Текст книги "Хватай Иловайского!"

Автор книги: Андрей Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я хладнокровно разрядил один пистолет в уродливую лягушачью голову размером с квашню, прямо меж двух рядов острых мелких зубов. Трёхаршинное быкообразное тело взмахнуло корявыми ручищами, захлебнулось свинцом и ушло обратно в трясину.

– Ещё есть кто? – на всякий случай поинтересовался я, быстро перезаряжая ствол крупнокалиберной баскунчакской солью. – А то, ежели непонятно, у меня времени мало, до заката в расположение полка вернуться надо. Так что, грешники, суицидники, смертники, становись в очередь!

Левую пятку кольнуло, словно я босой ногой на репей сухой наступил. Ладно, высыпал на ладонь остатки соли, да и швырнул за спину. Вою было-о… Сразу трое пучеглазых леших, подкрадывающихся ко мне со спины, закрыли бородавчатые рожи ладонями, пытаясь продрать свои зенки от соли. Действенная вещь во всех смыслах, хоть против кого работает. Я вот, помнится, разок её дяде в кофе насыпал, так тоже крику-у…

– Следующего давайте-с, – явно пародируя нашего полкового лекаря Фёдора Наумовича, потребовал я. – Сегодня принимаю без записи. Кто один раз у меня лечился – больше по врачам не бегает. Лежит себе тихо, в отдельной могилке, червякам на невезение жалуется!

Впереди раздался глухой рык, и, ломая кусты, на поляну вышел здоровущий медведь. Вот уж кого в наших краях редко встретишь: мишки, они больше к средней полосе России жмутся, в донских степях им делать нечего. Тем более таким большим и страшным… Я как-то не сразу сообразил глянуть на него волшебным зрением. Ну, медведь, собственно, остался, а вот вся грозность с него мигом куда-то улетучилась. Мне хватило всего лишь три раза хлопнуть в ладоши и пропеть:

 
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя…
 

В тот же миг «страшный» зверь встал на задние лапы и, запрокинув голову, закружился в привычном танце. Умилительнейшее зрелище…

– У каких скоморохов косолапого сманили, жульё необразованное? Им же только петербургских барышень до обморока доводить. Уберите мишку, я его и пальцем не трону. А мне моего Прохора верните сей же час, не то хуже будет!

С угрозами я, конечно, переборщил. Моя левая пятка чётко подсказывала, что хуже тут может быть только мне. Но ведь и нечисти этой свой страх показывать – распоследнее дело, в секунду порвут! А так… глядишь, ещё поживу с полчасика. Потом-то порвут так и так…

Медведь меня понял правильно, прощально помахал лапой, послал воздушный поцелуй, присел в реверансе и убёг в лесок неведомо куда. Сообразительный зверь, знает, с кем не надо связываться, уважаю…

– Пойдём, чего встал-то? – Я привычно толкнул пятками задумавшегося о Царствии Божьем араба, и конь, опомнившись, бодренько понёс меня вперёд. Если кто и заметил, как я перезарядил пистолет солью, то уж тот факт, что я сунул его не за пояс, а мягко уронил в траву, – вряд ли кто отметил. Ну, быть может, кроме одной лысой башки (или двух, непринципиально), для кого он и был предназначен. Вот и ладушки. Я как раз остановил жеребца перед дряхлым сараем, даже не претендующим на гордое звание избы, когда из его глубин раздался чуть хрипловатый голос:

– Ну ты и влип, Иловайский!

– Как говорят неаполитанцы, ещё не измяла артишок, а уже кушаешь?

– Э-э?

– Я ж говорю, неаполитанская кухня. Нашим, местным, не понять, так что верь на слово, ведьма хромоногая… Где мой денщик?

Мадемуазель Зайцева (не знаю уж, её ли это реальное имя) бодро высунулась из сарая на четвереньках и сладострастно облизнула тонкие чёрные губы:

– Здесссь…

– На скольких самоубийц могилу рыть?

– Не наглей, характерник. Стоит тебе руку поднять, как слуги мои верные ему горло выгрызут!

– Это ему-то? Донскому казаку?! – бодренько рассмеялся я, чувствуя, как струйка холодного пота побежала между лопаток. – Да мой Прохор в одну минуту вас всех друг дружке в прямую кишку засунет, узлом завяжет, чтоб не вылезли, да ещё и обматерит стихотворной рифмою на два поколения вперёд!

