Текст книги "Возвращение с того света"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 10

– Выпьешь? – спросила она, вставая с кушетки и подходя к столу. Тело у нее было уже не молодое, но отлично сохранившееся, и Глеб снова залюбовался тем, как легко и непринужденно она двигается, перешагивая через брошенный на пол халат, нагибаясь, поднимая его и небрежно вешая на спинку свободного стула. Теперь он смотрел на нее спокойно, но она все равно была хороша… И потом, Глеб был уверен, что она умеет еще многое, чего просто не успела ему продемонстрировать, – такое, во всяком случае, у него сложилось впечатление.

– Выпью, – сказал он. – Слушай, нас здесь не застукают?

– Смешной ты, – не оборачиваясь, сказала она. – Кто нас застукает? И потом, мы же взрослые люди.

Она вернулась с двумя мензурками и присела на край кушетки, подобрав под себя одну ногу. Глеб принял у нее мензурку, а свободную руку положил на теплую и гладкую, как атлас, внутреннюю поверхность ее бедра.

– Расскажи, как ты живешь, – попросил он, поглаживая ее бедро и ощущая, как возвращается возбуждение – теперь более спокойное, но и более глубокое в то же время. Он уже знал, чего ждать, и это знание причиняло сладкую боль.

– – Что рассказывать, – сказала она и зачем-то оглянулась в сторону окна. Ее вытянутое, слегка лошадиное лицо выглядело сейчас усталым и постаревшим, и даже улыбка вышла грустноватой, почти жалобной. – Живу, как умею. Как все, так и я. Ты пей.

Тебе действительно пора. Скоро мои инвалиды проснутся и начнут бегать в сортир. Не нужно, чтобы они тебя здесь видели. Ты же знаешь – языки…

– Знаю, – сказал он и выпил. На этот раз разведено было именно так, как надо: не слишком крепко, но и не слабо. «Опыт, – подумал Глеб. – Или, говоря другими словами, стаж».

Это была холодная, совершенно трезвая мысль, пришедшая в голову словно извне. Возбуждение сразу прошло, но он продолжал машинально водить ладонью по ее коже, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Что-то было не так, но что именно?

Слишком быстро, понял он. Слишком быстро и слишком просто, прямо как у кроликов. Конечно, лишние сложности в этом деле ни к чему, но до вчерашнего вечера она ведь в мою сторону даже не глядела, так, кивнет мимоходом, в лучшем случае процедит что-нибудь сквозь зубы… Внезапная вспышка страсти? Ну-ну. Нет, отчего же, бывает, наверное, и такое…

– Прости, но тебе действительно надо идти, – сказала она, вставая.

Глеб сел на кушетке и потянулся за брюками, поставив пустую мензурку на сиденье стула. Мензурки были пусты, и память была пуста, и в душе ощущалась какая-то непривычная опустошенность, казалось, стоит отпустить тяжелые рабочие брюки, и он взлетит к потолку и повиснет там, как наполненный водородом мужской вариант «резиновой Зины».

Она уже деловито надевала халат.

– Завяжи, – попросила она, поворачиваясь к нему спиной, и он послушно принялся завязывать тесемки, шесть штук, начиная от покрытой легким темным пушком шеи с выступающими бугорками позвонков и кончая чуть выше колен, снова испытав при этом прилив мальчишеского возбуждения. Он провел пальцем по выемке под коленом.

– Не хулигань, – не оборачиваясь, сказала она. – Если хочешь, приходи послезавтра. Я буду дежурить в ночь.

– Есть, сэр, – ответил он, вставая и натягивая брюки. – Непременно, сэр.

– Чудак, – сказала она, отходя к окну и беря с подоконника сигареты. – Это не приказ и не просьба, это просто.., ну, скажем, разрешение.

Глеб натянул на плечи подсохшую куртку и подошел к зеркалу, чтобы пригладить волосы. Позади него чиркнула и зашипела, разгораясь, спичка, и потянуло табачным дымом. «Она еще и курит, – подумал он рассеянно. – А как же вера? Впрочем, кто их там знает, может быть, у них это не считается таким уж грехом? Да какое мне, в сущности, до всего этого дело?» – решил он наконец и наклонился к зеркалу, которое висело низковато, как раз под женский рост.

