Текст книги "Конец игры"

Автор книги: Андрей Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 12

Сфагам и Канкнурт летели над берегом воспоминаний. То ли густая вечерняя темень спустилась на него, то ли бурый туман ещё не занявшегося утра окутывал его скалистые очертания – сказать было трудно. Что-то неуловимое было разлито в прохладном сыром воздухе, и это подсказывало, что было всё-таки, утро. Длинные глуховато-фиолетовые лоскуты облаков тянулись из конца в конец по бледному, обескровленному небу. Берег был пуст. Сонмы образов, принесённых человеческой памятью к этим молчащим скалам, к этому вязкому серому песку, к этим ритмично шепчущим волнам, притихли и затаились, дожидаясь момента, когда живая и тёплая человеческая мысль вызовет их из мира неосуществлённых возможностей и заставит воплотиться в красках и звуках.

Лёгкие багряные отблески мягко подсветили угрюмые силуэты облаков, и бледно-серая холодность неба затрепетала в предчувствии вторжения первых лучей зари. Полёт был плавным и быстрым. Ветер гудел в ушах и заставлял плясать франтоватые ленточки на шапке Канкнурта, и вихревые складки извивались на вздуваемой парусом синеве его широкого кафтана. Сфагам знал, что никогда больше не окажется на этом берегу, по которому можно было бродить вечно. Теперь этот берег с его всезнающими камнями и серебристо-пенистыми волнами, несущими ритмы вселенной можно будет посещать только в глубоких медитациях. И это было, само по себе, немало. Но теперь хотелось бесконечно продлить каждое мгновение этого завораживающего полёта, навсегда слиться с шумящим в ушах ветром, растворясь в холодном пронизывающем воздухе.

Тронный зал выглядел немного по-иному. Сейчас, при более ярком освещении, в нём было больше торжественности, чем таинственности. На гладких стенах, среди разводов цветного мрамора, не было и следов каких-либо дверей, помимо главного входа.

Регерт действительно пребывал в ожидании, восседая на своём высоком троне в завесе голубоватого света. Сквозь эту мерцающую дымку виднелось его шитое золотом одеяние, отделанное мехом горного барса. На голове сияла золотая, с бесчисленными изумрудами, высокая трёхъярусная корона. Из-за неё выглядывал кончик фигурной костяной заколки, скреплявшей тщательно уложенные седые волосы. Руки монарха, унизанные драгоценными перстнями, размер камней в который поражал воображение, крепко сжимали головы-рукоятки. Неторопливым жестом император остановил поклон Сфагама и дал ему знак приблизиться.

– Итак, монах, получил ли ты ответы на свои вопросы?

– Сейчас мне это ещё не ясно. Но помощь твоя была неоценимой. Я буду благодарен тебе всю жизнь.

– Что ж, я принимаю твою благодарность. Сначала я просто послушал Канкнурта и позволил тебе войти в гробницу. Ты ему очень понравился, и он за тебя просил. Но потом мне и самому стали интересны твои вопросы. Поэтому я, вопреки обычаям, скажу тебе кое-что и сам.

Регерт вздохнул, подняв глаза вверх. Некоторое время под сводами тронного зала царила тишина.

– Когда человек смотрит на небо, небо смотрит на него. Но он этого не замечает. Каждая мысль меняет вселенную, не говоря уже о действиях, но заметить и понять эти изменения не может почти никто. Это потому, что человек с детства напуган той пропастью, которая разверзлась между ним и миром. Смотрит на мир, а видит пропасть… И заделывает её как может… Он убеждает себя, что мир внутренне похож на него, что в каждой вещи можно узнать себя, а не узнать – так сделать такую вещь своими руками.

Регерт говорил тихо, не торопясь, часто делая паузы, поднимая голову и устремляя взгляд к высоким сводам.

