Текст книги "Хватай Иловайского!"

Автор книги: Андрей Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Прохор издал какой-то горловой, рычаще-протестующий звук, взаимообозначающий как и «больше такого не повторится», так и «ничего не знаю» или даже «заткнись, пока не словил по загривку». Как вы понимаете, ни один из этих вариантов меня не устраивал – я хотел докопаться до правды.

– Оно и верно, чего это я о себе да о себе… Давай с другого боку зайдём: как это так получилось, что нас, двух геройских казаков, одна нечисть поганая от другой избавила? Меня-то, положим, от верной гибели любовь Катенькина спасла. А вот чего они тебя не тронули? Могли ведь, в своём праве были, когда ты меня обеими руками душил…

Прохор могучей рукой вырвал у меня разряженный пистолет, в мгновение ока зарядил его снова и, спрыгнув с коня, встал поперёк дороги.

– Ты чего?

Мой денщик так же молча приложил дуло пистолета себе к виску. Я обомлел, араб тоже…

– Прохор… ты… не это… ты не того?!

– Ваше благородие, вот коли в тебе христианского милосердия нет, так ты хоть за-ради Аллаха отстань от меня, а? Дай с мыслями собраться, в себе разобраться, свою душу понять, свою боль обнять… И пока не настал момент – отстань, интервент!

Я медленно достал из-за голенища нагайку и сунул её рукоятью в зубы. У тюркских народов это значило «буду молчать всю дорогу». Он меня понял, прокашлялся в тот же пистолетный ствол и пошёл себе впереди. Мы с жеребцом осторожно двигались сзади, дядюшкин конь вплоть до самой конюшни тоже не раскрыл рта. Прохор плюхнулся на сено, делая вид, что спит, ибо время уже позднее. А я решился, несмотря ни на что, навестить главу нашего полка. Кажется, у меня была для него серьёзная информация к размышлению…

Над Калачом на Дону серебрился узкий серп молодого месяца, похожий на исламскую серьгу. Помнится, я где-то читал, что у славянских племён солнце было добрым божеством, так как согревало и дарило жизнь. А вот у арабских народов солнечный диск был символом жестокости и иссушающей жары, потому они и молились прохладному лунному сиянию. На мгновение мне даже показалось, что кривое лезвие месяца как-то особенно хищно качнулось в мою сторону, но тут же осветилось безмятежной белозубой улыбкой. Но поздно, я ему уже не доверял. Знаем мы таких улыбчивых абреков: в дружбе клясться будут, всё на стол выставят, женой (прости господи!) поделятся, вот только спиной к ним поворачиваться нельзя. Нельзя вводить в искушение…

Хорошо ещё сельчане в ту ночь решили лечь пораньше, видать, здорово утомились за день отмывания своих изб да заборов. Долго нам это будут припоминать, и не потому, что люди злые, а потому как событие очень уж яркое. Ещё бы, не каждое столетие посередь бела дня из пушки по сортирам палят…

Ворота у дядюшкиной хаты были уже заперты, но внутри горел свет. Я решил никого не утруждать стуком, а потому просто перемахнул через забор. Бдительный рыжий ординарец встал на моём пути, я и колени отряхнуть не успел.

– Куда прёшь, хорунжий?!

– Дядюшке Василь Дмитревичу спокойной ночи пожелать, колыбельную спеть, одеялом укрыть, да мало ли…

– Занят их превосходительство. Утром зайдёшь.

– А чем занят-то?

– Гости у него. Да тебе какое дело?

– Опасность великую чую… – Закатив глаза, подобно чукотскому шаману, я начал раскачиваться из стороны в сторону. – Страшное зло висит над седой его головой. В грудь, орденами увенчанную, клинки целят острые! На шею генеральскую гордую верёвки плетут пеньковые! Ох и нет ему защиты, нет спасения…

– Ты чего городишь, охламонище?! – вскинулся он. – Как это нет ему защиты? А я на что?

– Так ты тут со мной лясы точишь, – без улыбки напомнил я. – А Василий Дмитревич-то там один, неизвестно с кем, против кого, за каким лешим героически бьётся-рубится-а…

– Да хорош врать-то, характерник! – не выдержал рыжий ординарец. – Ни с кем он не бьётся, не рубится, а в горнице тёплой с офицером жандармейским водку кушает.