Рыжая ведьма щёлкнула пальцами, и из-за сарая двое уже знакомых мне бесов с ожогами от святой воды высунулись на свет божий, держа перед собой моего связанного денщика, словно щит! Лицо старого казака было расслабленным, язык наружу, папаха надвинута на брови, а тело так умотано верёвками, что только сапоги и видно. Как же они его взяли? Прохор далеко не слабый боец, и если уж очень надо, то троих опытных рукопашников за пояс заткнёт, в колодце умоет, в болоте выкупает, из лошадиного следа напоит! Неужели она его на чисто женском заманила?

– Ага, старые знакомые пожаловали… – через силу улыбнулся я. – Видать, не вся шкура с морды слезла, если сами за добавкой пришли. Чего хотите-то, шуты гороховые? Я последнее желание уважаю…

– Не храбрись, Иловайский, – холодно обрезала мамзель Фифи, стараясь, впрочем, держаться позади бесов. – Предложение к тебе есть разумное. Твоя жизнь в обмен на его.

– Хм… И где логика? Денщика мне дядя завсегда нового выделит. А вот девять жизней Господь только кошкам даровал. Не, не шибко вдохновляет…

Вместо ответа один из бесов выхватил длинный зазубренный нож, замахиваясь на Прохора, и я понял, что пока козыри на их стороне стола.

– Стопорись, оборванцы! – Араб, чуть подбросив крупом, помог мне покинуть седло. – Я ваш, отпустите человека.

– Сначала сам застрелись, – потребовала ведьма.

– Ну уж дудки! Самоубийство – это грех, на Небесах такое не прощается. К тому же весьма глупо сие: я застрелюсь, а вы Прохора сожрёте. Не пойдёт! Отпустите его, тогда и на меня пасть разевайте, а до этого…

В моей руке мгновенно очутился второй тульский пистолет, заряженный свинцом. Но с трёх шагов в упор мозги вынесет так, что и серебра не надо! Фифи беспокойно засуетилась, озираясь по сторонам. Всё верно, бесы – создания туповатые, от них разумного совета нипочём не дождёшься. А ей явно хотелось бы и меня поймать, и моего денщика из когтей не выпустить. Сложная задачка, не по её мозгам. Тем более что не знаю, кто как, а лично я давно заметил шевеление трёх бугорков за моей спиной. Средний, самый большой и ближний, гордо выпрямился первым.

– Сдавайтесь, Иловайский, ваше время вышло! Пора ответить за всё…

Я подчёркнуто медленно сунул пистолет обратно за пояс и обернулся. Высокая фигура с небольшим горбом, в женском платье и широкополой шляпе с оплывшими огарками свечей по полям, казалась бы абсолютно незнакомой, если бы не голос. Мужской, чуть капризный, манерный, с неизбывным чувством собственного превосходства…

– А ведь я предупреждал, ещё на конференции предупреждал: отступитесь, Иловайский! И почему казаки никогда не прислушиваются к мнению умных людей…

Вот теперь я его узнал. Справедливости ради надо признать, что с нашей последней встречи господин Жарковский, ведущий и докладчик с той самой научной конференции по урегулированию вопросов равноправия между людьми и нечистью, весьма изменился. Похудел вдвое, руки-ноги стали как волосатые спички, волосы опали почти полностью, оставив две-три жидкие пряди на затылке и висках, лицо изуродовано неровными шрамами от ведьминских когтей, да ещё этот горб. Досталось мужику не хило, но мозгов не прибавило…

– Одно движение, одно слово, и я выстрелю вам в спину. Поняли? Вы меня поняли?

– Олух, как он тебе ответит, если ему ни говорить, ни кивать нельзя?! – рявкнула рыжая ведьма, вставая во весь рост. – Подойди и свяжи его!

– Да-да, моя прекрасная госпожа, – забормотал бывший учёный. – Сию минуту, как прикажете… Надеюсь, вы побьёте меня сегодня? Вы так давно не били своего раба…

– Не заслужил, – сплюнула вбок мамзель Фифи и подмигнула мне. – Видишь, характерник, как мы умеем людей обламывать? Ходит в женском платье, меня госпожой называет, плачет от счастья, когда его бьют… Противно?

