Текст книги "Хватай Иловайского!"

Автор книги: Андрей Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Мой денщик тихо шёл позади, не отвлекая, не бормоча под руку, не приставая с глупостями. Что редкость: он же у меня любопытней барсука с тёмным прошлым. Тоже в каждую нору нос засунет и день без драки считает прожитым зря. Нет, он мирный и добрый, просто деятельный очень, за счёт чего и нарывается постоянно, а со мной так и вдвойне…

– Святую воду отец Силуян дал? – только чтоб вырваться из плена неразрешимых вопросов, на ходу спросил я.

– Нет, его-то при храме не было. Мне две бабуленьки от души налили. Храни их Господь за доброту, вот на таких божьих одуванчиках вся вера на Руси и держится…

– Прохор, ты ничего не перепутал? Меня в том же храме в прошлый раз две старухи агрессивные едва ли насмерть не убили!

– А так то, поди, они и есть, – радостно подтвердил он. – На меня тоже поначалу с крыльца как собаки бросились, дык я одну в купель макнул, а другую на паникадило закинул… Ну, они враз подобрели и указали, где мне святой водицы набрать. К пожилым людям свой подход нужен, а когда ты к ним со всем вниманием, так и они к тебе не задним местом…

Я почувствовал себя отомщённым. Честно говоря, прошлый позор, когда две хрупкие бабуленьки при храме отметелили здоровенного хорунжего на раз-два-три, словно котёнка, жёг душу, как раскалённые подковы. Верный денщик избавил меня от позора и вернул былую славу непобедимым казакам Всевеликого войска донского, что не могло не радовать. Батюшки не было, значит, сразу не осудит, и епитимьей по загривку мы не огребём. В конце концов, святую воду в храмах раздают бесплатно, и то, что Прохор попользовался ею без спросу, не самый великий грех. У нас, если подумать, и более весомые проблемы имеются. Такие страшные, крупные, лысые… И один из них топчется сейчас у ворот нашей конюшни, зыркая по сторонам загнанным взглядом.

– Шлёма?

– Спасибо, что признал, не погнушался.

– Упырьская морда?!

– И вам от всего сердца здрасте, дядя Прохор, – в пояс поклонился мой вынужденный приятель по несчастью (несчастьям!) в Оборотном городе. – Дело до тебя, Иловайский! Беда у нас – Моньку казнят!

– За что?!

– За бегство, переодевание и гастрономический обман населения. А он ить тока ради тебя и старался, казачок… Я-то насилу вырвался да убёг, но Моню… другана мово закадычного… не уберёг…

– Ты не уберёг – твоя проблема. – Безапелляционно оттесняя упыря в сторону, мой денщик открыл ворота и кивнул мне: – Заходи, хлопчик, у нас и своих забот полон рот. Поднял бурю в стакане, мы плакать не станем, мы с вами не братались, в няньки не нанимались, нам до твоего Мони, как до блох в попоне!

– А что Хозяйка, не заступится? – Не обращая внимания на ворчание Прохора, я достал пистолеты, рассовывая их за пояс.

– Чё ж сразу Хозяйка-то… – развёл руками Шлёма. – Хозяйка, она, конечно, баба авторитетная, да тока в симпатиях к нашему брату особо не замечена. Это на тебя она неровно облизывается, а мы… Эх, пропадай, брат Монька, ни за ломаный грош! Пойду, может, и мне какой кусочек перепадёт.

– Другана своего жареного жрать будешь?

– А чё, и буду! – возмущённо вскинулся упырь, блестя мокрыми глазами. – Монька добрый был, сердцем мягкий, поди, и мясо нежное получится. Слезами обливаться буду, а как же не жрать-то?! Традиция-с… Сами-то небось в церкви плоть и кровь Христову трескаете. А чё нам, другом верным закусить западло?!

– Ты чего с кем сейчас сравнил, морда твоя небритая, харя недобитая?!! Да я ж тебя собственными руками понесу до уборной, ткну туда башкой вздорной…

– Прохор, найди мне сбежавшего чиновника, – попросил я, встревая между ними, пока дело не дошло до драки с летальным концом. – Шлёма, веди давай. Времени у меня мало, поэтому двигаем самой короткой дорогой.

