Текст книги "Хватай Иловайского!"

Автор книги: Андрей Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Так что, собственно, его сиятельству от нас срочно запонадобилось?

– Молодой человек-с, – Фёдор Наумович сухо покосился в мою сторону, – ваш скромный офицерский чин не подразумевает, что заслуженный генерал казачьих войск-с обязан давать вам предварительный отчёт о том, зачем и почему он желает вас видеть. Ясно-с?

– Ты нас на «ясно-с» не бери-с, учёный крыс! – не преминул вступиться Прохор. – Коли есть вопрос, так не задирай нос. Знаешь ответ – скажи, в себе не держи.

– В смысле-с?

– Не нарывайся, короче, ответь по-человечески.

Наш полковой лекарь недовольно пошмыгал носом, откашлялся, сплюнул в лопухи и только тогда, понизив голос, драматически прошептал:

– Неизвестная инфекция-с…

– Чего? – переглянулись мы.

– Инфекция-с, сиречь по-простонародному зараза. – Он сделал круглые глаза под размер старенького пенсне и предупреждающе приложил тонкий узловатый палец к губам. – Сегодня утром-с, на рассвете, уже шестеро казаков обнаружили у себя на руках странные жёлтые пятна-с! Не болят, не чешутся, но подозрительно – с чего вдруг-с? Любое изменение пигментации человеческой кожи – это нездорово, господа! Я доложил о сём факте-с нашему атаману, и что же-с? За час подобные пятна были обнаружены-с ещё у десяти казачков! Трое из них офицеры, а согласно озвученного ныне приказа полк идёт на войну!

– И что? – неуверенно уточнил я.

– На войну! В Польшу, в цивилизованную Европу, и в таком виде-с? С жёлтыми пятнами на руках?! – искренне возмутился он. – Никак нельзя-с!

– А что можно?

– Ничего-с! Карантин, и нет вам никакой войны-с!

Прохор кивком головы дал понять, что дело и вправду плохо. Если царь-батюшка со своими умнейшими генералами штаба уже распланировал наше появление на театре военных действий в свой срок и час, а в полку обнаружена неизвестная медицине инфекция, то хренушки нас кто за бугор пустит! Эх, накрылись мои геройские планы с первым заграничным походом…

– Однако, – после минутного размышления опять полез в споры мой денщик, – ежели хлопцы холеру энту непонятную не знай где подцепили да друг по дружке рукопожатием разнесли, так в чём и горе? Не болит же! А коли внешний вид уж так непригляден, так можно на гусарский манер всем перчатки лайковые натянуть.

– Не согласится Василий Дмитревич, чтоб мы всем полком чего-то там гусарское натягивали, – абсолютно уверенно отмёл я. – Он вообще к гусарам свысока относится: дуэлятся почём зря, понту много, долгов ещё больше, пьют, как их же лошади, и в рядах гусарских без дворянского происхождения делать нечего – заплюют по маковку!

Кстати, кое в чём верно. Хотя гусарская традиция пить шампанское из дамской туфельки мне даже импонировала. Надо будет перед Катенькой так в следующий раз выпендриться. Если, конечно, настоящее шампанское раздобыть сумею, а второй раз пить это «российское» меня и по судебному приговору не заставишь.

– Глупости-с, – сурово прервал мои размышления Фёдор Наумович. – Это антинаучно и нелогично. Мало ли что сейчас не болит… А вдруг завтра заболит-с, так-с что хоть руку режь, а? Будем отправлять-с весь полк на ампутацию, а потом одноруких казаков-с на тихий Дон, до дома до хаты?!

Мы оба, устыдившись, кинулись успокаивать нашего разбушевавшегося врача, потому как на таком эмоциональном подъёме с него станется и за грудки взяться, он мужик безбашенный. До дядюшкиного двора дошли, уже примирившись, а вот на пороге хаты нас остановила…

– Мать честная, да то ж мумия египетская, – отступая мне за спину, перекрестился Прохор. – Я таких уродин в парижском музее насмотрелся. Ихний Наполеон в своё время всякого понапёр отовсюду, что под руку попадётся, вот небось одну в наших краях и обронил…

Мумия обиделась и грозно заступила нам дорогу. Я тоже не сразу разобрал, с кем имею дело, пока Наумович не растолкал нас в стороны, лишний раз проверяя бинты, меж которых лихо высовывалась рыжая прядь казачьего чуба.

