Текст книги "Тень Миротворца (СИ)"

Автор книги: Андрей Респов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

  – Не тяни, Гаврила, – поторопил меня Вяземский, делая последнюю затяжку и поглядывая на дверь лавки. Видимо, что-то в голове и у врача сложилось, глаза блеснули азартом.

  – Ага, уже. Так вот: были у них на корабле специальные носилки, из брезента, без жёсткой основы, чтоб сподручнее было из трюмов, да шахт раненых выносить. Там ведь с оглоблями энтими и не развернёшься, иногда человека и сидючи тащить приходится, а то и по лестницам вертикально. Не сподручно. Так дружок мой очень хвалил их. И удобные и в сложенном виде в сумку или скатку носить можно.

  – Ну, и в чём придумка-то? Носилок у нас и своих достаточно, – Вяземский от нетерпения переступил на месте.

  – А вот, глядите-ка! Ну-ка, любезный, – я шагнул к саням, сдёргивая рогожку, которой накрывался в дороге. Дюжий извозчик было шагнул мне помешать, но врач остановил его жестом, заинтересованно посматривая на мой спектакль. Я же развернул рогожку ромбом и указал на её центр, – будь так добр, ляг сюда на минутку, любезный, – извозчик недоумённо посмотрел сначала на меня, потом на Ивана Ильича.

  – Давай-давай, не томи, уважаемый. Вишь, парень загорелся, – подбодрил его Вяземский. Мужик, отбросив кнут на сани, сначала встал, а затем и сел посреди рогожи.

  – Ложитесь, любезный, будто бы раненый, во-о-от, вытягивайтесь во весь рост! Отлично, – здоровенный бородатый извозчик в толстом тулупе и сапогах смотрелся на рогоже несколько комично. Но я постарался сдержать смех и попросил его ухватить сложенными крест-накрест руками углы рогожи, – Иван Ильич, это, конечно, немного примитивно, но даже один санитар сможет на таких носилках волоком тащить раненого. И что ещё важно, под огнём противника, – для демонстрации я сам лёг на живот и, ухватив свободный край рогожи, стал ползти, периодически подтягивая рогожу за край и упираясь ботинками в слежавшийся снег. Получилось не особенно красиво и ладно, но довольно эффектно. Помог, конечно, укатанный снег и моя возросшая в этом теле физическая сила, – спасибо, любезный! – я помог подняться продолжающему недоумевать мужику и вернул, предварительно отряхнув, рогожу на место.

  – Несколько примитивно, но вполне показательно, – я снова уловил внимательный взгляд Вяземского, – только жаль, у нас и обычных носилок немного, а из рогожи долговечной волокуши не сделаешь.

  – Так я и не предлагаю из рогожи. Это так, демонстрация. Мысль мне пришла, когда я в лавке увидел парусину. Можно раскроить десятка два таких носилок. Для лазарета хватит с лихвой, не говоря о том, что придумку можно использовать и по другому назначению, учитывая, что часто на позиции приходится передвигаться ползком.

  – Ну, эт ты братец хватил! Тоже мне, стратег... – улыбнулся коллежский асессор, – "мы все глядим в Наполеоны!", – насмешливо процитировал он, – кусок прошитой парусины – это довольно примитивно и малофункционально.

   Вот же, Фома неверующий! Я шагнул к стене лавки, здесь намело достаточно большой сугроб с рыхлой поверхностью и стал чертить пальцем, комментируя свои действия:

  – Может, и примитивно. Но если вот такой крой, примерно два с половиной на полтора метра, сделать двойной тканью и провести прошивку как по краям, так и по основной поверхности частым зигзагом. Вот здесь и здесь оставить проёмы для кожаных ремней, за которые будет удобно и тащить, и нести. И будет уже не так примитивно, Иван Ильич? Ну а если достать креозота с парафином или, на худой конец, пропитать вазелином, то носилки ещё и воды бояться не будут, – я продолжал чертить и говорил, говорил, пока не понял, что Вяземский молчит и не задаёт никаких вопросов, не говоря уже о том, чтобы мне возражать. Я поднял голову на начальника.

