Текст книги "Без права на подвиг (СИ)"

Автор книги: Андрей Респов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– Что ж… Тогда у меня к вам два вопроса. Вернее, пожелания.

– Ну?

– Обо мне должны знать только вы и те ваши люди, что пытались меня припугнуть. Это можно обеспечить?

– Постараемся. А второй?

– И всё же, по первому вопросу прошу отнестись со всей ответственностью. Нужно сделать всё возможное для соблюдения конспирации! Иначе я вынужден буду при угрозе разоблачения использовать форс-мажорный вариант. При реализации которого возможен стихийный вариант массового побега. Что же насчёт второго пожелания, то прошу отпустить со мной Семёна. Надёжный смелый парень, знающий немецкий, как родной, в моём деле пригодится намного больше.

– Хм… – скривил рот Добряков, – подумаем, обсудим с товарищами, Пётр Михайлович. Не знаю. Всё ведь зависит от его собственного желания. Да и, чего греха таить, жалко лишать подполье такого бойца. Сёма – ценный кадр. Через него мы решаем многие проблемы с нашими военнопленными. С вашей же стороны… очень надеюсь на обещанную помощь. Насчёт карт и сводок, надеюсь, не соврали?

– Обижаете, Захар Степаныч. Бумагу и карандаши найдёте? Хотя бы двух-трёх цветов. Я могу приступить немедленно. Скажите только, кому сдавать готовую работу?

– Василия Ивановича, доктора нашего знаете?

– Имел честь.

– Он тоже в курсе нашей встречи. Правда, разозлится наверняка, когда увидит это, – секретарь указал на кучу мебельных обломков. Экий кавардак вы тут учинили, – тон Добрякова был шутливым, но взгляд, что он бросил на стоявшего рядом Краснова оставался сердитым.

– Так ведь, ноблес оближ, как говорится, Захар Степанович. Положение обязывает, товарищ Добряков. Кто к нам с мечом войдёт…ну, дальше вы знаете.

– Тоже любите Эйзенштейна?

– Простите, не понял. Ах, вот вы о чём! – не сразу сообразил я, что только что процитировал фразу Александра Невского из одноимённого фильма, очень популярного в годы перед войной, – только Сергей Михайлович Эйзенштейн, как, впрочем, и святой благоверный Александр Невский на самом деле ничего подобного не провозглашали. Эта фраза гораздо старше, чем принято считать. К примеру, в Евангелии от Матфея сказано: «Ибо все, взявшие меч, мечом погибнут». Или вот ещё. В Апокалипсисе Иоанна Богослова: «Кто ведёт в плен, тот сам пойдёт в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».

– Мда… а вы всё больше удивляете меня, Теличко, – улыбнулся Добряков, повернувшись к Краснову, – Матвей Фомич, ты же говорил: крестьянская косточка, зоотехник. Судя по речам, наш гость, как минимум полный курс гимназии окончил, а, Пётр Михайлович? А то и семинарии…

Я мысленно треснул себя по голове. И когда я отучусь от дурацкой привычки умничать не к месту? Пришлось напустить строгости, возвращая статус кво.

– Моя настоящая биография, Захар Степанович, относится к разряду гостайн, поэтому будем и дальше считать меня бывшим зоотехником. Это понятно?

– Безусловно. Но и вы будьте поосторожнее. Немцы не дураки, мало того, лагерные осведомители стараются доносить в третий отдел любую подозрительную информацию, – Краснов осуждающе нахмурился, – тогда все наши старания с конспирацией пойдут коту под хвост!

– Справедливо, Матвей Фомич. Значит, я жду здесь вашего окончательного решения и оперативной информации по составу группы.

– Да, не теряйте времени. Нарушать заведённый порядок и ночевать здесь вместо полицейского барака не стоит. Это привлечёт ненужное внимание. Всё необходимое вам принесёт Киря. И вообще: обращайтесь к нему за всем необходимым. Если уж Кирьян не достанет, то Миша Молдаванин, наш аптекарь, расстарается.