Наклонившись, он увидел в зеркале Марию, которая стояла у окна, крест-накрест обхватив себя руками, и задумчиво курила, глядя прямо ему в спину холодным оценивающим взглядом. Свет из окна падал на ее длинное лицо, освещая его более чем хорошо, в выражении этого лица невозможно было ошибиться: в нем в равных пропорциях смешались верблюжья спесь и холодное ощущение собственного превосходства. Глаза блестели тусклым оловянным блеском, и Глеб с трудом сдержал себя, чтобы не вздрогнуть: ему вдруг показалось, что он переспал с ожившим трупом, сбежавшим из больничного морга.

Она поймала в зеркале его взгляд и быстро отвела глаза. Лицо ее переменилось, словно по волшебству, теперь это было просто усталое и довольно некрасивое, но милое лицо сорокалетней женщины, которая провела бессонную ночь, а под утро до конца выложилась в постели. В конце концов, то жутковатое выражение, которое он заметил в зеркале, могло ему просто почудиться.

Он обернулся и приблизился к ней, чтобы поцеловать на прощание. Она не противилась и даже снова перехватила инициативу, затянув поцелуй почти на минуту. Это был мастерский, очень грамотный и призывный поцелуй, но это была подделка: ни страсти, ни тепла в этом поцелуе не было ни на грош. Это был поцелуй утомленной высокооплачиваемой шлюхи с двадцатипятилетним стажем.

Так могла бы целоваться машина, и Глеб оторвался от нее, изо всех сил стараясь не быть при этом грубым. Она не возражала и против этого, просто осталась стоять на месте и сразу же поднесла к губам дымящуюся сигарету, которую, оказывается, все это время держала в руке, словно для того, чтобы отбить вкус этого последнего поцелуя.

Глеб пробормотал какие-то прощальные слова и, стараясь не шуметь, вышел в коридор. Отделение еще спало, из-за закрытых дверей палат доносились всхрапывания, причмокивания и даже стоны. Кто-то говорил во сне – невнятно, неразборчиво, но с большой убедительностью, и Глеб подумал, что утро – время быстрых снов, которые снятся человеку на грани пробуждения.

Утренняя прохлада пробрала его до костей, и он заторопился к своей пристройке, на ходу нащупывая в кармане сигареты. Дурман развеивался, день вступал в свои права, разрушая миражи, и мысли Слепого сами собой обратились к его невеселым делам.

Интуитивно он ощущал какую-то скрытую связь между этими делами и тем, что произошло с ним только что, но связь эта была слишком призрачной и расплывчатой, и он решил пока не думать об этом.

Это казалось ему второстепенным и не заслуживающим такого пристального внимания, как, например, выгруженные у котельной ящики.

С ящиками, впрочем, все казалось вполне ясным.

Если верить молоденькой библиотекарше, в статье, из-за которой, судя по всему, был уничтожен «Молодежный курьер», упоминалось какое-то оружие, находившееся в распоряжении секты. Убитый Аркадием корреспондент искал Рукавишникова. Видимо, тот и послужил для него источником информации. Теперь, когда и тот и другой были мертвы, для верности стоило перепрятать оружие. Во всяком случае, сам Глеб именно так и поступил бы, и, похоже, именно этот процесс он наблюдал минувшей ночью. Конечно, больничная котельная – не самое лучшее место для оружейного склада. Пожалуй, решил Слепой, оружие перевезли сюда неспроста. Во-первых, больница привычно находится вне подозрений, а во-вторых, здесь оружие всегда под рукой, и его легко в случае необходимости извлечь из тайника и раздать нужным людям.

Из этого, между прочим, следовало, что грядут какие-то события, до начала которых осталось не так уж много времени.

Хорошо, подумал Глеб, оставим это. Пока оставим. Чем все это чревато для меня лично? Да чем угодно, ответил он на свой вопрос. Буквально чем угодно. Теперь, когда оружие лежит в котельной, я для них как бельмо на глазу. Они мне, кстати, тоже надоели. Улик у меня теперь – завались, целых три ящика. Только вот связываться с местными ментами что-то не хочется. Во-первых, они не способны без посторонней помощи отыскать собственную задницу, а во-вторых… Во-вторых, откуда я знаю, сколько их посещает молитвенные собрания?

Вообще, положение у меня аховое, подумал он.

Болтаюсь тут, как таракан во щах, всем мешаю.

