Текст книги "Традиция. догмат. обряд"

Автор книги: Андрей Кураев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Предисловие

Вопрос о сути церковной Традиции[1]1
  Слова “Предание” и “Традиция” я буду употреблять как синонимы. Эти слова, написанные с прописной буквы, надо отличать от “традиций” или “преданий” – с маленькой буквы или во множественном числе. Принцип такого различения будет пояснен ниже.


[Закрыть] никак не отнести к числу академически-отвлеченных. Разлом исторического пути России поставил нас в такое уникальное положение, при котором то, чем станет Россия и чем станет российское православие завтра – зависит от нашего сегодняшнего выбора. Реальный разрыв всех традиций позволяет свободно решить: какие ниточки стоит сопрячь, какие – оставить в исторических описаниях. “Какой ты хочешь быть Россией – Россией Ксеркса иль Христа?” (В. Соловьев). Промыслом нам дарована великая свобода. Но там, где свобода – там и искушения. Из того, что нечто имело место в русском прошлом, никак не следует, что это нечто историей освящено и христианизировано и что в качестве святыни православной или национальной оно должно быть восстановлено. С Традицией Церкви было переплетено немало таких местных обычаев и преданий, которые фактически чужды православию. Нередко сегодня православно-русскими традициями называются те языческие предрассудки, с которыми Церковь веками боролась.

Вот типичный “православный гороскоп” наших дней: “В Великую среду собирали по оврагам снег, натаявшую воду солили прошлогодней “четверговой” солью и этой водой обливали всю скотину на дворе. Считалось, что обряд предохраняет двор от всякой напасти на целый год… Великая Суббота. Христос во гробе. Красильная суббота – красили яйца. Заклинали морозы-утренники, чтобы они не избили льна.” О Великом Четверге сказано, что в этот день надо мыться, еще – “чтобы водились деньги, их принято считать в четверг утром.” То, что в это самое утро все христиане исповедуются и причащаются – автор публикации обошел молчанием.[2]2
  Впереди – Страстная неделя. // Советская Башкирия. 1994. 23 апреля.


[Закрыть] А вот – Пасха: “Вообще с Пасхой связаны очень интересные суеверные обычаи, обряды и приметы. В пасхальную ночь, говорят, можно беседовать с умершими. Для этого надо после заутрени прийти на кладбище, помолиться Богу, совершить три земных поклона, лечь на землю и громко крикнуть: “Христос воскресе, покойнички!” На это покойники ответят: “Воистину воскресе!”[3]3
  Как на этой на неделе. // Советская Башкирия. 1994. 30 апреля.


[Закрыть] Много ли есть в России массовых светских газет, которые к каждому значимому церковному празднику помещали бы проповедь православного священника? А много ли есть таких газет, которые не помещали бы по тем же самым поводам бреда, подобного только что приведенному? Давно известно, что “газета – это коллективный организатор.” Так какое же это “православие” собрались сорганизовать на Руси газетчики-этнографы? Поистине, нужно иметь совсем уж сожженную религиозную совесть, чтобы после таким образом преподанного “православия” не уйти к баптистам.

Подделок под православные традиции очень много. Как отличить их от подлинного Предания Церкви? Здесь не повод для исторического исследования, культурологических сопоставлений и феноменологических опытов. Богословие сегодня – это не отвлеченность и не предмет занятий узкого круга профессионалов. Богословие – это вопрос духовной безопасности, вопрос просто духовного выживания.

Ереси и культы, как будто давно погребенные в истории, под лучами “перестройки” оттаяли и вышли наружу. Для России коммунизм оказался своеобразной “машиной времени”: религиозная история вернулась вспять. Сегодня, не выезжая за пределы Москвы, можно изучить все верования, когда бы то ни было бывшие на Земле. Желаете приобщиться к “эзотерическим знаниям” язычества? – Общества Рерихов к вашим услугам. Хотите увидеть живых богомилов, альбигойцев или хлыстов? – Пожалуйте на собрания “Богородичного центра.” Дворцы культуры приглашают на камлания шаманов. В университетских общежитиях создаются кришнаитские и буддистские ашрамы.

Как будто из полузабытых учебников истории пришли к нам иезуиты и анабаптисты, кальвинисты и мормоны. Уверенность нынешнего россиянина в том, что любая дорога ведет к Храму, что любая “духовность” – это благо, делает его беззащитным перед любым гуру, который подойдет к нему с каким бы то ни было “писанием” в руке. А, значит, пора изучать уже не “историю религии,” а сравнительное богословие. Пора не просто заявлять о своей симпатии к “духовным сокровищам Православия,” а приложить усилия к действительному ознакомлению с ними.