– Когда-то мир был таким, каким его видели животные. Для них он и сейчас такой. А люди видят мир человеческим. Глядя на него, они ДЕЛАЮТ его таким. Но чтобы увидеть, КАК ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МЕНЯЕТСЯ ОТ НАШЕГО В НЁМ ПРЕБЫВАНИЯ, ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ПЕРЕСТАТЬ ВИДЕТЬ ЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ. Человек должен выйти за пределы человеческого. Ни больше, ни меньше. Овеществить свой собственный мир, заставить тьму отпавших вещей следовать законам и вере ОДНОГО – такое мало кому под силу. Раньше я бы сказал – никому из смертных. Раньше отдельный человек был ещё слабее, чем теперь. Даже чтобы просто бросить взгляд на мир, людям нужно было собираться всем вместе. Только тогда этот взгляд чего-то стоил, обретая силу и собственную жизнь, подчиняя себе волю каждого отдельного человека. Так люди овеществляют свою веру, и эта вера, становясь между ними и миром, управляет ими, подсказывая, как смотреть на мир и чем в нём заниматься. Они думают, что это и есть мост через пропасть. Бесконечный мост… – Регерт улыбнулся своим мыслям. – Но сейчас времена особые. Там, наверху, уже давно завидуют древней мудрости, умевшей жить, почти не замечая пропасти… Тот, кто овеществит свою веру, – изменит вселенную. И сделать это сможет один. Только один… Но довольно! Я и так многовато сказал… Твоё посещение было для меня небезынтересным. Канкнурт проводит тебя. А это – на память обо всём, что ты здесь увидел и понял. Рука императора указала на нижнюю ступеньку трона.

Сфагам не успел даже склониться в прощальном поклоне, как серебристая дымка на троне растаяла без следа. Там, где Сфагам оставил книгу и где затем появилось яблоко, теперь лежала маленькая вещица – амулетик в виде цветка, обвившего корнями камень. Едва притронувшись к амулету, Сфагам понял, что он, как и прикреплённая к нему цепочка, сделан из неизвестного наверху металла наподобие электра, но гораздо прочнее.

– Хоть ты и один, – Канкнурт ткнул в амулет коротким толстым пальцем, – но милость великого императора теперь с тобой. Ох, и повезло же тебе!

* * *

С самого утра этого семнадцатого по счёту дня Олкрину было особенно неспокойно. Неясные предчувствия ещё с ночи начали терзать его, и он то и дело подходил к неподвижно сидящему учителю, силясь обнаружить какие-нибудь изменения. Но изменений не наблюдалось. Тело Сфагама было всё так же неподвижно, и взгляд раскрытых глаз не менял своего пугающего мёртво-живого выражения. Олкрину доводилось немало слышать о чудесах глубокой медитации, не говоря уже об эффектах пилюли жизни-смерти. Рассказывали, например, о некоем монахе из монастыря на острове Ланхорт, который, будучи покрыт позолотой, просидел без малого пятьсот лет в глубокой медитации в одном ряду с золотыми статуями, стоящими в нишах монастырского реликвария. Считали, что в статуе живёт только его душа, и когда золотое изваяние вдруг ожило, это вызвало всеобщий испуг и удивление. Правда, выйдя из медитации, монах так и не вернул себе всей полноты рассудка и скончался через несколько месяцев. Немало удивительного рассказывали и о монахах-отшельниках. Теперь Олкрин жалел о том, что всегда с жадным интересом слушал эти истории. Его воображение навязчиво рисовало картины одна другой тягостнее. Мучительно борясь с наседающими тревогами, он пытался отвлечься работой – возился в шалаше, ходил за водой и дровами, долго упражнялся с мечом и, наконец, выбившись из сил, растянулся на плаще возле шалаша, забывшись беспокойным сном.

Проснувшись и, как обычно, первым делом, взглянув на то место, где сидел Сфагам, он похолодел. Учителя не было. Вскочив, Олкрин заметался по поляне, с шумом взбивая ногами ковёр высохших осенних листьев.

Сфагам стоял за шалашом, держась рукой за ствол дерева и подняв голову к бледному облачному небу.

– Учитель! – срывающимся голосом крикнул Олкрин, со всех ног бросаясь к нему.

Лицо Сфагама, несмотря на бледность и отрешённое выражение, было по-настоящему живым. Олкрин почувствовал это с первого взгляда и долго не выпускал учителя из радостных объятий.

