Текст книги "Мессия"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Мессия

ЧЕРДАК, ГОЛУБИ И ЖЕЛУДОК

В доме напротив, где располагался катран или, выражаясь языком более доступным, – подпольное казино, с шумом распахнулась дверь. Одного за другим вывели троих и молча принялись избивать. Сначала дубинками, потом ногами. Зрелище было отвратительным, и все же я продолжал наблюдать. А что мне оставалось еще делать? В такой уж неподходящий момент я выбрался на крышу. Кроме того, людям свойственно нездоровое любопытство. Здоровое, впрочем, тоже. Картины потасовок их возбуждают. Сие неприятно сознавать, но это факт. И я не исключение из общего правила, хотя гордиться тут, собственно, нечем.

Троих страдальцев внизу увечили долго, с подловатым мастерством. Я мог бы побиться об заклад, что никто из них больше не поднимется. Однако, я ошибся. Двое встали тотчас после ухода служащих казино. Третьего, стонущего, с разбитой головой, они неловко подхватили под мышки, спотыкаясь, поволокли по улице. Я позволил себе расслабиться. По крайней мере они его не бросили.

Но до чего живуче иное человеческое существо! И как несправедлив жребий!.. Твердолобые битюги после изощренных побоев отделываются синяками и шишками, пьяные вымогатели вываливаются из окон, по утру удивляясь, что бок и рука как будто немного побаливают, и в то же время люди, с которыми мы дружим, к советам которых прислушиваемся, – сплошь и рядом погибают от нелепых случайностей. За примерами не надо далеко ходить. Мой сосед, зоолог с мировым именем, ночью приблизился к окну и получил пулю в сердце. Ее выпустил один из завсегдатаев катрана, не целясь, наобум, желая проверить исправность оружия. Он только что его приобрел за достойную цену и был обуреваем сомнениями… Другого бедолагу, редактора издательства, где я не так давно подрабатывал, остановил на улице патруль и шутки ради заставил нюхнуть слезоточивого газа. Вместе с последними слезами старикашку покинула и жизнь. Газ вызвал остановку сердца, какой-то диковинный спазм. Патрульных, конечно, оправдали. Откуда им было знать, что старичок такой хлипкий?

Горькое наше время способно оправдать все. Впрочем, горькое оно – только для нас – сегодняшних завсегдатаев дней. Позже его, разумеется, подретушируют, добавив романтических оттенков, не забыв обмакнуть в розово-голубое. Вполне возможно, что некий эрудированный историограф придумает ему и величественное название. Скажем, Время Великих Перемен, а то и вовсе – Начало Всех Начал. Ведь были уже Ренессанс-1 и Ренессанс-2, отчего бы не появиться и номеру третьему?..

Смешно. Забавно. Но, копая архивы прошлого, благополучные потомки наверняка будут завидовать нам. Как мы сейчас завидуем им…

Неожиданно я вспомнил, как в неказистом, притулившемся к катрану бараке живьем сгорело несколько семей. Кто-то разнес слух, что это секта самоубийц, да только знавал я кое-кого из них. Сектантством там и не пахло. Да и вещи, говорят, выбрасывали из окон – надеялись спасти. А в общем, память не такая вещь, чтобы рыться в ней, как в куче тряпья. Я мог бы рассказывать и рассказывать. О всех, кто когда-либо жил поблизости, о тех, с кем приходилось вместе работать. О Зое – в прошлом черноволосой красавице, в настоящем – женщине с обожженным лицом, потерявшей в аварии всю свою семью, о застенчивом инвалиде, вежливом, улыбчивом и предупредительном, скончавшемся от банальной язвы, о многих-многих других.