– Что мне и требовалось уточнить, – облегчённо выдохнул я, обходя его по касательной. – А двое сопровождающих при офицере были?

– Вроде нет…

– Не пускай их. Бесы они. Не в переносном смысле, а по жизни. Нормальные такие, реальные бесы.

Ординарец схватился за эфес сабли, но я на лету остановил его руку.

– Если сюда придут – сам не нарывайся. Ты хоть и с «Георгием» на груди, но против бесюгана ростовского, как котёнок против стаи воронья. Не нарывайся, убьют, склюют и не заметят!

– А что ж делать-то?

– Меня зови. Но деликатно, по уму. Постучись, зайди, скажи, мол, так и так, «банька готова». Я у дяди отпрошусь и выйду.

– И то верно, – согласился он, поправляя папаху. – Чего зря Василия Дмитревича тревожить? Мы уж, поди, на пару-то легко этих бесов разгоним!

– До пекла будут лететь, не оглядываясь, сопли размазывая, – пришлось соврать мне. – И там ещё всем чертенятам закажут с войском донским связываться! Ты, главное, в одиночку не подставляйся. Прояви военную хитрость…

– Кого учишь-то, хорунжий?! – гордо выпятил грудь дядюшкин ординарец. – Да ещё когда ты пешком под стол ходил, я-то уже… о-го-го! Я ж от Измаила до Варшавы, не слезая с коня, одной левой так неприятеля гнал, что они по сей день при виде рыжих усов кажный своему богу на горькую судьбу жалуется!

Чего он ещё там пел – не знаю. Хвастовство – это же наша национальная черта. Казак без бахвальства – не казак! Пусть выговорится человек, ему надо – кто его ещё, кроме меня, выслушает…

– Ра-а-азрешите войтить, ваше рассиятельство! – старательно подражая дурнейшему солдатскому тону, проорал я, пинком ноги распахивая дверь. На меня чуть изумлённо уставился мой титулованный родственничек и практически «никакой» фальшивый чин якобы столичной жандармерии. Судя по уполовиненному литровому штофу коричневого стекла с тиснёными орлами, водки с перцем выпили они не так уж и много. На старого казачьего генерала это никак особо не подействовало. Ну разве что щёчки да кончик носа чуть порозовели. А вот его гость, пленник, собутыльник (нужное подчеркнуть)… оказался не так силён в борьбе с зелёным змием.

– Иловайский?

– Я!

– Чего припёрся?

– Любовь!

– Э-э, в каком смысле? – привычно затупил мой дородный дядюшка, покручивая желтоватые от табака усы. – Ты мне тут голову не морочь, у меня и без тебя тут…

– Вижу, вижу, – ревниво протянул я. – Значит, как за нагайку по делу не по делу на лавке, на подоконнике, при всём полку – так это Иловайский! А как я не вовремя пришёл, не с тем застал, не так понял, сразу «чего припёрся»?! Пойду батюшке калачинскому, отцу Силуяну на исповеди покаюсь. Может, хоть он поймёт и епитимьей не пристукнет?

Чиновный хлыщ из столицы с нетрезвой заинтересованностью обернулся на нашего генерала. Лицо у него было как у государя Петра Первого, вдруг понявшего, что на ассамблее он тискал не Екатерину, а Меншикова…

– Эт-то… хто? – проворчал жандарм.

– Племянник мой, – вздохнул дядя.

– К-какой?

– Двоюродный, но не единственный. Дал Господь братьев и сестёр, никого бездетными не оставил. А этого… как оно по-латыни… уникумуса взял и свалил с размаху на мою голову.

Пьяный жандарм закивал с таким пылом, что явственный хруст шейных позвонков был слышен на всю избу. Я сочувственно присвистнул и всё-таки решился доложить:

– Некий учёный господин Жарковский из «светлого» будущего, попав под полную власть хромой ведьмы Фифи Зайцевой, вознамерился нам в кашу наплевать. Для чего оделся с пошлой непристойностью и повёл себя недостойным образом, устроив засаду на царского курьера, убив оного, обобрав и для пущей интриги закинув тело прямиком в Оборотный город, в Хозяйкин дворец. Один бы он с этим не справился, оно и ежу понятно, однако подельников покуда не выдал. И не потому, что храбрый такой. Просто это ему в голову не взбредёт – там от уха до уха одна Фифи, в полный рост, яркой персоной с понтами да закидонами. Арестовать мерзавца не получилось, убёг-с! Но вредничать не будет месяца два. Покуда не сможет сесть и обдумать план страшной мести. Он бы и рад пораньше, но, как я говорю, покуда даже сесть не может. Ему упыри прямо в точку попали, в пятую…

– Ну да и пёс бы с ним, – замученно вскинулся мой дядя. – Ты объясни, от меня-то чего хочешь?