Краснов с Добряковым оставили меня в глубокой задумчивости. Вскоре заявился и Киря с небольшой пачкой упаковочной сероватой бумаги и несколькими карандашными огрызками, среди которых было несколько синих, красный и даже химический карандаш.

Неожиданно процесс рисования карт увлёк меня не на шутку, к тому же позволил отвлечься от напряжённых дум. Память анавра сработала, как по нотам. Уже через два часа были готовы карты двух маршрутов (юго-восточного и северо-восточного), наиболее благоприятные для групповых побегов из Цайтхайна с относительной синхронизацией положения на фронтах в ближайшие месяцы. Удалось указать не только месторасположение запомнившихся тыловых соединений вермахта, но даже крупные полицейские участки и посты с указанием примерной численности жителей в населённых пунктах. Каждую из карт я исполнил в двух вариантах. Упрощённая и более сложная: с особыми пометками – красными звёздочками я отметил расположенные на территории Польши и Белоруссии сёла, в которых можно было выйти на связь с партизанами, числами указал примерное количество военнослужащих вермахта в гарнизонах и их вооружение по всем крупным городам на всём протяжении маршрута. Сведения, что я указал, были прочно заучены всё на той же легендарной кухне у Сталины Моисеевны, благодаря всеведущей сети и скрупулёзности отчётов немецких военных интендантов. Тогда это казалось немного наивным. Но не сейчас. Никак не сейчас…

Пусть, с одной стороны, кустарщина, но с другой – даже малая часть этих цифр являлась ценнейшей информацией, которую можно было выгодно преподнести советскому командованию при переходе через линию фронта. Тем более что я уверен: большую часть её можно проверить и по другим каналам. Такая «индульгенция» для группы пленных, что пойдёт со мной, не станет лишней. Понятное дело, что к тому моменту меня с ними не будет и многие неясности, и непонятности можно будет списать на «товарища Теличко», загадочного офицера ГРУ, выполнявшего секретное задание. И моя совесть хоть немного будет спокойна за помогающих мне людей. Давать же подобную информацию руководству подполья чревато непредсказуемыми последствиями. Достаточно даже незначительной утечки содержания второго варианта карты – и абвер вместе с гестапо перевернут лагерь вверх дном, в поисках источника. А в процессе замучают и убьют кучу народа. У этих не заржавеет.

Не хотелось бы, чтобы те, кто пойдут со мной, оказались в положении людей из группы Михаила Девятаева, доставивших бесценные секретные сведения о немецком ракетном заводе в Пенемюнде. Несмотря на свой подвиг, те, кому посчастливилось выжить, ещё много лет не могли вернуть к себе доверия со стороны советской власти, как побывавшие в немецком плену.

Уже при зажжённой настольной лампе переключился на написание сводок совинформбюро, решив взять ключевые события лета 1942 года. Руки так и чесались написать больше, например, о грядущих событиях зимы сорок второго – сорок третьего года. Но тогда это было бы уже верхом идиотизма.

Советский разведчик, предсказывающий в подробностях ключевые события войны, – это уже ни в какие ворота. Балаганом попахивает. Я и так еле держусь, балансируя между авантюрой и реальной акцией. Так и остатки доверия подпольщиков растерять недолго.

Порадовать подпольщиков было особенно нечем. Лето сорок второго – это не сорок четвёртый. И даже не сорок третий. Жопа та ещё… В Крыму и под Харьковом приходилось тяжело, а Сталинградское направление в сентябре только-только набирало силы. Особенно выдающимися достижениями на фронте похвастать было нельзя, а положение складывалось как бы не сложнее, чем в конце сорок первого. Поэтому я старался как можно больше перемежать сухие факты и цифры отдельными запомнившимися мне историями конкретных подвигов, совершаемых бойцами и подразделениями Красной Армии. Как и в каком ключе подать их военнопленным – уже не моя задача. На то есть специально воспитанные и обученные партией политруки. Им, что называется, и сводки в руки.

За окном совсем стемнело. Скрипнула входная дверь.

– Добрый вечер, Василий Иванович, – я первым поприветствовал доктора, встал и с хрустом потянулся.

– И вам доброго вечера, Пётр. Как дела продвигаются?