Три течения.

Положительное изложение православного миропонимания сегодня невозможно без сравнения его с иными версиями христианского и нехристианского решения религиозных вопросов. Поэтому мы сразу обозначим три идеологии, в сопоставлении с которыми будет развертываться повествование.

1. Первым постоянным оппонентом моих рассуждений будет протестантизм. В Россию сегодня хлынули самые бескультурные, богословски и философски наиболее примитивные и нигилистические (по отношению к православию) группировки протестантского мира. У англикан или немецких лютеран хватает такта, чтобы не разворачивать свои миссии в России, духовно искореженной десятилетиями государственного атеизма. Но сотни американских и корейских сект бесцеремонно занимаются мародерством на глазах обессиленной Православной Церкви.

По вопросу об отношении к Преданию у всех протестантов позиция в общем единая, поэтому, чтобы не перечислять каждый раз – “по мнению баптистских, пятидесятнических, адвентистских, харизматических богословов” – в данной работе я буду обобщать их словом “протестанты,” несомненно, тем самым сужая смысл этого термина, приложимого к весьма многообразным духовным движениям. Какой конкретный смысл имеет слово “протестантский” в этой книге, можно определить “остенсивным”[4]4
  ОСТЕНСИВНЫЙ – визуально-жестовый способ дескрипции мира.


[Закрыть] способом – через указание на сам предмет. Это – те христианские некатолические группы, которые развернули активную прозелитскую деятельность на территории России, занимая при этом антиправославную позицию.

2. Второй оппонент – это оккультно-эзотерические трактовки церковного Предания, полагающие, что Христос завещал апостолам некоторые тайные доктрины, которые теперь необходимо обнародовать. Предстоящее повествование даст нам несколько поводов для предметной полемики с идеологией оккультизма. Пока же замечу лишь, что строится она на исходном, вполне очевидном, а потому – просто глупом противоречии. “Эзотеричность” теософии объясняется необходимостью скрывать “тайные знания” от религиозно невежественной толпы. Но можно ли сказать, что толпы сегодняшних американцев или жителей постсоветской России более духовно просвещены, чем носители античной или средневековой культуры? От людей, чей быт и образ жизни был всецело пропитан религией – “эзотерику” надо было скрывать. А вполне стандартных атеистов можно приглашать в “дома культуры” для выдачи им “сверхсекретных знаний”! Итак, что именно составляет предмет христианского Предания и допускают ли раннехристианские свидетельства о Предании оккультную интерпретацию – об этом тоже пойдет речь в этой книге.

3. И, наконец, третья идеология, в постоянной полемике с которой будет развертываться повествование – это атеистически-светское гнушение церковной “обрядностью” и “догматикой,” полагающее, что “главное – иметь в сердце какую-нибудь веру.” Нашей задачей будет доказать, что многовековое развитие христианской церковной жизни всецело следовало учению Иисуса Христа.

Изменение значения духовных терминов.

Наш разговор тем сложнее, что в Новое время произошла порча того языка, на котором говорит Церковь. Литература христианского средневековья для современного светского читателя в значительной мере “иероглифична.” Ключевые слова благодать, искушение, подвиг, грех, спасение, смирение, страсть, прелесть для современного читателя изменили свой прежний смысл и иногда воспринимаются в противоположном значении. Слова ортодоксальный, догматический, традиционный приобрели отрицательную окраску. В слове “обряд” также стало слышаться что-то холодное и мертвое. Напротив, слово еретик вдруг стало респектабельным, превратившись в синоним “свободомыслящего,” творческого человека.

В Церкви же понимание этих слов осталось прежним. Но именно тождество слов мешает заметить различие стоящих за ними смыслов, а, следовательно, мешает вести диалог. Те смыслы, которые вкладывает в эти слова современная журналистика, известны каждому, учившемуся в светской школе. Одна из целей настоящей книги – выяснить и объяснить, как Церковь понимает эти слова. Но это будет не филологическая работа, не историческое исследование источников, и предстоит нам не спор о словах. Почему столь упорна Церковь в отстаивании своей веры? Почему несмотря на прошедшие тысячелетия она повторяет одни и те же мысли? Почему несмотря на свою неизменность, она все же не осталась в “средневековом” прошлом? – вот некоторые из тех вопросов, о которых пойдет речь в этой книге.

Ценность Православия.

