Текст книги "Атака мертвецов"

Автор книги: Андрей Расторгуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Еще юго-западнее располагается форт № 4 «Новый», а к северо-востоку от него на Гониондзских высотах намечался к возведению форт № 5, но приступить к его строительству так и не смогли. Что поделаешь, война внесла свои коррективы не только здесь. Поэтому на месте будущего форта оборудованы лишь полевые укрепления, названные «Ломжинским редутом».

Между ним, фортом «Новым» и основным плацдармом тянутся окопы полевого профиля, соединяющие эти укрепления. Временная мера и самое слабое место в обороне. Вся надежда на те препятствия, что должны задержать противника, если он сюда, не дай бог, сунется. А это болота, сама река Бобр, накопанные перед позициями водяные рвы, а также проволочные заграждения.

Германцам наиболее удобно форсировать долину на среднем участке, Гониондз-Сосня. Но этот легко проходимый отрезок не более двух верст в ширину давно и надежно пристрелян крепостной артиллерией. К тому же перекрыт выдвинутыми вперед стрелковыми позициями, левый фланг которых проходит по селению Сосня, а правый охватывает Бялогронды. То есть прежде чем подобраться к самой крепости, немцам предстоит еще сломить сопротивление окопавшейся перед ней пехоты.

Ее укрепления тоже хорошенько утюжились «чемоданами», подбрасывавшими в воздух тонны рыхлой земли, но саперы и рабочие команды свой хлеб жевали не зря. Основательно упрятали солдатиков. Черта с два их теперь оттуда выколупаешь…

Когда в долине появились цепи немецкой пехоты, Мартынов, соскочив с места, чуть не ударился головой о бронеколпак. Скатился вниз. Еще минута беготни по ходам сообщений, и он в башне.

– Сорока! – заорал, едва появившись. – Орудие к бою!

Канонир Петр Сорока, не теряя времени, принялся раскручивать маховики поворотного механизма. Второй и третий номера готовились заряжать.

Затрещал телефон.

– Броневая батарея на проводе! – немедленно отозвался штабс-капитан, выслушал короткое распоряжение, расплылся в улыбке и отчеканил бодро: – Слушаю, ваше превосходительство!

Положил трубку. Подняв радостно сверкающий взгляд на Сороку, торжественно произнес:

– Ориентир один, вправо два, угол семь с половиной, упреждение ноль-пять, по пехоте противника… ПЛИ!..

Крепость гудела, сотрясая землю теперь уже выстрелами русской артиллерии.

Работали почти все орудия. В долине перед позициями пехоты вырастала одна стена разрывов за другой. Ровные немецкие шеренги, что надвигались частыми волнами вдоль насыпи, невозможно было разглядеть из-за накрывшего их черного облака. Но все наблюдатели докладывали: никто так и не появился перед окопами пехоты, а снаряды падали точно в те места, где шли цепи.

– Перенести огонь в глубину! Перенести огонь!.. – надрывались телефонисты, передавая на батареи приказ начальника артиллерии.

Разрывы стали смещаться, открывая взорам перепаханное снарядами поле с валяющимися повсюду трупами немецких ландверов.

– Ваше превосходительство, – подскочил к Бржозовскому адъютант, – наши батареи подвергаются обстрелу.

Кто бы сомневался… Потому и приказал не открывать огня до начала пехотной атаки. Немцы до этого стреляли наугад, не зная толком расположения орудий в крепости. Эх, слишком близко позволили им подтянуть артиллерию. Немного бы подальше…

– Дайте мне коменданта, – подошел генерал к телефонисту.

Спустя мгновение тот протянул трубку аппарата:

– На проводе капитан Свечников.

Это старший адъютант при генерале Шульмане. Отличный офицер. Донской казак, артиллерист. Успел повоевать с китайцами, участник японской. Уже год как служит в крепости. Пришел сразу после выпуска из военной академии. Сейчас исполняет должность начальника штаба.

– Михаил Степанович, – проговорил в телефон Бржозовский, стараясь не сильно повышать голос, несмотря на оглушительный грохот, – передайте, пожалуйста, коменданту мое решение сосредоточить основной огонь артиллерии на германских батареях.