– Так, закончил почти, – я пододвинул стопку сводок и две карты. Подробные варианты заранее припрятал за голенищами сапог. Передам позже, членам группы напрямую, когда будем за пределами лагеря.

– Позволите полюбопытствовать? – глаза врача блеснули за стёклами старых очков.

– Извольте. Захар Степанович распорядился сдать всю работу вам. Не вижу смысла вас с ней не ознакомить.

Старик отложил карты в сторону, едва на них взглянув, сразу ухватив пачку сводок, впившись в карандашные строчки немигающим взглядом.

Более четверти часа прошли почти в полной тишине, лишь где-то там, за запылённым окном едва был слышен лай лагерных овчарок. Наконец, доктор дочитал последний листок и с тяжёлым вздохом опустился на колченогий табурет, устало протирая очки кусочком желтоватой марли.

– Всё ещё тяжело на фронте, Пётр Михайлович. Но даже такая информация как глоток свежего воздуха. Эхе-хе…ничего не попишешь. Я там распорядился Кире кипяточку поставить. Ужин-то вы пропустили, голубчик. Не чай, конечно, но ежели с каплями мяты перечной, которой нас Миша Молдаванин снабжает с завидной регулярностью – так и ничего пойло-то выходит. И где находит только, шельмец? Диву даюсь.

– Спасибо, Василий Иванович. Пойду я. Спокойной ночи.

На выходе из лазарета меня неожиданно перехватил выскочивший из темноты Семён.

– Ну ты даёшь, Петро. Четвёртый раз прихожу, а мне докладывают: пишет и пишет без остановки.

– Забыл что-то, Сёма?

– Давай-ка не здесь, – старший писарь понизил голос, – поговорим по дороге в барак.

Лагерь полностью накрыла ночная темнота. Электрические фонари раскачивал разгулявшийся ветер. Вместе с резкими лучами прожекторов их свет порождал причудливо перекрещивающиеся тени, отбрасываемые столбами ограждения и опорами вышек. Проходя очередной пост, мы демонстративно повернули лица к свету, чтобы патруль опознал тружеников пера и бумаги.

Стоило свернуть с Лагерштрассе, как Семён снова обратился ко мне.

– Ты вот что, Теличко. Не держи на меня зла. Это наши тебя пощупать решили. Если хочешь знать, то я голосовал против.

– Ты о чём, Сёма? А… ты про небольшой конфликт в кабинете Василия Ивановича? Так дело-то житейское. Не бери в голову. Ты мне лучше скажи, Добряков до тебя мои пожелания довёл?

– Да.

– И?

– Есть условие.

– То есть, в принципе, ты согласен? Интересно, какое условие?

– Ты, Петро, или как там тебя…всё так точно про меня описал: и биографию, и прочее. Может, знаешь, что с моими? – в голосе обычно спокойного и уравновешенного старшего писаря было столько надежды, что я не мог ему отказать.

Да-а…этого стоило ожидать. Вполне прогнозируемый вопрос с его стороны. Как бы вразнос парень не пошёл от моих новостей. Ладно, рискну.

– Понимаешь, Семён, – замешкался я, подыскивая нужные слова.

– Ты… Вы, товарищ командир, не жалейте меня, ежели что! Говорите всю правду-матку. Я готов. Нет, правда. У меня ведь о них ни одной весточки с июня сорок первого. Как в сороковом в армию призвали, так всего десятка два писем было. А война началась – как отрезало. Сами знаете, что творилось на границе, да и потом.

– Ладно, Семён. Расскажу, что знаю, – мы уже подошли к бараку и обменялись кивками с курящими втихую у входа полицаями. Пришлось свернуть за угол барака в тёмный проём между постройками. Здесь нам никто не помешает, – известно нам немного, сведения подтвердили несколько очевидцев. В твоё село Кричалки немцы вошли в середине июля сорок первого. Впоследствии на его территории ими было организовано еврейское гетто, куда свозили людей со всей округи. И пришлось им несладко. Немцы называют подобные мероприятия «акциями». К сожалению, всех подробностей узнать не удалось, Семён. Известно следующее: в октябре 1941 года специальной айнзацкомандой были уничтожены последние жители Кричалок. Живыми по счастливой случайности остались несколько подростков и женщина. Среди них твоя племянница. От неё мы и узнали информацию о тебе.

