Текст книги "Выхожу один я на рассвете"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Так, может, вообще не откапывать?

– Ну, ты даешь, Тема! – Брови Пети взлетают вверх. – Мы, чай, не звери какие. Тем более, и приказ у МЧС ясный: спасти и в больницу. В больницу, уяснил? А здоровый сатанист – он в больнице без надобности.

Петя Селиванов вновь хохочет, и я выжимаю из себя блеклую улыбку. Не хочется выглядеть человеком без чувства юмора. Особенно в присутствии собственной "крыши".

Глава 14 Если друг оказался вдруг...

В город я действительно попадаю только под вечер. Без картины, зато с головной болью. Съедаю пару таблеток цитрамона, тянусь к чайнику, но, увы, вместо воды запивать лекарство приходится чужими голосами. Сначала звонит Маришка, участливо спрашивает, не шутил ли я насчет денег. Загробным голосом объясняю, что не шутил и кладу трубку. Но это только начало. Тут же звонит Настенька. Захлебываясь от восторга, рассказывает, что все записанное на кассету ночью, получилось превосходно. Агафон и впрямь постарался на совесть. Англичане в шоке и от зависти готовы сжевать собственные галстуки. Умоляют о повторном сеансе.

– Три тысячи, – бормочу я.

– Что?

– Хватит, говорю, гуманитарной помощи. Они не из Косово и не из Сомали. Так что сеанс будет стоить три тысячи долларов.

– А для меня?

– Для тебя бесплатно.

Третьей звонит Людочка. Нежным голосом людоедки она интересуется моим здоровьем, и я понимаю, что она уже в курсе о стоматологической помощи. Ей хочется услышать простое человеческое спасибо, и я не обманываю ее надежд. С заметным воодушевлением она тут же начинает рассказывать о соревнованиях своего мужа, и я опускаю трубку на стол. Минут через десять подхожу, чтобы услышать завершающую фразу.

– ..Вот я и спрашиваю, может, нам встретиться? Для начала на нейтральной территории. В кафе или ресторане.

– Если выживу, непременно.

– Но мы еще не решили – где!

– Разумеется, в "Крякве".

– Это там, где вамп-меньшинства собираются?

– Уверен, с тобой их можно не бояться. До скорого, киска!

Голова раскалывается, и я плетусь к дивану. Увы, добраться до него не успеваю. Снова взрывается трелью телефон.

– Это последний... – Цежу я и воздушным змеем делаю плавный вираж. Голова распухла до размеров дирижабля, и резкие повороты ей строго противопоказаны.

– Значит, так, – сипит в трубку Келарь. – Нашли мы твоего Петю, еще разок поговорили. В конце концов сошлись на дуэли, уяснил?

– Какой дуэли?

– Такой. Петя твой в ситуацию вник, в положение вошел. Договорились, что встретимся с тобой в заброшенной хрущевке на Репина. Знаешь, домик на окраине? Его еще к сносу третий год готовят. Вот там и встретимся. Каждому дадим по стволу, глаза завяжем – и вперед. Как решит судьба, так и будет.

На этот раз трубку кладет он. А мне приходится нервно стучать по клавишам, вызванивая предателя Петю.

– Слушаю.

– Это Артем. В чем дело, Петр? Какая, к черту, дуэль!

Петя чуточку смущен, но о решении своем объявляет твердо:

– Видишь ли, браток, Келарь ко мне сам пришел. Как обиженный. И картинку твою я ему показал. Он сказал – туфта. Вот если бы икона старинная или канделябр столетней давности, тогда другое дело.

– Да ты что! – Рычу я. – Ты нормальным специалистам покажи! Причем здесь Келарь?

– Извини, братан, война – дело дорогое. Одна "муха" как сто твоих картин стоила. Заступу я тебе обеспечил, и баста. Тем более, что дуэль – штука честная, все на равных. Либо он, либо ты. Я слышал, даже Пушкин с Лермонтовым на револьверах стрелялись. Не помню, кто там кого завалил, но факт есть факт.