– Ещё как, – поддержал я, даже и не думая отступать. – Только зачем вам мой Прохор сдался, если тут свой клоун ходит, костями гремит, сам в котёл просится?

– А ты не догадываешься?..

– Нe-а… Разве только чтоб меня заманить? Так как-то суетно всё – курьера красть, Хозяйке труп подкидывать, жандармов липовых из самого Санкт-Петербурга звать, рослых бесов рядом ставить, сортиры взрывать, моего денщика в плен брать… Да просто сказала бы разок, я и сам сюда давно собирался. Чего мудрить-то – в одну иглу восемь ниток засовывать…

– Он не догадывается, – всплеснула руками хромая ведьма, с треском постукивая длинными когтями друг о дружку. – Нет, вы только посмотрите, хвалёный Иловайский так ничего и не понял.

– Можно я его застрелю?

– Заткнись!

– Слушаюсь, моя восхитительная госпожа. Но вы побьёте меня сегодня? Это же был мой план…

– Я сказала, заткнись, тварь! – сорвалась мадемуазель Зайцева, и её лицо исказилось самой неприкрытой ненавистью. – Ты никто, понял? Я приказала тебе, и ты исполнил! Всё! Никакого твоего плана, только мой приказ, ясно тебе?!

– Да, моя прекрасная…

– Заткни-и-ись!!!

Я незаметно толкнул коня локтем в бок, чтоб он ещё на пару шагов приблизился к Прохору. Двое бесов оскалили клыки, не зная, куда деваться.

– Спрячь зубы, и лучше в карман, а то у меня кулаки чешутся, – зачем-то предупредил я того, что слева, одним махом выбивая сапогом клыки тому, что справа. – ІІрохор, ты в порядке?

– Иловайский, вернись, мы не договорили. – За моей спиной раздался сухой щелчок взводимых курков.

Пришлось оставить недобитых бесов и обернуться.

– Может, просто убьёте?

– Нет, сначала ты должен понять и прочувствовать всю глубину своего падения…

Вот за что люблю всяческих злодеев – их хлебом не корми, а дай выговориться! Пока не выскажется от души – не убьёт! Традиция, исторически-литературная, иначе нельзя, иначе ты не настоящий злодей, а так, дурилка картонная, в приличном преступном обществе тебе уважения нет, каждый мелкий бес под ноги сморкаться будет! Так что хочешь не хочешь, а держи форс – рассказывай бедной жертве, что почём, да как, да почему…

– О чём не договорили-то?

– Ты задал много вопросов…

– Ну и?

– Неужели не хочешь перед смертью узнать ответы?

– Не хочу.

– Как это?!

– Передумал.

– А поздно! Придётся тебе меня выслушать!

– Ох ты ж страсть господня, казни египетские… – вздохнул я, подходя к арабу и вновь прыгая в седло. – Может, всё-таки по-быстрому убьёте? Устал я уже, честное слово…

– Не смей со мной торговаться! – зарычала рыжая Фифи, брызгая слюной на подбородок. – Ты будешь послушно сидеть и слушать всё, что я говорю, а потом умрёшь.

Я пригнулся ровно за секунду до того, как сзади грохнул выстрел. Жарковский не удержался и спустил курок. Очень недальновидный поступок, даже, можно сказать, скоропалительный. Пуля едва не пробила верх папахи, потом бы ещё и зашивать пришлось. Интересно, что ж мои-то в ответ молчат?

– Полагаю, что мирные переговоры закончились. – Араб, легко перемахнув с места сучковатое бревно, встал нос к носу с бессознательным Прохором. – Рогоносцы, можно я просто заберу своего денщика, а вы тут сами друг друга пришибёте? Ей-богу, это будет куда более безболезненно. А то ведь зверствовать начну: я ж безбашенный и в меня только что стреляли…

Тот бес, который уже лишился трёх зубов, дважды себя просить не заставил, но предложил альтернативу. То есть в один миг исчез с глаз долой, да так резво, словно его сатана на ковёр вызвал, объяснительную писать. А вот второй решил сыграть в героя. Нож выхватил, замахнулся, выкрикнул что-то там типа «Вставай, поднимайся, рабочий народ!», кинувшись меня резать. И слова не в тему, и вояка из него оказался хуже среднего. Свалил я дурака одним ударом нагайки меж рогов, а сам к хромой ведьме обернулся. Как ни верти, но, похоже, сегодня опять с женщиной драться придётся. Хотя какая она женщина? Кто бы её реальным зрением видел, без иллюзий и личин, тот бы потом спать только при свете ложился, а под подушку пистолет заряженный клал и молился даже во сне, беспрестанно…

– Жарковский, мазила, перезаряжай! Уйдёт же хорунжий!