– Это дядин ординарец. Досталось ему вчера, но вёл себя героем! В основном павшим. Ну, в смысле злобные враги потоптались на нём, как хотели, пока мы их на тот свет не выгнали. Без его помощи…

Рыжий ординарец что-то возмущённо забулькал, пытаясь грозить мне забинтованным кулаком, но что он мог сказать в своё оправдание? Да ничегошеньки! А ведь я его предупреждал по-хорошему, увидишь бесов – не заводись, в драку не лезь, меня позови. Ну, он, видать, всё ж таки полез, переоценил силы и возможности, кто ему виноват? Как говорит Катенька, сам себе злобный Буратино! Мы оставили понурого, умотанного до неузнаваемости ординарца мерить осторожными шажками пустой двор, и все трое без доклада вломились в генеральские покои.

Мой грозный дядюшка, убелённый сединами, увенчанный лавровыми венками со всех военных полей обширной Российской империи и всяческого зарубежья, сидел без мундира, в старых носках и тапках, прихлёбывал явно остывший кофе да что-то быстро царапал на листочке бумаги. Белое перо в его толстых пальцах казалось непростительно легкомысленным. Но что ещё хуже, и настроение у дяди было такое же – романтическое, возвышенное, в розовых бантиках и кружевных пассажах…

– Василий Дмитревич, голубчик-с, – первым начал наш тощий, но энергичный врач, – распространение инфекции прогрессирует! По вашей просьбе-с я привлёк хорунжего Иловайского, хотя и склонен подвергать сомнению его так называемые способности-с…

Дядя поднял на него рассеянный взгляд и обернулся к Прохору:

– Рифма к слову «ночь»?

– Дочь, прочь, не морочь, точь-в-точь! – не задумываясь, пустился перечислять мой денщик, и полковой врач прервал его с вполне понятным возмущением:

– У нас уже свыше дюжины казаков больны-с! Вы просили меня обратиться к вашему племяннику. Вот он-с! Но я не вправе ему приказывать, прикажите вы!

Василий Дмитриевич с каким-то фатальным непониманием проблемы отмахнулся от воплей нашего медицинского светила и вновь поманил Прохора:

– «Прижму тебя, как родную дочь, и мы вместе проведём всю ночь…» Как тебе?

– Не очень, – пожевав ус, вывел верный мой денщик. – Рифма чистая, а смысл двойственный. Вроде «обниму, как дочь», но «проведу ночь»… Как-то у нас, казаков, ночи с дочерьми проводить не принято.

Дядя сосредоточенно покивал и что-то там вычеркнул. Бедный врач пошёл неровными пятнами…

– Милостивые государи, я снимаю с себя всякую ответственность за непринятие мер по прекращению-с распространения неведомой инфекции-с! Но я буду жаловаться, имейте-с в виду!

– Пойдёмте-ка, Фёдор Наумович. – Я сострадательно обнял его за плечи и развернул на выход. – Уж если самому генералу поэтическая муза, перо на маковку уронила, так нам, простым земным людям, грешно к такому небожителю с земными глупостями приставать. Я вам и без начальственного приказа помогу.

– Честное-с благородное? – всхлипнул он.

– Слово даю, – подтвердил я.

Да чего уж там, зря, что ли, шёл, всё равно это дело так и так на меня бы повесили. Смысл выёживаться, да и как своим не помочь. Тем более что мне было отлично известно имя той шаловливой музы, что коснулась своим прозрачным крылышком сурового сердца моего почтенного родственника: Маргарита Афанасьевна, младшая дочь местного генерал-губернатора Воронцова. Милейшее создание, право слово! Голубоглаза, белокожа, золотоволоса, резва, как птичка, игрива, как котёнок, и эфирна до воздушной невесомости.

После ряда безуспешных попыток навязать сие чудо мне в жёны дядюшка признал собственное поражение и решил сменить амплуа. Ну вроде как свахи из него не получилось, так, может, испытать судьбу в образе пожилого молодожёна? Ему только в радость юную жену пряниками баловать, да и ей за его плечами, как за стенами новочеркасской крепости. Отчего ж нет, я первый готов кричать «горько» на их свадьбе! Только вот сначала со своими делами разберусь.

– Рифма к слову «рыбка»?

– Улыбка!