– Переоделся бы сначала, – пробурчал мой денщик, щупая меня за рукав. – Малость просох, но на ветру просквозит, ровно Мурзика в марте. Будешь потом, как и он, мяучить, что женихалку проветривал да передержал, она и скрючилась…

– Прохор!

– Чего? Я ж не о тебе сейчас думал, твоё ты благородие, а о Катеньке твоей ненаглядной сострадал. На кой леший ты ей отмороженный сдался…

Пришлось плюнуть, стиснуть зубы и пойти переодеться. Благо сухая рубаха да шаровары у нас в полку почти у каждого казака в припасе есть. В походе не дома, если сам растыка, никто о тебе заботиться не обязан. А старшие офицеры, да и любой, кто чином выше, вправе хоть на улице, хоть где остановить неряху да отругать без церемоний. Могут и потребовать, чтоб сапог снял, ногу босую показал, чиста ли, не в мозолях, не в грибках поганых? И не поспоришь ведь: случись война, один такой болезный может весь полк паршой заразить, а сие дело недопустимое! Это когда солдаты царские в походе, они поперёд всего кухню ставят – кто не сыт, тот не воин. А у нас, у казаков, поперёд всего и всякого банька ставится! Нам же первыми помирать, вот и надо, чтоб и рубаха завсегда чистая, и тело тоже. Не ровён час, призовёт к себе Господь, а у тебя ногти грязные, стыдобища-то какая…

– Нагайку взял?

– Взял.

– Со свинцом?

– Да. Ещё когда пулю вшил, не сомневайся.

– Саблю возьми.

– Прохор, ты мне ещё пику всучи и два ружья заряженных, – не выдержал я, пока он, не спрашивая разрешения, надевал на меня ремень с дедовской саблей. – Там войны-то на пять минут, а ты меня словно в поход на Турцию готовишь, Стамбул в Константинополь переименовывать!

– Да будь моя воля, я б тебе, паря, пожалуй, и пушку под мышку дал, – не особо прислушиваясь к моим протестам, буркнул старый казак. – Не на свиданку идёшь, а в бою лишней пули не бывает, всякая свою дорогу найдёт.

– Дядя Прохор, а мне дашь чего? – с надеждой всунулся лысый упырь.

– По мозгам дам! Не лезь под руку, ещё забуду что… А, вот, нож ещё засапожный возьми, вдруг пригодится…

По неясному наитию против короткого ножа в простых кожаных ножнах я спорить не стал, сунув его поглубже за голенище.

– Вот и ладно, хлопчики. – Денщик мой быстро перекрестил нас, отчего Шлёма едва не рухнул в обморок, и толкнул взашей. – Ну дак пошли, чё встали? Али устали? Али делать нечего, только б трескать печево, глазами лупать да девок щупать?! А ну марш на службу, спасать упырью дружбу!

Я подхватил всё ещё слегка покачивающегося Шлёму и повёл к воротам…

– Слышь, Иловайский, а чё, няньке твоей бородатой сболтнул кто про уборную?

Я вопросительно изогнул бровь.

– Дык уборная же, – попытался напомнить Шлёма, видимо абсолютно уверенный, что я тоже в курсе, да подзабыл. – Говорю те, так скорей всего будет.

– Через уборную?

– Ну дык!

– В смысле через вон ту? – для полноты картинки уточнил я, ничему такому особенно не удивляясь.

На задней стороне двора, за конюшней, стояло кособокое новомодное сооружение, типа сортир французский. Саму идею такого «домика» на Руси знали давно, а вот «архитектурный дизайн» скорее был устроен по немецкому образцу, хотя название всё ж таки прижилось французское. Конкретно вот этот сортир ставили наши казачки-плотники в числе ещё десяти штук на нужды полка. Не слишком много, ну да вроде и не у всех сразу диарея, верно? Интересно только, каким образом мы попадём в Оборотный город, ведь не нырять же в…

– Ну чё, кто первым нырнёт? – Упырь гостеприимно распахнул передо мной засиженную мухами дверь.

Я пристально посмотрел в его бесстыжие гляделки и качнул чубом – ты первый и будешь.

Шлёма ухмыльнулся:

– Недоверчивый вы народ, казаки, чё хвост поджал-то? Не боись, выпрыгнешь на той стороне и пахнуть не будешь.

– Всё равно ты первый.

