Текст книги "Том 6. Дураки на периферии"

Автор книги: Андрей Платонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Голос отца

Пьеса в одном действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Яков

Бывший служащий

Милиционер

Кладбище. Железная низкая решетка. За решеткой – у изголовья могилы – вертикально поставленный тесаный камень, с надписью: «Александр Спиридонович Титов. Инженер. Продолжатель дела Уатта и Дизеля. Скончался в 1925 году, жития его было 38 лет и 3 месяца. Мир праху твоему, великий труженик для облегчения участи людей».

У могилы – старое дерево. На могиле несколько жалких жестяных цветов, издавна оставленных здесь. На втором плане видны такие же надмогильные камни и деревья.

Вечернее время. Кладбище пусто.

Появляется Яков, юноша лет девятнадцати-двадцати. Он входит за решетку, на могилу отца.

Молчание.

(В дальнейшем идет диалог между сыном, Яковом, и отцом его, говорящим через сердце Якова, – голосом, однако, того же сына; т. е. Яков говорит, спрашивает и отвечает сам себе; но в голосе сына и отца есть все же разница, хотя эти два голоса и принадлежат одному реальному человеку – Якову, и «Голос отца» по существу голос того же Якова. Играть на сцене «голос отца» другому актеру не следует, потому что это будет грубой художественной ошибкой, которая придаст сцене мистический оттенок, тогда как эта сцена должна быть совершенно реалистической! Впрочем, «Голос отца» как раз следует играть другому актеру).

Яков. Отец, зачем ты умер?.. Зачем ты лежишь здесь один в могиле?.. Все равно ведь я люблю тебя!

Краткое молчание.

Голос отца. Меня здесь нет, дорогой мой. Могила под тобой пуста.

Яков. А где же ты? – Я к тебе пришел…

Голос отца. В могиле никого нет – в ней земля, и что в нее входит – тоже становится землей. Но земля обращается в цветы и в деревья – и уходит через них на свет из темноты могил.

Яков. Но где же ты теперь, отец?

Голос отца. Я в твоем сердце и в твоем воспоминании, – больше меня нигде нет. И ты – моя жизнь и надежда, а без тебя я ничтожней того праха, который лежит под этим могильным камнем, без тебя я мертв навсегда и не помню, что был живым.

Яков. Папа, а как ты будешь жить, если я тоже умру когда-нибудь, как ты?

Голос отца. Тогда я исчезну вместе с тобою. Без тебя я существовать не могу.

Яков. Но я часто забываю тебя, отец, и мое сердце бывает пустым, – где ты тогда живешь?

Голос отца. Я живу тогда в твоем забвении и ожидаю твоего воспоминания обо мне.

Краткое молчание.

Яков. Папа. А зачем тебе еще жить, когда ты уже умер? Раз ты умер, больше тебе ничего не надо… Значит ты опять хочешь жить?

Голос отца. Нет, жизнь моя окончена. Больше я жить не могу и не буду, – я умер. Но я хочу остаться в тебе памятью и слабым теплом, чтобы ты думал иногда обо мне и утешался, когда тебе бывает трудно.

Яков. А зачем тебе так жить, – тебе разве нужно?

Голос отца. Мне ничего не надо… Но я хочу сберечь тебя от горя, от ненужного отчаяния и от ранней гибели, – от всех бедствий жизни, которые с тобой могут случиться. Поэтому я живу тебе на помощь.

Яков. Ты живешь не сам для себя, ты из-за меня?..

Голос отца. Я ради тебя томлюсь, чтобы ты не изменил мне.

Яков. Папа, как же я могу изменить тебе? Ты уже умер, а я жив.

Голос отца. Это верно. Но ты можешь мне изменить, и твоя измена будет самой страшной для меня, потому что я мертв и беспомощен, я уже не могу бороться, я лишь слабый свет в тебе.

Яков. Я чувствую тебя, я знаю этот далекий смутный свет, когда думаю и тоскую о тебе… Но я не могу тебе изменить.

Голос отца. Нет можешь.

Яков. Почему, отец?