– Чтоб вы пистолеты перезарядили и за саблю взялись, – неизвестно с чего брякнул я, тут же зажав рот обеими руками. Да поздно…

Дверь вышибло головой рыжего ординарца едва ли не вместе с косяками. И ведь свезло ему, что папаха высокая, а так бы одним сотрясением мозга не отделался.

– Банька… готова, – успел пробормотать бедняга и отключился. Тоже готов.

– Это что вообще было? – Дядя вопросительно изогнул кустистую бровь в мою сторону.

Ответить я не успел, мне просто не дали – в проёме показались два беса в мундирах столичной жандармерии. Те самые, что недавно дрались с нами в «поместье» Зайцевых, получили оба, огребли по полной, но всё равно припёрлись! Офицерскую форму они себе оставили, а вот прятаться за личинами более не желали. Уродливые морды, скошенные лбы, острые уши, угрожающе наклонённые рога, неполный набор зубов и торжествующий огонь злобных глаз не оставляли ни малейшего сомнения в целях их визита, но…

Надо отдать должное моему престарелому родственнику – не замешкался он ни на секунду. Мигом оценив положение, храбрейший Василий Дмитриевич первым делом спихнул петербургского собутыльника под стол, для пущей сохранности, а вторым на развороте расколошматил толстый марочный штоф об голову первого беса! Бутылка разлетелась красиво – кареокими осколками в разные стороны, вот только вреда причинила не больше, чем новогодняя хлопушка…

– Бесы, они твердолобые, – быстро пояснил я, почти в упор разряжая свой пистолет в грудь второму. Тяжёлый свинец проделал негодяю изрядную дыру меж рёбер!

– Эх, серебром надо было заряжать, – укорил меня дядя, когда первый нападающий помог встать второму и они молча направились нас душить.

– А на какие шиши, скажите на милость? – оправдывался я, перекидывая ему свою саблю. – Жалованье вы мне платите с гулькин нос, и то медью. На базар за семечками стыдно прийти, расплачиваюсь по полкопеечки, словно на паперти милостыню выпрашивал…

– Не балаболь! Я в твои годы каждому грошику молился, до зари вставал, за полночь ложился, всё родителям помогал. Мне и годочку не исполнилось, а я уже за скотиной навоз вывозил! В свою люльку лопаточкой складывал, верёвку через плечико, аки бурлак волжский, да на своём горбу и волочил!

От такого наглого, бесстыжего и неприкрытого вранья на миг застопорились даже заслушавшиеся бесы. Нечисть вообще любит всякие сказки. Пользуясь моментом, я огрел своего противника по шеям нагайкой и вторым махом сделал захлёст под щиколотку, рывком свалив рогатого в угол.

– Ну, может, где и преувеличил чуток, для красного словца, – виновато прокашлялся мой дядюшка, краснея, как благородная девица. – Но суть-то не в этом! Нету денег, так что ж, покуда полк не на войне, иди вон зарабатывай!

– Чем?

– А я знаю?! Хоть голым на ярмарке пляши!

– Это «стриптиз» называется, ему учиться надо, – уже со знанием дела пояснил я, пропустив пинок коленом от второго ростовца. Улетел не очень далеко, под стол, нос к носу с жандармом из будущего.

Тот открыл косые глаза…

– Вы мне там не безобразничать!!!

– Ни-ни, – поспешил успокоить я, пятясь раком. – Мы чуток подискутировали с вашими бывшими сотрудниками, но взрывать ничего не будем и уже расходимся по домам.

– А стр… птиз?! – вскинулся он. – Я фсё слышал!