– Ты обещал мне крышу, – упрямо цежу я.

– Я ее обеспечил. Келарь нос не задирает, предлагает нормальную сделку.

– Нормальную?

– Пойми, дуралей, он тоже рейтинга терять не хочет. Ты ведь его перед пацанами опозорил. Перед всем его войском. Вот и надо вас как-то развести.

Мы суховато прощаемся. Ничего не поделаешь. Если пейзаж с березками Пете не понравился, значит, без дуэли не обойтись. Пусть даже с завязанными глазами.

Зажмурившись, я пытаюсь пальцем коснуться носа. Увы, палец проскальзывает мимо головы. Стало быть, шансы мои невелики.

***

К бравому майору я заявляюсь прямо домой. Он без кителя и галифе, но выглядит столь же бедово. Семейные канареечного цвета трусы одеты поверх шелковых кальсон, белая майка вздута на животе парашютным куполом, на правой руке часы из желтого металла, на левой – из белого. То есть, на одной руке – наше время, на другой – московское. На стенах – конфискованные у школьников трофеи – рогатки и поджиги, катушечные арбалеты и пневматические пистолеты. На полках – дневники любимых учеников, книги, которые читались втихаря и под партой. Среди прочих я узнаю и свой любимый "Таинственный остров" Жюля Верна. Помнится, военрук изымал у меня его четырежды, и трижды я выкрадывал его обратно. В четвертый раз книгу он попросту унес домой.

– Готовишься к выборам? – Ласково улыбаясь, майор берет меня за плечо и ведет в комнату. – Я тоже приглядываюсь. Нет, думаю, не обманут на сей раз! Русский народ на грабли наступать не боится, но однажды все же берет эти грабельки в руки и начинает дубасить направо и налево. – Майор хитровато грозит пальцем вещающему с телеэкрана диктору. – Нет, брат! Не столь мы просты, как ты думаешь!

Диктор майора не слышит и потому продолжает бормотать свое:

– ..А сейчас, дорогие товарищи, перед вами выступит кандидат в депутаты городской думы господин Заливай-Терещенко...

Кандидат заполняет собой весь экран. Тугая наливная ряшка и столь же наливные, плавно перетекающие в живот бока. Он говорит скупо и обиженно. Приближается день города, а известку для фасадов все еще не завезли, президент обещал гвоздей и не дал, кроме того – катастрофически не хватает шурупов и молотков. С известки выступающий неожиданно перескакивает на нехватку розового итальянского мрамора. Глаза его становятся скорбными, как у дворняги, голос заметно дрожит.

– Смотри-ка, на жалость бьет! – Майор поворачивает ко мне прозорливое лицо. – И что смешно, многие будут сочувствовать. У нас ведь эмоции на первом плане. И невдомек никому, что мрамор этому дяде для котеджика нужен. У него там колонн каменных по проекту – штук десять или двадцать, вот он и дуется.

А кандидат в депутаты и впрямь дуется. Ему хочется на второй срок, но срок ему обещают совсем иного рода и в ином месте. Еще и подлому электорату надо как-то угодить, а косить под пролетария у кандидата не слишком получается. Толстые пальцы как бы ненароком крутят на столе пачку "Беломора", снятый с чужого плеча простенький пиджак явно жмет. На лацкане сияет вполне комсомольский значок, но на загривке наружу предательски выпирает массивная золотая цепь.

– Лучше бы глобус России придумали! – С пылом восклицает майор. – Венгрия себе глобус сделала, даже Латвия не поленилась, а мы по-прежнему ушами хлопаем.

– У Венгрии с Латвией комплекс стран-крохотулек. Успокаиваю я. – А мы с Аляской и прочими колониями – стабильно одну пятую света занимали. Нам, кстати, и глобус маловат, – на обоих полушариях торчим.