– А к слову «овечка»?

– Сердечко. Василий Дмитревич, да не томи ты меня, пусти к бумаге. Я те вмиг любое любовное стихотворение за две минуточки накорябаю!

– Не пущу, сам хочу написать! А вот рифму к слову «пташка»?

– Какаш… Ой, прости господи, оговорился…

Похоже, ждать, пока они оба в буриме наиграются, можно хоть до жёлтых листьев пушкинской осени. Лекарь потащил меня к войсковому лазарету, одинокой серой палатке, стоящей на отшибе от остальных. Там сидели, лежали, болтали, курили и балагурили человек десять – двенадцать казаков. Ещё несколько стояли за палаткой, наслаждаясь утренним ветерком. Даже беглого осмотра невооружённым глазом мне хватило, чтобы понять – здесь дело нечисто. Жёлтые пятна были какого-то странного, неестественно яркого лимонного цвета. Форма у всех разная, но общий размер не больше двух царских пятаков. Болезненных ощущений никаких – ни зуда, ни покалывания. Откуда и как хлопцы подхватили эту «заразу», никто толком объяснить не мог. Вчера никто на здоровье не жаловался, а вот сегодня – раз, и руки в пятнах…

– Ну-с, каково ваше мнение, коллега? – с нескрываемым сарказмом ткнул меня пальцем в бок наш лекарь. Причём больно ткнул, прямо под рёбра, со знанием анатомии.

– Мне нужно посоветоваться.

– С кем же, извольте спросить-с?

– У меня есть ряд независимых консультантов, – решил я, прекрасно понимая, что искать ответы можно только в Оборотном городе.

Фёдор Наумович недоверчиво покачал лысеющей головой, поправил пенсне на носу и ушёл в дальний угол палатки, туда, где лежал его саквояж, успокоить нервы глотком медицинского спирта. Его никто не осуждал, все врачи такие, это часть их профессии: трезвый врач в воинской части нонсенс и подозрение – а не шпион ли германский?

Подлечив нервы, наш лекарь вернулся со мной в село и даже зачем-то пригласил к себе отобедать. Мне ума хватило отказаться. Тогда он пожал мне руку, демонстрируя крепость хватки, редкую для людей его комплекции, и свернул за угол к своей хате. Я с ним не пошёл: нарываться лишний раз на крутой нрав его сожительницы не было ни малейшего желания. Виделись разок, и, как говорится, ещё б сто лет не видаться…

Зато мне удалось заметить, как тот самый петербургский чин, видимо давно протрезвевший и проспавшийся со вчерашнего, бодро семенил куда-то за околицу. Не знаю, с чего вдруг я увязался за этим лысым типом. Ничего особо интересного от него ожидать не приходилось, кто он такой, мы уже знали, чего хочет – тоже. В охранники я к нему не нанимался, разок спасли от бесов, на том и разбежимся, без претензий. И всё-таки, всё-таки, всё-таки…

Учёный жандарм из будущего покинул село, направившись в сторону кладбища. Ага, а вот это уже интересней. Тем более что даже до первых крестов он не дошёл, а остановился за рощицей, у молодой берёзы с крохотным дуплом. Сунул туда что-то, воровато огляделся и достал из кармана телефон. Не такой, как у Катеньки, поболее и с торчащей палочкой, но я-то уж знаю, как сия вещица называется и для чего служит. По ней в пресветлые годы, лет через двести с гаком, люди за тысячи вёрст переговариваться станут. Но лысый говорить не стал. Нажал что-то, пиликнул и… исчез. Вот стоял за пять шагов, рукой подать, а в один миг и нет его!

– Это не волшебство, это технологии, – бормотал я себе под нос душеспасительную молитву, коей обучила меня гордая Хозяйка Оборотного города. Незаметно следовать за жандармом да по-пластунски в ковылях прятаться – задача нехитрая, этому любой казачонок с двух лет обучается, в станичных садах яблоки воруя. У лысого не было ни малейшего шанса меня заметить, а вот я искренне полюбопытствую, чего он там в берёзу засунул. Мои пальцы извлекли крохотную прямоугольную пластинку.

– Хм, такого чуда я ещё не видывал. Я-то думал, он сюда записку любовную положил или денежку, а это… – Я подкинул вещицу невесомую на ладони, понюхал, даже лизнул, всё равно непонятно. Ладно, Катеньке покажу, она разберётся.