– Это дядина мечта. Да и когда ему ещё помечтать, если не сейчас, годы-то на исходе… А вы спите! Баю-баюш-ки-баю, утром рюмочку налью-у…

Это меня Прохор научил, и столичный зануда послушно захрапел. Вынырнув из-под стола и кинувшись было в бой, я на мгновение… как это Катенька говорила… опупел, вот… В горнице толпилось уже шестнадцать или семнадцать идентичных бесов, а мой отчаянный дядя, рубя их саблей, не замечал, что эти гады успешно размножаются дележом! Да, с такой бесовщиной мы ещё не сталкивались…

– Илюшка, беги! Беги, дурень, я прикрою!

– Ага, сейчас, только штаны подтяну и рвану с низкого старта.

– Беги, приказываю-у! – громко взревел казачий генерал, замахиваясь на меня саблей. – Исполнять атаманскую волю, а не то зарублю!

Вот и скажите на милость, есть в этом хоть какая-то хромая логика? То есть он готов убить меня сам, лишь бы не дать меня убить бесам, да?! Но мне-то помирать в обоих случаях! Так что дудки, дядюшка, я этот вопрос уж как-нибудь сам решу, в свою пользу.

Хотя, с другой стороны, конструктивных предложений у меня всё равно не было. Если уж мы двоих бесов завалить не смогли, каким образом нам с восемнадцатью справиться? Помощи ждать неоткуда, рыжего ординарца, поди, совсем затоптали, весь полк за околицей, в поле или по крайним хатам спит. А местные на выстрел да шум драки на генеральском дворе не чухнутся – мы тут, бывало, и почище фейерверки устраивали! Ладно, помрём с красивой музыкой…

– И ведь что неприятно, царский приказ-то так и не нашёлся. Надо бы у Катеньки завтра спросить, – совершенно нелогичным переходом определил я, протянул к подоконнику руку, взял дядину кружку с кофе и одним движением выплеснул коричневую жижу в ближайшую харю.

Бес взвыл и… рассыпался сизым пеплом! Причём не один. Как по волшебству, мыльными пузырями стали лопаться и остальные бесы, копии первого. Минуты не прошло, как в комнате остался только один бес, тот, которого я же и подстрелил. Он испуганно огляделся по сторонам, грязно выругался и метнулся было к двери, но уйти не успел – Василий Дмитриевич мощно ошарашил его снятой со стены иконой Николая-угодника. Хорошая доска, не липовая, выдержала, а вот бес – нет. Негодяй рухнул как подкошенный, намертво впившись рогами в пол. Уф, всё…

– А вот теперь, Иловайский, – мой дядя-генерал, тяжело дыша, вернул икону на место, перекрестился на неё же и плюхнулся на скамью, – теперича ты мне всё разобъяснишь…

– Слушаюсь, – всё ещё держа в руке пустую кружку, кивнул я. – Скажите только, вы этот кофей пили? Похоже, крепость у него термоядерная…

– Какая? – не понял он, но махнул рукой. – Не пил я его. Из энтой кружки отец Силуян пару глотков сделал, да не понравилось ему.

– А перед тем, как пригубить, батюшка по привычке осенил еду и питьё крестным знамением, – уверенно дополнил я. – Конечно, за уши притянуто, но другого объяснения нет. Появится другая теория, примем к сведению и её. Что же касается всей этой ситуации в целом, то…

Дядя слушал терпеливо, изредка обшаривая взглядом стол в поисках уцелевшей выпивки. И про учёного Жарковского, похищенного с той злополучной конференции, и про его порабощение ведьмой Фифи, и про сложносплетённый заговор нечисти с целью прибить меня, а заодно и опорочить весь полк. Про Катеньку, которой дважды подбрасывали труп несчастного курьера то ли с целью довести до истерики, то ли сделать соучастницей, то ли просто подкормить. Про научную полицию будущего, прибывшую к нам искать того же Жарковского, а для «облегчения поисков» взявшую в проводники двух бесов-убийц. То есть ничему этих учёных умников пролитая кровь не научила, по-прежнему верят, что нечисти можно доверять и использовать её хищные наклонности во благо. Интересно, а одолей они меня с дядей, так от этого пьяненького жандармика хоть косточки бы остались? Ох, вряд ли, братцы…

– Чего-то намудрил ты, Иловайский. Нагородил всякого, а кто самый наиглавнейший виновник, так и не понятно?