– Минуту… – Свечников проговорил что-то в сторону, потом в трубке снова послышался его отчетливый голос: – Действуйте, Николай Александрович, но несколько батарей оставьте работать по неприятельской пехоте. Не следует о ней забывать.

Забудешь тут, как же. Разве только в том случае, когда у неприятеля не останется ни одного солдата.

Слаженный огонь крепостной артиллерии заставил замолчать германские орудия.

Все ждали повторения атаки, но до самого вечера она так и не последовала.

Ночью отдохнуть не получилось.

С вечера, еще засветло, Стржеминский с несколькими саперными офицерами под руководством Хмелькова инспектировал укрепления, пострадавшие в результате двухдневного обстрела. Вырисовывался далеко немалый объем восстановительных работ. А когда их делать, если утром, возможно, снова последует бомбардировка? Вот и вышли в ночь, как говорится, всем миром.

В штабе тоже не спали. Комендант крепости Шульман в окружении офицеров корпел над картой, внимательно слушая доклад Свечникова:

– …Таким образом, результаты боев показывают, что выдвинутые вперед от форта № 2 укрепленные позиции расположены слишком близко. Это и позволило германцам вести прицельную артиллерийскую стрельбу. Предлагаю фланговыми ударами отбросить противника, вынудив его отойти дальше в болотистую местность, а самим закрепиться на рубеже Цемношие-Белашево в шести-восьми верстах от крепости, что позволит нам находиться вне пределов досягаемости германской артиллерии.

Комендант задумчиво пожевал губами. Кончики его усов, тщательно скрученные в идеально ровные, тонкие пучки, далеко выступающие за щеки, шевельнулись, живо напомнив детские качели. Подняв голову, Шульман быстрым взглядом отыскал Бржозовского и выпятил в его сторону свою пышную «александровскую»[47]47
  «Александровская» борода – т. е. как у императора Александра Александровича (Александр III) – лопатой.


[Закрыть] бороду:

– Что скажете, Николай Александрович? Сможет наша артиллерия обеспечить огневую поддержку новой позиции?

– Если только тяжелыми орудиями, – тихо сказал начальник артиллерии. – Да и то на самых подступах.

– То есть вы против?

– Нет, ваше превосходительство. Мы с капитаном Свечниковым обсуждали этот вопрос. Я полностью разделяю мнение, что германские пушки нужно держать как можно дальше от Осовца, иначе это чревато катастрофическими последствиями…

– Поясните, будьте любезны, – нетерпеливо бросил Шульман и, сцепив руки за спиной, нервно заходил по кабинету.

– Извольте, – внешне Бржозовский казался все таким же спокойным, но в голосе вдруг отчетливо зазвенела сталь. – Из восемнадцати батарей в крепости лишь одна броневая, шесть вделаны в бетон. Остальные расположены во временных укрытиях типа земля-дерево. Они хоть и усилены камнем, двутавровыми балками да листами брони, все равно остаются настолько слабыми, что 150-миллиметровые бомбы наносят им тяжелые повреждения, выводя из строя людей, орудия и боеприпасы. Их главнейший недостаток – это несовершенное применение к местности, а в результате плохая маскировка. Некоторые батареи врезаны прямо в оборонительные гласисы, которые ничем от противника не скроешь. Обычный наблюдатель заметит их даже с земли, не говоря уже об аэропланах…

– Что ж, ваша точка зрения мне ясна, – перебил Шульман, возвращаясь на свое место. – А вам не приходило в голову, Михаил Степанович, что на новом рубеже наша пехота подвергнется безнаказанной бомбардировке со стороны противника? Ведь там, насколько я понимаю, нет никаких укреплений?

Свечников, которому был адресован вопрос, счел нужным поправить:

– Почти нет, ваше превосходительство. Надо строить. Задача для наших саперов, рабочих рот и самих солдат, кто будет оборонять эту позицию.

– Штабс-капитан Хмельков, – тут же среагировал комендант, нацелив бороду теперь в инженера.

Тот попытался возразить:

– У меня люди восстанавливают укрепления. Им всю ночь работать…

Но генерал был непреклонен:

– Отдохнут с рассвета до скончания боя. Солдаты, когда займут указанный рубеж, приступят к окапыванию. А там и вы подтянетесь со всем личным составом и своим инвентарем.