– Я давно приготовил сок из ягод. И настойки… Всё, как ты сказал… Я боялся, что ты не вернёшься. Так долго ведь… Семнадцать дней…

– Семнадцать? – непослушным сдавленным голосом спросил Сфагам.

Внутри ещё был разлит тяжёлый привкус пилюли, руки и ноги слушались плохо, голова немного кружилась, а глаза болезненно реагировали на свет.

– Ты нездоров? Что там случилось с тобой? Как я могу помочь? – сыпал Олкрин возбуждёнными вопросами.

– Погоди, – слабо улыбнулся Сфагам, глубоко вдыхая сыроватый воздух осеннего леса. – Вода есть?

– Есть! Свежая! Только из ручья!

– Хорошо. Пойдём…

Нетвёрдой походкой, слегка опираясь на руку ученика, Сфагам прошёл на другой конец поляны и остановился возле присыпанного опавшими листьями бугорка земли над могилой Велвирта. Говорить было трудно, а главное – не хотелось. В ответ на вопросительный взгляд учителя Олкрин многозначительно кивнул.

– Он… это… почти сразу… – выдавил он.

– Я знаю. Я потом тебе всё расскажу.

Выпив немного воды, Сфагам проспал остаток дня и всю ночь.

* * *

Силы Сфагама восстанавливались быстро, но режим выхода соблюдался неукоснительно. Даже Олкрин знал, сколь опасен поспешный выход из глубокой многодневной медитации. Питаясь в первые дни одним лишь соком лесных ягод, Сфагам долгие часы проводил в физических упражнениях и прогулках по безлюдным окрестностям, время от времени набредая на полуистлевшие кости незадачливых искателей сокровищ, живо напоминавшие о неподъёмной дубинке Канкнурта.

Дни стояли ещё по-летнему тёплые, но вечера и ночи уже дышали осенней прохладой. Потому огонь вечернего костра с каждым днём становился теплее и ближе, и учитель с учеником, бывало, просиживали возле него целую ночь. Глядя на огонь, Сфагам подробно рассказывал ученику обо всём, что с ним произошло внутри. Ему полезно было это знать. Не меньше пользы от своего рассказа извлекал и сам Сфагам – облекая свои впечатления в слова, он двигался к их более глубокому осмыслению. Здесь тоже нельзя было торопиться. Удивительным было то, что острота и яркость воспоминаний о том, что произошло в гробнице, нисколько не притуплялась повседневными впечатлениями. Фантастические видения отнюдь не казались сном или иллюзией, незаконно вклинившейся в мир подлинных и упорядоченных сознанием образов. Обыденный рассудок неспособен был отстранить и задвинуть этот «сон» в глубины памяти: всё произошедшее внутри гробницы не просто казалось, а ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛО подлинней, чем вся «наружная» реальность. И удивительный амулет – подарок Регерта не был в руках Сфагама лишь зримым доказательством всего произошедшего – пустым и мёртвым символом условной подлинности сна. Будучи иносказательным портретом самого Сфагама, он таил в себе все откровения древней мудрости, с которыми тот соприкоснулся по милости Регерта.

Уже на третий день последние опасения, что острота переживания полученных откровений скроется за горизонтом обычной человеческой памяти, развеялись полностью. Такого ещё никогда не было, но Сфагам твёрдо знал, что ЭТО теперь останется с ним навсегда.

Ещё через несколько дней восстановилась обычная продолжительность сна – четыре-пять часов. И, кроме того, то ли в силу целебных свойств местной воды, то ли от чего-то ещё, полностью исчезли следы от ран, полученных в недавних приключениях. Изменения, которые Сфагам замечал в себе, походили на удивительным образом растянутое новое рождение. Но не только и без того совершенное и натренированное тело избавлялось от немногочисленных дефектов и изъянов – отметин тридцатипятилетней жизни. Самым главным было другое – шло освобождение от внутренней отягощённости сомнениями, и, более всего Сфагам боялся каким-нибудь неосторожным внутренним движением спугнуть это состояние.