Я развёл руками. Крыть нечем. Ни эксцентричная мадемуазель Зайцева, ни снедаемый ревностью псих Жарковский, ни тем более тупоголовые бомбилы-бесы на такие замыслы не способны. Стравленными оказались все, да только без малейшего объяснения – кому и зачем это было нужно?

– А ещё я не выяснил, где приказ…

– Этот, что ль? – Наш генерал небрежно вытащил из-за пазухи мятый конверт.

– Но… откуда?

– Собутыльничек передал. – Дядя беззлобно толкнул ногой храпящего под столом жандармского чина. – В знак доброй воли, так сказать. А взамен требовал тебя с ним на допрос отпустить. Далеко. В какой-то институт чего-то там с квантами и пикселями связанного. Я и предложил обсудить сие под рюмочку…

Хм… Получается, что всё складывалось ещё более запутанно, чем даже я мог предположить. Кому и зачем понадобился простой казачий хорунжий, да ещё в институте? Они там с нечистой силой братаются, а меня за химок и на допрос? Нет уж, погодите, господа хорошие, хреном с морковкой вприкуску баловаться…

– Спасибо, что не сдали учёным крысам.

– Не за что, – зевая, буркнул дядя. – Согласно приказу государя императора спустя неделю мы должны выступать в направлении польской границы. Семь дней у нас есть. То есть у тебя. Так что давай советуй: чего с этой харей бесовской делать будем?

– Допрашивать.

– А как? Ты на злобность-то его посмотри, глазами так и зыркает, волчара…

– Ничего я вам не скажу-у-у!!!

– А мы ему клизму со святой водой! – не думая, предложил я. – Благо и поза подходящая.

– Я вам всё скажу-у-у!!! – С таким же пылом бес мгновенно поменял точку зрения, едва ли не виляя задом в знак полной готовности к сотрудничеству.

Чем мы и воспользовались, хотя знал он немного. Военная косточка, работал с напарником по приказу. Причин внезапной ревности ко мне господина оратора в женском платье не понимает. Была б его воля, он бы мне из засады за сто шагов голову прострелил и не парился. Нанят по договору с ведьмой Фифи, реальный заказчик пожелал остаться неизвестным. В служебные обязанности входило сопровождение жандармского чиновника и оказание ему всяческой помощи. До определённого момента. А когда этот момент наступит – убить лысого человечка самым зверским способом, а уж те, кому надо, найдут способ переложить всю вину за смерть санкт-петербургского чина лично на генерала Василия Дмитриевича Иловайского 12-го. Вот как-то так примерно…

– И чего нам оно прояснило?

– Ну-у… – крепко задумался я, связывая бесу руки за спиной. – Лишнее подтверждение уже известных нам фактов.

– Каких это? – Дядя одним рывком поднял стонущего ординарца и усадил его на скамью, поближе к окошку. – Нехай ветерком ночным обдует, и полегчает хлопцу. Так ты не ответил, умник…

– Да, голова у него крепкая, сотрясать нечего, а от шишки разве что папаха пару дней криво сидеть будет, – вежливо поддакнул я, потому что ответить по существу было нечего.

– Не знаешь, стало быть… Эх ты, а ещё характерник!

– Вот-вот… – пьяно донеслось из-под стола. – Именно это нам… и… ин-тересно… Характерник! Это надо как следует… надо…

Жандарм попытался встать на колени, стукнулся лбом о ножку стола и вновь захрапел.

Мы с дядюшкой тревожно переглянулись. Неужели весь сыр-бор из-за таинственных возможностей характерника? Не меня лично, а характерничества вообще как непонятного и неизученного научного явления. Ведь если эти институтские умы из далёкого будущего уже с нечистой силой дружбу водят, так что с миром станется, когда они ещё и характерников под себя подомнут?!

И не успела одна и та же нехорошая мысль забрести к нам в головы, как из открытого окна показалась чья-то рука, сжимающая длинноствольный пистолет. Я грудью закрыл дядю, но выстрел предназначался не нам. Серебряная пуля вдребезги разнесла голову несчастного беса! Ловить кого бы там ни было посреди ночи под лопухами и заборами – дело тухлое…

– Сами живы, дак уже и слава те господи, – философски резюмировал мой героический родственник. – Всё одно никто б нам не поверил, что мы тут с нечистью бесовской дрались.