Голос отца. Посмотри вокруг себя. Здесь одни могилы. И в них люди. Все они, – и тот, кто умер уже старым и кто молодым, – все они умерли, не узнав истинной жизни. Все они – мертвые, что лежат в этой земле под тобою, умерли не потому, что тело их утомилось от счастья, а ум от истины и сердце от славы жизни. Не потому. Нет, мы не знали ни счастья, ни истины, ни простого удовлетворения от своей работы и от своих страданий. Но мы тоже хотели создать великий мир благородного человечества, и мы чувствовали себя достойными его. Мы спешили работать, мы воевали, мучились и болели, мы устали и умерли…

Яков. Я все знаю это, папа…

Голос отца. Мы верили в прекрасную душу человека. Мы жили на свете как больные, как в бреду. Мы собирались друг с другом и согревались один от другого. Жили мы или нет? Я уже не помню. Все прошло слишком быстро, как в детском сновидении, я помню лишь свою муку, однако и ее теперь забыл и простил… Но мы сделали кое-что в жизни: мало, но сделали. Мы верили в лучшего человека, – не в самих себя, но в будущего человека, ради которого можно вынести любое мученье. И мы передаем вам, своим детям, эту надежду, больше нам некому ее передать. А вы не должны изменить нам. А если и вы нам измените, тогда сравняйте наши могилы.

Яков (улыбаясь). Папа. Ты умер давно. Ты не знаешь, что теперь на свете. Твоя работа по экономии топлива в машинах сберегла миллионы тонн мазута, и мама получает пенсию. Если бы ты был живым, ты был бы счастливым…

Голос отца. Не знаю, был бы я счастливым… Твоя мать говорила наверно тебе, как это было трудно сделать – мало сжигать топлива и получать много энергии… Нет, сделать это было легко, даже весело. Я хочу сказать, что не природа враг человека, – разгадать ее, использовать ее свойства на добро для человека нетрудно. Но как было мне мучительно доказывать людям, где их выгода, как трудно облегчить участь людей! Я в тюрьме сидел за это.

Яков. Кто же враг человеку?

Голос отца. Другой человек.

Яков. А кто друг?

Голос отца. Тоже человек. Вот в чем тягость и печаль жизни. Если бы против людей стояла одна природа, тогда бы осталась одна простая и легкая задача.

Яков. Мама мне говорила, как тебе было тяжело работать. Я это знаю.

Голос отца. Я был идеалистом. Я думал, что людям будет лучше, если на одну лошадиную силу в час потребуется всего полтораста граммов мазута.

Яков. Людям стало лучше, ты думал правильно.

Голос отца. Не знаю, как у вас теперь. Но я знаю, что я думал неправильно, я ошибался. В руках зверя и негодяя самая высокая техника будет лишь оружием против человека.

Яков (в волнении). Ты прав, отец! Так делают теперь враги людей, но мы их раздавим, потому что самая лучшая техника – это высший человек, а высший человек живет у нас, в Советском Союзе.

Голос отца. Откуда ты это узнал?.. Высший прекрасный человек – вот в чем тайна, которую мы не могли открыть – и поэтому мы умерли в тоске.

Яков. Я научился этому у Сталина.

Голос отца. В чем его учение?

Яков. Я еще сам не научился всему его учению. Но я знаю, что Сталин учит всех людей быть верными детьми своих отцов, он велит никогда не изменять тому, что было в отцах высшим и человеческим, он хочет сделать героическую душу человека законом всей земли. Он сам ученик Маркса и Ленина.

Краткое молчание.

Голос отца. Мой отец родил меня и велел быть только добрым и терпеливым. А я хотел, чтобы ты стал знающим и смелым. Но ты должен теперь стать мудрым и счастливым. Ты должен быть моим идеалом! Но кто поможет тебе быть таким человеком, и будет ли это так? – Ведь я, твой отец, мертв и бессилен…

Яков (Встает на ноги). Так будет, отец! Если даже мне придется бороться со всем миром, – если люди устанут, озвереют, одичают и в злобе вопьются друг в друга, если они позабудут свой смысл в жизни, – я один встану против них всех, я один буду защищать тебя, Сталина и самого себя!

Голос отца. Ты погибнешь тогда, мой мальчик.

Яков. Но ведь ты тоже погиб!.. Что туг страшного – умереть? Посмотри – сколько лежит вас, мертвых, здесь! Вы ведь все вытерпели смерть.

Голос отца. Умереть не страшно. Ты не бойся смерти: это не больно.

Яков. Я знаю.

Голос отца. Ты не знаешь, ты еще не умирал.

Яков. А я все равно знаю, потому что не боюсь смерти.

Голос отца. Ты прав, мой сын. Я люблю тебя сейчас еще больше… Уходи с моей могилы и живи, я буду теперь навсегда мертвым и спокойным. Ты не изменишь мне никогда, и в этом будет моя вечная жизнь.