  – Мда, Гавриил Никитич, удивляете всё больше и больше. Столь живой ум и воображение в простом деревенском пареньке. Ладно, будет вам парусина на десяток изделий. Ремни вам Демьян поможет раздобыть. Я этого выжигу хорошо знаю, ежели что и припрятано, то младший унтер для дела не поскупится. Пусть это тебе, Гаврила, будет авансом за идею с перевязочными пакетами и швейную машинку. Ведь и правда, стоящая мысль! Ольге Евгеньевне должно понравится. А сейчас пойдёмте трясти купца сызнова. Теперь уже для ваших придумок.

  ***

   В лавке нам пришлось проторчать ещё полчаса, но добиться удалось гораздо больше того, чем ожидал военный врач РОКК. Правда и купец оказался при барыше. У него действительно осталось довольно много невостребованных небольших отрезков марли неплохого качества. Не той, к которой я привык работать в своём времени, а значительно лучше. Она соответствовала всем необходимым требованиям гигроскопичности и проницаемости для воздуха. После же нашего предложения приобрести у него парусину в необходимом мне количестве торговец и вовсе расстарался, послав одного из приказчиков к своему конкуренту за остатками марли. Этот пройдоха и здесь умудрился заработать свой процент. В итоге и Иван Ильич, и купец оказались более чем удовлетворены.

   Моей помощи в погрузке почти не понадобилось: всё сделали приказчики, свистнув в помощь пару расторопных мальчишек, из постоянно ошивавшихся на торговой площади ребятни. Я воспользовался свободным временем вполне продуктивно. Истребовав с одного из приказчиков пару изрядных кусков серой обёрточной бумаги, я, пользуясь вполне приличным портновским метром с сантиметровой и дюймовой разметкой, за двадцать минут сделал выкройки для бескаркасных носилок.

   Оказалось, что специального магазина, где бы продавалось то, что в моём времени именуют бытовой техникой, здесь не было. Оно и понятно, коль большинство девайсов даже и в проекте не существует. Официальным представителем "Мануфактурной компании Зингер" в Златоусте оказалась...местная мадам, содержательница публичного дома. От новости, что сообщил нам один из приказчиков, я тихо охренел, а Ольга и вовсе залилась краской до самых ушей. Оказывается, мадам Жюли Нестерова, помимо торговли женскими прелестями содержала вполне приличную швейную мастерскую.

   Я и Иван Ильич единодушно решили ехать к Нестеровой без сестры милосердия. Сама Ольга Евгеньевна вызвалась самостоятельно поехать за товарами в аптеку, тем более что заказ в ней был заранее оплачен через Сибирский торговый банк. Поэтому телеги разъехались на первом же перекрёстке. А мой с Вяземским путь лежал в гнездо местного разврата.

   Добротный двухэтажный деревянный дом с каменной подклетью, больше походил изнутри на вполне приличную гостиницу средней руки, что не преминул отметить Иван Ильич, пока мы ожидали мадам Нестерову.

   Пожилой, но довольно крепкий дядька, встретивший нас у входа вместе с мелодичными переливами дверного колокольчика, молча указал на подбитые бордовым бархатом вытертые кресла, расположенные в гостиной у стола орехового дерева.

   – Доброе утро, господа! Мы так рано обычно не ждём визитов, – из-за незаметной до этой минуты портьеры вышла дама лет сорока довольно притягательной наружности. Невысокий рост, ухоженная кожа, невероятно яркий макияж и цвет алого атласного платья, обильно украшенного чёрными кружевами, должны, наверное, были служить визитной карточкой управительницы заведения постельных утех. Но нужно отдать должное госпоже Нестеровой, держалась она с достоинством королевы Великобритании.

   Коллежский асессор немедля начал со светской беседы о погоде и прочей ерунде. Я лишь молча сидел с прямой спиной и отсутствующим видом. Далее нам было предложено хозяйкой отведать чаю, который принёс всё тот же хмурый дядька с повадками заплечных дел мастера. Даже полуведёрный самовар в его ручищах казался табакеркой.