Он легко отодрал две доски с пола, увеличивая дыру до своих размеров, подмигнул мне и, не разбегаясь, сиганул в зловонную жижу башкой вниз, только хлюпнуло. Я успел отпрыгнуть в сторону, увернувшись от брызг. Постоял, подождал, не выпрыгнет ли мой проводник обратно? Не выпрыгнул. Будем надеяться, что это действительно очередной проход под землю.

В Оборотный город можно попасть десятком разных проходов, он широко раскинулся во все стороны, и дороги из него ведут аж до стольного Санкт-Петербурга. И таких Оборотных на великую Российскую империю штук двенадцать-тринадцать, не менее, все раскинули свои щупальца под землёй, и во всех своя, местная, нечисть окопалась. Кого там только нет… А к чему это я? А к тому, что повторять Шлёмин подвиг у меня на сей момент не было ни охоты, ни желания, ни настроения. Может, как-то иначе, может, я быстренько араба оседлаю и на кладбище, а там привычным путём, через могилу? Я тоскливо обернулся и чуть не поседел…

Из-за соседнего плетня точнёхонько на меня, прямой наводкой, смотрело чёрное дуло небольшой чугунной пушки! Некто в невообразимой широкополой шляпе с оплывшими огарками свечей по тулье как раз опускал палочку с горящим фитилём. Одним движением я выхватил засапожный нож, с колена метнув его в пушкаря. Попал в плечо! Что не остановило негодяя, но дало мне возможность в два прыжка ласточкой нырнуть в жёлто-коричневый зев сортира ровно за секунду до выстрела.

– Чё задержался-то? – спросил румяный добрый молодец, помогая мне встать на ноги.

При падении я больно треснулся задом о булыжную мостовую, хорошо хоть ещё копчик не отбил. Шлёма принял мою протянутую руку.

– Спасибо. Куда это нас?

– На главную площадь, вона и памятник рогатому стоит, как мечта нестояния, – витиевато объяснился упырь. – Здеся Моньку жечь будут, народ за дровами побёг.

Конечно, попасть на главную площадь нечистого города не есть самое удачное тактическое решение – тут тебя со всех сторон видно и все на тебя облизываются. С другой стороны, иди я привычными путями, так пришлось бы мимо арки двигаться, опять с бесами-охранниками бодаться, а у меня на них уже, честно говоря, фантазии не хватает. Да и надо бы как-то Катеньку оповестить о моём визите. Небось не осудит, всё ж таки не за её общением радостным прибежал, а друга спасать. Прости меня, Господи, за слова такие…

– Эй, хорунжий, чё задумался-то? – Пользуясь тем, что Шлёма отошёл шагов на десять, кого-то высматривать, меня потеребил за штанину маленький калмыцкий улан в яркой форме и шапке с традиционным квадратным верхом.

Вспомнишь беса, он тут как тут…

– Остынь, служивый, по делу я.

– Ну дык какие сомненья-то, ты у нас в Оборотном вечно то по делу, а то к Хозяйке шуры-муры крутить.

– Я вот те хвост за такие слова откручу!

Маленький калмык ловко отпрыгнул в сторону и выхватил изящный дорожный пистолетик английского производства. Пулька в нём не больше горошины, но попадёт в лоб – мало не покажется. А с такого расстояния мелкому ему по крупному мне не попасть, это ж как постараться надо…

– Ну чё, Иловайский? Чё скажешь-то напоследок? Молиться будешь или пощады просить? Так вот тебе!

Проклятый бес не дал мне возможности даже перекреститься, в единый миг спустив курок. Грохнул выстрел! Тяжёлая горячая волна ударила меня в грудь, едва не свалив напрочь. Я с трудом устоял на ногах, чихнул, прокашлялся от едкого порохового дыма, положил руку на грудь, желая ощупать простреленное сердце, и… хм? А дырки-то вроде и нет.

– Эй, прыщ двурогий, ты как оружие заряжал-то?

– Как положено, – растерянно забормотал охранник, от огорчения хлюпая носом. – Пороху в дуло, да пыж, да пулю, да на полку пороху, ну и кремень новый…

– Пулю в стволе вторым пыжом закреплять надо, деревня ты косорукая, – беззлобно пояснил я, вздохнув полной грудью. – Учить бы тебя нагайкою за то, что службы не знаешь, да некогда. Иди, доложись старшому. Скажи, Иловайский отправил наказываться!