– Стася? – приглушённо выдохнул Семён. И тут же зашёлся в глухом кашле, глухо замычал, прижав ладони к лицу, чтобы подавить рванувшийся из горла крик. Уставившись на меня безумными глазами, он до крови закусил зубами запястье. Слёзы градом текли по его щекам.

Проходила минута за минутой. Я стал беспокоиться, что парень не сможет взять себя в руки. Тронул его за плечо.

– Сёма?

– Как…как это произошло, Петро? – голос был тихим, но ровным.

– Немцы вывели всех оставшихся жителей на окраину села. Выстроили в несколько шеренг. Рядом с заранее вырытой большой глубокой ямой был установлен пулемёт. Им приказывали, подгоняя прикладами, ложиться в яму по 10 человек, и расстреливали в затылок…

– Эйсэ шолэйм бимрэймов у яасэ шолэйм олэйну вэал кол йисроэйл вэимру омэйн… – шёпот беззвучно плачущего Семёна смешивался с порывами разыгравшегося не на шутку ветра.

Я рассказал всё, что знал, а мы всё стояли, стояли и не было сил сдвинутся с места.

Глава 20

Если ненависть – решение, то спасшиеся должны были бы поджечь весь мир в тот день, когда вышли из лагерей.

Эли Визель.

Два дня! Твою ж в бога, в душу, через колено и пополам… Два грёбанных дня подпольщики вынимают из меня душу бесплодным ожиданием! Нет, принципиальное согласие грело, но не успокаивало. Хотелось действовать. Семён познакомил меня с костяком группы. Правда, с большинством бойцов заочно. Всего набралось девять человек вместе со мной и старшим писарем.

Собственно, эта группа уже готовилась к побегу в ближайший месяц и была специально под разными предлогами собрана в лазарете. Благодаря Василию Ивановичу и Семёну их удалось провести, как больных туберкулёзом и подготовить соответствующие документы. Побег же предполагалось осуществить с лесоразработок, на которые регулярно отправляли из лазарета бригады более-менее способных передвигаться больных. Как пояснил Семён, оберштабартц сам на многие мелочи закрывал глаза, ибо имел свой отдельный гешефт с лесозаготовок – его двоюродный брат владел несколькими лесопилками и занимался поставками опилок и дров для нужд вермахта. Кроме Родина, из знакомых мне военнопленных в группу вошёл тот самый грузин по фамилии Кирвава с партийной кличкой «Бичо». Узнав об этом, я чуть не выматерился вслух. «Подарочек» в виде младшего политрука – вот же подсуропил Добряков! Видимо, на этот раз я плохо совладал с выражением своего лица: полностью скрыть моё отношение к этой кандидатуре не удалось. На что старший писарь лишь ободряюще подмигнул:

– Не расстраивайся, Петро. Бичо помимо политинформаций прекрасно владеет ножом и очередью из пулемёта тебе любые кружева на двести шагов нарисует. Он же из погранцов и в армии не первый год!

– Да? А так и не скажешь. Горячий кавказский мужчина…

– Зря ты, Петро. Это всё поверхностное. У Мамуки родителей белогвардейцы замучили, рос сиротой, сам всего добивался: курсы младших красных командиров, Испания, финская…

– Ни хрена себе! – только и смог я произнести, – действительно, на первый взгляд, сложно определить. Если так, то такого бойца мне само провидение послало. Особенно насчёт пулемёта, – Сёма, а как бы мне с ним поболтать? Организуешь?

– Сделаю. Сегодня вечером мимо лазарета пойдём, обязательно заскочим на огонёк. Да и документов скопилось. Есть повод.

Мы, как и положено, большую часть времени проводили в отделе, работая на вермахт и папашу Вайсмана. А фельдфебель умел заставить работать. Его недремлющее око, казалось, замечает любую нашу попытку отвлечься. Поэтому разговаривать приходилось урывками, только когда сталкивались вне зоркого ока фельдфебеля.

