Текст книги "Опальные воеводы"

Автор книги: Андрей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Той весной Курбский почти не сходил с седла и имел ещё семь или восемь боев с неприятелем. «Но к чему вспоминать, – думал он, – когда и так хорошо знаю, что ни малейший подвиг российских воинов не будет в забвении. Велика честь сражаться за Отечество, и умереть за него – прекрасная доля!»

* * *

Стоя перед темной бойницей юрьевского замка и глядя в сырую ночь, Андрей Михайлович вспомнил вдруг своего давнего неприятеля, ливонского ландсмаршала Филиппа Шалль фон Белля. Сильно надеялось рыцарство на этого сурового, мужественного воина, смело сражавшегося с отрядами Курбского. Умный и образованный человек, Филипп видел крушение государства своих предков, но оставался непоколебимо предан Отечеству.

Жарким для Прибалтики летом 1560 года тридцать тысяч конных воинов и десять тысяч русских стрельцов сошлись в Юрьеве под командой Ивана Фёдоровича Мстиславского и Петра Ивановича Шуйского. Сорок тяжёлых стенобитных орудий везли они с собой и пятьдесят пушек, которыми сбивают неприятеля со стен, самой малой из них длина была в полторы сажени (1 сажень равна 2,13 м).

Передовым полком командовал князь Курбский. Когда собралось воинство и распределены были ему начальники, выступила русская сила на град Феллин – сильнейшую ливонскую крепость, где засел магистр. Этим походом воеводы желали покончить с войной.

По сведениям разведки, магистр готовил отступление на берег Балтики, надеясь как следует укрепиться в Хаапсале. Чтобы перерезать ему дорогу, двенадцатитысячный конный корпус обошёл Феллин и совершил рейд до Пярну. Андрею Михайловичу было доверено доставить к месту артиллерию.

Погрузив её на суда, Курбский прошел вверх рекою Эмайыги, затем озером Вырсярви, на берегу которого, уже недалеко от Феллина, стал ставить орудия на подводы. Основная армия широким потоком устремлялась к Феллину, прикрываясь по сторонам разъездами.

Воеводы не ждали нападения, зная незначительность сил, оставшихся в распоряжении Шалль фон Белля. Но и тот, привыкший встречать легкие отряды Курбского, не представлял истинной численности противника.

Перед полуднем 2 августа 1560 года, выйдя из замка Эрмис, ландсмаршал атаковал остановившуюся на отдых русскую колонну. Пятьсот немецких рейтар при поддержке мушкетерской пехоты сбили боевое охранение и дошли до обоза.

Пока одна колонна вела бой, воеводы с помощью отлично знавших местность проводников-эстонцев совершили обход через лес и ударили по немцам одновременно со всех сторон, так что едва несколько человек спаслись от смерти и плена.

Храбрый Филипп, знаменитый в своем народе ратоборец, действительно последний защитник и надежда Ливонского ордена, был сбит с коня и взят в плен оруженосцем Алексея Адашева. Видя это, одиннадцать комтуров (хранителей рыцарских замков) и сто двадцать немецких дворян, не считая кнехтов, предали себя в руки победителей. Не задерживаясь на поле битвы, русские войска быстро окружили Феллин.

Прежде чем перейти к решительным действиям под городом, воеводы собрались, чтобы, как заведено, допросить пленного ландсмаршала о некоторых предметах. Светлое и веселое лицо Шалль фон Белля, который, нимало не ужасаясь, дерзко заговорил с воеводами, поразило этих мужественных и видавших виды людей. Филипп был не только храбр, но и красноречив, умен, обладал прекрасной памятью. Уважая смелого врага, воеводы отказались от мысли пыткой вырвать у него военные сведения. Пленного приказали развязать и усадили за общий стол, воздавая ему заслуженные почести.

Из разговоров с Шалль фон Беллем особенно врезался в память Курбского именно тот, первый, когда ландсмаршал говорил об истории крестовых походов, продолжаемых ныне в Латинской Америке Испанией и Португалией. Он рассказывал, как строились Рига и Ревель, как много лет покоряли и христианизировали рыцари весьма упорные дикие племена Прибалтики, которые теперь вновь восстали и благодаря русским одерживают победу за победой. Смелый пленник говорил о крепости духа рыцарей, которые только в битве с великим князем литовским Витовтом выставили одного за другим шесть магистров, один за другим погибавших в сече. Даже в боях с русским полководцем Даниилом Щеней, несмотря на великие потери, Орден выстоял и сохранил большую часть своего достояния.