Характерная особенность нашего времени (а может, и любого другого) в том и заключается, что оно не обошло никого. Любая жалоба, в сущности, нелепа, так как адресована к тем, кто в свою очередь готов сетовать на собственные невзгоды. Подобный хор жалобщиков – не лучший фон для воспоминаний. Оглянувшись вокруг, хочется немедленно заткнуться. Да и на что они – такие воспоминания? Не радуют, не греют. Только лишний раз подталкивают к скучной мысли, что смерть легко превращается в обыденность, что умирать следовало раньше, когда еще хватало сил оплакивать и сочувствовать, устраивать поминки и сочинять пышные некрологи. Сегодняшние покойнички примелькались. Слишком уж много их, чтобы можно было с прилежанием грустить о каждом. Сочувствие – та же вода, а сердце – вещь не бездонная и подобно колодцу в жаркие времена имеет свойство пересыхать. Слез нет и отклика тоже. Самое большее, на что мы способны, на что отваживаемся, это вздыхать, размышляя, что от судьбы не уйдешь, что жизнь – штука коварная и даже круговая оборона не убережет от печального конца. Словом, печали настолько через край, что поневоле задумываешься, а не в ней ли истинный смысл? Слишком уж мы слабы, чтобы противостоять обстоятельствам, и не столь умны, чтобы предвидеть все.

Угасая и багровея, солнце скатывалось за крыши. Черными привидениями тени росли на глазах, смыкая ряды, порождая уличный сумрак. Трое внизу успели скрыться из виду, и все свое внимание я переключил на закат.

Согласитесь, нет ничего более волнующего и одновременно умиротворяющего, чем сонные, осенние закаты. Над лесом ли, в поле или в городе, они вызывают одни и те же чувства, беззвучно увлекая в неведомое, навевая мысли о море, о заснеженных вершинах, о пустынях, переполненных раскаленным песком и шипящими змеями. Когда-то давно в детстве я видел в свете закатов парусные шлюпы, слышал крики странствующих китов. Мне казалось, в эти предночные часы самое настоящее только и начинается. Увы, я сладко заблуждался, и ощущение обмана пришло не скоро. Как-то вдруг открылось, что мир смертен, что умирает он ежедневно, и мгновения заката – не что иное, как мгновения мучительной агонии. И пришло понимание того, что смотреть на закат – то же самое, что глядеть в лицо мертвецу. Правда, на крыши выбираться я не перестал, но любоваться зачарованно и неприкрыто, как любовался раньше, я все же разучился…

Грохоча по шиферу каблуками, я вернулся к чердачному окну и юркнул вниз. Под ногами захрустело стекло, где-то обеспокоенно заурчали голуби. Чердак – это всегда чердак. Запах крыс, опилок и затхлости здесь вечен, а дневной распахнутости мира в этих поднебесных местах противопоставлено царство полутьмы, птичьего помета и призраков, в которых я никогда не верил.

Однажды возле самого лаза я обнаружил маленькое кленовое деревце. И не деревце даже, а крохотную ветвь, пустившую корни в неласковую почву. Бог знает, каким образом оно очутилось здесь. Скудность света и влаги не сулила ростку будущего. Я сжалился над ним, пробив в шифере отдушину, открыв доступ солнцу и дождю. Росток выжил и не погиб. По крайней мере в те первые самые трудные для него дни. А я, взрослый мужик, глядя на его успехи, радовался и умилялся, как семилетняя девочка.

Сделаю небольшое признание: я неравнодушен к кленовому племени. Это деревья моей юности, мои учителя и мои сообщники. Резной, загадочный лист, семена, раскручивающиеся лопастями геликоптеров, – все в этом дереве призвано пробуждать фантазию, тревожить ум. А какие славные рогатки получались из кленовых веток! Я переделал их десятки за детские годы. Кроме всего прочего клен – дерево радушное. Оно не мажет малолетних верхолазов смолой, не плодит клещей и не захламляет улиц отвратительным пухом. Ну, и наконец, клен – дерево красивое. Лист его с холодами не гниет, окрашиваясь всеми цветами радуги, радуя глаз до первых серьезных метелей. Для наглядности сравните тополь и любого самого невзрачного из моих подопечных и вы убедитесь, что я прав. Уж поверьте, в чем-чем, а в этом я кое-что понимаю. Я провел на деревьях многие сотни часов, обучаясь обезьяньей науке, рассматривая планету с высоты четырех этажей, сооружая в кронах подобия гнезд, с упорством муравья таская наверх разнокалиберные доски, проволоку и обломки старой мебели. Честное слово, мне такая жизнь нравилась! Я вполне мог бы существовать так и дальше. Да только ничего из моих пожеланий не вышло. Законы общества принуждают людей опускаться по мере лет ниже и ниже. Спустился на землю и я…