Ожидавшиеся на днях эшелоны задерживались до конца следующей недели. Причин нам не докладывали. Рылом не вышли. Но по угрюмой роже нашего высшего начальства обер-лейтенанта Тротта, которого дважды в день вызывал к себе комендант лагеря, и по тому, как ежедневно подолгу закрывался он с новыми радиограммами из Дрездена, прокуривая кабинет до сизых клубов под потолком, мы с Семёном догадывались, что с новыми поставками пленных не всё гладко выходит. К тому же с каждым днём звонки с объектов, от «блатных» поставщиков и прочих заинтересованных лиц были всё настойчивее.

Разъярённый комендант заставил оберштабартца частым гребнем пройтись по содержащимся в госпитале и лазарете пленным, собрать и привести хоть в какое-то чувство доходяг и сформировать две арбайткоманды для отправки хотя бы в день после прибытия эшелонов. Прямо с утра, чтобы не терять время из-за вынужденного карантина вновь прибывших.

Понятное дело, предполагалось прибытие около двух тысяч военнопленных и на формирование команд из новеньких уйдёт больше суток. А это финансовые потери, за которые не то что родственники и подельники, но и тыловые чины из управления лагерей по головке не погладят. А шеф явно не горел желанием отправиться на восточный фронт.

На нас же с Семёном легла основная подготовка необходимых документов. Никогда не думал, что в лагере для военнопленных будет такой объём бюрократии. Даже с учётом немецких реалий. Казалось бы, чего уж проще, подобрать учётные карточки, внести в них необходимые пометки. Не тут-то было. Списки, накладные на расход питания, бензин и керосин, списки списков, регистрационные карточки, сопроводительные документы и исполнительные листы… От нагрузки к вечеру голова гудела, словно чугунный котёл. Родин «обрадовал», что завтра нам предстоит подключиться ещё и к подготовке встречи прибывающих к обеду эшелонов. Но это уже всем отделом.

За погружением в бумажно-чернильные дела день пролетел почти незаметно. Глухая досада на тянущих резину подпольщиков ушла куда-то на задний план.

Покидая административный корпус через хозяйственный блок, мы с Семёном увидели припаркованный во дворе автомобиль гауптмана Кригера. Над которым, вооружившись ведром воды и ветошью, старательно трудился водитель. Судя по значительному слою пыли на крыше и капоте мерседеса, налипшей на колёсных дисках грязи, шеф местного отделения абвера приехал издалека. Несмотря на сентябрь, последние дни в Саксонии стояла изнуряющая жара, а небо не обронило ни капли влаги.

– Видать, по каким-то просёлкам мотался гауптман. Может, в Польшу? – вполголоса пробормотал Родин, после того как мы, отдав честь не обратившему на нас внимания гефрайтеру, проследовали к выходу с огороженной территории административного блока.

– Ты это к чему? – заинтересовался я комментарием Семёна. Обычно старший писарь просто так языком трепать не любил.

– Да так. Завтра носится будем, как савраски, да и Кригеру не до нас будет, а вот послезавтра начнёт вызывать всех к себе на ковёр.

– Зачем это?

– Он так ежемесячную профилактику среди персонала проводит. Помощник его полицаев опрашивает, письменные рапорта, читай доносы, в папочку аккуратненько подшивает. А с отделом учёта герр гауптман сам предпочитает беседовать. Лично в голову залезть норовит.

– Этот может. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Кстати, это нас касается, Сёма касается, – хмыкнул я, открывая дверь в барак, откуда привычно дохнуло застоялой вонью.

Внутри барака для конспирации к вопросам подготовки к побегу, да и любых тем, касающихся деятельности подполья, старались не касаться. Но, видимо, новости не давали покоя старшему писарю, и он, перед тем как залечь на нары, придвинулся и шепнул мне на ухо: «Скоро, Петро. Совсем немного ждать осталось. Завтра как раз и грузовики для арбайткоманд пригонят. Всё одно к одному!»

От неожиданности я чуть не бросился к Семёну с расспросами, но вовремя сдержался: в нескольких метрах кучка полицаев, расположившись на нарах с колодой карт, шумно обсуждала завтрашнее прибытие новой партии пленных.