   Я наслаждался потрясающим крыжовниковым вареньем, слушая вполуха беседу Вяземского и Нестеровой, с небольшой досадой отмечая довольно холодный и отстранённый то военного врача. Ну что стоит проявить толику человечности и участия. Ты же проситель, твою мать! Людей, подобных Нестеровой и знающих в силу своего занятия всю человеческую натуру, как облупленную не надо пытаться обаять. Нужно всего лишь честно и прямо сказать что нужно.

   Иван Ильич же перешёл к делу довольно поздно, уже настроив мадам к себе негативно. Эдакий весь чистенький коллежский асессор в блестящем мундире приходит просить продать ему швейную машинку. Не бог весть какая просьба. Но! Соль здесь в том, как просит. Словно он облагодетельствовал этим фактом госпожу Нестерову! Эдакий снисходительный герой, отбывающий на войну, и обращающийся к ничтожной проститутке, буквально обязывающий её продать ему необходимое и желательно по себестоимости. Вот такое впечатление оставалось от речи Вяземского. И тут я понял. Иван Ильич заранее был готов к отказу, едва услышав, что придётся посетить дом терпимости, он снова изобразил на лице своё лимонное выражение. Чистоплюй херов. Нет, надо спасать положение! Я уже отчётливо видел презрение и отказ в глазах Нестеровой. Да, мадам уже была готова в самых деликатных выражениях объявить коллежскому асессору, что-нибудь вроде отсутствия у неё в запасе машинок, а существующие негодны и изношены. То есть, попросту солгать.

  – Госпожа Нестерова! Дорогая! – я порывисто встал и шагнул вокруг стола к креслу мадам, резко подобравшейся от моей неожиданной эскапады, – прошу простить меня, Иван Ильич, – я коротко поклонился Вяземскому и встал перед женщиной в алом на колено. Чёрт, придётся учиться включать всё своё местное обаяние и забыть, что тебе далеко за пятьдесят и все видят молодого крепкого парня, горящего патриотическим энтузиазмом. – Душенька, простите, не знаю, как вас по имени-отчеству (ну не Жюли же её называть в такой ситуации) ...

  – Анна Леопольдовна... – напряжённость в выражении её лица ушла, осталась лишь заинтересованность. На щеках женщины появились обворожительные ямочки, намекая на улыбку, – Анна Леопольдовна, надежда вы наша! Я простой человек, поэтому скажу прямо: машинка швейная лазарету поболе всяких ружей да револьверов нужна будет. Не для выгоды она, не для коммерции. Сестричкам нашим милосердным подспорье, много времени сэкономит! Вы же сами женщина. Верю, ведь прекрасно знаете, какими беспомощными становятся мужчины в недуге да болезни. А санитарам да сестрицам понадобится каждый день, каждый час, почти без сна и отдыха. И что они своими ручками перетруженными, да кровью и гноем умытыми, сухими и золотушными от щёлока да постоянной влаги...много ли иглами нашьют? А ведь там работы край непочатый: и бельё войнам, и операционные да перевязочные ткани да приспособы, да мало ли! – я порывисто взял руку Нестеровой, облачённую в чёрную кружевную перчатку и от всей души приложился губами, – не откажите, родная, в помощи воинству русскому, а главное – женщинам на войне, которым вдвое, втрое тяжельше будет. Мы-то чё, мужики. Ежели Государь Император прикажет, и голыми немца погоним, а раны подорожником да мхом залепим. Только вы, голубушка, не откажите!

   Недолгое молчание прервалось натужным кашлем Ивана Ильича, пытавшегося скрыть смех. Я же не отводил взгляда от тёмных глаз госпожи Нестеровой. Нет, я не обольщался, моя речь не выдавила из неё и капли слезинки, но ухоженное лицо мадам всё же порозовело. И всё же я надеялся, что суть просьбы и её смысл донёс до Нестеровой в наиболее правильной эмоциональной обёртке. Как ни крути, а я всё же верил в то, что говорил. Она мягко высвободила свою руку из моей и произнесла:

  – Сколько вам лет, молодой человек?

  – Двадцать три, мадам.

   Она поднялась, придерживая зашелестевшие юбки, молча подошла к небольшому коридорному столику с бронзовым колокольчиком и позвонила.

  – Вы тоже едете с лазаретом на фронт? – уточнила она, тронув меня за плечо.