– Это точно! – Майор вздымает к потолку кулак. – Уж будь уверен, на их Тауэры с Бастилиями у нас найдутся свои Лефортово с Крестами!

Он прочувствованно вздыхает. По глазам его видно, что военруку страшно хочется встать и спеть пару куплетов из какой-нибудь задушевной песни – например, из государственного гимна или чего-нибудь столь же трагичного, но майор берет себя в руки. Вместо гимна я слышу очередную отповедь человечеству:

– Я, Тем, в Париж как-то ездил, хронику военную в музее смотрел, так про нас там ни слова, представляешь! Ты думаешь, это мы Берлин брали? Ничего подобного! Оказывается американцы с де Голлем. Будто и не было ни Курской Дуги, ни взятия Померанского вала. И война у них эта называется Неизвестной. У нас – Великая Отечественная, а у них Неизвестная. – Глаза военрука воинственно сверкают. Ничего... В один прекрасный день и они прозреют!

– Конечно, прозреют... – Я ширкаю носом. – А ведь я у вас помощи пришел просить.

– Помощи? У меня?

– Увы... – Я коротко излагаю свои проблемы. Военрук слушает молча и сосредоточенно. Желваки на его щеках чуть шевелятся, как у пережевывающего сено быка.

– Значит, нужна вооруженная поддержка? – Он смотрит на меня абсолютно серьезно и ехидничать вовсе не собирается.

– Похоже, что так, – я уныло киваю. – Дуэль, конечно, дуэлью, но сами знаете, по каким сейчас правилам играют.

– Хрущевка на Репина, говоришь? – Майор задумчиво хмурит опаленные сединой брови, и тень военрука становится на мгновение тенью отца Гамлета – столь же грозной и могучей. Ладно... Что-нибудь придумаю, Тема. – Он шумно дышит. – Они считают, войну – де Голль с Рузвельтом выиграли, а вот хренушки! Пора напомнить им кто и за что дрался...

Командный голос его мечется по квартире, а черная тень разрастается во всю стену, взбирается на потолок и дотягивается до лампы. Майор заглядывает в чулан и достает из простенка мелкокалиберную винтовку ТОЗ-8. Любовно оглаживая ее тряпочкой, глубокомысленно изрекает:

– Мы, Тема, должны жить так, чтобы даже наши враги нас уважали! Взгляни на эту старушку. Ты не поверишь, но со ста шагов я попадал из нее в комаров. Влет сбивал стервецов!.. Он ласково смотрит на меня. – Как насчет ужина? Бутерброд с маслом и сыром?

Я мужественно киваю. Мы идем на кухню и там выясняется, что ни сыра, ни масла у майора нет. Есть только хлеб, и по знакомой схеме мы скоренько сооружаем тюрю. Выхлебываем по тарелочке, жмем друг другу руки и мирно расходимся.

В сущности ничего конкретного мне не обещано, однако на душе все же становится легче. То ли от слов майора, то ли от чудодейственной тюри. Медленно и торжественно я спускаюсь по ступеням. Сквозной подъезд сипит и клокочет – все равно как горло каменного великана. Продуваемое постоянном ветром, оно давно простужено – и петь более звучно не в состоянии.

Выйдя во двор, я просветленно наблюдаю, как галдящие двухметровые подростки носятся вокруг песочницы, швыряя друг в друга охапками листьев. Их подруги, четырнадцатилетние пигалицы, ведут себя более степенно – с пивом и сигаретками сидят на лавочке, вполголоса обсуждают достоинства и недостатки своих кавалеров. Слегка русский мат касается моего тонкого слуха. Из груди вырывается ностальгический вздох. Хорошая пора – детство! Лотерейный билет в придачу к вороху надежд.

Я бреду мимо киосков и насупленных тополей, мимо связанных собственными руками влюбленных парочек и разрисованных заборов. Небо хмурится, и задувает пахнущий шашлыками ветер, но перед дуэлью все кажется величественным и прекрасным.