Вопрос о церковной традиции и религиозном консерватизме находится в числе тех вопросов, которые вызывают наиболее резкие дискуссии среди светских людей, всматривающихся в религиозную жизнь. У каждого есть свои страхи и свои надежды. Одних пугает фундаментализм, других страшит модернизм. Кого-то радует кажущаяся неизменность внешних форм духовной традиции (понимаемая как этнографическая самоидентичность), а другого она беспокоит.

Не надо стыдится Православия и считать, что его надо перекраивать в угоду мистическим, интеллектуальным или политическим модам. Историки отказались от плоского европоцентризма, каким он был в 19 веке. Сегодня индиец получил право быть индийцем, и его отличительность от итальянца не воспринимается как некая ущербность. И в том, что японец не похож на немца, уже не усматривают отсталость и недостаток. Осталось сделать еще один шаг и признать, что русский имеет право быть русским, и православный имеет право быть православным христианином.

Сегодня в России Православие – непонятная религия. Русские люди больше знают об у-шу или карма-йоге, чем о Православии. Книжные лотки забиты пропагандистскими изложениями самых диких языческих или протестантских вероучений. Позвольте же и мне предложить опыт Православной апологетики. Именно: не ученого богословского исследования, а апологетики.

Разговор о Предании важен и помимо всякой полемики со “внешними.” Он важен и для нас самих, для людей, уже вошедших в православие. Для Церкви необходим разговор о том, как воплощать свое Предание в нехристианском мире.

Предмет Предания

Когда Бог касается человека, тот меняется. Под коростой внешнего благополучия, за активизмом внешнего делания жизненно важно заметить “внутреннего человека,” которому тем тяжелее дышать, чем суетливее человек исполняет свои социальные роли.

Чтобы раскрыть в себе “человека, который может верить в Бога,” надо стяжать такие внутренние качества, которые сделали бы сердце прозрачным для проникновения в него света Божественной благодати. Тогда в душу входит опыт несравненной новизны, опыт, несопоставимый ни с чем из того, среди чего привык жить человек внешний. Традиция сталкивает человека с недостижимым “другим,” равнозначным безбрежному полю опыта. Всякое сообщение о традиции сообщает с неведомым. Свежий ветер традиции не задерживается в казематах позитивистского сознания, он возвращает человеку интимное соединение с миром. Традиция говорит каждому, кто хочет знать и быть воистину: мало человеком уродиться, надо еще родить в себе человека.[5]5
  Малявин В. В поисках традиции. // Восток-Запад. М., 1988, С. 34–36.


[Закрыть] Человек Традиции – это человек, измененный религиозной реальностью. Человек научается быть таким, каким он еще не был.[6]6
  «Я стал тем, чем не был» – преподобный Симеон Новый Богослов. Божественные гимны. – Сергиев Посад, 1917. С. 84.


[Закрыть] Вхождение в духовную Традицию приносит опыт новизны. “И найдет на тебя Дух Господень… и ты сделаешься иным человеком” (1 Цар. 10:6), – говорит Писание.

О Сауле древний священный писатель сказал, что при помазании “Бог дал ему иное сердце” (1 Цар. 10:9). В евангельскую “полноту времен” Христос брал таможенника – и делал его Евангелистом, встречал рыбака – и претворял его в Богослова.[7]7
  Святой Василий Великий. Творения. М., 1846. Т. 4. С. 263.


[Закрыть] Но и спустя тысячу лет, видя людей, вновь и вновь обретающих Христа, “ум постигает вечную новизну этого таинства, никогда не стареющего.”[8]8
  Преподобный Максим Исповедник. Творения. М., 1993. Кн. 1. С. 258.


[Закрыть] И как бы поздно в своей собственной жизни человек ни подошел к церковному порогу, тем не менее, “Церковь юнеет во всех приходящих в нее,”[9]9
  Зелинский В. Приходящие в Церковь. // Журнал Московской Патриархии. 1992, N. 2, С. 10.


[Закрыть] в том числе и в престарелых.

Традиция – это не повторение одного и того же. Христос пришел, чтобы разбудить уснувших живых, Он сошел в область смертную, чтобы преобразить смерть уже ушедших людей в такой сон, который может прейти и однажды растаять в новой жизни. Предание говорит о Вечном, а не о прошлом. Оно не порабощает человека прошлому, а вырывает из-под тотального засилья настоящего.

Человек по природе своей служитель. Это не некая аксиома, вычитанная из Писания, это просто антропологический факт. Человек не может “успокоиться,” пока не найдет в своем мире такой ценности, которую он мог бы поставить выше себя и посвятить себя служению ей. Этой ценностью может быть ребенок и семья, работа и искусство, служение людям и, главное, – Богу.