– Помилосердствуй, хорунжий? – Двое проходивших мимо кровопивцев сочувственно кивнули в сторону упавшего на колени улана. – Нешто сам не знаешь, какое у бесов начальство лютое? Сам накажи! Милостивее будет…

– Не знаю и знать не хочу. Он был просто обязан меня застрелить, а сам пистолет толком зарядить не умеет! Где моя геройская смерть от предательской пули? Как я теперь про чёрного ворона петь буду? Почему меня до сих пор не убили, сколько можно? У меня тоже свои планы, дела, личная жизнь, нервы, в конце концов!

– Да мы понимаем. – Уже шестеро сочувствующих прохожих вступились за бедного беса. – Виноват он, конечно, дык то по молодости и горячности излишней. Прости дурака, Иловайский, не губи паренька, начальство с ним такую противоестественность сделает, потом только в Голландию и эмигрировать, благо опыта нахватал полны штаны в облипку, с кружевами!

– Ладно, – уступил я, видя, что Шлёма повернул назад. – У меня сердце отходчивое…

– Опять, поди, всех меж собой драться заставишь? – понятливо вскинулся бес.

– Нет, я за справедливость. Вот зарядишь пистолет заново да попадёшь с трёх шагов мне в грудь с завязанными глазами – тогда прощу!

– А ежели опять смажет? – заинтересовались два породистых людоеда нордической внешности.

– Так вы ему помогите. Оружие-то есть небось?

– А можно?! – хором воспрянули все.

– Нужно! – твёрдо постановил я. – Дуй по домам за стволами да чёрные ленточки на глаза не забудьте. Стреляйте на голос!

Счастливую нечисть два раза просить не пришлось, а я наконец-то получил долгожданную передышку. Только очень недолгую. Тот рогатый идол, на башке которого я в былые дни от любвеобильных упырей да ведьм прятался, вдруг повернул уродливую голову и знакомым голосом спросил:

– Иловайский, а ты тут чего делаешь?

– Здравствуй, зоренька моя ясная, – улыбнулся я уродливой скульптуре.

– И тебе не хворать. Чего припёрся, говорю, случилось что-то или так, соскучился?

Я на секунду замялся, в принципе правильными были оба варианта.

– Сердцем по тебе тоскую всечасно! Но, по совести говоря, забежал на часок приятеля выручить.

– Моньку, что ли? – недоумевающе буркнул идол. – Вечно вам, казакам, во всё лезть надо… Он же упырь, таких всё равно время от времени прореживать приходится, естественный процесс сохранения межвидового равновесия. Тебе оно куда и каким концом упёрлось?

– Ну… так… не то чтоб друзья закадычные, но ведь и не отмахнёшься вроде…

– А и пёс с тобой, – подумав, согласилась рогатая голова. – Только смотри, город мне разрушать не смей! Как всё закончишь, приходи чай пить, мне мармелад прошлогодний хоть кому-то скормить надо…

– Обнимаю и целую, мечта моя кареокая!

– Да уж почувствовала всеми местами, – уже куда ласковее попрощался говорящий памятник и напомнил: – Чтоб без взрывов, землетрясений, цунами и гражданских войн. Это моя прерогатива, понял? Ну, чмоки-чмоки в обе щёки!

Неспешно подошедший Шлёма только присвистнул, глядя, как я приветливо машу нечистому идолу.

В дальнем конце улицы показалась торжественная процессия с музыкой, флагами и хоругвями. Дробно и не в такт стучали барабаны, им вторили две громкие флейты, а общий ритм задавала чья-то визгливая скрипка. Представляете, за какое место надо держать кота и водить смычком, чтоб получился такой противный звук? А вот я чего-то боюсь представить…

– Вона Монька-то шествует, – сглотнув ком в горле, хрипло прошептал Шлёма. – Да ты глянь, как он, сердешный, высоко голову держит. Нахватался у вас, казаков…

В первых рядах действительно, гордо вздёрнув подбородок, шёл лысый упырь с интеллигентным лицом. Офицерская форма курьера была подрана, левый рукав висел на ниточках, одного эполета не хватало, половины пуговиц тоже, видно было, что именно мундир помогает Моне не сгибать спину. Он был от пояса до шеи опутан верёвками, а справа и слева от него двое дюжих леших волочили на плечах огромные вязанки хвороста. Все прочие размахивали ножами и вилками, хором скандируя:

– Сжечь-запечь! Сжечь-запечь!