– Не уйдёт, моя госпожа, мы хорошо подготовились!

Уйти-то уйду, да мне одному нельзя, а втянуть на круп коня бессознательного Прохора никак не получалось. Тяжеленный он и не помогает никак. Я чуть пузо не надорвал, пытаясь тащить его за шиворот, да ничего не вышло. Мой план трещал по всем швам, придётся импровизировать по ситуации. Спешить, собственно, некуда, да и к тому же только сейчас началось всё самое интересное…

– Ах, Иловайский, Иловайский… Уж тебя-то мы могли бы убить в любую минуту. Только что проку – взять и убить? Одним разом от всех бед и проблем избавить, так? А не лучше ли у человека всё разом отнять – и девушку любимую, и родного дядю, и верного денщика, и даже весь ваш полк казачий на каторгу отправить. Вот уж месть так месть! Куда как заманчивее, чтоб после всего ты себе сам пулю в лоб пустил…

– Неслабо, – спокойно согласился я, хотя внутри всё клокотало от ярости. – Общую схему интриги я теперь, пожалуй, и без тебя смогу вычертить. Вот только нипочём не поверю, что ты сама такое выдумала… У тебя ж мозгов на развес, как у кильки пряного посола!

– Убью гада, – кинулась на меня ретивая рыжая ведьма и затормозила, рыхля землю пятками, когда дуло второго пистолета упёрлось ей в нос. Сухой щелчок взведённого курка возвестил о моей неминуемой победе… ну, примерно за четверть секунды до того, как запястья обожгло дичайшей болью и тульский пистолет выпал из моих онемевших пальцев…

– Прохор?! – не поверил я.

Арабский жеребец ещё более изумлённо уставился на моего денщика, который, поигрывая нагайкой, с недоброй улыбкой смотрел на нас снизу вверх. На нем больше не было верёвок, а глаза отсвечивали зелёным пламенем. Нет, только вот этого мне не хватало…

– Слабую женщину каждый обидеть может, – уняв нервную икоту, оповестила мадемуазель Зайцева. – Но посмотрим, как ты справишься с моим новым защитником!

– Прохор, ты что, офонарел или пьян в дупель?

Он молча протянул руку и, поймав мою левую ногу и вывернув ступню, шутя выкинул мою светлость из седла. Взбешённый жеребец успел тяпнуть его крепкими зубами за предплечье, но от удара передним копытом старый казак ловко увернулся. От ответного взмаха нагайки уворачиваться пришлось уже дядиному арабу…

– Ты чего на коне злость срываешь? Ты мне денщик или кто? Я его спасать еду, а он на меня же наезжает…

Не знаю, право, кому и зачем были предназначены все эти звуковые вибрации, напрасно сотрясающие воздух. Он меня просто не слушал. Счастливая Фифи демонически хохотала, визжа и захлёбываясь слюной. Жарковский всё ещё возился с перезарядкой ружья и, похоже, на данный момент, ей-богу, был наименьшей проблемой. Что-то говорило мне, что своё слово он ещё скажет, и хотя слово это будет нецензурным, но меня оно не особо и удивит.

Главная беда сейчас – это Прохор. Не знаю, какими чарами они опутали моего бедного денщика, но старый казак шёл на меня, как в своё время на штурм турецких бастионов, уверенный и спокойный, как прусская артиллерия. Вопли, крики, брань, призывы к совести и прочее результативности не имели, а в открытом бою я со всей своей характерностью супротив него, как наш лекарь с клизмой против дяди с шашкой! Глаза безумные, на губах жёлтая пена, зубы скалит, рычит, как сторожевой пёс – порвёт и не заметит. Если только…

– Водичка, водичка, умой его личико, – нараспев протянул я, вскакивая на колено и обеими руками зачерпывая мутную болотную воду из ближайшей лужи. Прохор и моргнуть не успел, как я от души плесканул ему в красную физиономию.