Жизнь человека, конечно, никогда нельзя свести к чему-то одному. Она всегда сложнее. Сложнее, впрочем, не значит – богаче. И если во мне борются ветхий человек и благодать Христова – это несомненно означает, что моя жизнь сложна и неоднообразна. Но это же значит и то, что моя жизнь ущербна, ибо не вмещает в себя вполне богатство жизни во Христе.

Грех не разрешает дышать вполне. Он не позволяет долго вглядываться Ввысь. Он мешает идти. Традиция же не позволяет нам оставаться неподвижными, требуя нашего движения к Богу и вхождения в Него. “Бог есть Бог того, кто желает приобрести большее, если при этом принуждает себя ко всему,” – говорит старец “Древнего Патерика.”[10]10
  Древний Патерик. М., 1899, С. 287.


[Закрыть]

Задача человека, как она опознается в Традиции, – вырасти за пределы мира. Бог призывает человека к “большему”; и, напротив, погрязая в грехе, человек отказывается стать большим, чем он есть сейчас.

И открывается странная вещь: Православие, самая консервативная из христианских конфессий, в своем ригоризме и исключительном почитании монашества сохранило более молодое восприятие Евангелия, нежели конфессии, более успешно ведущие “диалог с современным миром.”

О том, сколь сердцевинное место занимает в православии созидание именно внутреннего облика человека, мы можем вспомнить словами преподобного Серафима Саровского, напомнившего, что пост, молитва, милостыня – не главное в духовной жизни, а лишь средства для стяжания Духа Святого. Мы можем обратиться и к мысли святого Феофана Затворника: “внешний строй Церкви и все порядки – богослужебные, освятительные и дисциплинарные, не суть главное, а служат только к выражению, воспитанию и ограждению внутреннего нравственно-религиозного строя христиан.”[11]11
  Святой Феофан Затворник. Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни. М., 1892, С. 221.


[Закрыть]

Но где берет начало этот самый “строй”? Где найти чертеж, материалы и силы, необходимые для возведения той внутренней храмины, о которой русская поговорка говорит: “храм не в бревнах, а в ребрах.”

Человеку не дано воссоздать Церковь апостолов, он может лишь присоединиться к ней. Но для этого он должен прежде всего ее увидеть. Хомяков однажды определил Церковь как “единство Божией благодати, обитающей во множестве разумных творений.” Мысль по сути и верная и красивая, но слегка тавтологичная (Божия Благодать ведь и так едина) и слегка монофизитская (“Церковь есть благодать,” то есть Дух, тогда как на деле она как раз есть историческая, земная плоть – даже если вслед за апостолом Павлом Церковь понимать как “тело Христово”). Оставаясь с рамках хомяковских терминов, корректнее было бы сказать о Церкви как единстве разумных творений, свободно приемлющих действие Божией Благодати…

Но, следовательно, увидеть Церковь – значит увидеть людей, в которых сила Божия действует. “По тому узнают все, что вы Мои ученики… ”

Старец, отец духовный.

Древний монашеский афоризм говорит, что никто никогда не стал бы монахом, если бы однажды не увидел на лице другого человека сияние вечной жизни.

“Люди объезжают кругом весь свет, чтобы увидеть разные реки, горы, новые звезды, редких птиц, уродливых рыб, нелепые расы существ и воображают, будто видели нечто особенное. Меня это не занимает. Но знай я, где найти рыцаря веры, я бы пешком пошел за ним хоть на край света,” – признавался С. Кьеркегор.[12]12
  Кьеркегор С. Страх и трепет. Ленинград, 1991. С. 28.


[Закрыть]

Предание, как уже говорилось выше, есть антропологический феномен. И совершается он в отношениях между людьми. Значит, первое, с чего начинается Предание – со встречи с человеком. В “Духовном луге” рассказывается о святом старце, который совершал Литургию с употреблением еретического Символа веры, но в сослужении ангелов. Встретив возражение со стороны православного, старец спросил ангелов – почему они сами не предупредили его об опасности. “Видишь ли, Бог так устроил, чтобы люди научались от людей же,” – был ему ответ. И поистине – “Как призывать Того, в Кого не уверовали? как веровать в Того, о Ком не слыхали? как слышать без проповедующего?” (Рим. 10:14).