   За меня ответил Иван Ильич.

  – Гаврила у нас добровольцем в войска хочет попасть, охотником. Правду сказать, я бы от такого помощника в лазарете не отказался. Живой ум у парня, госпожа Нестерова. Давеча вот перед вами, были в суконной лавке, так он придумал не целой штукой марлю выкупать, а кусками, что в дело у купца не пошли. И потом уже из них шить перевязочные пакеты. Придумал носилки сподручные из парусины шить, чтобы волоком могли мои санитары с поля боя раненых вытаскивать. Да что там, и идея с машинкой Зингера его!

   В этот момент появился тот самый крепкий дядька.

  – Митрофан, пошли мою пролётку в мастерскую, да передай кучеру...ах, нет. Я лучше напишу Настёне сама, – она выдвинула небольшой ящичек и вынула из него чернильницу-непроливайку, перо и лист бумаги. Несколько минут – и небольшая записка была передана слуге, который молча скрылся в дверях.

  – Простите, мадам, – замялся Вяземский, – я так понимаю, вы согласны, но мы не сговорились в цене.

  – Бросьте, господин офицер! – Нестерова глубоко вздохнула, – какая может быть цена у русской крови? Ваш мальчик, похоже, лучше вас это понимает, – от взгляда женщины у врача заходили желваки на скулах, – я отдам вам машинку даром. Только неновую. Не обессудьте, мне лучше знать. Парочка Зингеров подольского завода у меня есть на складе и в смазке. Но по опыту знаю, могут быть проблемы с новыми. Инженеры-то немецкие, да рабочие русские, – она грустно развела руками, – я дам вам лучшую из работающих у меня в мастерской, все её изъяны уже исправлены. Да и коробку со шпульками и запасными иглами и прочей мелочью вам тоже соберут. Озаботилась я и основным набором ниток. На первое время должно хватить.

   У коллежского асессора отвисла челюсть.

  – Право слов, мадам... – он не знал, что сказать.

  – Не благодарите, Иван Ильич, не вам даю, армии русской, сёстрам милосердия. Кстати, Гаврила, парусину-то простая машинка не возьмёт. Это ты обмишурился.

  – Значит, будем руками. Шилом и суровой нитью, – обрадованный новостью о подарке, я готов был свернуть горы и самолично вышивать крестиком всю оставшуюся дорогу придуманные носилки.

  – Экий ты быстрый. Только намаешься, да материал попортишь. Шёлковая нить нужна и машинка для тяжёлых тканей. Лучше с ножным приводом. Иван Ильич, ваш эшелон, когда убывает?

  – Э-э-э... завтра поутру.

  – Парусина с вами?

  – Да, в санях у крыльца... – коллежский асессор всё ещё не понимал.

  – Гаврила, а не нарисуете мне приблизительно какие должны быть носилки, – глаза мадам Нестеровой блеснули озорством и на лице её, наконец, расцвела улыбка, из-за которой, полагаю, стрелялось в своё время немало кавалеров.

  – Так у меня выкройки есть, – я, мысленно ликуя, но внешне невозмутимо достал свёрнутые бумаги из-за пазухи. Медленно расправил их на столе, поясняя, что мной отмечено на них, где нужны ручки, петли, и как будут пропускаться ремни, на каком расстоянии лучше делать строчку. Зрительная память, напомню, проявилась у меня в этом теле поистине фотографического уровня. Так что я мог даже указать виды швов, впрочем, как мог, своими словами.

   Наградой мне была ещё одна улыбка госпожи Нестеровой.

  – Тогда и тянуть не стоит, господин коллежский асессор. Мои портнихи сделают вам к вечеру десять таких носилок. Ремни вы уж вставите сами. Ну а Митрофан подвезёт их к поезду. Вы уж городовых предупредите, а то лишних на вокзал не пускают.

  – Всенепременно, госпожа Нестерова! – Вяземский вытянулся во фрунт, нахлобучив фуражку и бросив ладонь к козырьку. Рядом встал я и повторил за начальником.

   Жюли Нестерова покраснела и подойдя к нам стремительно расцеловала в щёки сначала Ивана Ильича, затем и меня, потом мелко перекрестила, прикрыв платочком рот:

  – Храни вас Господь, господа, – в глазах её блеснули слёзы, отчего она смутилась и поспешила скрыться в глубине дома.