– Но…

– Это уже приказ, Сергей Александрович.

Поняв, что спорить нет смысла, штабс-капитан обреченно выдохнул: «Слушаю».

– Теперь по контратаке. – Шульман повернулся к полковнику Белявскому – щуплому, невысокого роста пехотному начальнику. – Алексей Петрович, к рассвету сосредоточьте батальоны по флангам у селений Сосня и Бялогродны. Ополчение держите в резерве. В семь тридцать артиллерия откроет огонь по расположениям германцев. Это будет вам сигналом, что пора начинать дебуширование[48]48
  Дебуширование (фр. débouché) – выход войск из теснины или какой-либо закрытой территории на более широкое место, где можно развернуться.


[Закрыть]. Вас, Николай Александрович, – взгляд уперся в Бржозовского, – попрошу заранее наметить цели для обстрела. Сначала обработайте позиции пехоты, а затем займитесь осадными орудиями. Задача ясна?

– Так точно! – почти хором ответили пехотный и артиллерийский начальники.

– Штаб фронта обещал поддержку. Под крепость стянуты части первого Туркестанского корпуса. И да поможет нам бог, господа…

Наутро русская пехота под канонаду крепостных орудий внезапно атаковала германские осадные силы. Немцы, не ожидавшие столь вопиющей дерзости от малочисленного гарнизона Осовца, поспешили ретироваться, выводя из-под удара свои батареи. Когда опомнились, попробовали восстановить положение и вернуть утраченные позиции, но залегший на новом рубеже полк Белявского и прибывшие на усиление «туркестанцы» слишком яро сопротивлялись. Еще и крепостные орудия постреливали, не давая подойти к пехоте, не успевшей толком окопаться. Возможно, рано или поздно ее бы оттуда выбили, но сделать это не позволил 6-й армейский корпус генерала Балуева из состава 2-й армии. Он ударом с юга отбросил немцев к самому Граево, а затем, продолжая их теснить, полностью деблокировал крепость и вышел в тыл германской армии. Жаль, что штаб фронта так и не рискнул использовать эту победу в полной мере.

Глава 8. Снова в наступление

К двадцатым числам сентября новая 10-я русская армия закончила сосредоточение. 22-й корпус расположился в районе Сопоцкин-Липск. За ним у местечка Новый Двор и западнее Гродно во второй линии стоял 2-й Кавказский. 3-й Сибирский занимал участок вдоль Бобра по обе стороны Штабина и прилегающий район. Таким же образом у Осовца и южнее сосредоточился 1-й Туркестанский корпус. В состав армии, кроме того, вошла сводная кавалерийская дивизия генерала Скоропадского.

Пока отдельная группа германских войск осаждала Осовец, остальные их части наступали к Неману. Свои главные силы противник собрал против правого фланга 10-й армии, имея на всем остальном фронте с ней лишь два более-менее крупных соединения у Августова и Осовца. А еще несколько небольших заслонов на укрепленных северных выходах из лесистой местности. Такое расположение само напрашивалось на удар противнику в тыл со стороны Сопоцкина.

И это произошло.

Двадцать седьмого сентября 22-й корпус, уже вполне оправившийся от частичного расстройства, которое претерпел в начале месяца, двинулся в поход, наступая на север в составе трех стрелковых бригад. Справа от него шли кавказцы. Погода стояла на редкость ненастная и холодная. Задерживали бездорожье и разрушенные германцами переправы, но корпус упрямо прокладывал себе путь, несмотря ни на что. Настроение солдат заметно улучшилось, благотворно влияя на боевой дух. Чувствовался всеобщий подъем, который передался и Сергеевскому, и Земцову, и остальным офицерам. Даже штабная, всегда унылая атмосфера не так угнетала. Не верилось, что каких-то пару недель назад все выглядело совсем иначе, а война казалась бездарно проигранной, даже когда во второй раз переходили границу, спеша к Маркграбово на помощь Ренненкампфу, еще не зная, что вскоре снова придется отступать…

Тот Маркграбовский марш начался более-менее удачно. Корпус, как и планировалось, сосредоточился у деревни Марциновен. Она лежала впереди, примерно в одной версте от выбранного места привала – пологой высоты с одиноко торчавшим на вершине, почти у самой дороги, пустым сараем. Его сразу занял штаб корпуса, поскольку погода испортилась и пошел дождь. Солдаты же, утомленные более чем двадцатичасовым переходом, получив команду на привал, как шли в колонне, так и попадали по обе стороны проселка, прямо под моросящим дождем. По крайней мере, на том участке дороги, что видел Сергеевский.