– Четки! – Кричит женщина у лотка. – Четки из сандалового дерева. Натуральные!

Ее багровое, похожее на тарелку лицо видится мне загадочным и томным. Кто-то стареет без труда, а кто-то воюет со временем всеми доступными способами. Чудно, но старость тоже способна объединять людей. Как общая беда, как единая лодка с пробоиной в днище. Хочешь, не хочешь, а вместе со всеми вынужден вычерпывать воду. И друзья, состарившиеся подле вас, – друзья вдвойне и втройне...

Трескуче покашливают небеса. Дождь начинается благородно и неторопливо. Давая возможность разбежаться, выдает легкий предупреждающий душик и только потом принимается хлестать в полную силу.

Я не цветок, но покорно позволяю себя поливать со всех сторон. В родном подъезде вижу пса Грымзю. Он лежит под батареей в сухости и тепле. Глаза его прикрыты, лапы явственно подрагивают. Во сне он, вероятно, снова от кого-нибудь убегает. Это неудивительно. Собачья жизнь порой случается и у собак...

Дома насухо вытираюсь полотенцем, мокрую одежду бросаю в тазик. На недоуменное постукивание барабашки заученно повторяю историю своих напастей. Агафон тронут доверием. Избегая цирковых кульбитов, осторожно поднимает с плиты чайник, наливает в стакан воду. Жаль, Настенька не видит. Вот бы порадовалась девочка!.. Колышущийся стакан осторожно подплывает к моим рукам. Напоенный дождем, я совершенно не хочу пить, но Агафон по-своему желает утешить меня, и воду я послушно выпиваю.

Глава 15 Пуля, как известно, дура...

Ученые давно выяснили, мазохизм – не роскошь и не причуда зажравшихся, – всего-навсего самозащита униженного существа. Его обижают, а он горд и непоколебим! Формула проста, как таблица умножения. Нас травят, а мы бодры и веселы! Постепенно подобное состояние начинает нравиться и входит в привычку. Мы ждем даже не удара, а собственного негодующего отклика на этот удар. Загадочная российская изнанка, причина первородного бунта. Вот и я гордо бреду к месту своей будущей казни. Мимо площади и мимо моста. Памятники, застывших на Плотинке Бажова и Мамина-Сибиряка напоминают пришедших на панихиду страдальцев. И тот, и другой помечены птичками, и того, и другого мне беспричинно жаль.

Уже на улице Репина, не выдержав, ступаю на газон и порывисто обнимаю ближайшую березку. Прощай, кареглазая! Черные руки, белая рубашка. Свидимся ли еще?..

Из сорванных с акации стручков дети делают свистульки. В сопровождении их пронзительного завывания я шагом приговоренного взбираюсь по ступеням своего каменного эшафота. Дом до того ветхий, что лестница подо мной ощутимо раскачивается. Впрочем, возможно, меня покачивает после вчерашней тюри.

Переборки на втором этаже разрушены, и я оказываюсь на краю огромного зала. Здесь меня уже поджидает свита Келаря. Хозяин головки-тыковки замечает меня первым, с уважением присвистывает.

– Смотри-ка, пришел!

– Пришел, – эхом повторяю я.

Покручивая мышцами, Келарь приближается ко мне.

– Правила простые, Артем. Берем по пушке, завязываем глаза. Пацаны разводят нас на двадцать шагов и дают команду.

– А дальше?

– Дальше жми курок и стреляй на звук. В магазине девять патронов, так что не забывай считать. Главное условие уложиться в десять минут и не подглядывать. Сорвешь повязку, получишь пулю вне очереди. Уж будь спокоен, ребятки проследят.

– А как я буду знать, что ты не подглядываешь?

– Мне, корешок, это без надобности. А потом ты тоже мог секундантов привести. Пожалуйста! Пусть бы наблюдали.