Возобновились регулярные занятия с Олкрином. Лучшее место для них вряд ли можно было найти: здесь скрытые энергии были открыты как нигде, и теперь Сфагам не давал ученику никаких поблажек. А тот лишь радовался и старался изо всех сил, немало преуспевая в упражнениях по «собиранию духа».

Наконец, новое внутреннее рождение состоялось. Теперь, совершенно не представляя, куда и зачем идти, что делать и к чему стремиться, Сфагам твёрдо знал, что ЛЮБОЕ его решение будет изначально осмысленно и оправдано. Не имея по-прежнему ничего своего в этом мире, он как никогда чувствовал свою в нём укоренённость. Ему не нужна была никакая КОНЕЧНАЯ ЦЕЛЬ, невидимая, но остро ощущаемая нацеленность была разлита теперь во всех его мыслях и действиях. Эта была и ЕГО и, в то же время, НЕ ЕГО нацеленность. Кто-то очень сильный и знающий поселился в нём и, признав его, Сфагама, права по-своему сказать их общие слова и сделать их общее дело, избавил его от всяких сомнений и мучительных вопросов. Это означало, что ГЛАВНЫЙ ВЫБОР БЫЛ СДЕЛАН. Это означало, что не надо было больше думать, куда идти и что делать. Теперь можно было просто двигаться навстречу обстоятельствам и поступать так, как подсказывал избавленный от терзающей раздробленности внутренний голос.

– Сегодня мы уходим, – сообщил Сфагам ученику, вернувшись после долгой прогулки.

– Сегодня тридцать пятый день с тех пор, как ты вернулся, учитель.

– Да, тридцать пятый день… Мы взяли в этом месте всё, что могли. Даже больше… Теперь мы должники Регерта на всю жизнь. Не будем об этом забывать. Пойдём, воды наберём побольше.

– Куда же мы теперь пойдём? – спросил Олкрин, без промедления подхватывая два кувшина.

– Пока что вернёмся обратно к тому месту, где мы оставили лошадей.

– Если хозяин их ещё не продал.

– Не продал. Он не мошенник, я знаю… Но пойдём не через то место в горах, а другой дорогой. Там их несколько…

– Да уж! Помню я то место!

– Ну, а там – видно будет.

– Зная, что дальнейшие расспросы бесполезны, Олкрин, помахивая кувшинами, зашагал к ручью, не отставая от учителя.

Глава 13

– Так, ну кто там ещё? – недовольно морщась, Квилдорт поднял голову от разложенных на столе свитков.

– Там каких-то два чудака… Странные такие… – ухмыльнулся подошедший к столу офицер. Не то книжники, не то лекари. Говорят, лечить могут.

– Лекари могут сгодиться. Давай сюда их… Посмотрим что за лекари…

– Значит, я могу идти? – не веря своему счастью, пробормотал стоящий перед столом на коленях горожанин. – Значит, у меня больше ничего не отнимут?

– Пшёл к бесам! – рявкнул Квилдорт – Надоел…!

Горожанин подскочил и, как ужаленный, кинулся прочь, наткнувшись на бегу на неторопливо приближающуюся к столу парочку незнакомцев, назвавшихся лекарями.

– Потише, малый! – пискнул ушастый коротышка. – Не больно-то ты нам здесь нужен!

Но тот, ничего не слыша, уносил ноги с площади.

– Так вы и есть лекари? – угрюмо спросил Квилдорт, недоверчиво разглядывая прибывших.

– Лекари?… Гм-м… Пожалуй… – протянул высокий в чёрном плаще.

– Можно сказать и так, – поддержал его коротышка, с шкодливой задумчивостью подняв глаза к небу. Вот у тебя, к примеру, – ткнул он пальцем в офицера-распорядителя, – печень раздутая. Много вина неразбавленного пьёшь.

– Это не ваше дело! Раненых лечить можете?

– Раненых? Можно, конечно… Хотя это занятие скучноватое… – принялся рассуждать длинный. – Судьбу припарками не выправишь.

– Да! Мелковато как-то!… Размаха нет! – с брезгливым видом добавил маленький. – Вот мёртвых поднимать – это ещё куда ни шло.