Я-то до последнего надеялся, что всё это какая-то несмешная шутка. Ну не могут же, в самом деле, жители Оборотного города (хоть все они и есть нечисть поганая) жрать своих же соседей? Да ещё, если вспомнить французское нашествие, то уж Моню как национального героя могли бы и просто простить. Не чумчара беззаконная, свой же, местный, земляк. Ладно, разберёмся. Не хотят по-хорошему, будет вам всё через суворовскую клизму…

– По-олк, стой! Ать, два! – громко скомандовал я, поднимая правую руку над головой. – Эй, славяне, вы чего тут удумали без моего разрешения?

– Ило-вай-ски-и-й… – с какой-то гастрономически-сладострастной злостью прошипела толпа.

– Ага, и вас с праздничком Христовым. – Я выхватил из-за пояса пистолет, большим пальцем взводя курок. – В щёки христосоваться не будем, но в пасхальные яйца я с пяти шагов по-любому не промахнусь.

Нечисть замерла. Особо впечатлительные прикрылись ладошками – заряд-то, конечно, один, но добровольцев подставляться – тоже нет. Я молчал. Они молчали. Даже Моня молчал. Делая вид, что он вообще здесь первый неповинный мученик, лысый агнец с упырьей мордой. Когда пауза затянулась настолько, что любой артист из погорелого театра удавился бы от зависти, я дружелюбнейше улыбнулся от уха до уха:

– А в чём горе-то? Решили своего земляка на кавказский шашлык пустить – да разве ж кто против? Мне до этого дела как моему дяде до балетных тапочек – вроде надеть-то и сможет, только на улицу не выйдет, лошади засмеют!

– Так это чё… можем жарить, что ль? – неуверенно уточнил кто-то.

– Валяйте, – великодушно согласился я. – Только форму военную верните, мне за неё на складе отчитываться.

Бедного Моньку в минуту разнагишали, вручив мне аккуратно сложенный мундир курьера.

– Ну всё, спасибо, можете приступать.

– И чё… типа, даже драться меж собой не заставишь? – всё так же протянул недоверчивый голос.

– Нет настроения. – Я обернулся, убедившись, что с соседней улицы спешат те, что были отправлены мною за оружием. – Всё равно тут сейчас такая пальба начнётся – круче, чем на Бородинском поле. Вон, видите, горожане меня на прицел берут?

Моня и Шлёма, не сговариваясь, распластались по мостовой. Они учёные, нахватались практики…

– Да, а нам-то что с того? Стрелять-то по тебе будут.

– А я среди вас спрячусь, – пояснил я, делая шаг вперёд и обнимая говорливого вурдалака-недомерка за шею. – Ну что, охотнички, казачье слово крепко – пали!!!

Как вы понимаете, уговаривать никого не пришлось. Перевозбуждённый спортивным азартом десяток горожан, не сговариваясь, дал залп в мою сторону из ружей, пистолетов, арбалетов, рогаток, луков, а кому не хватило, просто кинул кирпичом. По мне, разумеется, не попали ни разу. Что ж я, дурак – им подставляться? Ввинтиться в толпу, укрывшись за самыми толстыми кровососами, дело нехитрое, хотя и требующее определённого умения. Но если с другой-то стороны глянуть, так кто из нас, казачат, в детстве не воровал на ярмарке яблоко или грушу, а потом не удирал от торговцев с хворостиною через весь базар, прячась за спинами пожилых станичников да за широкими бабьими юбками? У нас в полку – все! Думаю, даже Прохор с этого начинал. Умение побеждать малым числом и удрать от погони – первейшее качество казака!

Вот и я кружил своих врагов в трёх соснах, сталкивая лбами. Причём успешно, ибо на площади в этот момент поднялась совершеннейшая суматоха…

– Колдун косоглазый, ты в кого палишь, ась? Кто мне теперича эту дулю свинцовую из энтого места доставать будет?! Нет уж, сам доставай, врачи у нас шибко впечатлительные…

– Маманя, я, конечно, хотела дырку в пупке, шоб для пирсингу, колечко с камушком подвесить… Но ить не сквозную же – в пупок вошло, со спины вышло!