Так что же именно передавалось от учителя к ученику в ходе проповеди и научения? “Главной целью было воспроизводство не текста, но личности учителя, новое, духовное рождение от него ученика. Именно это – живая личность учителя как духовного существа – и было тем содержанием, которое передавалось из поколения в поколение,” – резюмирует В. С. Семенцов.[13]13
  Семенцов В. С. Проблема трансляции традиционой культуры на примере судьбы «Бхагаватгиты». // Восток-Запад. М., 1988. С. 8.


[Закрыть]

Итак, рождение – вот то слово, которое вбирает в себя и неслыханную новизну переворота, происходящего в человеке, принимающего в себя новый опыт бытия, и ту неавтоматичность и негарантированность передачи духовного опыта, которая слишком хорошо видна и в истории Церкви, и в ее сегодняшнем дне. И если мы говорили о том, что, входя в Традицию, человек становится таким, каким он еще не был, то в своем максимальном выражении это и есть не что иное, как перевоплощение: “Стать тем, чем не был – своего рода смерть и рождение” (блаженный Августин[14]14
  Августин. Исповедь. С. 184.


[Закрыть]).

Рождение бесконечно далеко отстоит от просто научения. Здесь мы видим не ученика, конспектирующего лекцию профессора, а послушника, живущего вместе с духовным учителем и впитывающего в себя его образ душевного устроения. Когда Лев Толстой в Оптиной недоуменно спрашивал Константина Леонтьева, как он, образованный человек, мог поверить, тот ответил просто – “Поживи здесь, так сам уверуешь.”[15]15
  О религии Льва Толстого. М., 1912, С. 203.


[Закрыть]

В монастыре у старца действительно надо жить, а не просто обращаться к нему как в справочную службу. Вот одно драгоценное свидетельство о встрече с “батюшкой”: “Когда, кончив молитву, батюшка благословил меня и начал говорить, всем сердцем я стал внимать ему, но не словам, а тому новому и необычному, что рождалось в душе в его присутствии, что обновляло, возрождало, делало сильным” (Это – о московском духовнике отце Алексии Мечеве).[16]16
  Отец Алексий Мечев. Воспоминания. Проповеди. Письма. Париж, 1989. С. 57.


[Закрыть]

Рождение не может произойти само собой, “просто так.” И не случайно в христианской литературе время от времени прорывается признание: “мы страдали, рождая тебя покаянием, мы породили тебя великим терпением, сильною болью и ежедневными слезами, хотя ты ничего об этом не знал. Иди сюда, мое чадо, я отведу тебя к Богу.” Так пишет преподобный Симеон Новый Богослов своему духовному сыну. Является ли кощунством сказать такому духовнику – “отче!”? Протестанты запрещают называть пастырей этим словом. Что ж, – “они никогда, наверное, в своей жизни не знали людей, которых знали мы, никто не показал им в живом дыхании – что такое Святая Церковь, никто не прижимал их голову к своей груди, на которой холодок старенькой епитрахили, никто не говорил им: “чадо мое родное” – этих огнеобразных слов, от которых тает все неверие, и что еще удивительнее – все грехи.”[17]17
  Фудель С. И. У стен Церкви. // Надежда. Христианское чтение. Франкфурт-на-Майне, 1979. Вып. 2. С. 375.


[Закрыть]

И апостолам заповедь Христа “никого не называйте отцом, кроме Отца вашего, который на небесах,” наверное, тоже не представлялась столь однозначной, как нынешним протестантам. Апостол Иоанн во всяком случае обращается к своим ученикам – “детушки,” и встречное обращение, очевидно, было соответственным. И апостол Павел не скрывает своей родовой боли: “ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием… Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!” (1 Кор. 4:15; Гал. 4:19).[18]18
  И здесь еще есть странное слово – «снова». Первые «роды» оказались малоуспешными, ибо обращенные вновь вернулись ко грехам, а потому Павел понуждается «родившихся и возросших недоносков снова зачать и преобразовать» (святой Иоанн Златоуст. Творения. Т. 2. кн. 1. – СПб., 1896 С. 307).


[Закрыть] В Церкви мучеников мы видим те же отношения духовного родства. Папилу, пергамского мученика, судья спрашивает: “Есть ли у тебя дети?” Мученик отвечает: “Слава Богу, много.” Голос из толпы поясняет: “Он называет своими детьми христиан!” Проконсул возмущается: “Почему же ты лжешь и говоришь мне, что у тебя есть дети?” И вот ответ Папилы: “Пойми, я не лгу, я говорю правду. В каждой области, в каждом городе я меня есть дети в Боге.”[19]19
  Leclercq H. Les Martyrs. Paris, 1903. t. 1, p. 79.