– Согласен, все бы решили, что наш генерал до чёртиков напился!

– Иловайский…

– А что, обычное дело, все поймут!

– Заткнись, я кому говорю…

– Поллитру из шкафчика достать, нервы успокоить?

– Достань! – окончательно взбеленившись, рявкнул дядя. – И пошёл вон с глаз моих!

Я щёлкнул каблуками, достал заветную бутылочку и быстро вышел вон. Дальше бежать следовало быстро, потому как в неустанной заботе о дядюшкином здоровье я уже третий день как вылил из бутылки водку, заменив оную чистой колодезной водой. Нет, вот на самом деле, зачем ему в его годы столько алкоголя? Это ж страшно вредно для печени, да и на мозгах отражается…

– Иловайски-и-ий, мать твою!!!

Ну вот, я же говорил…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗУБЫ НАВЫЛЕТ!

Ночевал на конюшне, подальше от дядюшкиного гнева, без надёжной опеки верного денщика. Рухнул под навес, на сеновал, ни о чём не заботясь и ни на кого не оглядываясь. Знал, что Прохор здесь, что он тоже спит, но махнул на всё рукой. Спал без снов, аки дитя малое. Если бы в ту ночь хоть кто-то из многочисленных желающих прокрался меня убить – его труды увенчались бы полной викторией! Зарезать спящего хорунжего было проще простого, но никто не пришёл. Бесы-людоеды более белый свет не коптили, сбежавший толераст Жарковский носу не показывал, его пылкая госпожа хромая мадемуазель Зайцева тоже как-то не спешила светить рылом посреди села при полной луне.

Запах соломы чуть сладковатой негой щекотал ноздри, хруст травинок под ухом нежно убаюкивал, ночная прохлада освежала голову и успокаивала нервы. А я, оказывается, не железный? Я тоже могу уставать, совершать ошибки, испытывать боль в мышцах, валиться от изнеможения и… стресса. Это новое слово, им Катенька обозначает степень крайней нервной истощённости организма с неадекватной реакцией на экстремальные ситуации, вот! До этого дня мы, донские казаки, ни о каких стрессах ни сном ни духом не слыхивали…

Рано утром, с первыми петухами, меня разбудил мой суровый денщик.

– Кто рано встаёт, тому Бог даёт! А Бог не Ерошка, соображает немножко – кому рубль, кому копейку, кому быка, кому индейку, кому злата ларец, кому полный…

– Пушной северный зверёк, – не задумываясь, угадал я.

– Да ты знал, – досадливо поморщился Прохор, протягивая мне расшитый рушник. – Давай-ка умывайся да завтракай. Хочешь, песню запоём?

– С чего бы?

Этому нехитрому трюку я научился у еврейского чёрта-коробейника. Схемка вроде бы предельно простая: тебе задали простой вопрос, а ты на него вопросом и ответил. И вот уже не ты ответчик, а твой собеседник, кем бы он ни был и какие бы права ни качал. Надо будет на дядюшке поэкспериментировать. Прохор – это уже пройденный этап, для чистоты эксперимента надо так ещё с двумя-тремя подопытными кроликами поприкалываться…

– Мы куда-то спешим? – ещё раз уточнил я, не получив ответа на первый вопрос:

– Царский указ провозгласили: через шесть денёчков на войну идём! Чтой-то Польша опять бузить стала, не дала им война восемьсот двенадцатого года разуму, вновь шляхта поднимается, свобод да вольностей требуют!

– И чего в этом плохого? Надо научиться уважать права каждого народа на своё волеизъявление и самоопределение!

– Это верно. Кто ж спорит? Вот они за свою свободу себе уже всю Малороссию требуют, от Львова до Киева.

– Охренели, что ли?!!

– И смены православной веры на католическую…

– А по сусалам нагайкой?! – окончательно вспыхнул я.

Нет, ну любой терпимости и пониманию есть предел. За этим пределом лично мою голову заволакивает розовая мгла, и я готов лететь с саблей наголо против всех великопольских эскадронов, рубя в капусту встречного-поперечного пана!

– Знаешь, я хоть ещё ни разу в настоящем боевом походе не был, но труса праздновать не стану. Говори, чего делать, к чему готовиться, что с собой брать, чем по дороге затаримся?