От него аж пар клубами пошёл… но и только!

– Хм, а в случае с цыганским колдовством очень даже срабатывало, – зачем-то пояснил я ведьме Фифи, отступая перед удвоенной яростью моего денщика.

Хромоножка хихикнула и попыталась стукнуть меня какой-то палкой по голове, но промахнулась, плюхнувшись пузом в ту же лужу. Старый казак вытер грязные капли с бороды, в его глазах забулькало уже недетское раздражение. Теперь было понятно, что остановится он, только убив причину своего гнева. То есть, увы, меня…

– Прохор, опомнись! Проснись! Чего ты? Это же я!

Он кивнул и вновь шагнул ко мне, с нереальной скоростью раскручивая нагайку. За саблю не брался, слава богу, да ему оно и не надо: обычная казачья плеть со свинцом на конце была в его жилистых руках самым страшным оружием…

– Может, всё-таки не стоит? Я сдаюсь! – наглейшим образом соврал я, с левой руки целя ему кулаком в висок. Опытный боец легко увернулся и, поймав железными пальцами, словно крабьей клешнёй, мой локоть, отшвырнул меня под копыта араба, как месячного котёнка.

– Убей его, убей, убей! – надрывалась мамзель Фифи, нервно отплёвываясь болотной жижей.

– Вот же переклинило тётку, – пожаловался я, хватаясь за левую переднюю ногу сочувствующего жеребца.

Мой денщик удовлетворённо хмыкнул и, видимо, на миг потерял бдительность, решив, что я больше не опасен. Это отчасти верно, я на тот миг был не лучший боец, но вот моего коня не стоило списывать со счетов. Коварный араб змеёй крутнулся на месте и обоими задними копытами так саданул в грудь Прохора, что бедняга отлетел в сторону шагов на десять! Красиво так, плашмя, спиной назад, с матом и гиканьем, только сапоги на месте и остались.

– Спа-си-бо… с меня… причитается… – благодарно пробормотал я, видя, как Прохор всем своим весом успел сбить только-только начавшего прицеливаться Жарковского. Научный докладчик выпустил ружьё, прощально хлюпнувшее в болоте, и из-под моего денщика звуков протеста не издавал.

Вот и ладушки, одним махом – двоих побивахом!

– Иловайский, ты… ты… гад ты, вот ты кто! Ну, погоди-и…

Но годить я не стал, как сидел, так и сгрёб ком грязи, метко направив его в рябую харю рыжей ведьмы. Попал крайне удачно! Да и как было не попасть с пяти шагов? Среди наших донских казаков таких косоруких нет.

Пока эта красавица пыталась продрать глаза, костеря меня самыми последними словами, я встал, поправил папаху и… вновь был атакован своим неуёмным денщиком. Причём на этот раз я действительно не знал, что с ним делать. На смывание чар водой он не реагировал, на мат и битьё тоже, а что ещё можно сделать для избавления его от ведьмовского колдовства – я лично придумать не мог. Вся моя характерность тупо молчала на эту тему. Ну не стрелять же в своего верного няньку только за то, что он чуток сбрендил и хочет меня убить?!

Причём настырно так хочет, целеустремлённо, не делая никаких попыток к компромиссу или поиску дипломатического диалога. На фиг оно мне?! И впрямь пришибёт сейчас, с него станется. А чем потом отмазываться будет – и ему, и мне (с небес) уже глубоко фиолетово. Кажется, так моя Катенька выражается? Я-то сам никогда не понимал связи нелогичности поступка с последующим равнодушием и фиолетовым цветом. Но раз она так говорит, видимо, связь есть…

– Прохор, дорогой мой товарищ, – с чувством проговорил я, когда он в очередной раз сбил меня с ног, собравшись душить, – ты ведь не станешь убивать своего младшего воспитанника?

В ответ он прорычал нечто невразумительное, но явно неоптимистичное.

– А я всё дяде скажу!

Тогда грозный Прохор приподнял меня за шиворот, поставил на цыпочки и одним коротким ударом под грудь едва не выбил весь дух! По крайней мере, в себя я пришёл уже лёжа на лопатках, а его колено вжимало меня в землю. Руки старого казака легли на мою шею…

– Вот и кончился характерник. – Подкрадывающаяся на полусогнутых ведьма вытащила из драного рукава широкий нож. – Держи крепче, сама хочу ему горло вспороть!