[Закрыть]

И в девятнадцатом веке мы слышим то же самое: “Матерью будь, а не отцом к братии” – советует преподобный Серафим Саровский новопоставленному игумену.[20]20
  Житие старца Серафима Саровской пустыни иеромонаха пустынножителя и затворника. Муром., 1893. С. 189.


[Закрыть]

Итак, нет кощунства в именовании священника “батюшкой” и “отцом.” Человек должен понимать, что единственный источник его жизни – в Боге. И в этом смысле православие понимает слова Христа “И отцом себе не называйте никого на земле: ибо один у вас Отец, Который на небесах” (Мф. 23:9). Вообще же духовный отец порождает не своего сына, а чадо Божие. Не себе он рождает сына, но Богу. И все же – эти роды происходят не без участия проповедующего и вразумляющего.

Несмотря на кажущуюся однозначность только что приведенных слов Христа, я дерзаю предположить, что даже самый убежденный баптист-евангелист у себя дома называет своего родителя отцом и не возражает, если его собственный сынишка говорит ему “папа.” Здесь, как и по отношению к иконе: поклоняться и служить можно лишь Единому Богу. Но можно и нужно чтить то, через что и через кого мы узнаем о Боге и получаем дар жизни. “Богу одному поклоняйся,” но – “чти отца твоего и матерь твою,” и, конечно же, не забывай о своем духовном родстве.

Никого нельзя понудить обращаться к тому или иному человеку со словом “отец” (и, кстати, только упадком сословной этики можно объяснить, что сегодня некоторые священники представляются не “священник Александр,” а “отец Александр”). Но и нельзя запретить проявления любви.[21]21
  Как сказал некто, "Мы не называем наших священников отцами, а они суть наши отцы."


[Закрыть] Нельзя запретить брата называть братом и духовного отца – батюшкой (между прочим, замечу, что обращение к священнику “святой отец” не принято ни в православии, ни в католичестве, и родилось оно в кругах духовно ленивых настолько, что не удосужились научиться даже нормальному христианскому этикету).

А сам этот маленький пример, связанный с пониманием новозаветных текстов, да научит осторожности. На нем хорошо заметна та пропасть, которую протестанты вырыли между своим библейским буквализмом и духовной практикой Церковной жизни…

В религиозности святые были гениальны – и совсем не обязательно они понимали другие стороны человеческой жизни столь же просветленно и глубоко. В их трудах возможны ошибки и исторические и научные, и даже богословские (хотя и по периферийным вопросам). Ведь, как сказал о Благодати святой Иустин Философ, – “эта сила не производит поэтов, не делает философами, ни знаменитыми ораторами; но своим влиянием подлежащих смерти делает бессмертными, людей – богами, на земле переносит выше Олимпа” (Речь к эллинам:5).

В своем рождении друг от друга наставники сохраняют тот образ внутреннего устроения, который впервые явил создатель духовной традиции. “Подражайте мне, как я Христу” (1 Кор. 4:16) – призывает апостол Павел. А от Апостола начинается следующее преемство – например, святого Игнатия Богоносца, который, по слову святого Иоанна Златоуста, “близко общался с апостолами, имел с ними общение и в речах, и в неизреченном”…[22]22
  Цит.: свящ. Сергий Мансуров Очерки из истории Церкви. // БТ. М., 1971. № 7. С. 36.


[Закрыть]

Но Христос – не только человек, а Богочеловек. И, значит, подражание Ему возможно лишь через преодоление собственно человеческих горизонтов бытия. Может ли человек лишь своими силами сделать это? Нет. Но это новое, уже вечное, свое бытие он может принять как дар (в конце концов и наш приход в эту жизнь тоже есть именно дар: никто из нас не сделал ничего, чтобы родиться).

Два уровня бытия.

Православное предание, таким образом, имеет онтологическую структуру, акт, соединяющий два уровня бытия. Важнейшие уровни христианской онтологии – Творец и тварь. Суть Предания в том, что “Бог, избравший меня и призвавший благодатью Своей, благоволил открыть во мне Сына Своего” (Гал. 1:15–16). И хотя Бог открывается именно в сокровенной глубине души, Его никак нельзя отождествлять с самой этой глубиной: “Бог больше сердца нашего” (1 Ин. 3:20). Очевиднейшая черта православной Традиции на редкость легко ускользает от сегодняшних газетных проповедников “духовности”: христианское понимание благодати в принципе анти-имманентистское.[23]23
  ИММАНЕНТНОСТЬ, – ый – означает пребывание в чем-нибудь, внутреннюю связь в противоположность внешней. Для религиозной философии важен вопрос об И. божества миру. Она решительно отвергается деизмом и безусловно признается чистым пантеизмом (спинозического типа); другие точки зрения признают ее с различными ограничениями и различных смыслах. – К иному значению этого слова относится поднятый Кантом вопрос об имманентном и трансцендентном употреблении нашего разума, т. е. об употреблении его в пределах, данного в опыте мира явлений, или же вне пределов его и безотносительно к опыту. Только первое (имманентное) употребление признается законным (см. Кант). Вл. Соловьев.