– Ну, ежели через Варшаву пойдём, так оно покороче будет. Рвём копыта до Ростова, там на Новочеркасск, поклонимся иконе Христа, въезжающего в Иерусалим-град, а там шесть конных переходов до Бреста. В Бресте денёк отдохнём, коней в реке Буге выкупаем и ужо через Катовицы на саму Варшаву! А ежели нас в обход на Краков пошлют, так это лучше по чешской земле пройти. До Праги и от того же Бреста недалече, а там сквозь всю ихнюю Моравию да Богемию в галопе, чтоб на вина моравские не отвлекаться, да и сквозь союзную Австрию, там по старому Кракову конным скоком, при пиках да саблях, с молодецким посвистом до соляных копей в Величке, где и развернёмся. Тебе Василий Дмитревич не сказал, что ль?

– Ну, не так подробно, – мягко уклонился я. – Ты ж его знаешь, дядя будет до последнего скрытничать, лишь бы детали похода простой хорунжий не узнал раньше его есаулов да войсковых старшин. Субординация, чтоб её за ногу да об стенку…

– То-то и оно. – Прохор дождался, пока я умоюсь в лохани, принял от меня мокрое полотенце и кивнул на покрытую ломтём хлеба глиняную миску каши. – Куда и зачем идём, нам, простым казакам, знать не положено. Наше дело – по государеву приказу ум да смелость проявлять, так чтоб разбить врага малой кровью и без потерь к батюшке тихому Дону вернуться.

– Угу. Я так и понял, что нашим желанием никто особо не интересуется. Хотим – не хотим, надо оно нам или не надо, помрём – не помрём…

– Это уж традиционно, – подтвердил мой многоопытный денщик, разводя руками. – А ты вона кашу кушай да старших слушай. На том ли свете, на этом – плохо не присоветуем. А кто дедов уважает, до их лет доживает!

– Я до твоих не доживу – ты меня заболтаешь. – Мне, разумеется, жутко хотелось, чтоб он признался, каким образом попал вчера в сети ведьмы Фифи и даже в услужение к ней подался, но Прохор аккуратнейшим образом обходил эту щекотливую тему. Настаивать у нас не принято, по крайней мере, на трезвую голову. О, а это мысль: напоить старого казака и… И не факт, что он мне что-нибудь скажет, а не пошлёт к чёрту под хвост информацию выковыривать. С него станется…

Пока я быстро ел кашу, он равнодушно чистил пистолет после вчерашней пальбы. Вообще-то это моя обязанность, за своим оружием каждый ухаживает лично: если в бою подведёт, так никто тебе и не виноват.

– Слышь, хлопчик, дело у меня до тебя, – не оборачиваясь и не отрываясь от занятия, обратился ко мне Прохор. – Только сугубо личное.

– Без интима?

Мой наставник и нянька на миг замер. За этот короткий отрезок времени я успел пожалеть и о глупой шутке, и о своей нелепой смерти, и о будущей судьбе Прохора на каторге, и…

– Ты берега не путай, – спустя вечность беззлобно выдохнул он. – Я с тобой ещё за тот поцелуй не рассчитался, раз до сих пор все зубы целы. Так слушать будешь или языком молоть?

– Слушать.

– Вот и слушай, не перебивая, да рожи не корчь. Ещё раз так за моей спиной улыбнёшься, и словишь поперёк спины оглоблей с потягом…

Я промолчал, поскольку был предупреждён. Он оценил мой такт, продолжив уже без угроз:

– Когда к воротам нашим энта кикимора небритая в шляпе со свечами сунулась, я первым делом нагайкой замахнулся. Широко замахнулся, от всей души, да погань эта ко мне ладошку тянет, а на ладони… – Он сунул руку за пазуху и, обернувшись, аккуратно положил передо мной на брёвнышко чуть потемневшую серебряную серёжку с витиеватым узором и маленьким красным камушком.

Я вдруг почувствовал неприятное шевеление волос на макушке, так словно бы они передумали расти куда надо и дружно решили пощекотать мой череп. Не самые приятные ощущения…

– Почуял ли?

– Почуял, – честно ответил я, потому что он сам спросил. – Это серёжка твоей жены. Той самой, которую сельчане ведьмой объявили и…

– Договаривай, чего уж…

– Предали смерти по глупым бабским суевериям, не дожидаясь ни церковного, ни казачьего, ни светского суда.