Внезапный шорох коснулся слуха. Мне показалось, что за одной из балок шевельнулась тень. Сунув руку за пазуху, я внимательно всмотрелся в сумрак. Тяжелый «Глок» удобно поместился в ладони, одним движением выскользнул из-под рубахи. Калибр – девять миллиметров, двенадцать патронов в обойме. За этот пистолет я выложил около двухсот долларов, тех самых, что приберегал для выезда за рубеж. Я собирал деньги в течение трех лет, а потратил единым махом. Потратил в тот знаменательный день, когда узнал, что границы страны перекрыты и все авиаслужбы переводятся на внутренние рейсы. Но по крайней мере мои доллары не пропали зря. Что ни говори, а иметь такую игрушку пожелает каждый второй. Особенно в наше шумливое время. Большим пальцем я скинул предохранитель и взял подозрительную тень на прицел.

– Выходи, парень! У тебя ни единого шанса!

Честно говоря, я валял дурака. Мне подумалось, что это четырнадцатилетний Мазик, внук бабушки Таи, живущей в квартире по соседству. Эту крышу, как и всех ее обитателей, мы делили с Мазиком пополам. Сообща ставили силки и попеременно собирали улов. На этот раз я ошибся. Темнота ответила злобным мяуканьем, и серый, похожий на крысу кот прошмыгнул у меня под ногами. Вот вам и конкурент!.. Оглушительно гаркнув непристойность, я швырнул в его сторону первым попавшимся камнем. Кошек мы старались держать от крыши на почтительном расстоянии. Тем не менее, самым неведомым образом они периодически объявлялись в наших владениях, оставляя после себя откушенные голубиные головы и горсти окровавленных перьев. Сегодня кота-котофеича мне удалось опередить. Голубей угодивших в силки, он прикончил, но к ужину приступить не успел. Что ж… Он только облегчил мою задачу.

Подвесив добычу на пояс, я попытался отыскать бродягу-кота, но дело оказалось не из простых. Мгла поглотила воришку, а сам он благоразумно помалкивал. В конце концов я решил перепоручить эту операцию Мазику. Юный отпрыск располагал богатейшими познаниями в области устройства засад и ловушек. Именно он, мастеря какой-то особенно изуверский капкан, поломал по недомыслию моего кленового любимца. О тайном пристрастии взрослого соседа он, разумеется, не знал, и грех этот я ему простил.

БАБУШКА ТАЯ

– Сережа! Милый! Где же вы бродите?..

С бабушкой Таей я столкнулся на лестничной площадке. Держа перед собой керосиновую лампу, она подслеповато всматривалась в мое лицо. Кожа ее напоминала мятую оберточную бумагу, седая шаль трогательно и уютно укутывала голову. С божьим этим одуванчиком мы находились в теплых, если не сказать, дружественных отношениях. На свою скудную пенсию она вскармливала дерзкого внука, а временами пыталась помогать и совершенно посторонним людям. Правда, Мазик придерживался иного мнения, полагая, что кормит «семью» не кто иной, как он, – таская с чердака голубиное мясо, охотясь на дятлов и хомяков, вдвоем со стариком Горынычем, нашим соседом, приторговывая на рынке собачьими шкурами. В спор этот я не вмешивался, однако, за спиной Мазика частенько поддакивал бабушке Тае. Пожилые требуют почтения. Это их хлеб, а зачастую и единственный, наработанный за жизнь капитал. Наша же старушка пребывала в возрасте более чем почтенном. Девяносто шесть лет, если верить пожелтевшей от старости метрике. При всем при том энергии ее можно было позавидовать. Столетие было не за горами, и никто из соседей не сомневался, что бабушка Тая без усилий одолеет вековой рубеж. Время относилось к ней милостиво, и вероятно, она того заслуживала.