На горизонте мелькнула чёрная точка.

Я мигом рухнул назад в траву и быстро отполз в сторону. Через пару минут бодрой, хотя и чуть хромающей походкой к берёзе подскочила заслуженная людоедка бабка Фрося. Сунула загребущую руку в дупло, пошарила, поскреблась и разочарованно повела носом. Вот такого развития событий я не предполагал…

– Иловайский! – безошибочно унюхала меня старая кровососка. – А я-то думаю, чем тут вокруг рощи ароматизирует? Так это наш хорунжий кашу гречневую с маслом ел, а теперь от меня в ковыле прятаться задумал… Ты чего энто, казачок?

– Да по привычке, баба Фрося. – Мне пришлось встать, не дожидаясь, покуда она меня сама за сапог вытащит. – Мало ли, вдруг вы по делам, а я разговорами отвлекать буду…

– Да не боись, не съем!

– А ты рискни последним зубом, – строго напомнил я, потому как нечисть человеческий страх всей своей сутью чует. – Проводи-ка меня лучше до Оборотного города. Или у тебя здесь какие свои секреты?

– У меня?! Ох, не смеши бабушку, откуль у меня, старой, да ещё и секреты? – мигом заюлила она, усиливая мои худшие подозрения. – Идём, идём, Хозяюшка завсегда тебе рада! Глядишь, и мне, горемычной, какая косточка обломится… Пешком пойдёшь али верхами?

– Пешим прогуляюсь, – важно кивнул я. На бабке Фросе и впрямь в последнее время кто только не ездит – не хочу, брезгую, да и до кладбища рукой подать, так дойду.

Я прошёл вперёд, делая вид, будто не вижу, как она за моей спиной ещё раз лихорадочно проверяет дупло и шарит клюкой в опавшей листве под берёзой.

– Иловайский, погоди! Бабушка хроменькая, бабушка так быстро идти не может! Дай хоть под ручку тебя зацеплю. Уж когда ещё на старости лет с молоденьким казачком похожу? – Она ловко сгребла меня под локоть, прижимаясь с немалой крепостью и силой. – А ты тут сам что делал-то?

– Ворон считал. Слева направо восемь пролетело, а справа налево три.

– Да зачем тебе это?

– Ради статистики, – пояснил я, и бабка ненадолго заткнулась, переваривая незнакомое слово.

В общем, до кладбища дошли без забот, разве что солнышко припекало чуток покрепче обычного. Моя кошмарная спутница всё еще беззвучно ворочала губами, пытаясь повторить: «Стат… статист… тисти… стикастати…» Иногда полезно дать женщине занять себе голову какой-нибудь непонятной фигнёй – она отвлечётся и забудет тебя съесть. Хороший способ, проверенный, говорят, даже в семейной жизни работает.

Спустились вниз через ту же могилу. По идее и других дорог полно, но лично мне вот эта комфортней всего. Может, потому что в самый первый раз именно по ней я попал в Оборотный город? Ностальгирую…

Нам же в поход скоро, и кто знает, увижу ли я вновь эти противные упырьи морды, голых ведьм на помеле, подтянутых мелких бесов, плечистых вурдалаков, душегубов, кровопийц, душителей, отравителей всех мастей, один другого злее…

И посреди всего этого адского семени, как бутон лазоревый, любовь моя Катенька с бюстом четвёртого размера…

Я не заметил, как ускорил шаг, прыгая через ступеньку. Сердце в груди так и пылает страстью, как о ней вспомню. Бегу, лечу, рвусь к тебе со всех ног, мечта моя кареглазая!..

Из-за спины доносилось далёкое кудахтанье бабки Фроси, она сцепилась с какой-то местной жительницей, спускавшейся за нею и, видать, наступившей на подол. Ну их, сами разберутся, мужчинам в женские тяжбы лезть не рекомендуется. А меня реальность встретила уверенным голоском из-под волшебной арки:

– А ну, стой! Стрелять буду!

Я невольно отступил: в меня грозно целился бес-новобранец с вполне приличным австрийским штуцером. Что за безобразие, они же должны из всякого барахла антикварного палить?! И так, чтоб по мне стреляли из современного дульнозарядного оружия, мы не договаривались! Так ведь и убить можно, а убитый я не то что Катеньке, самому себе на фиг не нужен. Не-не-не, эдак не пойдёт! Верните прежних старослужащих с дробовиками, мушкетами, самопалами и пушками времён Иоанна Грозного, иначе я больше не играю…

– Хлопец, ты в своём уме?! Я ж Иловайский!