Яков. Спи, отец, вечно в земле. Прощай.

Яков склоняется к могиле и целует землю.

В это время на соседней могиле появляется человек – бывший служащий стройразбортреста; этот служащий слегка подкапывает надмогильный камень лопатой, сворачивает камень и кладет его на землю; затем он раскачивает железную решетку-ограду. Яков молча наблюдает за этим служащим. Служащий оставляет решетку соседней могилы, перелезает на могилу отца Якова и начинает подкапывать лопатой надмогильный камень-памятник.

Яков. Брось лопату! Что ты делаешь? Здесь мой отец лежит!

Служащий. Тут покойник. Я его не достану, он мне ни к чему.

Яков. Зачем вы это делаете?

Служащий. Так велели. Камень и железо в утиль, дерева на корчевку, могилы сравнять в ничто, а сверху потом парк устроят – карусели, фруктовая вода, на баянах заиграют, девки придут и лодыри с ними – на отдых, и ты приходи тогда, – чего на могиле торчишь? – а сейчас ступай отсюда прочь, дай нам управиться!

Яков (в недоумении). А зачем на кладбище парк культуры устраивать? Кругом же пустая степь, там свежая земля!.. Там и надо парк делать.

Служащий (Трудясь с лопатой). Стало быть, что вот как раз так надобно, что именно тут. Там в степи неинтересно, там взять нечего, а тут – и железо, и камень, и дерева, и венки из жести, – всякий инвентарь.

Яков. Ну и что ж такое, что железо! А оно ведь ржавое все, а камни ничего не стоят, а деревья – на дрова только, они старые и кривые…

Служащий. А все-таки нашему царству-государству и тут доход… Чего тут железу и каменьям зря находиться! Покойники в земле давно сопрели, родня их – какая выросла, какая сама скончалась, – и уж считай, что про мертвых забыла…

Яков. А я не забыл вот!..

Служащий. Ну ладно – не забыл! Памятливый какой! – дай кладбище уберем, и ты все позабудешь: места тогда, где сейчас стоишь, не найдешь: тут ферверок будет иль квас по кружке отпускать – от жажды… А родня покойников, которая жива еще, сама придет плясать сюда, – кому тут плакать, кого помнить!.. Понял теперь?

Яков (удивленно). Нет!

Служащий. Потом поймешь, когда привыкнешь – не враз!.. (Ворочает надмогильный камень, слабо сдвигая его с места). Ишь ты, дьявол, неподатливый какой. Смешно и забавно тут будет! Мороженое, компот в чашках, двор смеха в загородке. Я в Туле бывал и все видел. И тут же силомер и труба – на звезды глядеть: где, что и как там, отчего все произошло и куда потом денется; оказывается, мы все из тумана явились – так выходит по науке, – да пускай из тумана, нам одинаково!.. А дальше (Служащий оставил на время работу и жестикулирует, полный воображения будущего), дальше – вон видишь где – буфет откроют: харчи, напитки, вафли, изюм, простокваша, блины, – что хочешь! Тут целый парад красоты будет, тут прелесть что такое начнется! А ты что стоишь? Говори – хорошо ведь получится?

Яков (Заслушавшись – в изумлении). Хорошо.

Служащий (Принимаясь за работу). А камень этот в фундамент пойдет, железо в переплавку, – глядь и фабрика новая стоит. Ну конечно, если сырья не хватит, то она работать не будет. Неважно – мы подождем и потерпим… (Валяет на землю надмогильный камень). А я здесь силомером буду заведовать, либо конфеты в бумажки заворачивать – легкая чистая работа! Туда-сюда, и день прошел, и не уморился, и деньги заработал, и сыт по горло: везде же знакомство: и на кухне, и в буфете – где пирожок возьмешь, где жамку, где щей похлебаешь… Так и жизнь проживешь – незаметно, а приятно, в полный аппетит, культурно, с удовольствием! (Поет и приплясывает). Ту-ру-ру-ру, ту-ру-ру!.. (Останавливается). Чего же еще надо? – Ничего. Достаточно.

Яков (Ожесточившись). Пошел прочь отсюда!

Служащий. Чего?

Яков. Ничего. Достаточно. Прочь отсюда – с могилы моего отца!

Яков выхватывает лопату из рук служащего и бросает ее в сторону.