Он прав. Это упущение с моей стороны. Петю я не позвал по причине обиды, Семену ничего не сказал по причине его трехлетнего Вовчика. Ну, а дамочек приглашать на дуэли как-то не принято.

– Что будет, если я попаду?

Свита Келаря снисходительно посмеивается.

– Попадешь, значит, такая твоя фортуна. Никто ни в кого не попадет, повторяем все снова. Так сказать, до первой крови. Раненого повезем в больницу, убитого с почестями предадим земле.

– Что ж, я готов.

– Молоток! – Келарь кивает через плечо. – Пескарик, принеси стволы.

Нам подают по большому черному пистолету.

– Ну вот, Тема, на том и порешим. Площадка тут, как видишь, просторная. Можно ходить, прижиматься к стенам. Главное – не срывать повязку.

Правила и впрямь простые. Нам завязывают глаза шарфиками, разводят в стороны.

– На счет три начинаем! – Объявляет Келарь, и я слышу, как он ступает куда-то вправо. Секунданты тоже торопливо разбегаются, издалека выкрикивают цифры:

– Один, два, три...

Я поднимаю руку с пистолетом и растерянно понимаю, что курок нажать не могу.

– Ну же, Тема!..

Где-то поблизости шуршит каменная крошка. Я поворачиваюсь и оглушенно вздрагиваю от выстрела. Скорее от испуга спускаю курок. Отдачей пистолет почти вырывает из пальцев. И тотчас гремит ответная канонада. Что-то дергает за рукав, и я не сразу понимаю, что это пуля.

– Чего молчишь, Тема? Я думал, ты разговорчивее будешь.

Я снова вскидываю пистолет, но выстрелить не успеваю. Ойкает Келарь, а еще через мгновение здание содрогается от гулкого взрыва, после чего начинает разваливаться на составные части. Крики перемешиваются с грохотом осыпающихся камней, и сам я лечу куда-то вниз. Из-за чертовой повязки не видно, что происходит, и кто знает – может, оно и к лучшему.

От неласкового соприкосновения с землей, рассудок мой погасает, словно перегоревшая лампа. В себя я прихожу почти сразу, но уже почему-то в больничной палате – с загипсованной ногой и марлевой кокетливой повязкой на голове.

***

Множественные ушибы и один закрытый перелом – таковы последствия моей скороспелой дуэли. Хрущевка и впрямь сложилась карточным домиком, едва не похоронив нас под обломками. По слухам – Келарь и его секунданты лежат в соседних палатах. А в моей палате в вазах стоят веселые цветочки. Это постарались Настенька с Маришкой. Первая пришла с известием, что англичане согласны заплатить три тысячи долларов, вторая принесла фамильное украшение из золота. Чуть позже заявляется Людочка и загадочным тоном сообщает, что в долг она, пожалуй, может собрать для меня искомую сумму. И даже расписки, наверное, не попросит. Я польщенно улыбаюсь и с некоторым недоумением ощущаю, что отказываться от подношений тоже приятно.

В полдень мне приносят в палату телефон. Это Петя Селиванов.

– Слышь, браток, накладка вышла. Картинку у меня за баксы купили. Хорошую цену дали.

– В чем же накладка?

– Ну так... Кто же знал, что эта хибара от простых выстрелов развалится? Ты, наверное, думаешь, я из мухи саданул, а у меня самый обычный винтарь был. Чем хочешь, клянусь! И целил аккурат этому лопуху в ногу.

– Я верю.

– Тогда почему все рухнуло?

– Ну... Фундамент поизносился, переборки ослабли. Мало ли что...

Продолжая сопеть, Петя обещает поделиться выручкой с картины. Прежде чем проститься, шумно сопит и сморкается. Бывший сержант действительно чувствует себя неловко.

А вскоре после обеда в больницу заявляется Семен. За руку он ведет своего сына. Маленький Вовчик ходит по палате кругами, присаживаясь на корточки, бдительно заглядывает под кровати.