– Ты что, сумасшедших мне привёл? – злобно спросил Квилдорт офицера.

– Если они оживят мёртвого, я проглочу свой меч… – попытался отшутиться тот.

– Ха! Вот это здорово! На это стоило бы посмотреть! – оживился коротышка. – Ради этого, наивысокочтимейший Квилдорт, можно и попыхтеть немножко. Так, где тут ближайшие мертвецы?

Писец за маленьким столиком, хихикая, поскрипывал пером.

– Это, в самом деле, становится интересным, – криво ухмыльнулся Квилдорт. – Но если вы вздумали морочить нам голову базарными фокусами…

– Может быть, твой победоносный офицер и брал уроки глотания мечей у базарного фокусника, но мы-ы…!

– Хватит болтать! Давай за дело! – неожиданно рявкнул длинный, в точности воспроизведя слова Квилдорта, которые вот-вот готовы были сорваться с его языка.

Взгляд начальника лишь на миг выдал его удивление. С ехидно-зловещим видом он поднялся из-за стола.

– Эй, посмотри там, эти сучки ещё не протухли? – бросил он команду, не сводя глаз со странных собеседников.

– Висят себе, как положено, – донёсся от дерева ленивый, но в то же время подобострастный голос.

О чём-то тихо переговариваясь, так называемые лекари вразвалку направились к повешенным. Заинтересованное начальство последовало за ними.

– Та-а-а-к! – по-хозяйски протянул коротышка, остановившись на небольшом расстоянии от висящих и вытянув перед собой маленькие ручки с куцыми растопыренными пальцами.

– А вы – в сторонку, – прогудел длинный, становясь рядом и принимая ту же позу.

Воздух под болтающимися ногами повешенных странным образом сгустился и стал похож на вязкое и текучее расплавленное стекло. Свободное покачивание тел под дуновением ветра прекратилось; пальцы их ног их обрели подобие незримой опоры. Ехидные смешки позади «лекарей» прекратились. Все притихли, не спуская глаз с происходящего. Почти полностью разошедшаяся толпа стала опять собираться вокруг дерева.

– Видишь?… Ага!… Ворота Великих Судей ещё не пройдены… Угу, хорошо!… А то ещё неизвестно… – доносились до зрителей обрывки негромких переговоров манипулирующей у дерева парочки.

– О чём это они там? – с ноткой тревоги в голосе спросил Квилдорт.

– Эй, вы что там колдуете? – крикнул офицер-распорядитель.

– А вот мешать не надо. Так не договаривались! – огрызнулся коротышка, не поворачивая головы.

Офицер схватился было за меч, но начальник жестом остановил его.

– Погоди, посмотрим, что они там наколдуют!

Тем временем коротышка подошёл ближе к черноволосой повешенной, а длинный – к её подруге. Было хорошо видно, как руки колдунов совершают энергичные пассы, а пальцы выделывают в воздухе замысловатые фигуры. Но самым удивительным было то, что происходило с самими повешенными. Мертвенная бледность вместе с печатью смертной муки стала сходить с их лиц, которые всё более становились похожи на лица спящих. Застывшие оковы последней судороги упали с их окоченевших членов, и теперь на верёвках висели не безжизненные, а просто бесчувственные тела. Стянутые и надломанные петлями шеи выправились, и верёвки теперь лишь поддерживали повешенных в странном полупарящем положении.

– Т-а-а-к! Теперь самое главное! – интригующе сообщил коротышка своему товарищу.

– Да. Ведь ОТТУДА возвращаются совсем другими. Это может поломать нашу игру. Ведь мы хотим посмотреть, как новый поворот судьбы достанется ТОМУ ЖЕ САМОМУ ЧЕЛОВЕКУ. Хотя так бывает нечасто. Я даже и не припомню…

– Да, что уж поделаешь… Кто виноват, что одна из них уже избыла свою судьбу и подругу с собой прихватила, а игра наша ещё не закончена.

– Что ж, пусть благодарят твоего героя… Значит, ВСЁ, ЧТО ТАМ, стираем до конца?