Служащий. Не трожь мой инвентарь. Ответишь!

Он вынимает из бокового наружного кармана свисток – и свистит в него, вращаясь во все стороны.

Тогда Яков берет этого человека поперек – и кидает его вон через железную ограду вместе со свистком, не перестающим свистеть. Исчезнув со сцены, человек со свистком свистит еще некоторое время, потом умолкает.

Яков один.

Яков(В землю). Отец!

Молчание.

Яков. Я буду жить один – ради вас всех, мертвых.

В земле – молчание.

Проходит милиционер.

Милиционер. Кто здесь сигналы подавал?

Яков (в сторону исчезнувшего служащего). Вон тот человек. Он здесь сначала могилы хотел сравнять с землей, а потом в свисток засвистел.

Милиционер уходит и возвращается обратно со Служащим.

Милиционер (к Служащему). Это вы тут памятники валяли навзничь?

Служащий. Это мы. Это мы ради культуры, товарищ начальник. Мы сперва разбираем все негодное, собираем сырье, а затем уж строим.

Милиционер. Вон как. А это не вы в пригородном районе кузницу сломали, а из кузницы баню построили? А потом увидели, что кузница тоже нужна, тогда разобрали баню и опять построили кузницу? И так разбирали и строили, – то баню, то кузницу, – пока весь материал у вас не истратился в промежутках, и тогда бросили строить – не из чего стало. Это вы были, ваша организация?

Служащий. Все может быть, товарищ начальник: это мы. Мы любим строить красоту и пользу из утиля!

Яков (к Служащему). Кто вы такой – дурак или вредитель?

Служащий. Дураков нету, товарищ родственник покойного, – есть пережитки сознания капиталистического периода в головах отдельных частных граждан, а это не вредительство. Это не считается. Не сметь клеветать на меня! А то ответишь. Вы сами ударили меня недавно моим больным телом о землю.

Милиционер. Свидетелей не было, доказать нельзя… Кто вам поручил разрушать кладбище?

Служащий. Не разрушать, а постепенно, исподволь подготавливать его территорию на предмет будущей утилизации под парк культуры, искусств и отдыха, где бы люди, отдыхая, приобретали себе неутомимость.

Милиционер. Кто вас заставил это делать? Ваше учреждение?

Служащий. Отнюдь нет, товарищ начальник…

Милиционер. Я не начальник…

Служащий. Я вижу по вашим способностям, что вы не простой милиционер, нечет вводить меня кажущееся заблуждение. Стыдно, товарищ милиционер… Я сейчас временно нигде не служу и директив не получаю, – я вроде как в отпуске, но я сорганизовал местную общественность своего треста – с целью проявить инициативу, так как я не устал. И наша общественность поручила мне озаботиться обследованием кладбища, а также нежилых оврагов и пустошей – для вышеуказанной цели….

Милиционер. Сколько у вас общественности?

Служащий. Инициативной общественности по данному вопросу у нас двое, а я из них самый первый. Мы постановили между собой украсить наш город.

Милиционер. Хорошо. Завтра вы посадите живые цветы на этих могилах своими силами и за свой счет. А сейчас – подымите все памятники, которые вы повалили, и оправьте могилы, которые вы топтали. [А то я вас арестую! Здесь есть человек – он любит своего отца. Кто любит отца, тот любит всех нас, тот любит родину. А вы оскорбили этого человека. (К Якову). Простите меня, что я медлю!].

Служащий (С полным, мгновенным усердием). Есть, товарищ начальник! Сейчас же все будет сделано в самые сокращенные сроки! Я полагаю теперь, что здесь навсегда должно остаться кладбище, а парк культуры и отдыха мы запланируем на пустоши.

Служащий с яростной работоспособностью принимается за восстановление повергнутых им памятников.

Яков (милиционеру). Отправьте его куда-нибудь на пустошь навсегда.

Милиционер. Ого! А после него и пустоши не будет!..

Яков. Ну, в тюрьму!

Милиционер. Тоже не годится. После него тюрьму придется ремонтировать.

Яков. А куда ж его?

Милиционер. Сам износится в своей суете. Чадом изойдет и исчезнет. Ведь не каждый гражданин бывает человеком, товарищ. До свиданья!

Конец

Без вести пропавший, или Избушка возле Фронта

Пьеса в одном действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Марфа Фирсовна – старая крестьянка.

Никита – ее сын, красноармеец.

Прохожий красноармеец – санитар.