Шлепнуть меня – самое милое дело, все равно искать никто не станет. Был и сплыл. Пришел ниоткуда и ушел в никуда. Вот открою сейчас дверь своего чулана, а оно как шарахнет.., двенадцати кило тротилового эквивалента на меня одного многовато, хватит и ста граммов.

Мысль была дурацкая, совершенно несерьезная, но она дала толчок другой мысли, которая заставила Глеба остановиться на полушаге и замереть, не донеся руки до дверной ручки.

Вот оно. Как заминировать мою конуру, если я торчу в ней круглые сутки? Как сделать так, чтобы меня там не было, пусть всего несколько минут, но с полной гарантией того, что я не вернусь в самый ответственный момент? Ладно, ладно, не заминировать, а.., что? Потом разберемся. Но как меня оттуда выманить?

Очень просто, ответил он себе. Элементарно, Ватсон. Сломать кран в ординаторской, устроить потоп и возопить о помощи. А когда кран будет исправлен, затащить озверевшего без бабы истопника в сестринскую пить брудершафт и все такое прочее…

Он усилием воли подавил желание оглянуться по сторонам. И без того он, наверное, выглядел довольно красноречиво, стоя столбом перед дверью своей комнатушки с протянутой вперед рукой. Слепой вынул спички и прикурил давно торчавшую в уголке губ сигарету. Вот, значит, как, думал он, присаживаясь на корточки и прислоняясь спиной к стене пристройки. Только что же вы затеяли, ребята?

Взрыв – чепуха. Это все равно что стрелять из пушки по воробьям, и вообще подозрительно, особенно после той публикации и взрыва на Тверской.

Вообще, непонятно, почему этих богомольцев до сих пор не взяли за штаны. Я почему-то думал, что ФСБ – серьезная организация, не чета крапивинским Холмсам и Ватсонам…

Возможно, им нужно было просто убрать меня подальше от котельной, подумал он. Возможно, они просто не успели закончить все свои дела затемно и боялись, что я проснусь и что-нибудь увижу. Недаром она выглядывала в окно. Интересно, наблюдает она за мной или нет?

Он незаметно покосился в сторону окна сестринской.

Белая занавеска не шевелилась, и над ней, противу ожидания, не маячило бледное пятно вытянутого, напоминавшего лошадиную морду лица. Правда, Мария Андреевна могла наблюдать за ним из глубины комнаты, но Глеб подозревал, что теперь его поведение ее больше не интересует, она сделала свое дело и могла спокойно отдыхать, дожидаясь конца дежурства. "Ладно, – сказал он себе, – прекрати. Плохо тебе было? Вот и скажи спасибо.

А комнатку надо хорошенько осмотреть, просто на всякий случай, для порядка…"

Он с растущим интересом прислушивался к собственным мыслям и ощущениям. Ситуация была, мягко говоря, нештатной, но он был спокоен, собран и деловит, словно собирался всего-навсего подбросить в топку пару лопат угля или почистить поддувало. Казалось, за него думает и принимает решения кто-то другой, имеющий очень мало общего с истопником Федором Бесфамильным. Этому другому, судя по всему, было не впервой попадать в нештатные ситуации: он чувствовал себя в них как рыба в воде, и единственное, что его раздражало, это та медлительность, с которой, на его взгляд, развивались события. Похоже, вторая, а точнее, первая, более ранняя модификация его личности вовсю продолжала жить и действовать, не вступая при этом в прямой контакт с сознанием Глеба. Это было все равно что иметь за плечом невидимого советчика, этакого ангела-хранителя, и Глеб вспомнил старый анекдот про внутренний голос, все время подававший полезные советы, загнавшие в конце концов героя анекдота в могилу. Было еще что-то похожее про сову и волка, которые на пару пилотировали реактивный самолет. «Ну, ты тут балдей, а я полетела…» Очень смешно. Всем, кроме волка.

Докурив сигарету до конца, он встал, с неудовольствием услышав, как хрустнули колени. Старею, что ли, рассеянно подумал он, рывком распахивая дверь и готовясь прыгнуть в сторону, едва заслышав характерный щелчок детонатора. Почему-то он был уверен, что сможет услышать и опознать этот звук и успеет отпрыгнуть. Никакого взрыва, конечно же, не было. Как и следовало ожидать, заметил он про себя.