– Это кто пульнул? Это ты пульнул? Это ты в меня пульнул?! Да я тебя сейчас, снайпер криворукий, этим же арбалетным болтом девственности лишу! И не посмотрю, что ты мужик, у меня, может, ориентация модно-перспективная…

– Народ! – наконец опомнился кто-то тощий, с всклокоченными волосами и зубами, как у бобра. – А ведь то справедливая кара пала на наши головы! Забыли мы полезнейшую и душеспасительную традицию – увидели Иловайского, так лучше сами подеритесь, меньше синяков будет! А мы и не подралися… Так вот нам и возмездие! Свои в своих из чего попало палят, ай-ай-ай!

– Полностью поддерживаю, – поддакнул я, стряхивая пыль с шаровар и засучивая рукава. – Традиции – это святое! Хотите, сам первым начну?

Я с размаху пнул коленом в копчик ближайшего лысого чёрта в форменном костюмчике и личине студента Киевского университета. Удар получился настолько смачным и зрелищным, что нечисть не удержалась. Им любой плохой пример подай – повторят в геометрической прогрессии со всей охотой и рвением! И пошло и поехало-о…

В шумной атмосфере счастливого всенародного мордобоя мне удалось без особого труда вытащить Моню и Шлёму, бодро покинув с обоими подельниками место преступления. Самому интересно, сколько ещё времени жители Оборотного города будут вот так легко покупаться на мои маленькие провокации? Вроде же ничего особенного не делаю, давно бы могли сообразить, что, кинься они на меня всей толпой, и хоронили бы потом только папаху, от меня бы и косточек не оставили. Хотя если все эти драки записывать в общенародные традиции, дающие возможность горожанам просто выпустить пар, то вроде как и хорошее дело получается. И им разрядка, и меня не в суп – все довольны, смысл лишними вопросами париться…

– Чё застрял, как слон в мышеловке? Валим отсель, хорунжий! – Моня и Шлёма подхватили меня с двух сторон под мышки и понесли так резво, что я даже ногами не перебирал – поджал их и наслаждался поездкой. К Хозяйкиному дворцу был доставлен минут за десять. Ну, может, если верхом на бабке Фросе, то уложились бы и за пять, да только где ж её искать, прохвостку старую…

Упыри оставили меня у ворот и ринулись обратно с ещё большим энтузиазмом. Как я понимаю, парни сумели-таки сообразить, что помогать мне – себе дороже, и удрали, не дожидаясь грядущих перспектив. Я их не осуждал, постоянно рисковать головой из-за моих закидонов – кому охота? Дураков и мазохистов даже среди нечисти не так чтоб много…

– Иловайский? – зевнули медные львы, пуская из ноздрей лёгкий дым. – Чего нарисовался? По любви или так, из меркантильных соображений, заскочил? Хотя с какого перепоя я на тебя гавкаю, сама не знаю… взбрело вдруг, и всё. Ну ты ж не обиделся? Тогда вваливай!

Массивные ворота щёлкнули автоматическим замком, открывая небольшую калитку, пропускающую меня в неприступную твердыню Хозяйки Оборотного города. Адские псы за решёткой во дворе залились радостным лаем. По-моему, эти жуткие помеси собаки, акулы и бегемота были практически единственными существами, которые ни разу не пытались меня съесть. Хотя бывшего до Катеньки Хозяина города они как раз таки и схарчили. А вот со мной дружат, я им всегда внимание уделяю, мы играем, было дело, даже выгуливались вместе. Правда, второй раз такого счастья нам ни Катя, ни город уже не позволили, хотя было весело…

– Илюха, заходи, – радостно ожили динамики. – Иди медленно, ничему не удивляйся, я в своём уме, но полна сюрпризов!

По чести говоря, мне после таких слов чуток не по себе стало. В животе порхающий холод сообразовался, по спине меж лопаток мурашки туда-сюда наперегонки забегали, а сердце замерло. Вот перестало об рёбра стукать, и всё. Никогда такого со мной не было, вот она что, любовь-то истинная, с людьми делает. Казалось, сейчас носком левого сапога от порожка оттолкнусь, да и воспарю на стрекозиных крылышках к моей ненаглядной…

– Я здесь. – Катя встретила меня в рабочей комнате, разодетая и прекрасная настолько, что у меня пол из-под ног поплыл.