– Почти до конца, – уточнил коротышка, воздев вверх растопыренные ладони. Его оттопыренные уши стали наливаться краской.

В ослепительно-прозрачном пространстве завертелась воронка. Она надвигалась, всё сильнее и сильнее затягивая внутрь, закручивая и разбрасывая в стороны сонмы хрупких мерцающих силуэтов. Невидимый поводырь исчез, и теперь Гембра и Ламисса, держась за руки, неслись назад по кружащемуся световому коридору, и это почему-то вызывало чувство горечи, тоски и сожаления.

Снова хоровод лиц, та же нестерпимо яркая зелень луга и затем мелькание теней и цветных пятен. И то знание, прямое знание сразу обо всём, знание без слов и мыслей, провалилось в такие глубины памяти, откуда его невозможно было извлечь. Они были уже по эту сторону невидимой стены, и сознание постепенно возвращалось.

– Эй, смотри, смотри! – прорезал напряжённую тишину испуганный голос кого-то из зрителей.

По толпе прокатилась волна удивлённых возгласов; всем было хорошо видно, как черноволосая слегка пошевелилась и, повернув голову к подруге, подмигнула ей. А та, широко раскрыв глаза, ошалело осматривалась.

– Колдуны!

– Настоящие колдуны!

– Они ж мёртвые висели! Все видели! – Неслось из толпы.

– Эй, вы там! Хватит! Мы убедились в вашем искусстве! – крикнул Квилдорт.

Коротышка с раздражённым видом резко развернулся назад.

– Закрыл бы ты свою гнусную пасть, второстепеннейший Квилдорт. Неужели мы для того сюда пришли, чтобы тебя развлекать? Ты посмотри на него! – легонько тронул он за руку своего долговязого напарника.

Зрители разом ахнули, предчувствуя развязку. Офицер, выхватив меч, в бешенстве кинулся на говорящего. Коротышка с невозмутимо-позирующим видом, отставив ногу в сторону, сложил руки на груди. Занесённая над его головой рука с мечом застыла, а затем, явно вопреки воле её хозяина, стала неестественным образом изгибаться.

– Это, что ещё за выходки! – недовольно пищал коротышка, шевеля пунцовыми ушами. – Подрядился мечи глотать, так уж давай, не журись!

С трудом удерживаясь на ногах, офицер из последних сил сопротивлялся явно берущей верх невидимой силе. Все мускулы на его покрасневшем, блестящим от пота лице были напряжены до предела. В вытаращенных глазах отражалась смесь ужаса и ярости, а остриё меча уже просовывалось между мучительно разжатыми челюстями. Под нарастающие возгласы удивления и испуга широкий клинок чуть ли не до половины вошёл внутрь. На побелевшем лице заалели струйки крови, текущие из углов разрезанного рта. Издав несколько тихих кряхтяще-кашляющих звуков, офицер отпустил рукоятку меча, судорожно и нелепо взмахнул руками, и как подкошенный, рухнул наземь лицом вниз.

– Ну вот! А ты говоришь, фокусы… Такого и на столичной сцене не увидишь. Разве что по большим праздникам… – глухо забубнил высокий, приближаясь к остолбеневшим начальникам.

– Вот так и бывает, когда кишка тонка! – назидательно добавил маленький, следуя за ним.

– Гвардейцев сюда. Всех! – вполголоса распорядился Квилдорт, и его ординарец с более чем понятным рвением со всех ног кинулся выполнять приказ.

– О чём ты так печалуешься, наимерзопакостнейший Квилдорт? – осведомился коротышка, подойдя вплотную к начальнику. – Не всё выходит, как ты хотел, да? А кто сказал, что всё должно выходить по-твоему, а? Я тебя спрашиваю!

– Вы… вы кто такие? Откуда? Я сейчас прикажу… – сбивчиво выкрикивал Квилдорт, пытаясь придать голосу твёрдость и шаря глазами вокруг, мысленно торопя вызванных гвардейцев.

– Прикажу, прикажу! – пробасил длинный. – А что это он здесь раскомандовался? – искренне поинтересовался он у коротышки.

– И не говори! – отозвался тот. – Вешать любишь, да? – почти что с участием спросил он.