  – Куда теперь, Иван Ильич? – через некоторое время спросил я, усаживаясь в сани, из которых Митрофан только что вынул рулон парусины.

  – На Златоустовскую оружейную фабрику, Гаврила, – ответил Вяземский. И крикнул извозчику: "Поспешай, любезный! Быстро обернёмся, полтину накину!"

  – Эт мы завсегда рады, ваше благородие! – прогудел извозчик, – но! Родимая, пошла, пошла...пошла-а-а!

Глава 7

Даже шедевры кулинарии не могут быть сохранены ни в каких музея. Они съедаются тем быстрее, чем они прекрасней.

  Вильям Похлёбкин.

  – Иван Ильич, а сколько может стоить новая швейная машинка? – спросил я Вяземского, прижимаясь к врачу плечом на очередном повороте саней.

  – Новая, думаю, сто рублей или около того. Дорого. Слышал, их всё больше в кредит продают или в рассрочку. Артельным или обществам, таким как мастерская Нестеровой. Так что, подарок нам мадам царский сделала!

  – Это да. А чего нам на оружейной фабрике занадобилось?

  – О, это отдельная история. Понимаешь, хороший хирургический инструмент надобно у ювелиров заказывать. Других возможностей в Иркутске нет. Или из Европы выписывать. А там сейчас...сам понимаешь...

  – Вашбродь! – прервал нас извозчик, – можа, через пруд? Лёд крепкий. А то ежели в объезд до Свято-Троицкой площади поеду, то аккурат на ярмарке застрянем.

   Возница указывал кнутом на покрытый ровным слоем голубоватого снега водоём, упирающийся в основания двух небольших то ли горок, толи холмов, между которыми вдали живописным прямоугольником раскинулись корпуса, видимо, той самой фабрики.

  – Давай, бедовый! – махнул перчаткой Иван Ильич, и мы понеслись по ровной, как стол снежной целине. Полузагруженные сани просто летели, ведомые крепкой гнедой кобылой, управляемой умелыми руками бородатого извозчика. Снег взлетал из-под полозьев, искрясь на поднявшемся в зенит солнце. Не успели мы насладиться просторами, как сани уже выруливали к главному подъезду длинного двухэтажного корпуса, вход в который охранялся настоящим нарядом солдат с унтер-офицером. Стояла караульная будка.

   Коллежский асессор пошёл искать-вызывать нужного нам человека. Через полчаса, когда я уже вылез из саней и начал приплясывать на заводской площади, ибо морозец к полудню разыгрался не на шутку, несмотря на мою новоприобретённую устойчивость к изменению температур, военный врач вернулся в сопровождении высокого худого мужчины в чёрном мундире горного инженера, коротко отрекомендовавшегося: "Сергей Васильевич!" – и крепко пожал мою заиндевевшую ладонь.

  – Решили прихватить тебя, Гаврила. На территорию завода въезд воспрещён, но Сергеем Васильевич договорился провести нас на железные склады, где копится лом и всякий хлам, что идёт в переработку. Там хотя бы тепло. Мастер, что мне нужен, скоро сменится и мы заберём заказ.

  – Инструменты?

  – Они самые. Двенадцать наборов. Их в Самаре как воздуха ждут. Один из них наш. Ради них-то я вас и позвал. Не с Ольгой же Евгеньевной таскать эдакую тяжесть?

  – Правда ваша, Иван Ильич.

  – Ты, Гаврила, не осуждай, – похлопал меня по плечу Вяземский, – я ведь непросто так радовался, что сэкономили на швейной машинке. Денег-то едва-едва на этот заказ, да на сегодняшние покупки хватило бы. Следующий перевод от общества только в Самаре получу. Неудобно перед Сергей Васильевичем. Договаривались через третьи руки. Он нам на слово поверил. Золото, а не человек!

  – Да что ж я, без понятия? – удивился я вдруг прорвавшейся щепетильности коллежского асессора.

   Мы доехали с извозчиком до особняка расположенной группы одноэтажных зданий красного кирпича, к одному из которых подходила железнодорожная узкоколейка, местами заметённая снегом.