– Не пускали собаки! – Радостно объясняет Семен. – Мол, тихий час, то-се. А я взял и бухнул про сына. Неужели, мол, сынишка отца не имеет права проведать? Ну, они на Вована глянули и прослезились.

Глядя на "Вована", трудно не прослезиться. Щеки у него как пара спелых яблок, да и сам он похож на румяный, одетый в костюмчик пирожок.

– Нет, Артем, ты герой! Стреляться в наше подлое время это шик! Я бы так не сумел. – Семен некоторое время задумчиво молчит и наконец изрекает: – Некоторым одаренным людям стать храбрыми мешает пылкое воображение. По счастью, это не про тебя.

– Ты про одаренность?

– Я про пылкость, – мутно объясняет он. – Если хочешь, могу даже сочинить песню в твою честь.

– Сочини.

– И сочиню!.. – Семен несколько тушуется. – Ты извини, что без подарков. Мы тебе грушу несли, но по дороге это...

– Я понимаю.

– Вкусная груша, – задумчиво бормочет Вовчик. Успевший изучить палату вдоль и поперек, он приближается к нам. Честные его глазенки смотрят на меня вопрошающе.

– Дядя Тема, скажи, у тебя под кроватью кто живет?

Чуткая детская душа видит то, чего не чуют взрослые.

– Невидимка, – признаюсь я.

– А как его зовут?

– Агафон.

Вовчик удовлетворенно кивает. В детском мире все просто и ясно, и незачем тень наводить на плетень.

– А он может сейчас поиграть со мной?

– Увы, он сейчас спит.

– Что ж, – рассудительно произносит Вовчик. – Тогда мы пойдем, можно?

– Идите, – разрешаю я.

Вовчик берет отца за руку, тянет на выход. По дороге прихватывает из вазочки цветы.

– А это я маме возьму, хорошо?

Отказать ему нет возможности, и я великодушно киваю. Смотреть на них – полная потеха! Кто кого ведет – непонятно. Карапуз шагает неторопливо и солидно, долговязый папаша неловко семенит рядом.

– Да! Вот еще что, – оборачивается Семен уже у двери. – Я про Келаря узнавал, – операцию ему сделали.

– Ну?

– Точно говорю! Пули из него вытащили. Целых две штуки!

– Как две? – Я подпрыгиваю на кровати. – Я ведь даже выстрелить не успел!

– Успел там или не успел, – знаю только, что одна пулька в ногу угодила, а вторая в кисть. – Семен показывает мне большой палец. – Понятия не имел, что ты так стреляешь. Прямо ковбой!

Они скрываются за дверью, а я лежу ошарашенный. Две пули не три и не четыре, но тоже многовато. Значит, все-таки постарался наш доблестный майор. Вне всяких сомнений! Если комара влет и со ста шагов, то с тех же ста шагов попасть в руку – форменный пустяк.

– Слыхал? – Костяшками пальцев я стучу в стену.

Дверца тумбочки с треском распахивается и вновь захлопывается.

– Как думаешь, можно для англичан развалить еще какую-нибудь хибару?

Агафон не спешит с ответом. Англичане его явно не интересуют.

– Чего молчишь? Эти парни отвалят нам три тысячи долларов!

Дверца тумбочки нехотя поскрипывает. Деньги Агафона тоже не занимают.

– Заодно Настеньку пригласим. Знаешь, как ей нравятся твои фокусы...

Я не успеваю договорить. Тумбочка резво подпрыгивает и звучно бьет ножками в пол. Мне становится смешно. Воистину каков хозяин, таков и пес! В моем доме вместо пса – барабашка, и, глядючи на своего хозяина, он тоже успел преизрядно испортиться.

– Ловелас! – Бормочу я сквозь смех. – Старый бабник и злостный повеса!

Тумбочка с энтузиазмом продолжает колотиться об пол...