– Спокойной ночи, Семён, – кивнул я Родину.

– И тебе, Петро, – подмигнул мне Семён, прежде чем накрыться солдатским одеялом.

* * *

С полуночи зарядил дождь. Долгожданный, но не ко двору. Хотя вспоминая свой приезд с эшелоном, я мысленно пожелал удачи вновь прибывающим военнопленным. Такой дождь этой ночью спас тысячи людей, страдающих от жажды.

Мы с Семёном едва успели заскочить в отдел, подготовить и переложить чистые бланки учётных карт в парусиновые сумки, прихватить бумагу и писчие принадлежности, как получили приказ немедленно отправляться с полицаями на железнодорожную станцию Якобсталь, у которой уже с утра вновь оцепили место под форлагерь и оборудовали навесами для офицеров, медперсонала, ну и, конечно, для нашего отдела.

Мы с полицаями передвигались к вокзалу колонной, постоянно подгоняемые начальством. Вайда и Лёнька Гестап старались как наскипидаренные. Разленившиеся на лагерном безделье полицаи глухо матерились. А когда по колонне прошла команда «Бегом марш!!!» не выдержал и невозмутимый Труманис:

– Бибине какая-то! Эшелоны по расписанию только через два часа подойдут. Шудас! Эти хохлы от служебного усердия нас загоняют.

– Не переживай, Алгирдас. Тут добежать-то всего ничего осталось! – весело хохотнул Семён.

– Бибис тау иссубине, кэд кяльняс нянусмукту, – пробурчал в ответ Труманис, но выговорившись успокоился и, прибавив шагу, протолкался от нас к голове колонны.

– Что он там вякнул? – поинтересовался я у Родина, – мы продолжали плестись в хвосте, что позволяло хоть как-то перекинуться парой слов.

– Ругается, непотребщина всякая. Да и хрен с ним! Я его специально раззадорил, чтобы отвалил. А то плетётся рядом, как приклеенный. Не любит наш Труманис в толпе быть. Претит ему дух мужицкий. А мы, наконец, можем спокойно переговорить.

– Ну наконец-то, – облегчённо выдохнул я, не забывая поглядывать вперёд и по сторонам. Какой предварительный план?

– Сегодня вечером машины заправят перед утренней погрузкой. Всего завтра отправят четыре грузовика. Два из них подготовлены. В одном – наша группа, в другом добровольцы, которых готовил Старик.

– Старик – это До…

– Без имён, Петро. Ты ж сообразительный, – шикнул на меня Родин.

– Принято.

– Вторая машина пойдёт с нами до указанного тобой пункта и поможет, если что, прикроют или уведут погоню.

– Сколько людей во второй? – от этой новости настроение сразу улучшилось.

– Ещё двенадцать человек. Надёжные бойцы. Устроили так, что они и по документам должны отправиться в Зеештадт, как и наша группа. Только мы с тобой зайцами. Ну, утром, если хватятся, мы уж на месте будем.

– А охрана?

– Охрана никогда всех в лицо не сличает. По ведомости проверяют. За проверку отвечают дежурные полицаи. В эту смену будут наши люди.

– Что значит «наши»? – внутри у меня всё похолодело.

– Не переживай, Петро. Они даже о побеге не знают. Просто предупреждены, чтобы не особо старались: мы и раньше нужных людей из Цайтхайна на периферию отправляли. От греха подальше. Не впервой.

– Про меня знают?

– Обижаешь, командир. Как и договаривались, в курсе только Старик и те, с кем ты в лазарете «повстречался», – Семён не сдержал ухмылки.

– Как-то это всё… на соплях. Тихий побег., – с сомнением пробормотал я. А если всё пойдёт не по плану? Запасной вариант есть?

– Лучше бы не было, Петро. Из оружия у нас только ножи да парочка самодельных кастетов, дубинки. Как только отъедем, телефонную линию отрубят. В нескольких местах. Есть опытный товарищ. До-олгонько искать будут! С передатчиком из отдела «3А» ещё проще. Радист из абвера каждую смену с полночи до шести утра уходит ночевать в казарму за пределы лагеря. Кригер тоже предпочитает не ночевать в кабинете. У него квартира в Ризе. Тем более он только из командировки. Вряд ли задержится. На случай тревоги и потери связи могут на станцию вестового послать. Так мы и там линию повредить запланировали.