   Широкие ворота пакгауза были заперты, но небольшая дверь в одной из створок открыта. На пороге неё стоял кургузый мужичок в малахае и полушубке с двустволкой на брезентовом ремне.

  – Здравствуй, Митрич, – обратился к нему горный инженер, – эти господа со мной. Пропусти их внутрь, переждать в тепле. Скоро обед. Они к мастеру Скорыкину Василию Кузьмичу приехали за инструментом для фронтового лазарета. Мы проследовали внутрь под чутким взглядом молчаливого сторожа, который на наше приветствие лишь буркнул что-то невнятное.

   Внутри, несмотря на большие окна, было сумрачно. Так как всё внутреннее пространство склада было заставлено ящиками, деревянными контейнерами и просто какими-то грудами железяк, прикрытых дырявой мешковиной.

   Сторож провёл нас к закутку у стены, где стояла самая обыкновенная буржуйка, в которой весело потрескивал огонь. Вокруг стояли пустые деревянные ящики, на которых мы с военным врачом и расположились.

   Горный инженер откланялся. И мы некоторое время молча грелись у печки, глядя на огонь. Потом Иван Ильич угостил сторожа папиросами, чем немедленно растопил лёд отчуждения. Завязалась неторопливая беседа о предметах, которые волновали сейчас, пожалуй, любого жителя Империи. От Польши до Тихого океана. О войне, мире, растущих ценах на продукты. Сторож оказался словоохотливым, и они с Вяземским сошлись на почве обсуждения тонкой работы по металлу. Оказалось, что Митрич в прошлом мастер цеха и ушёл в сторожа по причине почтенного возраста. Дома сидеть скучно, а тут, вроде как, при деле. Старые друзья, опять же, захаживают. Знал он и мастера Скорыкина. Отозвался о нём исключительно уважительно и с придыханием, узнав какую работу тот сделал для военных врачей, отметив, что уж кому-кому, а Василию Кузьмичу сам Бог велел с особыми сплавами работать.

   От печки шёл приличный жар, и поскольку я активного участия в разговоре не принимал вскоре меня стало клонить в сон. Чтобы совсем не заснуть, я встал с ящика.

  – Митрич, я похожу тут, ноги разомну?

  – Валяй паря, – отмахнулся сторож, увлечённо рассказывая коллежскому асессору очередную байку о заводском житьё-бытьё.

   Я начал прохаживаться между ящиками и контейнерами, периодически натыкаясь на неожиданные находки. То разорванный ствол чугунной пушки, а то и ящик с проржавевшими железными костылями непонятного назначения. Из-под порванной в нескольких местах мешковины выглядывал край деревянного корыта, доверху наполненный переломанными, погнутыми лезвиями каких-то топоров, бердышей и алебард.

   Я захотел рассмотреть поближе и запнулся за деревянную треногу, очень напоминавшую портновский манекен, на котором обычно в швейных мастерских размещают платья или пиджаки. Он был старым, кое-где погрызенным мышами или крысами. На нём висели остатки какого-то полуистлевшего тряпья, а у основания ножек лежала и вовсе бесформенная груда каких-то железок. Движимый праздным любопытством, я поднял одну из них. Это оказалась прямоугольная пластина, примерно двадцать на тридцать сантиметров. Довольно тяжёлая с высверленными по углам отверстиями. Что примечательно, металл был абсолютно не тронут ржавчиной, хотя лежал во влажном тряпье на сыром бетонном полу пакгауза. Всего таких пластин отыскалось двадцать две. Толщина металла по приблизительным прикидкам составляла чуть больше полсантиметра.

   Стопка пластин, которые я от нечего делать аккуратно сложил друг на друга, должна была весить довольно прилично. Но учитывая мою возросшую силу, я преспокойно держал её на вытянутых руках, придерживая снизу и сверху ладонями. Дурачась, я даже сделал несколько приседаний.