Он шагнул в комнату и остановился у дверей, внимательно и настороженно обводя взглядом убогую, знакомую во всех деталях обстановку. Он знал здесь каждую трещинку в штукатурке, каждую шляпку гвоздя, каждую щель в полу…

В тумбочке все было как раньше: ничего не пропало, ничего не прибавилось. Он заглянул под подушку, приподнял матрас, проверил карманы висевшей на стене телогрейки – ничего. Похоже было на то, что его действительно просто-напросто увели подальше от котельной, и он просмотрел что-то интересное.

Он сел на табурет и напоследок, просто для порядка, еще раз обвел взглядом комнату. Вот на полу возле топчана пятнышко пепла, он сам стряхнул его сюда вчера вечером. Пепел растоптан, но это скорее всего тоже его работа, а если даже и не его, то это уже не проверишь.

Мохнатый комок пыли, зацепившийся за ножку топчана… Позвольте, граждане, а это откуда? Вот этого-то как раз раньше здесь и не было. Я ведь самолично подмел и вымыл пол вчера утром: надоело жить в грязи по уши. Если уж я мою пол, то отвечаю за качество…

Он взялся за край топчана и отодвинул его в сторону.

Пол под топчаном, хотя и нуждался в покраске, был девственно чист и, на первый взгляд, не имел никаких повреждений. Не удовлетворившись первым впечатлением, Глеб опустился на корточки и внимательно исследовал бугристые от облупившейся, сходившей слоями краски доски. Доски были целы и держались мертво, к ним явно никто не прикасался.

Глеб задвинул топчан на место и ненадолго задумался.

Пыль… Где могло остаться столько пыли?

Ну конечно же, вспомнил он. Ведь я не двигал тумбочку, честно говоря, просто поленился. И похоже, это сослужило мне хорошую службу.

Он взялся обеими руками за крышку тяжелой от многолетних напластований масляной краски тумбочки и, легко приподняв, отставил тумбочку на середину комнаты. Под ней открылся квадрат пыльного, замусоренного пола, и в этой пыли без труда усматривались темные отпечатки пальцев и целых ладоней. На ширину двух досок тянулись два свежих поперечных пропила, образуя что-то наподобие небольшого люка.

Глеб взял с подоконника вилку, вогнал черенок в пропил и, действуя им, как рычагом, вынул сначала одну доску, а потом и вторую. В открывшемся углублении, уютно устроившись между бревнами лаг, среди свежих опилок и старого серого мусора лежал на земляном полу объемистый полиэтиленовый пакет.

* * *

– Не нравится мне все это, – мрачно сказал Волков.

Его подняли раньше привычного времени, и теперь ему не нравилось все – и Колышев, и то, что тот собирался сделать, и более всего то, что из-за этой ерунды ему, Александру Волкову, пришлось нарушить привычный распорядок дня и, кроме того, ночью обходиться вместо трех женщин двумя… Как будто нельзя было придумать что-нибудь другое.

Как будто мало на свете баб! Впрочем, он прекрасно понимал, что лучше Машки с этим делом не справился бы никто: при своей вполне заурядной внешности она умела так завести мужика, что тот забывал про все на свете. И потом, немногим женщинам в поселке Волк мог доверять так, как ей.., да и мужчинам, если уж на то пошло. Для пользы дела она могла бы лечь даже под сифилитика или под больного СПИДом, свято веря при этом, что древние боги земли и воздуха не дадут ей заразиться. Волков представил себе Машку в постели с этим истопником, которого он в глаза не видел, и от этого его настроение только ухудшилось.

– Неужели нельзя было без всего этого обойтись? Вечно вы с Лесных насочиняете…

– Полегче, – резко оборвал его Колышев и одними глазами указал на милицейского лейтенанта, скромно сидевшего на самом краешке кресла у окна и от смущения вертевшего в руках фуражку. – Я ведь говорил уже: так надо. Надо, понимаешь?

– Кому это надо? – ворчливо спросил Волков, и Колышев понял, что гуру и чудотворец настроен немного поскандалить. Сучий потрох, с раздражением подумал майор. Похотливый боров, скотина…

Забыл, кто его из дерьма поднял, отмыл и в люди вывел…

– Лейтенант, – негромко, сдерживаясь из последних сил, сказал Колышев. – Будь так добр, оставь нас одних.