– Ныне же, – продолжал ландсмаршал, – чаша наших преступлений исполнилась и гибель наша видна. Прародители построили нам грады высокие и крепости твердые, дворцы и здания светлые – вы входите в них, не трудившись и не неся расходов. Наслаждаетесь вы нашими садами и виноградниками, домами и удобствами, которые не садили и не строили. Да что говорить о вас, добывших все это, как вы полагаете, мечом! Другие и без меча, ничуть не потрудившись, завладели нашим богатством, пообещав нам защиту и помощь. Видите, какова их помощь, если стоим мы здесь связанные перед врагами!

Слезы видны были на глазах Филиппа, когда говорил он о жестокостях Ордена, которым был свидетель и за которые Бог отдал Ливонию в чужие руки. Плакал ландсмаршал о разорении милой родины, так, что и слушатели его прослезились. А после, утерев глаза, вновь сказал он со светлым лицом: «Все же благодарю я Бога и радуюсь, что попал в плен и что страдаю за Отечество. Хотя придется умереть мне за него, поистине дорога и желанна будет мне эта смерть!»

С почетом проводили воеводы пленника под стражей в Москву и в общем послании много молили царя Ивана Васильевича не губить этого умного и честного человека. Воеводы писали, что, хорошо приняв маршала и сделав его другом Руси, можно всю Ливонию с ним взять, потому что ливонские немцы глядели на него, как на отца. Царь же, становясь всё более лютым и бесчеловечным, услыхав прямое правдивое слово Филиппа, разгорелся гневом и немедленно повелел умертвить его, зверским образом запытав «для примера».

* * *

Война между тем шла своим чередом. Пока тяжёлые полки обложили Феллин и, вырыв шанцы, обстреливали крепость из больших орудий, Курбский снова отправился в дальний поход. По сведениям разведки, против русских войск в Ливонии выступил гетман Иероним Ходкевич. Избранный на место Шалль фон Белля ливонский ландсмаршал ждал соединения с литовской ратью под крепостью Вольмар, сзывая под своё знамя рыцарство.

Не давая неприятелям соединиться, легкий Передовой полк Андрея Михайловича стремительными переходами вышел к Вольмару. Трудность состояла в том, чтобы не дать ландсмаршалу запереться в крепости. И здесь восставшие крестьяне оказали русским неоценимую помощь. Конница Курбского скрытно, лесами вышла к немецкому лагерю и неожиданно обрушилась на неприятеля. В ожесточенной схватке воевода насмерть поразил ландсмаршала. Начавшаяся среди рыцарей паника облегчила победу; прорвавшиеся рыцари попали в руки своих крестьян.

Опережая вести об этом разгроме, Передовой полк поскакал к Вендену (ныне Цесис). Благодаря симпатии местных жителей Андрей Михайлович точно знал местонахождение литовских полков, расположившихся, для лучшего снабжения, на трёх разных стоянках. Впервые предстояло Курбскому сразиться с прославленной литовской конницей, уже несколько веков по праву считавшейся одной из лучших кавалерий Европы.

Захватить неприятеля врасплох не удалось. Из-за небольшой рощицы, скрывавшей от глаз литовский лагерь, на атакующий центр Передового полка стремительно летела лавина всадников на высоких тонконогих конях, в лихо заломленных меховых шапках. Длиннополые кафтаны, легкие кирасы или чешуйчатые нагрудники резко отличали их от ливонцев. Конники стремительно сближались. На русских наплывали уставленные торчком бороды и грозно шевелящиеся усы, литовские лёгкие клинки ласточками летали над лавой.

Глубок был русский строй, о который могла разбиться и стальная рыцарская свинья. И все же большая часть литовцев пролетела его насквозь, оставляя за собой рассеченные толстые тягиляи и проколотые кольчуги. Ещё валились с коней дворяне и военные холопы, ещё не остановили свой разбег передние, оказавшиеся перед чистым полем ряды московских ратников, как литовцы вновь сбились в лаву и ударили в другой раз. Курбский едва успел собрать вокруг себя лучших бойцов, которые развернули коней, чтобы принять своим ударом литовцев и дать опомниться проскакавшим дальше воинам. Князь сумел достать открытый бок лишь одного из супостатов, а на крепкой броне ощутил три мощных удара. С таким противником шутить не следовало.