– Любит, любит, я знаю! – уверенно кивая, подтвердил длинный. – На базаре видел?

– А кто тебе разрешил вешать-то? А, паскуда?

– Взять их! – истерично крикнул Квилдорт гвардейцам, спешившим к нему со всех сторон, расталкивая толпу.

– Ох, и надоел же ты мне! – тягостно вздохнул коротышка и внезапно выбросил из усеянного мелкими острыми зубами рта длинный раздвоенный змеиный язык, который вмиг обвил шею остолбеневшего начальника. Застывшие в нескольких шагах гвардейцы не двигались с места глядя, как их предводитель, стоя на подкосившихся ногах, беспомощно трясёт руками. Лицо его побагровело, глаза вылезали из орбит. Затем змеиный язык резко изогнулся вверх, и тело Квилдорта, как лёгкая щепка, взмыло в воздух. Десятки голов, как по команде, поднялись вверх, безмолвно следя за полётом кувыркающегося в воздухе начальника. Глухо и страшно ударившись о высокую каменную стену, окаймляющую базарную площадь с одной из сторон, обмякшее тело нового хозяина города упало вниз и застыло в неестественной позе переломанной куклы, заброшенной в угол шаловливым ребёнком.

– Тьфу, гадость! – сплюнул коротышка оранжево-синим огненным комком под ноги офицеру-распорядителю. Языки пламени мигом взвились от его сапог вверх по одежде.

– А вас кто звал? – крикнул ушастый гвардейцам и сильно дунул в их сторону.

Их волосы и одежда вспыхнули быстрее и ярче сухой соломы. Бросившись врассыпную, охваченные огнём передавали его своим подбегающим товарищам с малейшим прикосновением. Площадь наполнилась сумятицей и паническими криками.

– Вот видишь, как легко передаётся зуд? – невозмутимо комментировал маленький. – А ты всё говоришь, что война тебе не понятна. Что ж тут непонятного? Сливающийся с носящими амуницию избавляется от тяжести собственного выбора и собственной борьбы, которую всякому человеку положено вести от рождения. Только они могли придумать такой способ увиливания. Где один, там и все, где все, там и один, и никто даже не задумывается, кто, куда и зачем тащит эту ораву.

– Как же сладостно, должно быть, это увиливание, если оно стоит дороже самой жизни.

– Готовый убивать ради чего-то не имеющего к нему прямого отношения, должен быть готов за это же и умереть. Тут уж ничего не попишешь.

– Мне их не жалко! Лишь проснувшаяся самость достойна внимания и сострадания к своей одинокой борьбе с многоголовым телом, стремящимся её проглотить или раздавить. А капля, растворённая в общем потоке, это так, ничто, фу-фу, заменяемая игрушка чуждых сил.

– Экие философические рассуждения! Не наш ли герой тебя заразил? А чуждые силы – это вроде нас! – хихикнул коротышка.

– Ага! Вроде нас.

– Пойдём, прогуляемся, что ли?

Продолжая невозмутимо разглагольствовать, странная парочка не торопясь двинулась прочь с охваченной огнём и ужасом площади, не обращая внимания на разбегающихся с их дороги людей.

– Привет! Давно не виделись!… – проговорила Гембра, снова подмигивая подруге. – Как тебе это нравится?

Ламисса не отвечала, ловя ртом воздух и продолжая оглядываться вокруг непонимающим взглядом.

Дерево с чудесным образом оживлёнными и продолжавшими находиться в полуповешенном состоянии женщинами было островком затишья посреди охваченной хаосом площади. Несколько горожан, косясь на продолжавшую мерцать под ногами повешенных стеклистую подушку, стали осторожно приближаться к воскресшим. Один из них медленно протянул было руку с ножом ко второму концу верёвки, завязанному вокруг низенького сучка.

– Руки сначала развяжи! Брякнемся ведь! – крикнула Гембра, крутанувшись в петле в сторону подошедшего. Тот в ужасе отскочил назад.

– Ну, давай, давай, чего стоишь? Повешенных не видел?

