Текст книги "След тигра"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Ну, скотобаза! – выругался Тянитолкай, тиская в ладонях карабин. – Ну, совсем с цепи сорвался, гад! Слушай, – обратился он к Глебу, – ты как догадался?..

– Ну, не напрасно же он нас сюда заманил, – поднимаясь на ноги и отряхивая приставший к коленям сырой после ночного дождя песок, ответил Глеб. – Однако эта игра, похоже, ему уже наскучила. Он пытается от нас избавиться одним махом, так что прошу всех соблюдать осторожность.

Вдвоем с Тянитолкаем они обследовали местность и через десять минут оказались владельцами целой коллекции примитивных самострелов, выполненных по образцу средневекового арбалета.

– Рукодельник, – ругался Тянитолкай, – изобретатель-рационализатор! Псих-псих, а котелок варит! Потом он замолчал, потому что они подошли к яме.

Яма была варварски разрыта. Часть земли ссыпалась обратно, остальное было как попало разбросано вокруг – чувствовалось, что копали в большой спешке, расшвыривая сырые комья во все стороны, сопя, пыхтя и, может быть, негромко рыча от нетерпения. Тут и там на песке виднелись следы крови. Извлеченное из могилы обезглавленное тело валялось поодаль, как отброшенная рукой капризного ребенка тряпичная кукла. Даже издали было видно, что оно разделано так же, как труп Пономарева: внутренности извлечены, с бедер срезано мясо. Впрочем, на сей раз мясо было срезано и со спины, и из-под лохмотьев разодранной куртки жутко белели обнаженные ребра.

– Да что же он делает, гад? – сдавленным голосом выговорил Тянитолкай.

Горобец сидела на земле, повернувшись к могиле спиной и спрятав лицо в ладони. Глеб ее за это не винил: начальник или не начальник, а прежде всего она была женщиной. Было бы странно, если бы она как ни в чем не бывало стояла над обезображенным трупом и хладнокровно распоряжалась: ты делай это, а ты – то…

– Ну что, – вздохнув, сказал Тянитолкай, – берем?

– Погоди, – остановил его Глеб, – сначала следы.

Следов было сколько угодно, но это были совсем не те следы, какие хотелось увидеть Сиверову. Влажный песок вокруг разрытой могилы был испещрен глубокими округлыми отпечатками, окаймленными по краям узкими темными отверстиями, похожими на следы, остающиеся после укола ножом.

– М-да, – сказал Сиверов и показал отпечатки Тянитолкаю. – Ну-ка, зоолог, ответь, что это такое?

Тянитолкай долго разглядывал отпечатки, мрачно жуя заросшую колючей щетиной губу. Потом достал папиросу, спички, закурил и рассеянно выбросил горелую спичку в могилу. Спичка ударилась о край ямы, подскочила и, дымясь, скатилась по рыхлому откосу почти до самого дна.

– Следы тигриные, – сказал Тянитолкай. – Только, судя по размеру, весит этот тигр тонны полторы, а то и больше. В природе таких не бывает.

– Раньше не было, а теперь есть, – сказал Глеб. – Дай-ка затянуться.

Тянитолкай мрачно усмехнулся, отлепил от нижней губы папиросу и протянул ее Глебу мундштуком вперед. Слепой сделал глубокую, на все легкие, затяжку, вернул папиросу тезке и поймал на себе внимательный, изучающий взгляд Евгении Игоревны Горобец.

***

Раскаленный добела, слепящий шарик солнца еще не добрался до середины своего дневного пути, а над крышами уже повисло дрожащее знойное марево. Перспектива запруженной транспортом улицы терялась в сизой дымке выхлопных газов; на пыльных крышах и стеклах автомобилей неподвижно, как приклеенные, горели злые солнечные блики. На них было больно смотреть, и Федор Филиппович с недовольным вздохом извлек из кармана и нацепил на переносицу старомодные темные очки в широкой пластмассовой оправе. Мир немедленно окрасился в отвратительный болотно-зеленый цвет, но глазам стало полегче. «Как там Глеб? – подумал генерал Потапчук. – Что у них там с погодой?»

Собственно, он знал, как обстоят дела с погодой в тех краях, где вот уже почти три недели странствовал Слепой. В данный момент, если верить сводкам синоптиков, над Уссурийским краем нависло крыло юго-восточного циклона. Сейчас там, наверное, пасмурно и, возможно, моросит дождь. Федор Филиппович попытался представить себе все это: тайгу, дождь, отсыревшую одежду и обувь, тяжелый рюкзак за плечами, карабин на груди, ночлег в палатке, где воняет чужими портянками, – и ему стало грустно. Раньше подобные мелочи его нисколько не смущали и даже казались одним из неотъемлемых атрибутов настоящей жизни. Сейчас перспектива хотя бы две ночи подряд ночевать на сырой земле не вызывала у генерала ничего, кроме тоскливого раздражения, и он снова, в который уже раз, подумал, что понемногу становится старым бирюком. А вообще-то, если разобраться, все было правильно. Ну какой, спрашивается, толк может быть от пожилого генерала там, в этом чертовом лесу?