Однако не помогло мужество литовцам, которые, пробившись, могли уйти, но предпочли продолжить сечу. Немало и у них храбрых полегло в первой схватке. Когда же прорубили они себе дорогу во второй раз, выскочили на них свежие отряды князей Горенского и Золотого, давно посланные Курбским окружить неприятельский лагерь. Смелость завела литовцев в мешок, вырвались из которого немногие. Сам полковник, который только что вел людей в бой, валялся в истоптанном поле проколотый саблею.

А Курбский уже поспешал к другому литовскому лагерю. И вновь закипела сеча. Но теперь передовой отряд заманил неприятеля на узкую лесную дорогу. Понесли потери храбрые воины князя Ивана Золотого – трудно было уйти от лихой литовской погони. Однако стиснуты были легкие литовские конники в лесных буераках, полили вековой мох своей молодой кровью. Пробитый стрелой, пал второй литовский полковник.

Перевязав раны, наточив широкие сабли, наутро ударили ратники Курбского на третий литовский полк. Не поддался старый полковник гетмана Ходкевича на хитрости, укротил безумную отвагу своих храбрецов, стал с боями отходить к Риге. Больше половины пути одолел бывалый вояка да попал в крестьянскую засаду. Думал её промахнуть с ходу, не считая холопов за воинов, но остался лежать на лесной засеке с топором в черепе. До самой Риги гнали русские конники остатки литовских полков, едва столько неприятелей ушло, чтобы гетману вести принести. По всей Латвии полыхало тогда крестьянское восстание.

Слыша о поражении полковников своих, ужаснулся Иероним Ходкевич, пошёл самым скорым маршем из Лифляндской земли аж за Западную Двину, реку великую, скрылся от неистового воеводы князя Андрея Михайловича. Тот же, постояв под Венденом и разослав свои отряды на десятки вёрст в стороны, победителем возвратился к Феллину.

Стенобойные орудия уже проломили внешние укрепления города. Немцы упорно сопротивлялись. Тогда воеводы решили обстреливать Феллин ночью огненными ядрами и зажигательными бомбами. Одно огненное ядро пушкари сумели вогнать в купол большого храма. От этого и других попаданий в городе начался пожар. Кнехты магистра взбунтовались, не желая более сражаться. Начались переговоры. По решению русских воевод солдатам и городским жителям был разрешен свободный выход из Феллина. Остающиеся в городе полностью сохраняли свои права и имущество. Только магистр должен был сдаться и отправился в Москву, где получил от царя в кормление один из московских городов. Русские войска вошли в Феллин и быстро погасили пожары.

После капитуляции магистра воеводы воочию убедились, сколь могучим оружием является справедливость победителей и милость к побежденным. Если бы не мягкие условия сдачи, если бы немцы не убеждались многократно в честности русских обещаний, взятие города могло превратиться в настоящую бойню.

За первой, пробитой пушками, стеной стояли ещё три, выстроенные из прочнейшего камня; возле них были сооружены удивительной глубины рвы, облицованные гладким камнем. Восемьдесят крепостных орудий, четыреста пятьдесят больших и малых пушек, множество запасов… Крепость недаром считалась неприступной. В цитадели не только храм и укрепления, но даже поварня и стойла были покрыты сверху толстыми оловянными плитами.

Вслед за Феллином воеводам сдались сильные крепости Руя, Тарваст и Полчев. Для наступления на Ревель необходимо было взять ещё мощную крепость Вейсенштейн. Её осада затянулась. Войскам требовался отдых. Всеобщее крестьянское восстание лишило ливонских феодалов возможности планомерного сопротивления, но сильно затрудняло снабжение русских войск.

Укрепив гарнизоны завоеванной части Ливонии, воеводы отошли к Дерпту. Они не предполагали, что не смогут развить свой успех и по возвращении в Москву получат не награду, а царский гнев – за то, что не взяли Ревель! [12]12
  Князя А. М. Курбского «История о великом князе московском». С. 75–76, 86–99; Псковская I летопись // ПСРЛ. СПб., 1848. Т. 4. С. 311–312; Прибалтийские хроники: 1) Рюссов // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Рига, 1880. Т. 2. С. 389–395; 2) Ниенштедт // Там же. Рига, 1881. Т. 4. С. 29–31; Ясинский А. Н. Сочинения князя Курбского как исторический источник. С. 56–62; Очерки истории СССР. С. 374–377.


