующих через колючую проволоку немецкого офицера и советского военнопленного? К тому же в полной темноте.

Странно, но вставшая перед глазами картинка показалась мне откуда-то знакомой. Я тряхнул головой, отгоняя наваждение.

– Ты можешь сколько угодно ёрничать, Гавр, но Совет решил информировать тебя прежде всего потому, что это единственный возможный для нас, Смотрящих, способ как-то повлиять на твою позицию или. Возможно, я повторюсь, но мы не просто служим Закону Сохранения Реальности. Мы, Смотрящие, – его порождение. Никто из нас не осознавал себя анавром с рождения или раннего возраста. Скажу больше, Смотрящие – это не какой-то отдельный тип анавра.

– Но, как же так? – опешил я.

– Да, да! Каждый из нас в прошлом принадлежал к другому типу. Я, например, был Искателем. Есть среди нас и бывшие Миротворцы, Гении, Войны.

– А…

– А вот бывших Демиургов ни разу не встречал, поэтому врать не буду. Всех нас выбрал Закон. При определённых обстоятельствах, конечно. Кое-кто примкнул к нашему лагерю согласно своим убеждениям. У каждого из нас своя история. Думаю, меня не сильно осудят, если я сообщу тебе немного раньше, чем предполагалось Советом, что код твоей реальности с вероятностью 98 % определяет будущее Гаврилы Никитича Лугового, как Смотрящего. И это первый ответ на твой вопрос, почему мы тебя информируем. Второй аргумент – мы не можем напрямую не запретить Хранителям изменять реальность с помощью наёмников-анавров, ни самим вмешиваться в их судьбу. Лишь косвенно и очень осторожно влиять на поведение исполнителей. Ну и…немного на выбор кандидатов в исполнители.

– Стоп! – от последних произнесённых Смотрящим слов меня бросило в жар, – ты хочешь сказать, что это ваша шайка подсуетилась с выбором моей кандидатуры?! – я едва сдержался, чтобы не сорваться на крик.

– Не истерим, Гавр! Скажем так, мы заблаговременно знали о планах Хранителей найти и использовать Демиургов для своих целей. Да, и мы знали, что их рекрутеры осуществляют поиск и подбор Миротворцев для идентификации Демиургов в когерентных реальностях. До сих пор нам удавалось либо перехватить твоих коллег до фазы контакта со Странниками, либо косвенно повлиять на исполнение самой миссии. Когда же стало понятно, что Хранители не остановятся, было выбрано несколько Миротворцев, которых подвели к близкому контакту с ними. Одним из которых ты и явился…