Не знаю, каким наитием и какой силой я на миг разжал стальную хватку Прохоровых пальцев и, притянув его к себе… смачно чмокнул в губы! Тьфу, тьфу, тьфу, гадость-то какая…

– Илюшка, ты чего творишь, щучий сын?! – как гром небесный, зарокотал мой денщик, пунцовея пятнами от ярости. – Вона Катьку свою так целуй! А ко мне ещё раз с подобным похабством подкатишься – весь день будешь зубы по степи собирать!

– Сначала… сам с меня слезь… – с трудом прохрипел я, не веря своему спасению. – Навалился, как медведь на теремок. Ты из меня джем выжимаешь, что ли? Так нет во мне джему, а то, что есть, тебе не понравится…

Прохор не ответил, наотмашь стеганув нагайкой себе за спину. Стопроцентно попал, потому что от собачьего визга мамзель Фифи заложило уши, а её нож, кувыркаясь в воздухе, воткнулся в землю прямо у моей щеки.

– Спасибо… – слабее мыши пискнул я.

Суровый денщик помог мне встать как раз в тот момент, когда Жарковский наконец-то выловил и кое-как оттёр от грязи ружьё.

– Моя госпожа разрешила мне убить вас, умрите! – Он взял прицел, и Прохор мгновенно закрыл меня широкой грудью.

– Он не выстрелит, – выправляя дыхание, успокоил я.

– Почему это? – вскинулся бывший учёный. – Неужели вы думаете, что я не способен справиться со столь примитивной механикой? Да у меня, между прочим, высшее техническое, а потом уже филологическое образование…

– Просто не успеете, – пояснил я, видя, что два упыря за его спиной наконец-то определились, кто из них целится, а кто спускает курок.

– Настал миг расплаты, Иловайский, ибо… А-а-а-ай!!!

Грохот выстрела был перекрыт таким воплем, что воспроизвести эти звуки в буквах – задача пустая и не посильная никому даже из санкт-петербургских господ писателей. Мы с Прохором только и успели, как вдвоём вскарабкаться на спину перепуганного араба, когда надсадно вопящее горбатое существо в шляпе, высоко вскидывая колени, принялось нарезать вокруг нас большие круги, держась обеими руками за безнадёжно травмированные ягодицы.

– Чем заряжено-то было?

– Солью.

– Крупнокалиберной?

– Ага, астраханского помола.

– Зверство, – удовлетворённо подтвердил старый казак. – А скажи мне, откуда здесь такое чудо? Визжит, как порося али баба на сносях, ряженый ли суженый али псих контуженый?

– Ты опять в поэзию ударился?

– А ты, хлопчик, по-еврейски вопросом на вопрос отвечаешь?

– Ой вей, кто бы таки говорил, а?!

На этом наша вопросительная пикировка вынужденно закончилась, потому что бегающему кругами Жарковскому ловко вспрыгнула на шею рыжая ведьма Фифи Зайцева, дала шенкеля под бока, и тот унёсся прыжками через болото, всхрапывая на ходу, как боевой конь! Лихо она его объездила, слов нет, был учёный человек, стал – подстилка ведьмовская. Судьба-а…

– Ну что, упыри-россияне-патриоты, пистолет вернуть никто не собирается?

– Вот он, Илюша, забирайте. – Вежливый Моня безропотно вернул мне ствол. Прохор привычно сплюнул при виде моих лысых «друганов» из Оборотного города, но нагайкой замахиваться не стал и кулаком не грозился.

– Я вас сразу приметил, но спросить не успел – здесь-то как оказались?

– Дык Хозяйка прислала, как ещё… – охотно откликнулся Шлёма, невзирая на предупреждающие пинки друга. – Говорит, ежели за тобой не пойдём и не про… кон… т… тролль… тролируем тебя, в смысле, она нас лузерами обзовёт и наши фото позорные в твиттере вывесит! Слышь, Иловайский, а это, вообще, чё? Не, мы поняли, что вещь страшная, но кабы ещё и детали кошмарные знать…

– Сам не в курсе, – честно перекрестился я, и Прохор машинально подхватил моё движение. – Однако под этот твиттер ложиться всё одно не порекомендую. Уж больно словечко английское, а нам, русским людям, от англичан сроду добра не было.