Франц – немецкий унтер-офицер, разведчик.

Гуго – немецкий солдат, разведчик.

Внутренность крестьянском избы. Одно окно наружу – против зрителя. За окном – полный, склонившийся круг подсолнечника. Русская печь, устьем обращенная в сторону от зрителя. Обычное убранство. Тишина. В избе Марфа Фирсовна: она метет веником посреди избы, метет по одному месту, метет и метет в тихом самозабвении, не замечая, что делает. Входит Прохожий красноармеец, оглядывает избу, снимает головной убор, расправляет усталое тело, здоровается.

Прохожий красноармеец. Здравствуй, бабушка… Можно переобуться? А то ноги затомились.

Марфа Фирсовна молчит и метет пол.

Прохожий красноармеец (топчется). Бабушка…

Марфа Фирсовна (опомнясь). Тебе что, сынок?

Прохожий красноармеец. Я переобуюсь.

Марфа Фирсовна. Переобуйся. Сядь и переобуйся. Пусть ноги отдохнут и подышат.

Прохожий красноармеец садится на пол посреди избы и начинает медленно переобуваться. Марфа Фирсовна оставила веник и неподвижно следит, как кряхтит и действует усталый красноармеец. Марфа Фирсовна достает с печи чистые теплые портянки и подает их красноармейцу.

Марфа Фирсовна. Одень смену-то.

Прохожий красноармеец. Спасибо тебе, бабушка… Помог бы я тебе по нашему крестьянскому делу, да некогда – война идет, день и ночь некогда… Одна, что ли, в избе живешь?

Марфа Фирсовна. Жила-то не одна, а теперь вот одна осталась. От немца всем разлука вышла.

Прохожий красноармеец. Ничего, мать. Отвоюемся, тогда все по родным дворам разойдемся – кто к матери, кто к жене с ребятишками, а кто один был – тот семейство себе заведет. Тогда тихо будет, и мы опять землю будем пахать, скотину выкормим, новые избы поставим. Мы тогда отдышимся и опять жить будем исправно…

Марфа Фирсовна. Кто отдышится; а кто уж нет! Кто вернется домой из разлуки, а кто уж навсегда там без силы, без мочи останется!

Прохожий красноармеец. Оно понятно – кто убит, тот, мамаша, ушел от нас бессрочно. За них уж пускай другие живут и поминают их в счастливой жизни.

Марфа Фирсовна. Ишь ты, ученый, хитрый какой!.. Один, стало быть, убитый лежит, а другой живет в избе на покое, ест щи с говядиной и поминает его! А что ж убитому-то станется с того, с одного поминания?! Он весь разбитый, покалеченный лежит, и кости его в прах распадаются, для него весь свет потух – какая ему радость, что живые живут!

Прохожий красноармеец. Что ж тут поделаешь, мамаша, такое наше положение… Враг нам житья не хочет давать никакого.

Марфа Фирсовна. Пускай он один и подыхает, враг этот, который житья нам не дает.

Прохожий красноармеец. Так не выходит, мамаша. За народную добрую жизнь нашему брату, красноармейцу, приходится смертью сполна уплачивать.

Марфа Фирсовна. Да на что ж народу тогда и жизнь, если за нее молодые да самые лучшие смерть принимают!.. На что мне, старой, белый свет, коли сын мой там на голой земле глаза свои навеки закрыл!

Прохожий красноармеец. Ничего, мать, жизнь без смерти не держится, надо маленько потерпеть.

Марфа Фирсовна. Что же тут терпеть-то, когда не терпится, когда сердце мое уж дышать не может и ничто мне не в милость…

Прохожий красноармеец. Ничего, мать, привыкнешь и обтерпишься, а там, гляди, и вся война кончится. Тогда сынов много назад вернется.

Марфа Фирсовна. Да чего ты мне пустое говоришь: ничего, привыкнешь да обтерпишься… Сам красноармеец, а все дурной! Мне сынов других не надо, мне мой один нужен! Ты-то живой вот, а мой-то, Никита, может, покойник давно и мать свою не помнит.

Прохожий красноармеец. А где твой Никита?

Марфа Фирсовна. То-то и горе, что известия давно нету. То все, бывало, нет-нет да получишь письмо. Хоть что-нибудь а напишет, бывало, – жив, мать, из боя целым воротился, а завтра опять в бой идти, да думаю опять воротиться… А теперь ничего не пишет. Значит, живым не воротился.