– Продуманно, конечно, хорошо, ничего не скажешь. И всё же я нутром чую неладное. Без огневой поддержки и огнестрельного оружия наши группы будут очень уязвимы как для дорожных патрулей, так и для розыскной команды. А надеяться разжиться им по дороге, значит подвергать себя дополнительному неоправданному риску.

– Это мандраж, Петро. Переживать – это нормально. Весь смысл побега в скрытности. Удалось даже припрятать продуктов на три дня. Пока немчура очухается, мы уже достигнем предгорий. А там и лес нам в подмогу. Бросим машины и через границу с Чехией пёхом. Хрен им, а не красноармейца Родина! – похлопал меня по плечу Родин.

«Детский сад! Мне бы твою уверенность, пацан!» – подумал я, но промолчал. Горы, лес… Сёма не знает, что Саксонская Швейцария – это не Беловежская Пуща. Там местными егерями каждая тропка разведана, а лес на квадраты поделён ещё до войны. Да что там, из-за браконьеров диких зверей неделями выслеживать приходится. Эх, связался я с любителями. Ладно. Поживём – увидим. Для начала план средней паршивости. И в него где-то нужно втиснуть захват водителя Кригера. Самого гауптмана взять и быстро раскрутить, полагаю, будет гораздо сложнее.

Может, Сёма и прав, действительно правильнее и проще сделать всё по-тихому. Без пальбы и прямого противостояния с охраной. Без лагерного Армагеддона и горячей мести местному отрепью, как бы ни хотелось этого всей измаявшейся душой.

Понятно, что подполью подобный расклад выгоден вдвойне. И овцы целы, и волки сыты. Планов у них громадьё. Продолжать вести коммунистическую пропаганду и агитацию до победного конца. Ну или до печи крематория. Это уж кому как повезёт.

А то свалился я им, понимаешь, на голову. Да ещё операцию прикрытия потребовал. Ладно, буду кушать, что дают. Одному бы мне подобное не организовать.

С прибытием колонны на станцию дождь превратился в противную морось. Похолодало, резкий порывистый ветер заставлял полицаев в промокшей одежде морщиться и скапливаться под наскоро сколоченными навесами, где были расположены учётные столы и прививочные палатки. Немецкая охрана, обряженная в непромокаемые плащ-палатки, вызывал завистливые взгляды вайдовских подчинённых. Похоже, вечером тщательно сберегаемые полицаями запасы шнапса значительно поубавятся.

Дождь, ливший половину ночи и всё утро превратил обычно сухую и вытоптанную площадку форлага в одну большую грязевую лужу. Раскисшая земля ждала своих новых постояльцев. А ведь прибывшим придётся на ней провести целую ночь, словно свиньям в хлеву. Да и то, лишь нерадивый хозяин заставит свинью ночевать в луже.

Гудок паровоза, медленно въезжающего на деревянное подобие перрона, застал нас с Семёном уже под приготовленными для принятия «пополнения» навесами. Переменчивый ветер продолжал наотмашь хлестать сырую морось в лица охранников и полицаев, не прибавляя им настроения.

Лай собак, окрики полицаев и свистки унтер-офицеров, казалось, заполнили всё воздушное пространство. Большая часть санитаров лагерного лазарета с самодельными дощатыми носилками, до этого момента дожидавшихся за оцеплением, жиденькой колонной убыли куда-то за здание вокзала.

Сначала понемногу, затем уже полноводной рекой вновь прибывшие стали подходить на санобработку и регистрацию. А потом нам с Семёном было уже не до того, чтобы смотреть по сторонам.

Уже на второй сотне заполняемых учётных карточек я поймал себя на мысли, что перестал вглядываться и почти не замечаю лиц, чередой проходящих через наши навесы. Уже к вечеру, когда прибыл и начал разгружаться второй эшелон, от огромного количества то и дело подходящих к столу пленных начало буквально тошнить и кружиться голова.