– А ещё она нам мистером Бином грозилась, – страшным шёпотом предупредили Моня со Шлёмой. – От него, говорит, вообще никому спасу нет!

Ну, спорить не стану, возможно всякое. Если придирчивым взглядом посмотреть, так и вправду всё плохое, что на нашу родину многострадальную катится, иноземный корень имеет. И чаще всего именно английский! Вона по многим губерниям немецкие слободы есть, шведы да норвеги нам флот строят, венгры конницу свою отдают, французы вином делятся да лягушками, всякие славяне-братья, как то: болгары, сербы, черногорцы, вообще жизнь свою за Русь положить готовы! И только Великобритания вечно против! Им хоть наизнанку вывернуться, а только бы заставить русского человека вместо наваристых щей ихнюю овсянку есть! Это не я придумал, это мой дядя говорит, а он хоть и с тараканами на всю голову, однако же попусту врать не станет.

– Илюшка, чего мы энтих бакланов пустозвонных слушаем? – наконец-то достучался до меня Прохор. – Поехали уже отсель. Нам начальству доложиться пора. Да и приказ по полку тобою по сей день не найден.

– С приказом мы разберёмся, – почему-то очень уверенно пообещал я. – Меня сейчас другое беспокоит. – Эй, парни, а Хозяюшка лично для меня ничего на словах не передавала?

– Вроде нет… А, Монька?

– Минуточку, вроде и да… Но вот что? Мне кажется, что-то там было про бабу Фросю и… и…

– И это, «пригнись»! – хлопнул себя по лбу Шлёма. – Вот тока к чему и зачем – непонятно. Чё те пригибаться-то? За-ради какой интимной цели…

Ответом ему послужил дружный вой чумчар. Помните, нечисть эдакая прямоходящая, румынско-молдавского происхождения, зубы острые, когти длинные, и жрут что ни попадя – хоть мертвечину, хоть человека, хоть своих. Давненько их у Калача на Дону видно не было, поди, силы копили. Я ж тут для них наиглавнейший враг, хуже купоросу!

– Бить будут? – обернулся мой денщик.

– Не, просто так съедят, – пояснили наши упыри, занимая круговую оборону, а у меня всё не выходили из головы Катенькины слова. Пригнуться-то дело нехитрое. Знать бы лишь когда, где да в честь какого поводу. А так, очень уж интересно, как это вишенка моя ненаглядная всё таинственно предусмотрела, чтоб такие советы давать?

Из-за деревьев да кустов стали подниматься жилистые фигуры чумчар. Видец у них просто (молчи, Прохор!)… неоптимистичный, что ли… Так всем видом и говорят: дескать, настала вам тут, парни, смерть безвременная, жуткая и мучительная, но для нас оно – сытый праздничек! Как говорят конфуцианцы, в каждом зле есть частичка добра. В смысле не порадуемся ли мы от души за их хороший ужин?

– А что, могём и приятного аппетита пожелать. – Старый казак вновь начал раскручивать над головой тяжёлую нагайку. – Время к ночи, становись в очередь, пока вас отпишем, нам ещё идти на окраину, лезть через плетень, а уже не ясный день. Так давай за дело, пока не завшивело, один вопрос – кому в ухо, кому в нос, кому в брюхо…

Меж тем чумчары ровно и организованно отрезали нас от дороги, обходя с флангов и тыла, прижимая таким образом к дикому буераку леса. Жарковского с ведьмой на горбу они, кстати сказать, пропустили не тронув. А мне-то врали, будто бы чумчары зверьё беззаконное, ничьих речей не понимают и договариваться с ними бесполезно…

– Слышь, хорунжий, покуда все не сгинули, один вопрос можно?

– Давай, – кивнул я Моне, но второй упырь опередил его:

– Всё одно помрём, так кабы знать: у тя с Хозяйкой было чего?

– Когда?

– Да сегодня же! Она ж, говорят, с утра наряжалась, во дворце своём марафет наводила, кучу мусора вкусного за ворота выкинула, а судя по грохоту, вы там, поди, и шампанию пенистую откупорили. Не задаром же?