А обзор с высоты открывался хороший. Справа и слева еще подходили колонны. На горизонте, со стороны Лыка, откуда доносился грохот боя, поднимались высоко в небо черные столбы дыма. Много ближе, верстах в трех от холма, двигалась небольшая колонна пехоты с полубатареей. Но вдруг ее ряды распались, поспешно разворачиваясь в боевой порядок в сторону левого фланга. Батарея быстро заняла позицию и захлопала беспорядочными выстрелами. Подняв бинокль, Сергеевский увидел вдали германскую конницу, которая еще верстах в трех западнее шла большим аллюром, пересекая низину с севера на юг, держа направление в тыл корпуса. У нее на пути стали рваться шрапнели, но всадники быстро скрылись из виду в островках леса и складках местности.

Борис чертыхнулся. Вражеская конница за спиной – это очень и очень скверно. Может в самый неподходящий момент отрезать все сообщения с тылом.

Не прошло и часа, как его плохие предчувствия подтвердил Земцов, назначенный ответственным за связь:

– Только и успели узнать, что корпус включен в состав новой десятой армии, да что командует ею генерал Флуг[49]49
  Василий Егорович Флуг (19.03(01.04).1860 – 09.12.1955) – генерал-лейтенант (1908), помощник Туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками Туркестанского военного округа (1913). 11.09.1914 г. назначен командующим 10-й армией с присвоением звания генерал от инфантерии (06.12.1914). Несмотря на успешные действия в боях против 8-й германской армии и взятие Сувалок, из-за разногласий с генералом Рузским 06.10.1914 был отстранен от командования армией за «опасную активность» и переведен в распоряжение Верховного главнокомандующего, после чего возглавил 2-й Армейский корпус.


[Закрыть], который прибыл в крепость Осовец. На этом все. Телефонная линия накрылась. Хотелось бы знать почему.

Для Бориса ответ был очевиден. Телефонный провод, который они тянули аж от Августова, наверняка перерезан теми самыми кавалеристами.

А вскоре из авангарда поступило донесение, что высланная вперед конная разведка, не доходя семи верст до Маркграбово, встречена огнем противника. Понесла потери и дальше продвигаться не может. Едва Сергеевский с остальными офицерами штаба разобрал на карте обстановку впереди и слева, как пришли сведения и с правого фланга от командира Отдельного Оренбургского дивизиона:

«Мои разъезды с высот юго-западнее Бакаларжева между 3 и 4 часами дня наблюдали движение через Бакаларжево на Сувалки большой колонны противника. Прошло 9 батальонов и 6 батарей».

Еще и местные жители подлили масла в огонь, рассказав, что с полудня в Маркграбово стоят семь германских батальонов. По всему выходило, противник значительными силами вклинился между корпусом и 1-й армией.

За разбором донесений и уяснением обстановки незаметно наступил вечер. Перестал моросить дождь, но тучи не рассеивались, потому смеркаться начало довольно быстро.

Командир корпуса с растерянным видом ходил взад-вперед перед сараем. На него было больно смотреть. Налитое кровью, заросшее щетиной лицо, растерянно бегающие глаза, всклокоченные седые волосы, упрямо, словно пружины из разодранной обшивки дивана, вечно встававшие торчком всякий раз, когда Бринкен снимал фуражку и вытирал вспотевший лоб…

Огородников молча, с явным безразличием попыхивал сигарой около двери, время от времени бросая на командира неприязненные взгляды. Рядом толпились офицеры Генштаба. Помимо Сергеевского с Земцовым здесь были штабисты из разных бригад и дивизий, а также корпусный прокурор фон Раупах, который проявлял весьма живой интерес к ведению всех операций. Прочие офицеры штаба стояли тут же, но поодаль.