– Вы не видели моего Мазика? – старушка посветила за моей спиной, словно надеялась обнаружить своего внука там. – Почему-то я решила, что он отправился с вами.

– Увы, – я развел руками. – Может быть, с Горынычем на рынке? Или с приятелями где-нибудь бегает?..

Она осуждающе покачала головой.

– Я надеялась, что он с вами. Вы так благотворно на него влияете.

– Хотелось бы верить…

– Я говорю серьезно, Сережа. Эта страшная-страшная улица!.. Я так беспокоюсь за нас всех. Знать бы, чем все это кончится?

– Только хорошим, не сомневайтесь.

– Вы шутите?

– Нисколько. Плохое, как и хорошее, не тянется долго.

– Ох, если бы так, – она вздохнула. – Сегодня в центре опять стреляли. И еще где-то в районе новотрубного… Вы ничего не слышали о новом законодательстве? Пенсии собираются заменить пищевым довольствием.

– Вполне возможно. Вы рады этому?

– Я и не знаю. Что так, что эдак… Я вот только о Мазике тревожусь. Он такой горячий! Чистый кипяток.

– Мазик – парень с головой!

– Но он совершенно ничего не боится!

– Тем не менее, места, где стреляют, он разумно обходит стороной, – с легкостью соврал я. – Такие здравомыслящие подростки, признаться, попадаются не часто.

Подобные слова были для бабушки Таи бальзамом.

– Если бы он почаще ходил с вами в библиотеку! Когда нет школ, книги становятся единственными учителями. Ах, где мои молодые глаза! Как бы я сейчас читала!..

– Я буду брать его с собой, – пообещал я.

– И побольше строгости, Сережа. Если б не ваша помощь… Я с ужасом думаю, что из него получится в будущем. У мальчика такой аппетит. А в распределителе опять порченная крупа. Вы не поверите, второй месяц одна крупа!

– А это? – я протянул ей связку голубей. – Сегодняшний улов ваш. Таков уговор с Мазиком.

– Спасибо, – она придирчиво осмотрела птичьи тушки. – И даже не худые. Скажите на милость, они-то чем питаются?

– Загадка для меня самого!

– Какое тяжелое время, – она снова вздохнула. – Человек начинает ощущать себя на кухне посторонним. Это ведь голод, Сережа! Об этом пока не говорят, но ведь от правды не скроешься.

– Бабушка! – я ласково приобнял ее за худенькие плечи. – Ну что вы за поколение горемычное!.. И с белыми воевали, и с красными, блокаду пережили, социализм, а мудрости житейской не нажили. О каком голоде идет речь? Взгляните на эти жирные тушки. В них бездна калорий! А сколько еще во дворах собак, кошек, крыс! За окном месяц август. Выкапывайте крапиву, корни одуванчика, жалтея. Они ведь на каждом углу! А крупа? Порченная-то она порченная, – верно, зато сколько ее! Объесться можно! Хотите я сяду на голодание? Скажем на пару недель? А все свои карточки подарю вам?

– Но вы же умрете, Сережа!

– Я буду бодр и весел все четырнадцать дней. У меня появится румянец и задорно заблестят глаза. А когда я снова начну питаться, мой организм заработает, как зверь. Я научусь поглощать древесину и кору, а запивать буду водой из-под крана. Некипяченой, обратите внимание! Я стану расщеплять все до последней молекулы!..

– Вот если бы вы еще женились, Сережа!