[Закрыть]

* * *

«Ни от одной смертоносной язвы, – думал Андрей Михайлович, – не может быть большего мора в царстве, чем от злобных клеветников и доносчиков-сикофантов. Царь не зря допустил их к своим ушам – он сам желал этого, жаждал крови мудрых и мужественных людей, которые защитили Русь от враждебных соседей. Злоба стала расплатой за доброту, жестокость – за преданность, коварство и хитрость – за верную службу».

Ради чего стараются клеветники и мерзавцы в царском совете? Поистине ради того, чтобы злоба их не была изобличена, чтобы они могли невозбранно владеть людьми, извращать суды, вымогать взятки, плодить скверные преступления и умножать свое богатство. Сама добродетель для них – преступление, каждый честный человек представляет для них опасность.

Как же составляют злодеи свою клевету? Перебирая всё, к чему сами расположены и в чем искусны, переносят это на святых и добрых мужей. Достоверно выглядит эта извращённая исповедь подлости, подробности которой честный человек и представить себе не может!

Но и этого мало было клеветникам. Разве отказывались члены Избранной рады предстать перед открытым судом при царе и всем его совете?! Злодеи же убеждали Ивана Васильевича, что если допустит он честных советников и воевод пред свои очи, то победят они злобу и вновь приведут царя на службу Святорусской земле. «Кроме того, – говорили клеветники, – всё войско и народ любят их, оклеветанных, больше, чем самого царя: побьют каменьем и тебя, и нас!»

Пока заботились советники и полководцы о государственных интересах, собиралось вкруг царя целое сонмище льстецов, говоривших, что если бы при столь мужественном, храбром и сильном самодержце не было разумных советников, то давно бы завладел он едва ли не всей вселенной. И царь, напившись от окаянных смертоносного яда, смешанного со сладкой лестью, пуще прежнего распалил в душе свое коварство, расширил и укрепил клятвами свой сатанинский полк, вооруженный на невинных, на всех добрых людей, желающих процветания Святорусской земле.

О вы, злодеи, – думал Курбский, – исполненные всякой злобы и лукавства губители своего Отечества! Какую пользу принесёт вам это? Скоро увидите вы, как злоба обрушится и на вас, и на детей ваших! Примете вы злую смерть и услышите вечное проклятие грядущих поколений! Не мог бы тиран один восстать на Святую Русь, но только вместе с вами, несчастные и лукавые губители Отечества, телесоядцы и кровопийцы сродников ваших и единоязычных! До какой поры будете, на горе родной земле, бесстыдствовать и оправдывать такого человекорастерзателя?!

В воплях стоящих близ трона клеветников и лицемеров потонули призывы порядочных людей сохранить в государстве правый суд. Людей судили теперь заочно!

О, смеха достойный, но бедствиями исполненный суд царя, прельщенного ласкателями, – возмущался князь Курбский, – слыхано ли под солнцем о таком суде без очного говорения? Еще Иоанн Златоуст обличал попытку такого суда вопреки всем правилам, вопреки церковным канонам. Да что говорить о церковных канонах? Такого никогда не бывало ни в языческих судах, ни в варварских царствах, даже скифы и сарматы никогда не решались вести суд, где одна сторона была заочно оклеветана!

Здесь, у христианского государя, такой суд! Такой декрет изготовлен коварным сонмом льстецов на вечной памяти позор для грядущих поколений и на унижение русского народа, потому что в его земле родились эти отродья ехидны! Прогрызли они чрево матери своей, святой Русской земли, что породила и воспитала их на беду свою и опустошение…

Скоро после начала беззаконных казней воскурилось гонение великое и разгорелось по Земле Русской пламя лютости. Князь Андрей Михайлович был достаточно хорошо и широко образован, чтобы заметить аналогию между этими событиями и Словом Иоанна Златоуста об Ироде, который сам царство свое сокрушил: всё благочестие, все правила жизни, обычаи, веру, учение – уничтожил и смешал.