Все обсуждали сложившееся положение, делая однозначно неутешительные выводы:

– Сувалки уже заняты германцами. Там их не меньше дивизии.

– В Маркграбове, похоже, стоит еще одна.

– У нас в тылу вражеская конница. Тыловые службы в Августове под угрозой нападения. Связи со штабом армии нет.

– Положение Ренненкампфа, без сомнения, тяжелое, но и нам самим, может статься, грозит беда…

Конечно, Бринкен все слышал. Впрочем, никто и не собирался делать из этого разговора великую тайну. Командир корпуса подошел к своему начальнику штаба:

– Ваше мнение, генерал Огородников? Как нам следует поступить?

Тот промычал в ответ нечто невразумительное, вроде «как прикажете», спрятав лицо за клубами сигарного дыма. У Сергеевского сложилось впечатление, что начальник штаба попросту не желает помогать командиру.

Какое-то время два генерала буравили друг друга взглядами сквозь табачно-дымовую завесу, пока кто-то из группы генштабистов не произнес громко:

– Господа, уже темнеет. Нельзя терять ни минуты. Пора принимать какое-то решение.

Бринкен повернулся на голос.

– По приказу главнокомандующего корпус должен наступать на Маркграбово, – заявил он твердо. Подумав, добавил, чуть сбавив тон: – Однако по обстановке это слишком рискованно и может привести к нашему окружению… Посему считаю наиболее рациональным отойти назад к Августову. Но делать это без приказа мы не имеем права. Значит, остается одно: стоять на месте до получения распоряжений.

Сказал и ушел в сарай, едва не задев плечом Огородникова, успевшего, к счастью, посторониться.

Генштабисты заволновались, возмущенно загалдев. Они, молодые офицеры, все как и Земцов, и Сергеевский, воспитанные на правилах Суворова и фанатично преданные заповедям Петра Великого: «ничего, кроме наступательного» и «упущение времени смерти невозвратной подобно», впервые столкнулись воочию с так называемой старой школой, которую после Японской войны неустанно кляли в академии Генерального штаба.

– Стойте, стойте, господа! – утихомирил товарищей Борис. – Предлагаю высказываться по очереди.

– Правильно! – подхватил Земцов. – Пусть каждый изложит свою точку зрения, как и куда нам следует двигаться…

Остальные поддержали. После небольшого совещания пришли к единому мнению, что с рассветом корпусу необходимо повернуть на северо-восток, на фронт Рачки-Бакаларжево, и, оставив одну бригаду заслоном со стороны Гольдапа, тремя оставшимися, не мешкая, атаковать Сувалки с тыла. В этом случае против девяти немецких батальонов, сорока орудий и двадцати с лишним пулеметов корпус будет иметь почти в три раза больше пехоты, двойное превосходство в артиллерии, а в пулеметах чуть ли не пятикратное. Такой перевес определенно даст возможность быстро разгромить зарвавшуюся дивизию немцев. Потом – вероятнее всего, к вечеру следующего дня – взять направление на Гольдап, чтобы отвлечь на себя еще какие-то вражеские части. Сергеевский не исключал, что им вполне по силам сковать боями германские войска числом не менее корпуса. Чем не помощь Ренненкампфу?

Единодушие, с каким все без исключения генштабисты пришли к одному и тому же мнению, подстегнуло не молчать, а идти с докладом к начальству. Огородников продолжал попыхивать сигарой в дверях, потому и стал первой инстанцией.

– Меня это дело никоим образом не касается, – заявил он с некоторой ленцой, хоть и терпеливо выслушал все аргументы Бориса. – Генерал Бринкен может управлять корпусом, как ему будет угодно.

Что ж, первая инстанция пройдена, пора обращаться ко второй.

Офицеры заметно скисли, не горя желанием идти к командиру. Видя такое дело, полковник фон Раупах, пригладив усы и мушкетерскую бородку, неожиданно заявил:

– Я пойду, господа. Поддержу вас авторитетом своих «малиновых кантов»[50]50
  «Малиновые канты» (устар.) – угроза судебной ответственностью.


[Закрыть].