– А меня предупреждали, вон и ружьё новое выдали! – радостно пояснил бес, почёсывая молодые рожки. – Ты, главное, не шевелись. Замри, а то промажу!

– Да ты хоть стрелять из штуцера обучен?

– Ну… где-то… как-то… вроде да. А чё?

– Так давай научу!

Я безбоязненно добежал до арки, осмотрел поданное бесом ружьё и облегчённо выдохнул – не заряжено.

– Смотри сюда. – Я быстро разобрал штуцер и сунул под нос бесу. – Протри тряпочкой. Масло-то хоть есть?

– Сливочное, на бутерброде. Мама на завтрак дала.

– Ох и добрая у тебя мама, – сочувственно покивал я. – Ты уж бутерброд сам съешь, а замок ружейный можно и чистой тряпочкой протереть. Оружие, оно хлебных крошек не любит…

Минуты три мы оба, в четыре руки, честно чистили его штуцер. Потом прошли короткое обучение правильной зарядке, забиванию заряда в ствол и общим правилам прицела. В последнем новобранец так и не преуспел, но хоть заряжать худо-бедно научился.

– Слышь, а ты точно Иловайский?

– Ну да. А что не так?

– Да наши вроде говорили, – бес виновато шмыгнул пятачком, – что ты, дескать, сволочь несусветная. Всех наших почём зря обижаешь, в рыло дать как здрасте, покалеченных тобой полна казарма, и разговаривать с тобой чистой воды самоубийствие, проще стразу застрелиться…

– Серьёзно?

– Факт, – печально подтвердил маленький бес, поднимая к плечу вычищенный, проверенный, но незаряженный штуцер. – А ты мне помог почём зря, пинка сзади не отвесил и пальцем в глаз не ткнул. Чё делать-то?

– Ты, главное, не спеши. Видишь цель, бери её на мушку, но учитывай скорость движения, направление ветра, высоту солнца, упреждение по движению на шаг или два, ну и, собственно, куда ты вообще палишь.

– В тебя!

– Дурында! Я ж рядом с тобой стою, учу тебя, репоголового! Вона, видишь, бабка Фрося из-за угла выруливает? Вот хоть на ней потренируйся, что ли…

– Её подстрелить? – неуверенно взял прицел неопытный бес. Был бы из старослужащих, знал бы, что мне верить нельзя по-любому! А тут новобранец, ей-богу, грех не попользоваться…

– Целься ей в юбку, – наущал я, пока молодой боец лихорадочно прикидывал скорость движения ветра и шаг на упреждение бабки. – Но только так, чтоб и ногу не задеть, и дыру в интересном месте оформить. И ей забава, и всем нам бесплатное развлечение, трудно, что ли…

– Да ни в одном глазу! Оформим в лучшем виде, как только французские модельеры могут. – Прямо на моих глазах он сыпанул вместо пули горсть крупных дробинок и, почти не целясь, шмальнул в сторону быстро приближающейся с улыбкой до ушей бабы Фроси. Улыбку смело первой. Или я путаю, и первой бабка лишилась основной части юбки? Эдак на пару ладоней выше колена. Как эта морда бесюганская такое умудрила – пальнуть в упор, срезать ткань, но не задеть живое тело, – лично мне непонятно, хоть убейте!

– Ты… чё творишь, а? – не своим голосом пропищала вконец обалдевшая старушка, демонстрируя обожжённую дырищу примерно на размер моих плеч. И причём легло-то как удачненько, прямо меж коленей, не зацепив бёдра! Я б на её месте только радовался да молитву Николе-угоднику сотворил, но это ж баба Фрося… – Ты на чью юбку своим штуцером нацелился? Ты куда мне свой зарез загнать порешил? А ну стой, маньяк, отвечай бабушке, я ж с тебя живого не слезу-у…