Прохожий красноармеец. Когда как, мать. Раз на раз не приходится… Где он служил, твой сын-то?

Марфа Фирсовна. Да где все, где более всего народу-то – в пехоте, что ль…

Марфа Фирсовна вынимает из печи корчажку с молоком, ставит ее на стол, достает хлеб, отрезает от него ломоть, стелет чистое полотенце, собирает на стол.

Прохожий красноармеец. Вон как… Я тоже пехота. Я – Иван Поликарпыч Гущин, а твой кто?

Марфа Фирсовна. А мой – Никита Семенов Прохоров.

Прохожий красноармеец (приподнимаясь и радуясь). Никита Прохоров? Ага Обождика, мамаша. А он не в сто двенадцатом стрелковом Бахчисарайском полку служит? Он к ордену боевого Красного Знамени представлен или нет?

Марфа Фирсовна. Ну, а то как же! К ордену он давно представлен, теперь уж, почитай, получить бы его должен… Садись, покушай. Дай я на тебя поближе погляжу, сына вспомню и поплачу.

Прохожий красноармеец (он уже переобулся). Покушать всегда можно. (Садится за стол, ест).

Марфа Фирсовна наливает ему молока в чашку, угощает и вглядывается, как в любимого сына.

Так я твоего сына знаю, мать. Мы в одной роте с ним служили.

Марфа Фирсовна. А того ль ты Никиту Прохорова-то знаешь? Ведь у него примета есть.

Прохожий красноармеец. Того самого, которого ты родила.

Марфа Фирсовна. А примета?

Прохожий красноармеец. Какая примета такая? Парень он добрый, крестьянский, боец исправный…

Марфа Фирсовна. Да чего ты мне – я сама про то знаю. А примета какая у него? Отличие какое?

Прохожий красноармеец. Да он, как все! Ну вроде меня!

Марфа Фирсовна. Уж ешь да не ври! Какой же он, как все? Он из себя статный, складный весь, на лицо чистый, взглядом ясный… А ты поменьше будешь.

Прохожий красноармеец. Красивый, что ль? Ну, для матерей их сыновья всегда самые лучшие. По этой примете и не разберешь – обознаешься…

Марфа Фирсовна. Матерям-то видней… А чего ж ты с Никитой ко мне не пришел – один явился.

Прохожий красноармеец. Невозможно, мать…

Марфа Фирсовна (в тревоге). Чего так? Тебе можно, а ему нет? Где ж теперь мой Никита?

Прохожий красноармеец (после небольшой паузы). Он – без вести…

Марфа Фирсовна (не вполне понимая, все более тревожно). Без вести?

Прохожий красноармеец (спокойно). Он значится без вести пропавший.

Марфа Фирсовна. Пропавший? Куда же он пропал, мой Никита… Он ко мне не вернется?

Прохожий красноармеец. Пока непонятно. Если убит, тогда он пал за Родину, тогда он не вернется – ты не ожидай. Если в плен попал – тогда враг его мучает, тогда ты плачь и по нем горюй. Если в окружении очутился или сквозь фронт блуждает, тогда вернется и тебе весть подаст. Прохоров солдат большой, его сам генерал хвалил. Прохоров врагу не сдастся, он сам его живьем возьмет.

За окном, еще несколько ранее, разгорается зарево далекого пожара.

А ты пока зря не горюй. Я коли найду твоего Никиту, так на руках тебе принесу – это моя должность.

Марфа Фирсовна. Поел, что ль? Чего сидишь-прохлаждаешься?

Прохожий красноармеец (смущаясь). Да, я покушал спасибо вам, хозяйка.

Марфа Фирсовна. А покушал – так иди в свое войско. Чего ходишь, время тратишь… Война-то небось не ждет. Она как пашня: упустишь землю весной – и по осень не соберешь ничего. Так и ты – чего сидишь, когда немец работает.

Прохожий красноармеец. А у меня отпуск, командировка есть, мамаша. Я до завтрашнего утра свободный человек.

Марфа Фирсовна. Отпуск у него! Какой тебе, сатана, теперь отпуск? Люди – кто мертвые, кто без вести пропал, кто без сна бьется и страдает, а у него командировка какая-то, прах ее возьми!

Прохожий красноармеец. У меня документ, мамаша! Я на сутки за лекарством отпущен, я санчасть в роте…

Марфа Фирсовна. (серчая). Ну, иди, иди, дело делай, санчасть в роте. Нельзя – и ступай. Допей молоко!