Интересная личность этот корпусный прокурор. Насколько успел его узнать Сергеевский, фон Раупах являл собой кладезь практически всех положительных человеческих качеств. Честолюбив, решителен, справедлив. К своим сорока двум годам побывал соавтором Платонова в написании первого варианта «Лекций по русской истории» и сделал великолепную карьеру, заслуженно получив два высоких ордена. До прикомандирования к 22-му корпусу состоял в должности помощника прокурора Петербургского Военно-окружного суда и, оставаясь числиться за этим судом, одновременно служил военным прокурором Гельсингфорса.

– Нет, Роман Романович, – решительно возразил Борис. – Спасибо, но мы пойдем сами. Все вместе. Только докладывать будет старший по чину, то есть я.

В сарае, окружив командира корпуса, офицеры пропустили Сергеевского вперед. Тот, приложив, как и положено, руку к козырьку, произнес:

– Ваше превосходительство, офицеры Генерального штаба просят разрешения доложить их мнение.

– Пожалуйста, пожалуйста. – Генерал отреагировал на удивление спокойно. Казалось, ему, наконец, удалось взять себя в руки. – Я даже рад, что вы обращаетесь ко мне, и очень ценю мнение моих младших товарищей по штабу.

Борис неторопливо, но немногим более резко, чем следовало бы, изложил принятый генштабистами план дальнейших действий корпуса, закончив совсем уж неуместной фразой: «Мы считаем, что иного решения и быть не может!»

Сразу пожалел об этом, но слово не воробей…

– Неужели вы, господа, думаете, что я этого не понимаю? – почти без паузы ответил Бринкен. – Я, да будет вам известно, вполне того же мнения. Но, как уже упомянул, не имею никакого права предпринимать движения в ином направлении, не получив на то соизволения нового командующего армией. А кто, скажите, пожалуйста, доставит мне это самое соизволение?!

Тон, которым были сказаны последние слова, иначе как вызовом не назовешь. Будто перчатку в лицо бросил.

Не раздумывая, Борис опять козырнул:

– Если позволите, я постараюсь проехать в Граево и оттуда переговорю с генералом Флугом.

Командир корпуса вдруг сорвался с места, подскочил к Сергеевскому и, схватив его руку, затряс, рассыпая фальшивые, насквозь пропитанные сарказмом благодарности. Потом и вовсе принялся обнимать, целуя и неприятно щекоча лицо своими громадными усищами.

– Прекрасно понимаю, мой друг, на какой страшный риск вы идете! – с показной патетикой воскликнул Бринкен, чье поведение напоминало сейчас игру плохого актера. Вот-вот слезу пустит.

Борис уже испугался, что так и случится, но все закончилось предложением генерала взять его личный автомобиль как наиболее надежный.

Через несколько минут Сергеевский уже трясся по дороге в генеральском авто, не забыв прихватить себе в конвой двух стрелков из ближайшей расположившейся на отдых роты. Просто подъехал к ним и вызвал добровольцев, честно предупредив, что поездка будет небезопасной. Охотники нашлись почти сразу. Пришлось даже выбирать.

– Ваше высокоблагородие! – окликнул один солдат. – Возьмите меня. Помните, я и прошлый раз ездил с вами. Я вас знаю. Не выдам, случись чего…

Хоть и было уже в машине двое стрелков и Сергеевский крепко нервничал из-за вынужденной задержки, но старого знакомца все же взял, отпустив одного из севших ранее.

Пока проезжали спавшую вдоль дороги колонну, шли с огнями. Затем, помня о коннице противника в тылу, Борис приказал фары погасить. И наступила кромешная тьма…

С неба, затянутого сплошными, непроглядными тучами, снова заморосил дождь. Стрельбы нигде не слышно. Лишь тарахтение мотора, скрип и постукивание кузова на неровностях да хлюпанье под колесами. Ехали медленно, по глинистой дороге, раскисшей от непрерывного дождя, не раз теряя колею во мраке. Темно, хоть глаз выколи. Только зарево пожара над Лыком, временами видневшееся на западе, давало кое-какой свет.