Сам бес только успел вытаращить круглые глаза, когда на него выбежала роскошная русская красавица, кровь с молоком, бюст капустою, бёдра подушками (сзади – спереди – в профиль), одно сплошное вожделение в мини, и с размаху заехала ему кулаком в ухо! Парнишка выпустил из лап тяжеленный штуцер, отлетев шагов на десять в сторону. Грозная баба Фрося, или девка Ефросинья, молча взяла ружьё, без матюков расколотила его об арку и выбросила к едрёной ёлкиной матери! Надеюсь, адрес был точным, потому что бедный бес вряд ли бы полез уточнять город, индекс и получателя. Он вообще за меня спрятался, чтоб под горячую руку не лезть. Хотя ему-то что? Это мне со столь оригинальной бабой Фросей предстояло войти в Оборотный город. А ведь на меня там кто только не облизывался. Образно выражаясь, прятаться под юбкой я уже не мог – ни рост, ни воспитание не позволяли.

Умненький новобранец вовремя сообразил дать дёру, не дослушав, бросив поломанное ружьё, арку, пост, меня – только копытца мелькали. Бабка, решив, что месть не окончена, рванула в погоню на полусогнутых, оторвав дуло от ложи, согнув его об колено и размахивая им над головой на манер бумеранга. Догонит – убьёт, а в том, что догонит, лично у меня сомнений не было. Даже жалко чертёнка, молодой ещё, мог бы жить и жить…

Они сцепились где-то в подворотне первого квартала – люто, намертво, с воем и стонами. Я на это бесстыдное безобразие даже глядеть не стал, прошёл мимо, отвернувшись, а стоны становились всё ярче, всё громче и всё сладострастнее?! Вот что значит опытная женщина! Свезло хлопцу не глядя, хоть и не позавидуешь…

А я, шагая широко и беспечно, бодрой припрыжкой направился в местную лавку Павлушечки. Если кто подзабыл, так это такой здоровущий вурдалачище, под две сажени ростом и полторы в обхвате. Слово «талия» считает незавуалированным оскорблением, сам ходит голым, в одном переднике, интеллигентен до безобразия, латынь знает, поскольку патологоанатом. Лавка у него небольшая, но популярная, человечину возит отовсюду, как свежую, так и кладбищенскую, с душком, на любителя. Не скажу, что мы с этим типусом друзья не разлей вода, однако же собеседовать приходилось. Как и драться, впрочем…

Однако если у кого и спросить о необычных пятнах на человеческом теле, так это только у него: он в вопросах пятен, гнили, разложения и прочей малоприятной гадости профессионал! У него от этого заработок зависит, сорт не сорт, качество продукции и так далее. Если б ещё и местные не мешали. Но как они могут не мешать…

– Гляньте-ка, мама, живой антрекот по улице шествует! А ить я третий день толком не жрамши, можно хоть…

– Ох, родила ж дебилоида, а?! Не, таки вы послушайте, он видит Иловайского и уже хочет кушать. Горе моё, иди погрызи доску от пола, оно безопаснее!

На балконе произошла короткая драка, в результате которой молодой круглолицый упырь был укатан бдительной мамашей под кровать, а мне погрозили пальцем, чтоб не искушал малолеток. Можно подумать, я это специально…

– А-а, держите меня семеро, к нам опять казак пришёл! Опять драться будем, шишки ставить, фонари ловить, традиция, чтоб её, всенародная! А можно я сам башкой об стенку хряпнусь, чтоб ему не досталось? Такая вот стерва-любовь…

Короче, приветствовали меня пока ещё вежливо. Раньше бы как? Раньше б сразу толпой набросились, и кто первый чего откусит, тот и прав. Теперь всё иначе…

После нововведённой традиции «где увидел Иловайского, там и соседу ногой по фаберже!» народец долгое время сам друг дружку метелил, невзирая на чины и половое неравенство. Потом попривыкли как-то, то есть драться-то продолжают, но не сказать чтоб с прежним пылом, и уж точно без удовольствия. Здесь же одна нечисть живёт, им любые законы в тягость, а однообразие традиций просто бесит. Вон уж насколько часто Катенькины львы у ворот лихих бунтарей огнём поливают, а энтузиазма у толпы не убавилось. Вот так и в моём случае: подраться они бы и не прочь, да вроде как никто ж не настаивает? Я не настаиваю, Хозяйка не настаивает, так какой ботвы морковной ради стараться-то…

«Илюшенька-а-а!» – призывно раздалось за моей спиной, и с ближайшего балкона вспорхнула зрелая ведьма на помеле. Знаете, из тех, у кого в одном месте вечно свербит, потому и лишней одеждой они себя не утруждают. Платочек разве повяжет на голову эдаким узлом с заячьими ушками на лбу и пикирует за приключениями на кормовую часть бригантины.