Лейтенант вскинул на него испуганные глаза, но встал и вышел только тогда, когда Волков коротко и раздраженно дернул подбородком в сторону двери. Вся эта пантомима несказанно обозлила и без того державшегося на остатках самообладания майора.

– Ну? – капризным барственным голосом спросил Волков, когда дверь за лейтенантом закрылась, мягко чмокнув защелкой.

Что же это они меня все понукают, сатанея, подумал Колышев. Мало мне было двоих понукальщиков в Москве, так еще и этот туда же! Лебедь, Рак и Щука.

– Хрен гну! – вызверился он в ответ. – Что ты скрипишь, как несмазанная телега? Что тебе не так?

– Ты не ори, майор, – тоже повышая голос, ответил Волков. – Что это ты здесь раскомандовался? Ты кто такой, мать твою? Чекист – чистые мозги, горячие уши и холодные яйца! Твое дело телячье, делай свою работу и молчи в тряпочку!

– Я делаю свою работу, – сдерживаясь, сказал Колышев. – Я делаю свою работу, а ты, колдун недоделанный, мне мешаешь!

– А это потому, – тоже беря тоном ниже, откликнулся Волков, – что мне не нравится, как ты ее делаешь. Зачем тебе этот истопник? Зачем вся эта возня с милицией? Засветим единственного нашего человека в этой шарашке, привлечем внимание к котельной…

Колышев скривился как от зубной боли. Волков был гипнотизером, оратором, секс-машиной, кем угодно, но только не мыслителем. Хуже всего было то, что он ни в какую не желал этого признавать, основательно войдя в роль святого. «Шлепнуть бы его, – подумал майор, – да жаль, заменить некем.»

– Шлепнуть бы тебя, – сказал он вслух. – Стратег хренов… Все это дерьмо, между прочим, ты заварил. Оружие спрятали плохо, первый попавшийся пьянчуга его нашел и по всему свету раззвонил. Взрыв устроили, внимание к себе привлекли…

Ты хоть понимаешь, что я за тобой дерьмо выгребаю, а не за Папой Римским? Взять этого истопника, Бесфамильного этого… Кто его на работу в котельную заманил? Твой человек. А зачем? Работать ему, бедняге, тяжело было одному… А теперь он сидит там, как чирей на заднице, и вопрос еще, что он видел и чего не видел. И ты же ко мне после всего этого лезешь со своими претензиями…

Волков сидел, набычившись, и смотрел на него исподлобья, грызя ногти на левой руке. Ни дать ни взять, нашкодивший мальчишка, с глухим отчаянием подумал майор. И это наш единственный козырь… Он раздраженно схватил со стола длинный и узкий золоченый портсигар Волкова, со щелчком открыл его, взял длинную сигарету, прикурил, надсадно закашлялся и отшвырнул сигарету в сторону, не заботясь о том, что может прожечь дорогой, ручной работы ковер. Сигарета была с травкой.

– Куришь всякое дерьмо, – просипел он, бросив портсигар на инкрустированную палисандром крышку стола. – Ты пойми, что момент сейчас особенный. По лезвию идем. До выборов восемь месяцев, пора за дело приниматься, вот-вот начнем. Нам сейчас внимание к себе привлекать никак нельзя. Я понимаю, удержаться трудно, когда всякая шваль под руку гавкает… Порой, веришь, взял бы пистолет да и прострелил иному башку… Но я же терплю!

И ты потерпи, не пори горячку. Хватит уже, напорол… Мне теперь непременно надо начальству глаза замазать, отдать кого-нибудь, вот он, мол, ваш террорист. И Бесфамильный этот – самая что ни на есть подходящая кандидатура. Ни паспорта у него, ни прошлого – ничегошеньки. Готовый боевик, хоть на витрину его ставь. И потом, не нравится он мне.

Я на него давеча издали смотрел… Крепкий мужик и не дурак! Мыслю, не подсадной ли…

Волков вздрогнул и вскинул на него глаза.

– Так какой тогда смысл его арестовывать? – спросил он. – Он же нас всех тогда с потрохами сдаст.

– Не сдаст, – успокоил его Колышев. – Просто не успеет.

– Попытка к бегству? – быстро спросил Волков.

Колышев кивнул.

– И вот что, – сказал он уже совсем спокойно. – Это все дела насущные.., злоба дня, так сказать. Лесных передает, что пора начинать предвыборную кампанию. Основные тезисы я тебе на днях привезу, вот только разберусь с этим маньяком-террористом.