– Не раскисай, Петро, – видимо, не совсем правильно поняв моё замешательство и замедленную реакцию, Родин улучил минутку и сунул мне краюху хлеба и кружку с кипятком, которую я выпил залпом, не обратив внимания на удивлённо вскинутые брови Семёна (он свою кружку едва удерживал, таким горячим было её содержимое).

Нехитрый перекус немного взбодрил, но всё равно до темноты мы не уложились. Больше половины прибывших со вторым эшелоном попросту отправили дожидаться завтрашней регистрации на огороженный двор форлагеря. Заключённые ради толики тепла сбивались в кучки по десять-пятнадцать человек, жались друг к другу, садясь прямо в раскисшую грязь. Полицаи контролировали раздачу санитарами пайка, выдавая по буханке «хлеба для русских» как раз на такую кучку.

Я помог Труманису и Родину упаковать заполненные карточки в два фанерных ящика с оббитым брезентом ручками, один из которых взвалил себе на спину и присоединился к колонне полицаев, отбывающих обратно в основной лагерь. Сзади, чертыхаясь по-литовски и матерясь по-русски едва поспевали, оскальзываясь в грязи, два старших писаря, старавшиеся не уронить второй ящик с документами.

Уже в сумерках под вновь разыгравшийся ливень мы добрались до административного блока. Сложили ящики в коридоре, под охрану дневального и поплелись в барак. С одежды текло в три ручья, в ботинках противно хлюпало. Сил хватило снять мокрую одежду и развесить на спинках нар. Запасливый Родин поделился парой старых немецких газет, по старой советской привычке скомканных и засунутых внутрь ботинок. За неимением сушилки хоть какое-то подспорье.

Уже лёжа на нарах, закутавшись в старое, пропахшее застарелым потом, одеяло, я под мерный храп старшего писаря пытался анализировать ещё один прожитый день в Цайтхайне. Как ни странно, но сегодня я устал в разы больше, чем во время пребывания на угольном разрезе. Сотни опрошенных бойцов всё ещё калейдоскопом измученных лиц кружились в моей голове.

Где-то на задворках сознания мелькнула и пропала мысль о так и не встреченном сегодня гауптмане Кригере. Ну и фиг с ним, с чёртушкой. Пока без надобности. Мало ли какие дела у вернувшегося издалека контрразведчика нашлись в отделе «3А»? Всё равно никто из подопечных от него никуда не денется. Да и среди писарей с полицаями у абвера наверняка есть свои информаторы. Тот же Труманис, к примеру. Ох, не нравится мне этот персонаж. Плакатный антисоветчик.

Уже в полудрёме вспомнилось, как в сумерках, на марше из форлага наша колонна с полицаями упёрлась на пересечении дороги с узкоколейкой в караван из вагонеток, заполненных трупами, которые, словно бурлаки, тащили лагерные санитары.

Воспоминание отогнало сон и ввергло в состояние глухого раздражения: и чего добиваются подпольщики в своём упрямстве, противясь организации массового побега? Выгадать для оставшихся ещё месяц-другой жалкого, тяжёлого в своей безысходности, унизительного существования. По мне, так лучше сдохнуть, но утащить за собой в могилу хотя бы одного фашиста или полицая. Но кто я такой, чтобы судить этих людей?

Вырос и прожил всю свою сознательную жизнь, как ни крути, в достаточно благополучной стране. Не в изобилии, но и не голодал. Не испытал на себе ни тягот войны, ни эмиграции. Всегда был и стол, и дом. Чего уж там, если честно, я благополучный обыватель с интеллигентскими заморочками, которого лишь последние полгода суют носом в дерьмо разного сорта и степени вонючести. Остаётся лишь отплёвываться и выгребать по мере возможностей.

Итак, завтра ночью час икс. Тянуть больше нельзя. И хотя я ещё не выяснил на 100 %, где сейчас может быть фройляйн Шерман, нужно определяться с точками эвакуации. И пока перетруженный за день мозг не отключился, надо попробовать войти в управляемую фазу медитации для получения информации по точкам эвакуации.