Прохожий красноармеец. Больше пить некуда, мамаша!

Марфа Фирсовна. Некуда! Как так некуда – солдат должен в запас есть. Хлебай сейчас же!

Прохожий красноармеец (в испуге). Ну ладно, сейчас дошибу (Пьет из корчажки). Маленько осталось.

Марфа Фирсовна. Немцам, что ль, оставил? Допей, тебе говорят!

Прохожий красноармеец (в ужасе). Есть – допить. (Допивает, затем забирает весь остаток хлеба). Сокрушил все! Спасибо, мать.

Марфа Фирсовна. Ступай теперь, мне некогда: без вести не пропадай.

Прохожий красноармеец. Есть, мамаша, без вести не пропадать! А после победы явиться в гости!

Марфа Фирсовна (добрея). И раньше, милый, приходи, и раньше… Как мимо избы пойдешь, так зайди. (Обнимает красноармейца).

Прохожий красноармеец крепко в ответ обнимает старую крестьянку и на мгновение приникает к ней; затем Прохожий красноармеец быстро уходит.

Марфа Фирсовна (она теперь одна; за окном зарево далекого пожара разгорелось более ярко). Я сама пойду сыщу без вести пропавших. Я сама найду управу на врага – ишь, развольничался, разгулялся как! Людей убивает, избы палит, урожай в поле остался! Это – что же! Это к чему такое? (Быстро обувает новые лапты, заматывает онучи, достает топор из-под печи, накидывает на плечи полушалок). Что я? Иль уж не хозяйка ни в избе, ни во дворе, ни в ноле? Иль уж я не мать, что сына родила, а он без вести у меня пропал!.. Да как же я это проглядела, да позволила, чтоб сталось в жизни мученье такое!.. Я вам отдам обратно горе мое – и вы не стерпите его, как я терплю, вы пропадете с железом и с пушками, и солдаты ваши побегут от меня! (Более сосредоточенно и горестно). Как я не уследила!.. Цельный век хлеб работала да сына растила, а про себя думала, что я дура, а есть другие умные, которые всем светом заведуют.

Марфа Фирсовна берет топор и собирается покинуть избу, освещенную через окно заревом дальнего разгоревшегося пожара и светом еще не угасшего дня. Навстречу Марфе Фирсовне в избу входит Франц, за ним Гуго.

Франц. Хальт!

Марфа Фирсовна, не понимая приказания, делает резкое движение навстречу немцам.

Франц. Хальт, старук!

Гуго. Стоп, Фарья!

Марфа Фирсовна (кладет на лавку топор). Не шумите в чужой избе…

Франц. Стоп, старук. Где рус?

Марфа Фирсовна. Да я сама русская. Тут одна я осталась русская.

Франц. Говори мало. Один вопрос – один ответ. Где русский солдат?

Марфа Фирсовна. Солдаты воевать ушли. Чего им в избе делать? В избах одни бабы ныне живут.

Гуго. Я видел – здесь солдат ходил.

Марфа Фирсовна. А видел – так ловил бы его, может, сам бы ему в руки попался.

Франц (беря топор). Инструмент – что делает?

Марфа Фирсовна. А что придется, – без топора какое хозяйство.

Франц. Топор!.. Рус убить можно: ейн пуля – экономия (Перекладывает топор на стол).

Марфа Фирсовна. Топором, что ль, хочешь нас убивать?

Франц. Топором хорошо убить можно. Русские спят. Тихо убить можно.

Гуго (улыбаясь). Фриштик, завтрак вставать не надо.

Марфа Фирсовна. Вон как! Стало быть, ты сонных нас топором рубить хочешь, а пули себе в барыш оставляешь?

Франц. Сама не говори. Вопрос – ответ. Где русский солдат, куда был, сколько народ?

Марфа Фирсовна молчит.

Гуго. Это вредный старук! Хлеб кушает, млеко кушает, – пользы нет. Ей смерть надо.

Марфа Фирсовна. Чем убивать-то будешь? Пули тебе жалко, а топор у нас русский, он тупой.

Франц. Германской армии от старук тоже польза. Пользы нем – тогда убить. Пусть немного живет. (К Марфе Фирсовне – резко и угрожающе). Где был русский солдат? Где прятал?

Марфа Фирсовна. Ну что же, что солдат тут был! Он побыл, отдохнул да опять воевать пошел.