– Когда мы из похода вернулись, всё уже сделано было. Ить бабы первые с перепугу, в слезах да соплях, к своим мужьям во грехе каяться побежали. Ну те их кто нагайкой, кто вожжами, кто палкой из плетня – по уму всем дали, ни одну прощением не обошли. Да поздно…

Моему внутреннему взору предстала страшная картина… Ночь, жуткий ветер, ломающий деревья, луна, скалящаяся одноглазым черепом, толпа обезумевших и перепуганных станичниц, горбатая старуха, что-то надсадно вопящая и размахивающая закопчённой иконой. Высокая черноволосая женщина с округлившимся на последних днях животом, пологий берег реки, раздолбанная лодка, град камней и проклятий, преследующих несчастную, разбитые в кровь губы, карие глаза, полные слёз, и отражение горящей огнём хаты…

– Изгнали её, как ведьму, бабы глупые… Лодку потом за три версты на мели видели, только корма и осталась. Где мою Клавдию искать – никто не ведал. Я сам лет десять рук не опускал, одними надеждами жил, на каждую похожую женщину сердце ёкало. Потом смирился, отболело, хотя вдругорядь жениться уже не мог – не верил в счастье семейное, бобылём жить попривык…

– А тут появляется учёная крыса Жарковский, показывает тебе эту серьгу и говорит, будто бы что-то знает о судьбе твоей супруги, – уверенно завершил я.

– Всё так, хлопчик. – Прохор отобрал у меня серьгу и обречённо выдохнул: – Так ведь врал, подлец. Я б, может, и не пошёл за ним, да он…

– Чем-то кольнул тебя в шею, ты потерял сознание, а бесы легко перетащили тебя на старую «усадьбу», где ты легко стал жертвой чёрного колдовства хромой ведьмы. Ну и до кучи важным фрагментом её планов по уничтожению моей скромной особы. Ты не поверишь: если б я тебя поцеловать не догадался, так…

– А вот об этом цыц! – рявкнул мой денщик, краснея так, что даже со спины оказалось видно, как у него полыхают уши. – Не было ничего такого, понял?!

– Чего ж тут непонятного… Это был вынужденный поцелуй, да?

– Да! То есть, тьфу, нет!

– Не вынужденный? То есть по любви, что ль?

– Вообще не было никакого поцелуя! Ни по любви, ни вынужденного, никак я с тобой не целовался, ясно тебе?!! Ничего такого между нами не было!

– Ага, хорошо, мне всё приснилось.

– Вот-вот…

– Могу, значит, хлопцам рассказать, что мы с тобой во сне…

– Убью, – неожиданно тихо сказал Прохор, словно бы решившись наконец на давно лелеемый поступок. – В конце-то концов, что такое двадцать лет каторги? Пролетят, и не замечу…

В один миг я был атакован бешеным бородатым медведем, сбит с ног, повален на землю, и только его тяжёлый кулак взлетел над моей физиономией, как…

– Иловайский-с! – тонко раздалось от забора. – Вы чем это там занимаетесь? Хватит-с друг другу рёбра пересчитывать, всё равно собьётесь. Идите-ка за мной.

– Чего? – не поняли мы с Прохором.

– Приказ вашего дяди! Да идёмте же, дела не ждут-с, милейший!

– Слезь с меня, – попросил я.

– Приказ есть приказ, – не стал спорить старый казак, помогая мне подняться. – А что ж там за дело, что вот так приспело, ни терпежу ни мочи, а хлопец спал полночи… С утра не присевши, толком не поевши, за каким лядом тащить его надо?

– Всё стихотворствуете-с? Одобряю, – важно поправил очки наш полковой лекарь. – В наши годы ведущие врачи всего мира очень рекомендуют-с сочинять рифмы и разгадывать шарады. Это укрепляет память-с и не даёт скатиться в маразм.

После таких слов уже я, крестом раскинув руки, защищал уважаемого Фёдора Наумовича от засучивающего рукава Прохора, возомнившего, что его назвали полным маразматиком, у которого одно спасение – стишки. В общем, со двора пришлось уйти быстро, а детали срочного дядиного вызова прояснять уже на ходу. Благо это не являлось ни военной, ни государственной, ни коммерческой тайной…