[Закрыть] Не из себя и не своей силой человек порождает переживание Божественного. Огромная пропасть лежит между евангельской “благодатью” и рериховским “самосовершенствованием.” Не раздувание “искорки божества” в себе предстоит христианину, а раскрытие себя для приятия

того Дара, который мир не имеет. Хотя и “в нас” Царство Божие, но оно – не мы. В нас самих входит не то, что мы сами.

Преподобный Макарий Великий однажды говорит очень неожиданно – что апостолы даже и не догадывались, зачем Господь призвал их к Себе и зачем нужно было Его распятие: “они не знали, как Божественная сила и пребывает, и действует в сердце; не знали, что сами они возродятся духовно, и сделаются новой тварью.”[24]24
  Преподобный Макарий Египетский. Духовные беседы. М., 1880, С. 133.


[Закрыть]

Предание возможно лишь потому, что Сам Бог прикасается к сердцу человека. Немощь чисто человеческой проповеди передал блаженный Августин в своем трактате “О внутреннем Учителе”: “Я говорил ко всем. Однако те, в которых не говорит внутреннее помазание, те, кто внутренне не научен Духом Святым, всегда уходили так и не наученными. Только действие Христово в сердце позволяет сердцу не пребывать в одиночестве. Обучает один только Внутренний Учитель. Там, где нет Его помазания, внешние слова лишь напрасно ударяют в слух.”[25]25
  Цит.: В. Лосский. Вера и богословие. // Вестник РСХД. 1979. С. 105.


[Закрыть]

Для святого Ипполита Святой Дух передается (paradofen) в Церкви.[26]26
  Цит. Congar Y. La Tradition et les traditiones. Essai historique. Paris, 1960. p. 52.


[Закрыть] Святой Ириней говорит о передаче Святого Духа через апостолов: “Этот Дух они получили от Господа, и разделяя и раздавая Его верующим, образовали они эту Церковь” (Показание:41). По его классической мысли, “где Церковь – там и Дух Святой; и где Дух Святой, там Церковь и вся благодать” (Против ересей, 3-24-1). По мере того, как новые люди входят в Церковь – они получают дары того же Духа. Именно Церковью таинство Христа проявляется в мире.

Мы привыкли, что люди самыми разными способами стараются изобразить Христа (в своих произведениях или в себе). Христос в этом случае выступает как “объект” человеческого творчества, а человек, естественно, оказывается субъектом творческого акта. Но у преподобного Макария это привычное субъектно-объектное соотношение переворачивается: он видит Христа как иконописца, Который пишет в нас Свой образ. И если мы отвернем от Него свое лицо, то тяжело Ему писать – как портретисту тяжело писать портрет, если человек не смотрит на него: “Если кто не устремлен к Нему непрестанно и не презрел все прочее, то Господь не пишет в нем образа Своего светом Своим.”[27]27
  Преподобный Макарий Египетский. Духовные беседы. С. 302.


[Закрыть]

Исток Предания – в Боге. “Мое учение не Мое, но пославшего Меня Отца” (Ин. 7:16). В той мере, в какой посланник верен своей миссии, Пославший являет Себя как исток и основание служения посланника, как начало традиции.

Традиция исходит от Бога Отца через Христа, чтобы Христом вернуться обратно – вместе с миром, вместе с нами. Значит, у Предания есть не только прошлое и не только настоящее, но ему предстоит свершиться в будущем. Вообще христианское Предание, таким образом, обращено не к событию прошлого, а к событию будущего, к предельной точке мировой истории. Предание эсхатологично.

Главное событие в православном предании – это Литургия. И чрезвычайно устойчиво она называется в патристических книгах “таинством будущего века.” Протестантский подход, видящий в “преломлении хлебов” лишь “воспоминание,” простые поминки – замыкает нашу веру в прошлом. Православный традиционализм – прорывается в будущее.