  – Силён, солдат. Прямо богатырь! – от неожиданности я уронил пластины, и они с глухим лязгом просыпались на пол. В проходе стоял горный инженер в сопровождении, видимо, того самого мастера, которого мы ждали. Это был мужчина лет тридцати, тридцати пяти, гладковыбритый в серой рубашке, чёрном пиджаке и штанах, с плешью на большой, вытянутой, как кабачок, голове. Оба мужчины улыбались.

  – Извините, Сергей Васильевич, осматривался тут вокруг, от скуки.

  – Понятно. Пойдёмте к Ивану Ильичу, Гаврила. Вот, Василий Кузьмич уже освободился.

  – Простите, Сергей Васильевич, а можно полюбопытствовать, что это за пластины, – указал я пальцем на рассыпавшиеся железки.

  – Право слово, не знаю, Гаврила, – горный инженер подошёл ближе, ткнув носком сапога одну из пластин, – в этом пакгаузе похоронено столько прожектов. Металл... какой-то стальной сплав...тяжеловат, – он поднял одну из пластин. – Видимо, до сих пор руки не дошли. В переплавку всё больше железные да чугунные изделия в первую очередь идут. Поставили и забыли...что вам за дело?

   Тут в разговор вмешался до сих пор молчавший мастер.

  – Так-то поделка Авенир Авенировича. Помните, Сергей Васильевич, подполковник из столицы приезжал почитай уж год тому назад? Всё с идеей панцирей пулезащитных носился, сплавы с нашими металлургами подбирал. Несколько образцов отливали. Но всё больше цельных. А эти пластины я помню. Он для них тогда особую закалку заказывал. Потом пришивали между слоями войлока. Вишь, вон, отверстия для нитей. Помниться уж больно тяжёл оказался. Больше полутора пудов эти пластины потянули. Куды ж такую тяжесть на солдата одевать? А ещё ж и винтовка, амуниция. Побегай в таком, попробуй!

   Твою мать! Это же прототип бронежилета! Готовые пластины. Сшить две основы, даже рукавов кроить не надо... Понятное дело, тяжело. Но это для обычного человека и даже для сильного тяжело, но не для меня.

  – Скажите, Сергей Васильевич, а можно у фабрики эти пластины купить? – от моего вопроса горный инженер удивлённо поднял брови.

  – Купить? Э-э-э...не знаю, право слово. Это же лом. Всё равно в переплавку. Да и бумаг оформлять придётся гору. Уж и не знаю...

   В этот момент на наши голоса вышли сторож с Вяземским, и коллежский асессор немедленно взял в оборот мастера и горного инженера, отведя их в сторонку. Я же, загоревшись идеей, перехватил Митрича за рукав полушубка:

  – Слышь, Митрич, дело есть, – негромко произнёс я, оттаскивая его в маленький проход, поближе к лежащим сиротливо пластинам, – вишь эти железки?

  – Ну?

  – Это же лом?

  – Тут усё лом.

  – Слышь, земляк. Мне для одного дела – вот эти самые пластины до зарезу нужны, хоть плач. Штуку одну я придумал. Вот их не хватает. Сергей Василич сказал, что вроде как можно, но много времени на бумаги и разрешения с вашей конторой уйдёт, может, посодействуешь?

   Митрич уставился на меня с хитрым прищуром и, украдкой оглянувшись, прошептал: "Рупь!"

  – Не вопрос, земляк, – я вынул из-за пазухи один из мешков и передал сторожу. Потом отсчитал ему из артельных рубль мелочью. Судя по заблестевшим глазкам бывшего мастера, эти деньги сегодня же будут благополучно пропиты, – мы сейчас с Иваном Ильичом пойдём принимать инструмент, а ты, как все уйдут, перетащи к выходу из пакгауза мешок и присыпь немного снежком. Идёт?

  – Не учи отца, паря! – подмигнул мне сторож.

   Ну вот, если выгорит, будет у меня хотя бы стоящая защита на крайний случай. От ранений в голову и конечности этот девайс, конечно, не убережёт, но на безрыбье и...короче, надо, и всё!

   Дальше события ускорились, и мы с мастером последовали в контору фабрики, где Вяземский подписал какие-то документы, внёс в кассу деньги, затем, получив от распорядителя ещё несколько бумажек, коллежский асессор и я покинули контору.