– Илюшенька, а вот позвольте вопрос, – интимно скользя на помеле чуть впереди меня, томно вздохнула пылкая красавица.

– Не участвую, – на ходу отбрил я.

– В чём?

– В вашей вечеринке с подругами в финской сауне, с вениками и самогонкой.

– Но… как… я же и спросить не успела?!

А вот так, проснулись таланты характерничьи, и могу враз с ответом угадать. Другое дело, что происходит оно всё у меня спонтанно и без всякого моего желания.

– Молодой человек, а мне не подскажете ли? – мигом вылез откуда-то из-под мостовой грязный убыр калмыцкой наружности. – Меня сегодня тоже дама в гости пригласила. Дескать, муж в командировке, а у неё аж зубы сводит, так чаю выпить не с кем. Так вот, посоветуйте: идти ли?

– Не посоветую, – подумав, решился я. – У неё этих мужей полон шкаф, шесть скелетов висит, седьмого для порядку не хватает. Я бы не ходил – позы нелепые, удовольствие скоротечное, а в шкафу и без вас тесно…

– Мужская солидарность – великая вещь, – от души поблагодарил он, и я счёл разумным поторопиться. Уж больно заинтересованно стала коситься в мою сторону прохожая нечисть. И ведь не с гастрономическим интересом, поверьте, а за советом…

– А вот у меня невеста неверна! Да я энто дело и сам знаю. Вот ты как посоветуешь, казачок, можно ей туда какой счётчик установить, чтоб я хоть количество контролировал?!

– Хочу курицу в ресторане. А она меня не хочет. И чё делать?

– Вчерась мужа душила. Сёдня он меня. Завтра опять я его буду, а опосля его очередь душить. Но вообще-то энто у нас любовь такая. Мы ж нормальные, правда?

Наверное, битый час я отвечал на всё возрастающий вал вопросов. Не задумываясь, не пытаясь угодить, не льстя и, самое обидное, никому не отказывая. Поскольку оправдания мне не было: чем чёрт хуже ведьмы, что я ей ответил, а ему нет? Да по большому счёту и ничем, кроме рогов и хвоста, стало быть, обязан отдуваться. Пока добежал до нечистого храма на площади, у меня практически язык не ворочался. Но зато никто не пытался скалить на меня зубы! Вот целовали в благодарность многие. Сначала дамы, а потом и мужики во вкус вошли…

– Отец Григорий, к вам можно? – Я почти кубарем влетел в двери нечистого храма, мокрый и обслюнявленный, как котёнок, которого выплюнул незлобный волкодав.

– Захады, сын мой, – не оборачиваясь, тихо откликнулся грузинский батюшка. – Ты помолиться или выпить?

– А если совместить? – попробовал отшутиться я, быстро задвигая стальной засов под разочарованный вой с той стороны.

Надеюсь, свою же церковь они штурмовать не будут, пробовали уже разок, да мы с Монькой и Шлёмкой лихо отстрелялись. Нас тогда даже пушкой взять не смогли, куда уж сегодняшним энтузиастам-кровопийцам рыпаться. Храм Люцифера – не гранит науки, его грызть бессмысленно, потом остаток жизни только и будешь что овсяную кашу беззубым ртом шамкать. Выдохнув и слегка подуспокоившись, я наконец-то обратил внимание на странное поведение отца настоятеля. Старый горбоносый кавказский вурдалак сидел, скрючившись, на алтарной плите, словно бы у него болел живот. Ко мне так и не оборачивался, отвечал невнятно, тусклым голосом, так что в моём большом сердце невольно аукнулась жалость…

– Ты захады, дарагой. Вино в углу, лаваш есть, кинзы немного. Мой дом – твой дом…

– Отец Григорий, вы в порядке?

– Чито-грито, чито-маргарито, гей, – попробовал бодренько пропеть он, но замешкался в конце.