– Вы что, вправду живые? – последовал ошалело-бессмысленный вопрос.

– А то! Ну, давай, давай!

Нерешительно приблизившись, горожанин перерезал верёвки, стягивающие за спиной руки Гембры, а потом и Ламиссы. Как только несильно натянутые вторые концы верёвок оказались перерезаны, вязкая полупрозрачная опора вспыхнула на мгновение голубым огоньком и исчезла без следа. Спасённые оказались на земле.

– А я уж думала, никогда больше по земле не пройдусь! – потянулась Гембра. – Бывает же! Интересно, это кто такие были? Ты сама-то как?

– Мне кажется, я что-то забыла. ТАМ, понимаешь, – сказала Ламисса, стряхивая остатки транса.

– Точно! – согласилась Гембра, и лицо её на миг стало серьёзным. – А, ладно! Второй раз повесят – вспомним!

– Что-то забылось, а что-то осталось… – ещё немного заворожённым голосом проговорила Ламисса. – Я теперь всю жизнь буду стараться это вспомнить.

– Пойдём-ка отсюда…

Кучка изумлённых горожан поспешно расступилась, провожая их долгими пристальными взглядами.

Дальнейшие события этого памятного для жителей Ордикеафа дня пересказывались многочисленными очевидцами в живописном и противоречивом разнообразии. Одни говорили, что большая часть солдат Данвигарта и новоприбывшего отряда Квилдорта сгорела в колдовском огне, который, не зажигая ничего вокруг, перекидывался от одного воина к другому. Другие утверждали, что колдуны вдобавок разрушили, между делом, ещё и казармы с конюшнями и похоронили немало солдат под их обломками. Одни клялись, что видели, как после учинённого разгрома таинственные незнакомцы превратились в чудовищ и унеслись по воздуху. Другие утверждали, что видели своими глазами, как они, всё в том же человеческом облике, преспокойно покинули город через главные ворота и даже оставили по одному виргу ошалевшим от страха привратникам, как было сказано «на память». Сами привратники, впрочем, ничего вразумительного сказать не могли.

Однако, как бы то ни было, власть Данвигарта и его посланников в Ордикеафе пала. Городские жители, взявшись за оружие, завершили разгром верных сатрапу сил, большая часть которых, впрочем, сдалась без долгого сопротивления. Уцелевшая часть отряда варваров, особо ненавидимых горожанами, оставив на улицах не менее половины состава убитыми, с трудом вырвалась за ворота и разбежалась по округе.

Вечером, когда по всему городу ещё подбирали и хоронили убитых, тушили пожары и снимали трупы повешенных, в городском собрании уже был созван чрезвычайный совет. Было решено в кратчайшие сроки восстановить боеспособность городского гарнизона и вновь присоединиться к силам противостоящей сатрапу коалиции. Незамедлительно были отправлены гонцы: один в объединённый штаб войск коалиции, другой – в ставку командующего императорскими войсками. Оба везли свитки с подробным описанием последних произошедших в городе событий.

А на следующий день в Ордикеафе собирались по всей строгости закона судить пленных врагов, и те из них, кто особо усердствовал в грабежах и исполнении свирепых приказов сподвижников сатрапа, не ждали от этого суда ничего хорошего.

Но Гембра и Ламисса ничего этого уже не знали и не видели. Вечером, когда не стих ещё звон оружия и шум уличных боёв, когда повсюду царила всеобщая суматоха и поднимался к темнеющему небу чёрный дым пожаров, они, решив, что в этом городе им уже оказали достаточно внимания, незаметно покинули Ордикеаф вместе с толпой перепуганных нищих и беженцев. Эти несчастные затравленные люди ещё не знали, чья возьмёт, и решили на всякий случай удрать из города, где их в любой момент могли без лишних церемоний повесить, не говоря уже о том, что всем им хотелось держаться подальше от места, где орудуют демоны. Так что, когда городские власти, наведя через день-два относительный порядок, вспомнили о чудесно воскрешённых и стали их разыскивать, Гембра с Ламиссой были уже далеко от Ордикеафа, продолжая скитаться по дорогам разорённой войной Лаганвы.