Я чуть было не рассмеялся. Ей богу, она меня умиляла. Кажется, года два назад бабушка Тая предприняла довольно энергичную попытку сосватать мне невесту. Не знаю, какие шаги она предприняла в заветном направлении, но настойчивость ее не знала границ и «невесты» повалили в мою квартиру нескончаемым потоком. Я едва успевал отбиваться от них, доказывая, что брак мне противопоказан, что я застенчив и робок, что временами склонен к садомазохизму и так далее и тому подобное. В результате я в самом деле чуть было не женился, но судьба отнеслась ко мне благосклонно и брак предотвратила. Решив раз и навсегда покончить с докучливым сватовством, я пригласил коварную старушку к себе на чай и между делом продемонстрировал старую коллекцию фотографий западных поп-звезд, переснятых с пластинок и с обложек журналов: Бони Тайлер, Жаннет, Джиллу и прочих. Обнаженную натуру я предусмотрительно из пачки фотографий вынул. С той же предусмотрительностью убрал и Пугачеву. Ее памятливая старушка вполне могла помнить.

– Баские девки, – с грустью бормотала бабушка Тая, перебирая снимки. С грустью, потому что я не забыл сообщить ей, что все эти «баские девки» – мои невесты и подружки. Западные поп-звезды оказались ярче ее многочисленных протеже, и, будучи наделенной вкусом, она это, конечно, понимала. На какой-то миг мне даже стало ее жаль. Но с чувственными выводами я, как всегда, поторопился. Довольно быстро оправившись от удара, старушка строго поджала губы и стала выпытывать, какой же из этих дам я отдаю предпочтение.

– Мне нравятся все, – необдуманно признался я и этим испортил дело. Воодушевившись, бабушка Тая нацепила на нос очки и добросовестно приступила к изучению кандидаток.

– Какую укажете, на той и остановлюсь, – подлил я масла в огонь. – Вам я доверяю на все сто.

Видели бы вы ее в тот момент! Как же она оживилась!.. Воспряв духом, бабушка Тая принялась перебирать фотографии, поднося их к глазам, просматривая на просвет как подозрительные купюры, время от времени бросая в мою сторону полный сомнения взгляд. В конце концов мне подобрали трех суженых: Софи Лорен, Марлен Дитрих и Кайли Миноуг из Австралии. Впрочем, мне пришлось их представить, как Веру, Тамару и Катю. Я объяснил, что все они добрые и хорошие, что в одинаковой степени любят стирать и гладить, с усердием моют полы и с удовольствием простаивают у кухонных плит все свое свободное время. Пришлось добавить, что Тамара работает почтальоншей, Вера оператором на телефонной станции, а Катя поет со сцены русские народные песни. Про Катю не придумалось ничего путного, так как на фотографии она красовалась с электрогитарой под мышкой. Как ни странно, последний факт оказался решающим.

– Почтальонов и связистов много, – рассудил мой седовласый консультант, – а коли жена поет, это хорошо. Когда люди поют, они по крайней мере не кричат.

С ней трудно было не согласиться, и на этом мы и порешили. Я пообещал присмотреться к «Катюше» повнимательнее и с предложением особенно долго не тянуть. С тех пор утекло немало воды, но о «невестке» бабушка Тая не забывала. Время от времени, видимо, ощущая за меня некую ответственность, она возобновляла старую тему, пытливо расспрашивая о здоровье Катерины, ее успехах и намерениях. Я, как мог, отбрыкивался. То же повторилось и сейчас.

– Потом, бабушка Тая. О женитьбе потолкуем как-нибудь позже.

– До этого «потом» мне, Сережа, не дожить, – она грустно пожевала губами. – А за голубей спасибо. Будет чем покормить Мазика.

Когда я уже открывал дверь в квартиру, она меня окликнула.

– Сережа! Вы видели когда-нибудь, чтобы хоронили ночью?

– Нет, – снова соврал я. Давалось мне это с каждым разом все легче и легче. – А что случилось?

– Да нет, ничего. Теперь это, оказывается, стало обычным явлением. У меня бессонница, и каждую ночь по улице кого-нибудь проносят.

НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

Пространство за стеклом окончательно сгустилось. Теперь его с полным основанием можно было назвать ночью. Я колдовал у плиты и размышлял о том, что страной овладела настоящая эпидемия. Эпидемия страха. Ни решетки на рамах, ни стальные двери не спасали от этого всепроникающего вируса. С приближением разбойного часа люди спешили отойти ко сну, чтобы не слышать и не видеть того, что будет происходить у них под окнами. Да и можно ли привыкнуть к задушенным крикам, к топоту спасающихся ног, к ожесточенным автоматным очередям?.. Кое-кто считает, что можно. В конце концов человек привыкает ко всему. Так уж безрадостно он устроен. И почему бы не привыкнуть к ужасам, если они мало-помалу превращаются в среду обитания? Лично у меня на этот счет своя точка зрения, хотя афишировать ее я не собираюсь, ибо давно сообразил, что СВОЯ точка зрения не так уж часто совпадает с общественной. Это нормально, потому что она СВОЯ, но это и ненормально, так как, отличаясь от общественной, она поневоле перечит довлеющим нормам, подставляя спину хозяина под град болезненных ударов. Что ни говорите, а общественность умеет за себя постоять и, начав бить, старается на совесть. Поэтому не раздражайте живущих, держите мысли при себе, – там они будут сохраннее. Ну а если приспичит и зачешутся кулаки, плюйте на все и деритесь. Честь вам и хвала, хотя победы вам и не одержать…

На улице хлопнул выстрел, и, вздрогнув, я просыпал в кастрюльку раза в три больше специй, чем обычно. Поглазев на булькающее варево, подумал, что бедному моему желудку придется несладко. Мало того, что его лишили нежного голубиного мяса, так теперь какой-то олух вздумал стрелять под окнами. Вместо похлебки, конечно, получится «лисий яд». Я помешал в кастрюле деревянной расписной ложкой и осторожно понюхал… Хотя что в наше время не лисий яд? Человеческие организмы научились переваривать ингредиенты, от коих любой живущий в средние века немедленно бы окочурился. Впрочем, древних поминать некорректно. Они и Мы, должно быть, два совершенно разных подвида. Да и нужно ли сравнивать? Они не дожили до наших дней и уже одним этим должны быть счастливы…

Пара горстей чечевицы, этих маленьких НЛО, довершила нехитрую кулинарию. Когда я выключал газ, в дверь негромко постучали.

Он вошел и тщательно вытер ноги о коврик. Сумрачно оглядел прихожую и только после этого протянул руку. Оказывается, я отлично помнил его ладонь, крепкую, не очень удобную для рукопожатий, заставляющую запросто похрустывать чужие пальцы. Сейчас она была неприятно вялой, и я сразу решил, что у Виктора неприятности. В самом деле, разве не по этой скучной причине мы вспоминаем друг друга спустя месяцы и годы? Нужда – верная сводница. Лишь, угодив в беду, мы начинаем лихорадочно листать телефонную книгу и старые блокноты, отыскивая забытые адреса. В молодости друзья необходимы для радости, в старости – для совместных воспоминаний. Между первым и вторым – полоса отчуждения, прерываемая мгновениями катастроф.

– Как ты попал в подъезд?

Этой теплой фразой я поприветствовал его появление.

– На ночь наружную дверь у нас всегда запирают…

– У меня подошел ключ.

Голос его тоже изменился. Звучный баритон окрасился хрипотцой, стал более интересен. Принюхавшись, он прошел на кухню и покорно расположился на предложенном табурете.

– Мебель шаткая, просьба не раскачиваться.

Честно предупредив гостя, я вернулся к своей кастрюльке. Торопить Виктора я не собирался. Что-что, а вывалить беды друг на дружку мы всегда успеем. От чечевицы он отказался, но кружку с чаем без сахара взял.

– Что это? – отхлебнув, он недоуменно скосил глаза на посудину.

– Вишневый лист и крапива.

– Ага, – он вновь потянул кружку к губам. – Ты всегда слыл за выдумщика.

Я зачерпнул себе в миску парящей чечевицы и присел за стол.