О чём песня, я спрашивать не стал, потому как слово «гей» слышал от Катеньки и прекрасно знаю, что оно значит. Да и кто я такой, чтоб упрекать священника нечистого храма в таких пристрастиях, как геи под «Маргариту»? У них же здесь всё не как у людей, им, поди, и содомский грех как нам тульский пряник…

– Я тут мимо пробегал. Хотел к Хозяйке с деловым визитом напроситься, но по пути нарвался на каких-то извращенцев. Вы не в курсе, отчего у вас молодёжь на улицах шалит? А то я без нагайки как голый…

– Молодые, глупые… Я тебе кинжал дам, зарэжь одного, второго – отстанут, другую игру искать начнут, да, – покивал головой отец Григорий и неожиданно перевёл тему: – Ты её очэнь любишь?

– Очень, – не стал скрывать я.

– И я очэнь люблю…

– Катеньку?!

– Ефросинью… – со стоном сердечной боли поправил меня кровососущий грузин и вновь закрыл лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону. – Любовь нечаянно нагрянет… Кто такие умные слова сказал, а? Нагрянула так нагрянула – есть нэ могу, пить нэ могу, чача уже неделю без дела стоит, на меня вся родня обижается, а я люблю!..

– Ефросинья – это случайно не…

– Пачему случайно? – Из-под сросшихся бровей отца Григория кинжально блеснули две грозные молнии. – Это она тебе – баба Фрося, им – баба Фрося, всяким разным – баба Фрося, а мне…

Его понесло. С чисто кавказским пылом он вскочил на кивот, дважды лихо плюнул на каменные иконы и в ритме лезгинки завертелся вокруг меня, треща, как целых три еврейки на базаре.

– Глаза её сыние! Сыние такие, нэт таких больше, только у нас в горах небо такое, ну нэ такое чуточку, но это её нэ портит, и зубы все, все, какие остались, харошие они, острые, как осетинские кинжалы, бэлые, как снег на Казбэке, и ходит она харашо, ай, харашо, бедром сюда, бедром туда, а у меня сэрдце за ней в ритм её бёдер, как будто от аула к реке идёт, а я в кустах сижу, на неё любуюсь, жду – вдруг купатца будет, э?

– Отец Григорий, мне тут ваш совет нужен, – не выдержал я, начиная краснеть. – Вы уж простите, что останавливаю посредь столь интересной эротической фантазии. Но вот не подскажете ли, у нас в полку непонятная зараза объявилась – у хлопцев молодых жёлтые пятна на руках. Как быть и что сие?

– Чешутся?

– Нет вроде…

– Болят?

– Нет покуда…

– Если я тебе памагу, ты мне паможешь?

– Помогу, отчего ж не помочь, – осторожно согласился я. – Если, конечно, убивать никого не надо.

– Убивать нэ нада, – широко улыбнулся он, щеря неровные зубы. – Красть нада. Невесту варавать будем!

– Упс… – едва не поперхнулся я, поняв, в чём суть дела, но мой горячий собеседник счёл это согласием и кинулся жать мне руку.

– Иловайский, ты мой кунак! Брат мой! Даже дядя! Я бы тебя и папой назвал, но у меня папа такой сволочь был…

– Тогда лучше не надо.

– Нэ буду. Дай обниму!

– Ага, как же. – Я успешно увернулся, когда этот экспрессивный тип кинулся мне на шею.

– Нэ доверяешь, да? – ничуть не обиделся он, качая носом, как клювом. – Это правильно, э… Теперь меня слушай. Пятна жёлтые, это когда тебя чумчара лизнул. Нэ укусил, нэ плюнул, а лизнул так нежно, тогда жёлтые. Если три дня не болят, эта плохо…

– Почему?

– Нэ болят, значит, организм яд за свой принял. Недэли не пройдёт, твои люди сами чумчарами станут…

От услышанного волосы у меня на голове встали дыбом так, что приподняли папаху. Наши донские казаки могут превратиться в молдавских чумчар! Да есть ли на свете что хуже?! А представить выражение лица моего дяди, когда я вернусь с докладом, – вообще страх божий и казни египетские…

– Что ж делать-то? Как лечить?

– Нэ знаю, э… Я тебе нэ доктор. Ты за лэчением к мяснику иди. Павлушечка, он хоть и атеист нэверующий, но дело своё мала-мала знает, – задумчиво поскрёбывая подбородок грязными когтями, признал отец Григорий. – Если какие праблэмы с кожей, к нему иди! Он мясо чумчар тоже на развэс продаёт, пагавари с ним, я тебе пистолэт дам или бальшой кинжал, да…