   Уже во дворе, пока я помогал мастеру грузить деревянные ящики с комплектами инструмента, я успел шепнуть пару слов извозчику, сунув ему серебряную полтину. Бородач важно кивнул, обходя сани и поправляя пеньковые верёвки, которыми мы обвязывали ящики, чтобы не рассыпались.

   Управились в полчаса. Иван Ильич тепло распрощался с горным инженером и мастером, не забыв передать последнему довольно толстую пачку ассигнаций. Ага! Тут тоже, оказывается, существовал обычай оплачивать исполнителю работу, минуя государственный карман. Думаю, фабрика и фискальная служба тоже внакладе не остались.

   Потом, расположившись в санях, мы медленно поехали к воротам, но извозчик, развернувшись к Вяземскому, прокричал:

  – Прошу пардону, вашбродь, рукавицы у склада забыл. Скинул подпругу поправить, голова дырявая!

  – Давай, пошустрее, любезный! – махнул извозчику Иван Ильич и поднял воротник шинели. Перевалило далеко за полдень, поднималась метель, снег начал валить хлопьями.

   Мы быстро домчали до пакгауза, где выскочивший возница скрылся за белой пеленой. Что-то звякнуло в белой круговерти, рука извозчика мелькнула на облучке.

  – Всё в порядке! – произнёс возница, глядя на меня и улыбаясь в бороду, – куды править-то, вашбродь?

  – На вокзал езжай, вишь, запуржило!

  – Не сумлевайтесь, доставим в целости! – и мы понеслись. Несмотря на груз, сани шли ходко. Умелый возница воспользовался прежним путём через замёрзший Златоустовский пруд.

   Когда мы прибыли на станцию, над городом бушевала настоящая метель. Помня о необходимых покупках для обчества, я сообщил об этом Ивану Ильичу.

  – Нужное дело. Но для начала надо бы передохнуть. Эй, любезный, – он подозвал извозчика, – приличный трактир поблизости имеется?

  – Ежели позволите, вашбродь, лучше станционный ресторан. Там хоть водку не разбавляют. Немного дороже, но останетесь довольны.

  – Отлично, братец! – потёр руки военный врач, – держи-ка, как договаривались, – он отдал три рубля извозчику, которые тот бережно сунул в рукавицу, – и ещё голубчик, проезжай-ка ты на перрон, я предупредил урядника, правь ко второму вагону. Там тебе солдатики помогут разгрузиться. И возьми ещё за труды и понимание, – Иван Ильич протянул бородачу серебряный рубль.

  – Премного благодарен, вашбродь, всё будет в лучшем виде! – на этот раз денежка была засунута за щеку.

   Не забыв прихватить заветный мешок, я поспешил за коллежским асессором к входу в вокзал. Ресторан нашёлся немедленно. Он располагался на втором этаже здания. На попытку возразить старшего официанта, мол, нижним чинам нельзя, Иван Ильич лишь рявкнул: "Он пока не нижний чин, а здесь не Монмартр, свиное твоё рыло! Лучше столик нам приготовь, мы очень голодные!"

  ***

   Зал ресторана был почти пуст, лишь в дальнем углу какой-то подпоручик с шевронами пулемётной команды скромно пил кофе с пирожным. Его взгляд отсутствующе блуждал, офицер был полностью погружён в свои мысли, но при нашем появлении тем не менее встал и поприветствовал военного врача коротким поклоном, скользнув по мне взглядом, как по пустому месту, и снова погрузился в себя.

   Перед нами совершенно неожиданно возник дородный мужчина с белоснежными, как у Деда Мороза, бородой и усами, и волосами, расчёсанными на прямой пробор.

  – Чем могу служить господам? – приятным баритоном осведомился метрдотель.

   Нужно сказать, что ресторан, в который занесла нас судьба, ничуть не походил на памятные мне зачуханные вокзальные рыгаловки советских времён или фастфудовские столовки путинского РЖД более позднего периода. Несмотря на довольно провинциальный статус уральского городка, за исключением Оружейной фабрики и нескольких железоделательных заводов, пусть и под патронажем Его Императорского Величества, мне всё же казалось, что вокзальный ресторан должен выглядеть немного поскромнее. Но к счастью, я ошибался. И как!