Вот так, господа присяжные! Так тоже бывает в жизни!.. Два закадычных друг встретились через восемь лет разлуки и не попытались задушить друг друга в объятиях. Я, морщась, поглощал свой «лисий яд», а Виктор невозмутимо прихлебывал из кружки. Когда с ужином было покончено, мы закурили.

Сколько я помнил Виктора, он всегда предпочитал брать быка за рога. Затянувшееся молчание доброго не сулило. Такие уж все мы ужасные хитрюги и мрачное, как правило, приберегаем на десерт.

Потрескивая дешевой папироской, гость потянулся рукой к голове, как-то неуверенно погладил ежик волос.

– Черт!.. – По губам его скользнула растерянная улыбка. – Так долго ходил в шляпе, что все кажется – сидит на макушке.

– Бывает.

Виктор искоса взглянул на меня.

– А ты по-прежнему работаешь в издательстве?

– Работал – так будет вернее. К несчастью, успел переквалифицироваться. Сторожу городскую библиотеку.

– Сторожишь, сидя на кухне?

– Не всегда. Хотя рвения особого не проявляю, тут ты прав. Дело в том, что книги сегодня мало кого интересует, так что и сторожить их особенно нечего.

– Понятно…

– Что тебе понятно?

– Все, – брови Виктора упрямо сдвинулись. Эту его мимику я помнил прекрасно. Забавно, но я узнавал его по частям, склеивая из фрагментов дорогой, полузабытый образ. Он несомненно сдал – наш великолепный Виктор. Широкие плечи опустились, на лицо паутиной легла сеть морщин. Поношенный костюм и стоптанные туфли шарма ему не прибавляли. И все же в нем ощущалась прежняя твердость, хотя еще минуту назад я был уверен, что от детских моих восторгов не осталось и следа. Вглядываясь в иссушенное временем лицо, я вдруг испытал давно забытое смущение. В юношеских наших компаниях Виктор всегда верховодил, и сейчас лишний раз мне пришлось убедиться, что лидерство не является следствием одной только силы или характера. Здесь сказывалось что-то от гипнотизма. Некая загадочная сила влекла людей к Виктору, без слов доказывая его превосходство.

– Ты не спрашиваешь, зачем я заявился к тебе?

– Жду, когда ты сам об этом поведаешь.

– Видимо, придется, – он усмехнулся. Медлительно оглядел кухоньку и как-то незаметно взглядом переключился на меня. – А ты не очень изменился.

– Старался. Жил умеренно, дешевого вина не употреблял – и вот итог! – я изобразил улыбку.

– А не скучно было?

– Отчего же?.. И это бывало.

– Бывало… – Виктор рассеянно забарабанил пальцами по краю стола. – Сколько же нам лет-то уже? А, Серега? Держишь в уме или нет?

Не отвечая, я поднялся и отнес тарелку с ложкой к раковине. Надо же!.. Тип, с которым я не виделся без малого десятилетие, умудрился взвинтить однокашника в несколько минут. Пустив горячую воду, я обернулся.

– Слушай, господин прохожий, ты ведь проходил мимо? Так какого черта заглянул сюда?

Виктор хмыкнул.

– Ты не поверишь, но я и сам представляю сие довольно смутно, – потянувшись, он ухватил меня за кисть и силой заставил опуститься на табурет. – Не ерепенься, Серега. Разговор у нас впереди еще долгий. Успеем поругаться.

– Разговор? О чем?

– Ну, во-первых, о нас с тобой. Мы ведь давненько не виделись. Найдется, наверное, что порассказать друг другу.

– А во-вторых?

– А во-вторых, у меня есть на тебя кое-какие виды. Так мне по крайней мере кажется. – Виктор озабоченно потер лоб. – Видишь ли… Завтра в этой стране произойдет что-то вроде переворота. Бескровного и внезапного…

– Перевороты всегда внезапны.

– Может быть, но грядущий переворот будет самым внезапным из всех известных.

– Ты смеешься?

– Я даже не улыбаюсь. Дело в том, что искомый переворот совершат двое: ТЫ И Я…