– Да вам-то что до этого?! Пошли вы оба с такими интересами…

– Давай, хлопчик, не томи, – неожиданно вступился за них мой же денщик. – Мне оно тоже дюже любопытственно будет – как там у вас? Было хоть раз? Тут ить главное дело, чтоб мимо не пролетело, а то есть скорострелы, в любви неумелы, и…

– Хватит уже! – не сдержавшись, рявкнул я. – Не было у нас ничего! Не успели мы… И причины на то серьёзные оказались… Она, может, и готова была, а я с шампанского этого… российского…

– Тока не плачь, – дружно кинулись утешать сострадательные упыри, но я отпихнул их, потому как в сочувствии лысых идиотов на тот момент не нуждался ни капельки. Тем более что резвые чумчары закончили обход и взяли нас в почти полное окружение. Их победный вой взлетел до небес, а жить ещё так хотелось…

– Илюшенька, ты уж прости меня за-ради Христа-Бога, если я тебя чем обидел, – усталым голосом попросил Прохор. – Не со зла ведь, а только в заботе о тебе, олухе…

– Понимаю, без обид.

– А что, твоя характерность ни на что не намекает?

– Нет. – Я обернулся и уже в последний момент заметил крохотный огонёк в чащобе. – Эй, Моня, Шлёма, братцы, напомните, так что там Хозяйка мне передать велела?

– Говорили же уже! Вроде как «пригнись» сказала, да вот к чему…

– Ложись! – во всю глотку завопил я, потому что просто «пригнись» не спасло бы уже никого. Плашмя рухнули все, и умничка-араб первым.

А раздавшийся в тот же миг грохот выстрела подтвердил – в чащобе скрывалась батарейная пушка, заряженная картечью! В передних рядах чумчар выкосило широченную просеку, остальные замерли, ослеплённые и оглохшие…

– Бежим? – приподнявшись на локте, предложил я и понял, что предложение запоздало: все уже сами встали, рванув от греха подальше.

Я был настолько хорош, что в три прыжка догнал убегающего жеребца, на ходу взлетел в седло да ещё протянул руку старому казаку, ласточкой прыгнувшему на круп. Скоропалительных упырей мы вообще не догнали. На чумчар даже не оборачивались, они не пошли за нами в погоню, видать, серьёзно поумнели…

– А кто стрелял-то? – несколько запоздало тормознулись мы.

– Подо-ж-ди-те-э, и-ро-ды-ы! – тоскливо донеслось из чащобы, и через туже просеку обгорелым клубком полетела сгорбленная женская фигурка.

При виде её араб прижал уши и понёс невзирая на поводья – узнать в почерневшем, пахнущем порохом существе с вздыбленными волосами милейшую людоедку бабу Фросю было непросто. По крайней мере, упыри уж точно не узнали, припустив ещё быстрей и уходя в разные стороны. Мы тоже вынужденно удалились, не пожав её мужественную ручку и не сказав «спасибо». Буду в Оборотном городе – извинюсь. Может, даже подарю чего-нибудь в благодарность, платочек павловопосадский или бутыль сельского самогону. Она такое любит…

До околицы добрались в гробовом молчании. Ну, как я говорил, Моня со Шлёмой слиняли сразу, они уже научены горьким опытом: если Прохор слишком долго молчит, то добра от него не жди, лучше утечь по-хорошему. Бабка Фрося ещё поперёд их с рыси на галоп перешла, только пыль перелеском заклубилась. Хотя уж она-то на прохоровский кулак не нарывалась ни разу, но, видимо, старушечья интуиция подсказала ей правильный ход – тикать от этих казаков без оглядки, а то мало ли…

Я же полдороги безрезультатно планировал разговорить своего денщика. Но обычно словоохотливый Прохор словно воды в рот набрал…

– Да как же ты вообще туда попал? Нет, я не то чтоб осуждаю, но интересно же… Тебя в плен взяли? По затылку оглушили? Под дулом пистолета увели?

Он молчал, но его сопение в мою спину становилось всё более горячим. Значит, злится. И на кого же? На себя или на меня? Непонятно. Тогда продолжим…

– Дяде Василию Дмитревичу ничего говорить не будем. Он же по-любому не поймёт, как это такой бывалый казак умудрился залететь к ведьме в зубы, ею же заколдоваться, а под заклятием чародейским на своего воспитанника с кулаками лезть?! Он же за меня перед матушкой в ответе, а ты перед ним. Не забыл?