– Ладно, – покладисто согласился Волков. – Только есть у меня одна мыслишка…

– Ну да? – поразился Колышев. – Как же это тебя угораздило?

– Все шутишь, майор, – криво усмехнулся Волков и бросил на Колышева свой особый, пронзительно-жгучий взгляд из гущи спутанных волос, всегда повергавший майора в трепет. На этот раз, однако, Колышев встретил этот взгляд, не дрогнув ни единым мускулом лица, и это очень не понравилось Волкову. Похоже, чертов эфэсбэшник переставал его бояться, а это было из рук вон плохо, потому что Волк нуждался в союзнике.., точнее, ему очень не хотелось иметь майора Колышева в числе своих врагов.

– Так что за мысль? – спросил Колышев, незаметно переводя дух. Только что он одержал двойную победу – над Волковым и над собой. Ему было чем гордиться: теперь он мог разговаривать с этим чернокнижником так, как ему удобнее.

– Предвыборная кампания – это хорошо, – сказал Волков, – просто расчудесно. Не пойму только, при чем здесь Лесных? Я занимаюсь делом здесь, ты занимаешься делом в Москве, а что делает наш полковник? Сидит у себя в кабинете и треплется по телефону с этим немцем.., а баксов отгребает, заметь, больше, чем мы с тобой, вместе взятые.

На хрена он нам нужен такой? Что мы, без него с немцем не договоримся? Или областью этой вонючей управлять не сможем? И вообще, зачем нам ею управлять? Нарубим деньжат побольше, выдоим этого фрица – и к теплому морю… А?

Колышев прикрыл глаза и про себя сосчитал до десяти, успокаиваясь и стараясь сохранять невозмутимое выражение лица. Подумать было страшно – дать этому недоумку волю, позволить взять дело в свои руки и управлять им по собственному усмотрению… К морю он собрался! У Лесных такие руки, что с Южного полюса достанут, а он – к морю…

– Полковник тебя из-под земли достанет, – сказал он, открывая глаза.

– А мы его.., того, – спокойно ответил Волков.

Похоже было на то, что он все уже продумал и спланировал, настолько, насколько мог сделать это своим куцым умишком.

– Вот поедешь в Москву, встретишься с ним, где обычно, и сделаешь в нем пару дырочек для вентиляции.

– Даже и не мечтай, – предупредил Колышев. – И учти: если ты попробуешь эти свои идеи развивать и претворять в жизнь.., если ты, скотина, еще раз позволишь себе хоть на миллиметр отклониться от данных тебе инструкций, пеняй на себя.

– И что ты сделаешь? – презрительно кривя тонкие губы, казавшиеся неуместными на его широком скуластом лице, спросил Волков.

– Кто, я? – Колышев подвигал бровями и несколько раз выпятил вперед и убрал нижнюю челюсть, словно проверяя, хорошо ли та работает. – Для начала я позвоню Лесных, чтобы он был в курсе ситуации, а потом…

Он небрежным жестом извлек из наплечной кобуры вороненый девятимиллиметровый «вальтер» и продемонстрировал его Волкову.

– Тебя, мразь, оставили на свободе для того, чтобы ты работал на нас, – сказал он, совершая круговые движения стволом пистолета перед побледневшим лицом Волкова. – Ты нам должен пятки лизать.., мне тоже, в частности, но я на этом не настаиваю, брезглив, знаешь ли… Но не пытайся на меня гавкать.., умничать не пытайся, недоносок.

В порошок сотру и по ветру развею… Я ведь человек простой, великих планов не строю, мне на Лесных тоже наплевать, как и тебе, я за деньги работаю, между прочим… И ты, урод, мне сто лет не нужен.

Шлепну и скажу, что так и было.

– Не успеешь сказать, – заверил его Волков, горящими от ненависти глазами глядя мимо пистолета, прямо в лицо Колышеву. – Вряд ли ты дольше меня проживешь.

– Возможно, – согласился Колышев, – но не обязательно. И потом, тебе-то что за радость от этого?

– Ладно, – проворчал Волков, отводя взгляд, – убедил. Я ведь только предложил. Не понимаешь ты своего счастья, майор. Мы бы с тобой.., э, да что теперь об этом говорить!

– Да, – согласился Колышев, – говорить не о чем.