Царь Ирод, по словам великого учителя, был тиран гражданам, насильник над воинами, губитель друзей. Русский же царь превзошел его злобой и жестокостью, от которой вострепетали сердца, померкло зрение, притупился ум. Он уничтожает не только друзей – тиран стал врагом всей Святорусской земли, грабителем домов и убийцей сынов.

Воистину такого гонения неслыханного не только в Русской земле, но и у древних языческих царей никогда не бывало! Ведь при этих нечестивых мучителях хватали и мучили тех, кто веровал во Христа и порицал языческих богов; тех же, кто скрывал свою веру в себе, не хватали и не мучили, хотя и было о них известно и были схвачены их родственники.

– А наш новоявленный Зверь первым в истории {4}

[Закрыть]начал истреблять сродников тех казненных без суда, и не только родных, жён и малых детей, но и всех, на кого доносили клеветники, – и друзей, и знакомых, и соседей, а то и вовсе незнакомых, оклеветанных ради их богатств и имущества. Многих повелел злодей хватать и мучить разными муками, а ещё большее число – изгонять из домов и с родной земли в дальние ссылки.

– За что царь мучит невинных? За то, что земля возопила о казненных и сосланных праведниках, обличая и проклиная льстецов, соблазнивших царя. Царь же сам телом и душой принадлежит к этому зловещему сонму – и в зверствах погребает истину, оправдывая беззаконие потоками новой крови. В страхе перед Землей велит он мучить – не одного, не двух, но целый народ; и имена невинных, что умерли в муках, множества ради уже перечислить невозможно.

– Не только тела, но сами души убивает Зверь. Он устроил засаду на узком и тернистом пути Правды, дав свободу ходить по широкому и легкому пути Злобы. Не напрасно заведены во дворце частые пиршества с пьянством и несказанным развратом, где подлость упивается огромными чашами до неистовства. Не желающих пить и творить беззакония – заставляют с великими угрозами, крича царю: «Вот такой-то и сякой-то, не желают они веселы быть на пиру твоем, стало быть, тебя и нас осуждают как пьяниц и развратников, лицемерно выставляя себя праведниками. Видно, они недоброжелатели твои, потому что с тобой не согласны и тебя не слушаются. Дух измены в них!» Так метят достойных, грозят им и губят в конце концов разными муками.

Во мраке ночи явилось Андрею Михайловичу грустное лицо Петра Турова, который пришел к князю и рассказал о своём видении. Благородному гостю приснилась его мученическая смерть, и он решил проститься с Курбским, старым боевым товарищем. Через месяц видение сбылось: Пётр Туров был растерзан по приказу царя, а с ним немало других достойных людей.

– Странно, – думал Курбский, – как долго у царя не поднималась рука на меня, друга его юности и верного спутника в военных делах. Ведь не мог он не знать, что мне противно его поведение и ненавистны беззаконные казни! Но до времени доносам почему-то не давалось ходу. Может быть, дело в литовцах, которые в 1561 году лихо нападали на наши крепости в Ливонии, а весной следующего года вторглись с запада на русские земли.

* * *

Горящие села и монастыри в окрестностях Опочки и Себежа, видно, на время образумили царя. Не под топор палача, а в пограничные крепости посланы были прославленные воеводы. Иван Большой-Шереметев – в Смоленск, Пётр Щенятев и Пётр Серебряный – в Дорогобуж, Иван Шуйский – в Холм. Андрей Михайлович укреплял тогда Великие Луки.

Не сговариваясь, воеводы перешли в наступление и ворвались в пределы Литвы. Лёгкий полк Курбского дошел до самого Мстиславля, настиг и разгромил литовское войско.

Победы ли он искал в этих боях? Неведомо. Князь первым бросался в сечу, не оглядываясь даже, сколько поскакало за ним воинов. А у тех страх всё сильнее проникал в души, над которыми витали тени доносов. В пограничной схватке у Невеля с князем оказалось всего несколько бойцов, но он продолжал пробиваться вглубь неприятельского полка. Литовцы отступили, не преследуемые немалой русской ратью, следившей за схваткой, и их командир, Станислав Лезниовольский, представил это своей великой победой. Поле осталось за Курбским, осталась с ним и жизнь, не ушедшая сквозь новые раны.