Стоит грозная Хозяйка в длинном зелёном платье, блестючем, как шкура змеиная. На ножках туфли дивные с каблуком в мою ладонь. От пятки до… одного места вот такенной ширины разрез! И ножка стройная сквозь него в сеточке чёрной заманивает. А на груди, на грудях, на… Ох, дайте дух перевести, святые угодники… В общем, грудь в таком декольте, что, казалось, вот вздохнёт она, и вся краса наружу! И ведь не вульгарно же, не порочно, не разврат заграничный, а всё своё, родное, тёплое и посему возбудительное до крайности…

– Так, тормозим, жеребец. – Катенька резко упёрлась ладошками в мою грудь, когда я заключил её в объятия. – Не так сразу, душа требует романтики и красивых ухаживаний. Продлим конфетно-букетный период?

– А… э-э… мм?!

– Слюну не пускай. Вижу, что на всё согласен, рада, что так нравлюсь, и кое-где даже горжусь. Помнится, с меня была полянка? Пошли, любимый, накрыла, как умела…

Моя зоренька чернобровая выкрутилась, взяла меня за руку и повела прямым ходом в спаленку. Там, прямо на шёлковом покрывале, была расстелена белая скатерть, а на ней… И яблоки, и апельсины, и бананы, и шоколад, и конфеты, и сыр, и как венец всему – толстая бутыль российского шампанского! А дядя-то думает, что оно только французским бывает? Но нет, выходит, мы и тут лягушатников обошли. Вот он, наш отечественный образец, небось ничем не хуже будет…

– Бутыль сам откупоришь, я эту шипучку боюсь. Мне один раз пьяная однокурсница на Новый год так пробкой в лоб закатала…

– За то убить мало, – посочувствовал я.

– Точно. Я ей потом оливье на голову надела и в белый лифчик соевый соус вылила. Прикольно?

Взглянув в ласковые глаза моей возлюбленной, мне на минуточку показалось, что месть была, пожалуй, слишком бесчеловечной, но как её осуждать… К тому же неведомо, что это за зверь такой – однокурсница? Может, так в их светлом будущем наёмных убийц называют…

С бутылкой шампанского я справился легко, пробка под моей ладонью только пикнуть и посмела. Так и так взвизгнувшая для атмосферы Катенька протянула два чудесных бокала на тонких ножках, и я до краёв наполнил их искрящейся пеной! Когда та сошла, винца на донышке, может, только на один глоток и образовалось. Мы церемонно чокнулись…

– За любовь и добрососедские отношения! – улыбнулась моя краса, послала воздушный поцелуй и пригубила шампанского. Я тоже выпил для храбрости и… чуть не подавился – это было не шампанское! Его вкус я тоже знаю, дядюшка не раз привозил на станицу маменьке в подарок, а эта сладковатая газированная дрянь, пахнущая клубникой, была похожа на знаменитые вина провинции Шампань, как дворовый кот на донского жеребца! Однако ж Катенька моя свой бокал допила с удовольствием, подмигнула и закусила шоколадкой. Я решил тоже не кобениться и пить, что дают…

– Илюш, а ты меня любишь?

– Звёздочка моя ясная, да как же мне не любить тебя?!

– Это не ответ.

– Люблю всей душой, всем сердцем, ты мечта моя светлая, жизни без тебя не мыслю, счастье моё длинноресничное…

– Ух ты?! Такого ещё не слышала. Длинноресничное, говоришь? Вот налей мне ещё полбокала, и я это слово, хоть по слогам, не выговорю… А ты?

– А я хоть до гробовой доски готов тебе ласковые слова говорить. Правда, она ведь легко с языка слетает…

Катенька молча указала мне пальчиком на бутылку, я намёк понял и разлил по второй. Чокнулись с хрустальным звоном. Каких сил мне стоило второй раз проглотить этот газированный спирт с ароматами – кто бы знал… Однако любовь моя, ко всему привыкшая, даже не крякнула – выпила без тостов и долькой мандариновой закутала.

– Душа праздника просит, – блестя мигом засоловевшими очами, пояснила она. – Засиделась я тут. Душно мне. Словно в солярий на две минуты легла, а они меня там на час забыли. Домой хочу. В Москву. На землю, к людям. К нормальным, целым, живым людям. Плюнь!