Благополучно миновав Боржимен и Райгрод, к десяти вечера прибыли в Граево. Поздновато для связи со штабом армии, но ждать утра Борис не собирался. Всеми правдами и неправдами выяснил, что здесь имеется военный телеграф с Осовцом. Нашел его в каких-то казармах. Растолкав сонного телеграфиста, заставил вызвать крепость, чтобы там пригласили к аппарату кого-нибудь из штаба армии. Ему ответили, что в Осовце лишь сам генерал Флуг. Штаб еще не прибыл. При генерале только какой-то капитан Генерального штаба. Когда того вызвали, Борис продиктовал телеграфисту:

– «Перед командиром корпуса четыре возможных решения: первое – продолжать наступление на Маркграбово; второе – отойти к Августову; третье – оставаться на месте; четвертое – ударить через Рачки и Бакаларжево на Сувалки, обеспечив себя бригадой со стороны Гольдапа. Генерал Б. избрал последнее решение и на рассвете выступает, но просит командующего армией одобрить его план».

С того конца провода отстучали, что доложат об этом генералу Флугу, пообещав дать ответ через полчаса. Ни много ни мало. Стоит ли уходить? Сергеевский остался ждать на телеграфе, увалившись на солдатский топчан.

То ли вид у него был настолько замученный, то ли сильно исхудал, но телеграфист вдруг раздобрился и протянул Борису солидный кусок хлеба. Увидев его, Сергеевский, не евши более суток, почувствовал ужасный голод. Едва успев поблагодарить щедрого солдата, жадно накинулся на краюху и умял в считаные минуты, запив холодной водой из железной кружки.

Ответ генерала Флуга пришел спустя сорок минут: «Решение командира корпуса вполне одобряю. Целую генерала Б. за его мужественное решение и молю Бога о победе». Забрав ленту с переговорами, Сергеевский метнулся к выходу, где нос к носу столкнулся со своим стрелком, напросившимся в конвой. Отправлял его на автомобиле искать бензин. Вообще-то появился он как нельзя кстати, поскольку Борис хотел тотчас отправиться обратно.

– Что с бензином? – коротко поинтересовался у солдата.

– Все в полном порядке, ваше высокоблагородие, – отрапортовал тот. – Авто заправлено, ужин в гостинице накрыт…

– Погоди, – опешил Сергеевский. – Какой ужин? Какая гостиница?

Оказывается, этот проныра успел посетить гостиницу, где нашел какого-то ротмистра пограничной стражи, рассказав ему, что на телеграф приехал офицер Генерального штаба, у которого два дня ни крошки во рту не было, и щедрый ротмистр уже заказал для Бориса ужин.

«Ну вот кто его просил!» – возопил в Сергеевском служебный долг. «Однако какое искушение…» – заунывным урчанием желудка отозвался голод, словно вовсе и не заметил съеденный недавно кусок солдатского хлеба.

Не в силах бороться с голодными позывами, капитан решил наступить на горло служебному рвению, найдя оправдание в том, что разумнее будет выехать из Граево часа, скажем, за полтора до рассвета. Не то снова блуждай в потемках по проселочным дорогам. Чего доброго на германские части нарвешься. Уж лучше проделать этот путь быстро, по первому свету. И потом, нельзя же позволить, чтобы на самом ответственном этапе тебя скосил голодный обморок!

В гостинице его поджидал уже не один, а целая компания офицеров-пограничников. К ротмистру присоединились еще трое.

– Почему бы хозяевам не подкрепить голодающий Генеральный штаб, – хохотнул ротмистр, любезно приглашая к столу.

Ужин был поистине лукулловский. От напитков Борис отказался, позволив себе лишь одну рюмку коньяка, зато поел с аппетитом, решительно прервав свой вынужденный суточный пост. Когда уже доедал, рядом, как черт из табакерки, появился вездесущий стрелок:

– Ваше высокоблагородие, до отъезда еще полтора часа. Извольте пока поспать. Вам здесь постель приготовлена.

Прям волшебник какой-то.

Сергеевский с удовольствием воспользовался и этой возможностью немного отдохнуть. Сердечно поблагодарив пограничников за прекрасный ужин, пошел за солдатом в номер. Заботливый стрелок разбудил его в половине третьего ночи. Из Граево выехали еще затемно. Снова по шоссе на Райгрод, потом налево, к границе. Когда свернули на проселок, забрезжил рассвет, а около четырех часов автомобиль уже подкатил к сараю на вершине холма.