Воевода отлежался, встал на ноги, и в конце 1562 – начале 1563 года вместе со своим старым другом Петром Щенятевым водил в поход на Полоцк Сторожевой полк. В походе присутствовал царь. Его армия обложила город укреплениями и две недели разрушала стены осадной артиллерией.

Курбский со Щенятевым лишили полоцкий гарнизон надежды на подкрепление. Сторожевой полк совершил глубокий прорыв, доскакав почти до самого Вильно. Воеводы стянули на себя все свободные литовские силы.

Когда Полоцк был уже взят, полк пробился из глубины великого княжества Литовского и соединился с основной армией. Курбский вновь остался жив, но более страшная опасность сгущалась над его головой.

5 марта 1563 года русская армия остановилась в Великих Луках. Здесь, на глазах у военачальников, царю Ивану был сделан гнусный донос на стародубских воевод. Государь без размышлений отдал приказ об аресте князя Василия Фуникова и Василия Шишкина с жёнами и детьми. Все понимали, что это значило, но страх сковал уста полководцев, кроме вступившегося за товарищей князя Андрея Михайловича. Заступничества за обречённых царь Курбскому не простил.

Прямо из Великих Лук, лишенный чести торжественного въезда в Москву, Андрей Михайлович был выслан в Дерпт. Намёк был очевиден. Именно этот пост – наместника в Ливонии – был дан оболганному и заочно осужденному Алексею Адашеву, выдающемуся государственному деятелю, которого даже царь боялся убить открыто, настолько велики были его заслуги и любовь к нему народа. Но Адашев пользовался огромной популярностью в Ливонии, где многие города, веря в его высокую порядочность, захотели покориться без боя.

Чтобы не допустить такого крупного успеха, царь приказал схватить Адашева и тайно держать его под стражей. Здесь, в этом зале, где стоял сейчас Андрей Михайлович, прошли два последних месяца человека, восхищавшего выдающимися дарованиями даже врагов. На этой дубовой лавке у камина он лежал, охваченный нервной горячкой, здесь он тихо скончался.

Какую радость доставила эта смерть своре царских клеветников и наушников! С азартом они кричали, что Адашев отравился, что он сам признался этим в измене. Жена, дети, друзья, знакомые и просто доброжелатели рухнувшего гиганта были схвачены как соучастники мнимой измены, замучены и растерзаны. Тысячи крестьян поплатились жизнью ни за что. Топором палача в истории Руси навечно высечено было «дело Адашева» [13]13
  Князя А. М. Курбского «История о великом князе московском». С. 79, 86, 99–114, 188–194; Ясинский А. Н. Сочинения князя Курбского как исторический источник. С. 61–67; Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. С. 102.


[Закрыть].

Курбский не понимал, зачем царь решил сыграть с ним подобную садистскую игру, почему не прикончил сразу. Здесь, в тесном окружении соглядатаев, князь должен был ждать смерти, ежечасно представляя себе, какой кровавый поток откроет новое «дело» – «дело изменника Курбского». А оно уже зрело в воспаленном воображении царя и его своры, обрастая «соучастниками», подробностями обвинений, «остроумными» способами грядущих казней…

* * *

Андрей Михайлович медленно повернулся от бойницы и оглядел взволнованные лица верных ему людей, старых соратников, покрытых множеством шрамов, вынесенных из десятков боевых походов. Царь не сыграет свою игру.

– Едем!

Одно слово сняло беспокойство и мучительные раздумья двенадцати человек. Лица вмиг стали привычно сосредоточенны, как всегда перед боем. Тяжелые шаги загремели под гулкими сводами зала, пискнул на входе убитый кистенем соглядатай. Выкатившаяся на небеса яркая прибалтийская луна осветила летевших из ворот замка всадников с запасными конями в поводу. Копыта гулко прогрохотали по мощеной колотым камнем дороге. Над парившим в лунном свете замком надолго легла тишина. Но вот захлопали двери, завозились у конюшен новые фигуры, и нескоро, неспешно, осторожно выбралась из замковых ворот погоня, крадучись въехала в лес, освещая путь факелами и содрогаясь от возможности нарваться на саблю неистового князя.

Беспокойство тех, кто выехал ночью 30 апреля 1564 года на поиски Курбского, было напрасным. Не останавливаясь, на ходу меняя коней, Андрей Михайлович пересек границу с великим княжеством Литовским.