– А?

– Плюнь, говорю.

– Куда?!

– Господи, да в фигуральном смысле плюнь и не слушай меня. Я выпившая, могу любой бред нести, приставать к тебе, прижиматься мягкими местами…

Я почувствовал, что от грядущих перспектив теряю голову и контроль над собственным телом. Ну, над некоторыми частями точно… Ведь если она мне вот здесь и сейчас прямым текстом не намекнула, то я не знаю, что же тогда намёк…

– Знаешь, тут такая тоска порой накатывает… – Катенька отхлебнула ещё, переместилась поближе и склонила голову мне на плечо. – «Одноклассники» не спасают, всё, что можно, читано-перечитано, стрелялки компьютерные давно не в кайф, я тут в реале по долгу службы перестреляла столько монстров – Тарантино обзавидуется! Но сейчас речь не о нём, а о другом режиссёре. Ты про Тинто Брасса слышал?

– Нет.

– Тогда наливай! Не, определённое время такие вещи только в кайф! Ей-богу, ты не представляешь, от какого количества подростковых комплексов я избавилась, плюясь из огнемёта в особо подозрительные рожи. Но понимаешь… – Она сделала очередной глоток, и я тоже допил свой бокал. – Нет, ты не понимаешь. Ты не поймёшь… Ты дитя степей, сын вольн… го этого… закачества… казачества! Бл… блин, чё-то клинит меня… Короче, дай п… целую?!

Любовь моя поддатая повернула ко мне светлое личико, повалила меня на кровать, приблизила тёплые губки алые и… дохнула ароматом российского шампанского. Это было последней каплей – не знаю, чего там намешали производители, но вино без предупреждения попросилось наружу. Розовый ковёр с отпечатками кошачьих лапок я испортил напрочь! На Катеньку вроде не попал, уже счастье…

– Иловайский, ты чё?!! Офонарел весь, от копыт до холки? Это что сейчас было?!

– Я… не… виноват…

– Я к нему с поцелуем лезу, а он тут рвотными массами отплёвывается! – ущипленной за интимное медведицей взревела Хозяйка Оборотного города. – Я тебя задушу собственными руками! Нет, перемажусь… Я тебя подушкой задушу!

Мне удалось упредительно поднять палец вверх, спасая хотя бы ни в чём не повинную подушку, потому как меня снова вывернуло… Господи Боже Иисусе Христе и Матерь Твоя Пресвятая Богородица, что же за яд эдакий они там, в будущем, по бутылкам разливают и беспечным людям под видом шампанского продают?!

– Негодяй, скотина пьяная, реальный подонок… – Катенька с рыка перешла на слёзы. – Такой момент испортил! А я, может, ещё, я, может, уже… в нужном режиме была, а он…

– У меня есть оправдание, – кое-как прохрипел я, отплёвываясь и стоя на четвереньках. – У тебя опять труп под кроватью.

– Чего?!!

– Причём, судя по запаху, тот же самый.

– Курьер? Ты же его унёс в прошлый раз и якобы доставил своему дяде-генералу?!

– Я его… унёс, – подумав, признал я. Вкус кислой дряни на языке вызывал очередной рвотный позыв. – Но тело украли. Не знаю кто, не спрашивай. Все тычут пальцем в невнятную особу – тощая, лохматая, в облегающем платье, с горбом и в странной шляпе с шестью горящими свечами. Ты не знаешь такую, солнце моё?

– То я у тебя солнце, то зорька, то ещё что природное, ты ко мне по имени обращаться можешь?

– Да, ласточка моя…

– Блин, теперь ещё и птичка… – Катенька скатилась с одеяла, обошла меня за два метра и, тоже став на четвереньки, уже где-то с порога заглянула под кровать.

– Точняк, труп! Чтоб его… Иловайский, мне это дело не нравится.

– А кому оно нравится?

– Ты мне тут еврея не изображай, я те враз антисемитский погром по одной отдельно взятой папахе устрою! Весь недолгий остаток жизни будешь кипу носить с гербом Всевеликого войска донского! Мацу салом мазать и под «семь сорок» с двумя шашками плясать!

– Милая, ты уж не зверствуй…