Франц (быстро). Полк, дивизион, мотор, артиллерий?

Марфа Фирсовна. Да у нас люди пешие были.

Франц. Сумма? Колоссаль – это много или нет – это мало?

Марфа Фирсовна. Людей-то? Страсть сколько было! Считай, они по всей округе теперь в хлебах врага сторожат.

Франц (делает отметку в своей полевой книжке). Говори, старук, нам польза, тебе будешь жить.

Марфа Фирсовна. Жить? А чего мне жить! Мне дело отжитое. Раз вы явились – какая жизнь! Нам жизнь – когда вам будет смерть.

Франц. Нам нет смерть. Вам будет смерть… Пушки ехал, миномет был?

Марфа Фирсовна. Да, громыхали по тракту. Видимо-невидимо ехало.

Франц (делает отметки в книжке). Русский солдат ругал наш фюрер Гитлер?

Марфа Фирсовна. Не, словами его не касались. Словом его не тронули. Он ишь какой! Убить злодея насмерть обещались.

Франц. А ты молчал, старук?

Марфа Фирсовна (медлительно). А мне чего говорить?.. Разбойников много на свете – то один, то другой, то третий является. Пока их переловишь да перебьешь по очереди, глядь, и своя-то жизнь кончилась понапрасну. Вот что жалко-то. За доброе дело руками-то приняться и времени нет.

Гуго внимательно слушает Марфу Фирсовну и задумчиво опускает голову.

Франц (командует). Марш вперед, старук! Надо смотреть место – где есть живой русский солдат. Ступай тихо, старук! (Указывает Гуго на корчажку на столе, из которой выпил молоко Прохожий красноармеец). Гуго!

Гуго (послушно хватает корчажку, жадно, со свистом сосет из пустой посуды, ставит корчажку обратно, облизывает языком губы). Ейн капля!

Франц. Ейн капля – нам польза. Млеко – крафт солдат (смахивает в горсть хлебные крошки со стола и быстро высыпает их себе в рот). Нам польза! (К Марфе Фирсовне). Марш! Обман будет – твоя смерть.

Марфа Фирсовна. Я никуда не пойду. Тут моя изба, тут мой двор, там земля наша лежит. Я на этой земле родилась, хлеб из нее добывала, хлебом тем сына вскормила, туг моя сила легла. Никуда я не тронусь с родной земли!

Франц. Марш!

Гуго грубо толкает Марфу Фирсовну, чтобы она шла.

Марфа Фирсовна. Не трожь меня, ублюдок! Чужие капли и крошки пришли доедать!..

Франц. Марш! Нам надо место – русский живой солдат. Живая будешь, пуля не убьет.

Марфа Фирсовна (хватает топор со стола и силой вонзает его в древесину стола). Мой сын там! Как ты смеешь мне говорить такое, чтоб я русских тебе показала!.. Чего ты грозишь, чего ты пугаешь меня, голодная вошь! Ты думаешь – весь свет запугал, так и я на колени стану перед тобой? Тут конец света тебе будет!

Немцы оторопело стоят, пораженные смелостью и разумом старухи. Затем Гуго направляет свои револьвер на старуху.

Франц. Смерть потом. Этот старук опасен, старук тайну знает – говорить не хочет. Старук надо гестапо!

Гуго вытаскивает из-под лавки вожжевую веревку, отрезает от нее кинжалом конец и связывает при помощи Франца руки Марфы Фирсовны назад.

Марфа Фирсовна. Со старухой не сладят никак! И убить охота, и пошпионить надобно… Мои руки землю пахать умеют, а вы их связали! Ну, чего теперь делать будете, разбойники? Я Красную Армию кликну сейчас.

Франц. Вредный старук! Жить не любит… Гуго, ступай, иди – кто там есть ландшафт.

Гуго уходит. Франц сторожит Марфу Фирсовну. Марфа Фирсовна спокойна.

Марфа Фирсовна. Мать-то у тебя есть?

Франц. Мать?.. Есть мать.

Марфа Фирсовна (задумчиво). Чем же кормиться она будет после войны?

Франц. Здесь будет.

Марфа Фирсовна. Побираться к нам придет? Пусть приходит, я подам ей хлеба. Жалко старуху.

Франц. Жалко старук?

Марфа Фирсовна. Жалко… Сейчас сын у нее разбойник, а тогда покойник будет, а сама она побираться к нам придет. Вот и вся война ваша. Какое же у матери утешение?