Штаб не спал. Посреди сарая за небольшим столиком сидел страшно утомленный командир корпуса. Офицеры штаба расположились кто где, на низких жердях и на соломе, наваленной прямо на земляном полу. Генштабисты, прибывшие из стрелковых бригад, никуда не ушли, а тоже были здесь, чтобы дождаться решения командующего. Отдав телеграфную ленту, Борис доложил ответ генерала Флуга. Как выяснилось, Бринкен зря время не тратил. Пока Сергеевский катался в Граево, он издал приказ на марш к Сувалкам. Размножив, его стали раскладывать в конверты, чтобы разнести по штабам.

Казалось бы, дело сдвинулось, наконец, с мертвой точки. Но не тут-то было…

– Телефон с Августовом работает, – сообщил подошедший Земцов.

– Отлично! – обрадовался Борис, но, увидев, что Мишель почему-то мрачен, спросил с подозрением: – А в чем подвох?

Тот кисло улыбнулся:

– Подойди к аппарату и узнаешь. Там Наркевич тебя спешно просит.

Капитан Наркевич, один из офицеров штаба, оставленный в Августове для связи. Что ему вдруг понадобилось от Сергеевского?

Зайдя в палатку телефонистов, установленную возле сарая, Борис взял трубку:

– Капитан Сергеевский у аппарата.

– Борис Николаевич, – послышался голос Наркевича, – я только что с телеграфа. Туда из штаба фронта передан приказ корпусу в один переход отойти в Августов.

– Что?! – Борис не поверил своим ушам. – Генерал Флуг одобрил наше решение наступать на Сувалки…

– Знаю. Но Жилинский посчитал это рискованным и приказал отменить. Так что отступайте.

Продолжая сжимать замолчавшую трубку, Борис не двигался с места, застыв точно изваяние. Все катилось в тартарары. Зачем было убеждать Бринкена действовать более решительно? Для чего мотаться ночью в Граево и назад? Зачем, наконец, нужен был этот стремительный марш на Маркграбово, отнявший столько сил и оказавшийся вдруг никому не нужным? Армию Ренненкампфа, на спасение которой изначально направили корпус, теперь приказано бросить на произвол судьбы. Достаточно выгодное положение корпуса виделось командованию опасным, и потому оно погонит финские части обратно на сорок пять верст, не считаясь ни с усталостью солдат, ни с моральным климатом в войсках.

В первую минуту Сергеевский боролся со страстным желанием наплевать на приказ, притвориться, будто ничего не слышал по телефону, и скрыть это нелепое и позорное распоряжение. Не решился… Потом еще не раз пожалеет об этом, а тогда…

Приказ о наступлении успели задержать и стали писать другой – на отход.

Штаб потянулся по маршруту восточной колонны. Вместо того чтобы следовать со всеми автомобилями по новой, хорошо накатанной дороге, командир корпуса почему-то решил вести его целинными тропами, взявшись лично указывать направления. Верхом, сопровождаемый конными штабистами, в окружении сотни конвоя, бедный, совсем потерявший душевное равновесие, старик Бринкен представлял собой жалкое зрелище. Ужасно волнуясь, он ругал шоферов почем зря. Орал, бросаясь то вперед, то назад, угрожая кому-то судом. Несмотря на эти бесплодные потуги, колонна растянулась на три-четыре версты, увязая в раскисшей земле. А когда с трудом выползла, наконец, на твердый грунт, двинулась шагом в обычном порядке – справа по три – в промежутке между отступавшими частями. Промежутков этих наблюдалось в избытке, и были они чересчур большими. Немудрено, если части едва плелись, обескураженные тем, что снова отступают, так и не встретив неприятеля.

Во время этого весьма унылого движения Бринкен подозвал Сергеевского. Когда тот подъехал, получил совсем нелогичное указание:

– Переезжайте на путь западной колонны и регулируйте ее движение.

Не имея никакого понятия, в чем должно заключаться подобное «регулирование», коль скоро в колонне есть свой, утвержденный приказом начальник, Борис, тем не менее, обрадовался возможности убраться подальше от штаба. Не став ни о чем спрашивать, поскольку это все равно казалось бессмысленным, он лишь молча козырнул и в сопровождении верного Семенова рысью умчался на запад.