Итак, истинный субъект Предания – Сын Божий, ставший Сыном Человеческим. Суть Предания описывается срединными словами Литургии: “Ты еси Приносяй и Приносимый, Приемляй и Раздаваемый.” Присутствие Бога может открыть только сам Бог. Поэтому Традицию можно определить как передачу и воспроизводство “ситуаций,” в которых Бог приходит и остается с людьми.

Предание и Евхаристия.

Но что же тогда становится предметом евангельской передачи и как? Понятно, что не книга. Когда Христос посылает Своих учеников: “идите и проповедуйте Евангелие всей твари” (Мк. 16:15) – книга еще не была написана.

Мы говорили, что Предание – это онтологический акт, совершающийся в людях. И в качестве такового он и не может быть вмещен в книгах. То, что сделал Христос, словами невыразимо, а значит, и не может передаваться лишь словами.

Перед нами стоят два вопроса – что оставил Христос апостолам, и – каков способ передачи этого дара от апостолов к следующим поколениям?

“Христианство есть уподобление Божеству,” – так выразил суть апостольского предания святой Григорий Нисский.[28]28
  Святой Григорий Нисский. Творения. М., 1868. Ч. 7. С. 217.


[Закрыть] Просто слышание рассказа о некогда происшедших в Палестине событиях не способно произвести такой эффект. Значит – надо искать в ином месте способ трансляции Предания Богочеловечества.

Для этого не нужно уходить далеко. Церковь стоит перед ищущими и свидетельствует: “Предание – это я.” Имеет ли она право на такое заявление?

В самом Новом Завете слово “церковь” упоминается 110 раз.[29]29
  Иларион (Троицкий), архиеп. Христианства нет без Церкви. – Монреаль, 1986. С. 32.


[Закрыть] Значит, она не есть нечто “исторически-примешавшееся” к чистому “евангелизму.” Но если Церковь не создается Писанием, а сама созидает его, то откуда же берется она сама? Чем руководствуется и что воплощает в своем письменном свидетельстве о себе самой и своей Главе? Если не Писанием, значит… – Преданием.

Предание – воплощение веры.

Прежде всего посмотрим, – чем Церковь восполняет Писание. – Тем, чем практика восполняет теоретическое описание. Плоть Предания восполняет Слово Евангелия. Практика религии – молитва. Церковные предания во всех своих формах в конце концов говорят о молитве и Причастии, то есть о том слове к Богу, без которого никакое, даже апостольское слово о Боге не может оживить душу.

Религия – это связь с Богом. Понятно, что суть религии – в акте молитвы. “Бог человеколюбия,” проповеданный апостолами, пришел для всех людей и на все времена. Последние слова Христа на земле – “Я с вами во все дни до скончания века.” “С вами” – только ли с апостолами (которые явно не дожили до “скончания века”), или же и с нами, со всеми живущими в пространстве от Воплощения до Парусии?

Последнее возможно лишь в том случае, если у тех, кто наследует апостолам, будет возможность войти в Завет, заключенный преломлением хлеба в Сионской горнице и исполненный посланием Духа. Это означает, что Христос должен был оставить нам возможность становиться соучастниками как Тайной Вечери, так и Пятидесятницы. Это означает, что действием Святого Духа, которое мы испрашиваем на Литургии, истончается стена времени и пространства, отделяющая нас от Сионской горницы, и мы вместе с апостолами присутствуем на Той же Жертве и вкушаем те же Дары.[30]30
  3 анафематизм Константинопольского Собора 1157 г. вошедший в Синодик чина Торжества Православия: «Слышащим Спасителя о преданном Им священнодействии Божественных Таин, говорящего: „Сие творите в Мое воспоминание“, но не понимающим правильно слово „воспоминание“ и дерзающим говорит, что оно (то есть воспоминание) обновляет мечтательно и образно Жертву Его Тела и Крови, принесенную на Честном Кресте Спасителем нашим в общее избавление и очищение, и что оно обновляет и ежедневную Жертву, приносимую священнодействующими Божественные Тайны, как предал Спаситель наш и Владыка всех, и поэтому вводящим, что это иная жертва, чем совершенная изначала Спасителем и возносимая к той мечтательно и образно, как уничижающим неизменность жертвы и таинство страшного и Божественного священнодействия, которым мы принимаем обручение будущей жизни, как это изъясняет Божественный отец наш Иоанн Златоуст во многих толкованиях великого Павла, анафема трижды» (Успенский Н. Д. Византийская литургия. // БТ. N. 26. М., 1985, С. 15–16).


[Закрыть]