Они немного посидели молча, думая каждый о своем.

Майор убрал пистолет в кобуру, вынул сигареты, закурил и стал с угрюмым видом смотреть в окно, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Волков некоторое время сверлил взглядом обращенную к нему щеку Колышева, потом едва заметно вздохнул, поправил распахнувшийся халат, обнаживший его густо поросшие черными спутанными волосами ноги, и тоже стал смотреть в окно, выходившее на заречные дали. Сегодня этот вид почему-то раздражал его, как, впрочем, и все остальное.

– Черт бы тебя побрал, – проворчал он, адресуясь к Колышеву. – Хоть бы выспаться дал.

– Я, между прочим, вообще сегодня не ложился, – не оборачиваясь, ответил Колышев. – Черт, ну где эти ваши менты?

– Ты думаешь, уже пора? – спросил Волков как ни в чем не бывало.

– Еще полчасика для верности подождать не мешало бы, – ответил майор, посмотрев на часы, – но не больше.

– Слушай, – сказал вдруг Волков, – а как ты намерен подать это дело своему Малахову?

– Да очень просто, – пожал плечами майор. – Террорист-одиночка, маньяк… Прятал оружие и взрывчатку, Рукавишников увидел и проболтался журналисту, журналист тиснул статейку…

– Статейка-то была не про него, – заметил Волков. – Про меня была статейка, про нас… И потом, – оживляясь, сказал он, – концы с концами у тебя не сходятся. Когда эту статью напечатали, твой клиент еще в больнице без памяти валялся…

– Да, – сказал Колышев, – действительно. Тогда так: они с журналистом были сообщниками. Статью Шилов написал для отвода глаз, и редакцию они рванули с той же целью…

– А Шилова тогда кто подвалил? – заинтересованно спросил Волков. – – А никто, – пожал плечами Колышев. – Свалил Шилов. К теплому, как ты выражаешься, морю.

А кореша бросил. Или, скажем, кореш его примочил.

Мало ли, чего эти маньяки не поделили… И получаешься ты со своим балаганом невинно пострадавшим от гнусной клеветы, хоть икону с тебя пиши…

– Красиво, – сказал Волков. – Простенько, но со вкусом. А доказательства?

– Ну, – рассмеялся Колышев, – ты и спросил!

Я же все-таки не в сельмаге работаю. Смастерим доказательства, все смастерим, не волнуйся. Ты, главное, занимайся своим делом и мне не мешай.

Он докурил сигарету, посмотрел на часы и встал.

– Без пяти семь, – сказал он, потягиваясь так, что хрустнули суставы. – Пора, пожалуй.

– А менты? – спросил Волков.

– Встретим по дороге, – махнул рукой Колышев. – Откуда я знаю – может быть, у них машина не заводится? Что же мне, целый день их дожидаться?

В дверь постучали, тихо, словно заранее извиняясь, и, после разрешающего мычания Волкова, в нее просунулась голова давешнего лейтенантика.

– Учитель, – обратился он к Волкову, – наряд прибыл. Колышев едва не прыснул в кулак, но вовремя сдержал себя. «Учитель…» Этот тебя, дурака, научит, подумал он и встал.

– Будешь делать то, что скажет этот человек, – указывая на Колышева, сказал Волков.

Лейтенант перевел на майора взгляд, сразу сделавшийся холодным и профессионально, чисто по-ментовски подозрительным.

– Ну, чего уставился, как старая дева на член? – нарочно грубо спросил Колышев. – Майор Колышев, ФСБ, – представился он, суя под нос этому сопляку свое удостоверение. Сопляк мгновенно погасил свои рентгеновские лучи и вытянулся, как гвоздь в фуражке, только что под козырек не взял. – Сейчас поедем брать опасного преступника. Ничему не удивляйся и делай как скажу тогда все будет просто расчудесно. Ну, а завалишь дело…

Он выразительно посмотрел на Волкова, ожидая поддержки.

– Нельзя заваливать дело, Коленька, – ласково сказал тот. – Надо помочь нашим доблестным органам. Где это видано – газеты подрывать…

На прыщеватой мальчишеской физиономии, обычно туповато-наглой, а сейчас исполненной почтительного внимания, мелькнуло новое выражение – он понял.

– Я готов, – уставным голосом сказал лейтенант и зачем-то потрогал висевшую на боку кобуру.