В салоне «Волги» было жарко, как в раскаленной духовке, пахло синтетической обивкой сидений, горячей пластмассой, бензином, пылью и выхлопными тазами. Федор Филиппович принялся раздраженно крутить ручку, опуская стекло. Водитель покосился на него с неодобрением, но промолчал: видя, в каком раздражении пребывает начальство, он не хотел по собственной инициативе брать на себя незавидную роль громоотвода. Впрочем, опустив стекло до половины, Федор Филиппович тут же поднял его снова: с открытым окном было еще хуже. «Поделом тебе, старому упрямому ослу, – сердито подумал он. – Все кругом ездят на импортных лимузинах с кондиционерами – зимой не холодно, летом не жарко, – один генерал Потапчук, видите ли, считает это непозволительной роскошью. Его заслуги перед Россией, по его мнению, не так велики, чтобы раскатывать в лимузинах… Можно подумать, России есть дело до заслуг генерала Потапчука! Уйдет он на пенсию или околеет прямо у себя в кабинете от обширного инфаркта – Россия и не заметит.

Он посмотрел на часы и принял решение. В запасе у него оставалось еще минут двадцать, а то и все полчаса, но пробке конца не предвиделось. Федор Филиппович преодолел искушение отчитать водителя за то, что тот, как последний чайник, ухитрился увязнуть в пробке, и ограничился коротким приказом:

– Давай к обочине.

– Зачем, товарищ генерал? Выйдем из своего ряда – застрянем надолго. Пока обратно вклинишься… Может, потерпите?

– Я тебе что сказал? – нахмурился Потапчук. – Живо к тротуару!

– Есть, – нехотя сказал водитель, всем своим видом выражая недовольство. Как и все водители, в глубине души он считал, что пассажир, независимо от воинского звания и должности, должен тихонько сидеть на отведенном ему месте, сопеть в две дырки и терпеливо ждать, когда его, бесполезного, благополучно доставят к месту назначения. Ну, в крайнем случае пассажир может сгодиться на то, чтобы развлечь водителя разговором о погоде и последних новостях внутренней политики – только на это, и ни на что больше. – Только, товарищ генерал, – продолжал он, останавливая машину у бровки тротуара, – потом не говорите, что это из-за меня вы на встречу опоздали.

– А то из-за кого же? – удивился Потапчук, держась за дверную ручку и стоя одной ногой на бордюрном камне. – Кто, если не ты, в час пик на Кутузовский выехал? Как будто боковых улиц не существует… Карту купи, деревня! – заключил он.

– «Джентльменов удачи» не вы один смотрели, – буркнул ему в спину водитель. Демократичные манеры и отходчивый характер генерала Потапчука были хорошо известны всем сотрудникам ведомственного гаража, из-за чего Федор Филиппович постоянно страдал. – Дерево ему нужно… вот такое…

Водитель растопырил пальцы обеих рук, изображая пальму. Генерал, который уже наполовину вылез из машины, грозно обернулся.

– Поговори у меня. Живо в таксисты загремишь! Набьешь на своего «жигуленка» трафарет «Эх, прокачу!» – и вперед, пьяных братков из кабака в кабак возить…

– Я-то не пропаду, – не полез за словом в карман водитель, – братва хотя бы платит по-человечески. А вот вас, товарищ генерал, кто тогда возить будет?

– Товарищ Сталин говорил, что незаменимых людей нет, – наставительно произнес Федор Филиппович. – И вообще, я тогда пешком ходить стану. Раза в три быстрее получится. Все, хватит, некогда мне с тобой болтать. Когда это безобразие кончится, приезжай… ну, сам знаешь куда. Я там буду. Припаркуйся где-нибудь и жди.

– А долго ждать?

– Сколько надо, столько и жди. А замечу, что халтуришь, тебе небо с овчинку покажется, так и знай.

– Есть, – повторил водитель еще более недовольным тоном.

Водитель был пожилой, всего лет на пять моложе Федора Филипповича, и водил закрепленную за генералом Потапчуком «Волгу» уже очень долго – лет восемь, наверное, а то и все девять. И все эти годы они с Федором Филипповичем препирались и бранились, получая от этого обоюдное удовольствие, которое оба старательно скрывали даже от себя самих. Правда, скрывать что-то от других порой бывает сложнее, чем от себя, и про генерала Потапчука с его водителем частенько говорили: «Милые бранятся – только тешатся».

Однако сейчас привычная перебранка не доставила Федору Филипповичу никакого удовольствия. Этот словесный пинг-понг сегодня казался частью какого-то бессмысленного и надоевшего, но при этом строго обязательного ритуала – как, впрочем, и все остальные действия, которые генералу приходилось производить на протяжении последних трех недель. Ритуальные телодвижения начинались с момента пробуждения и заканчивались поздно вечером там же, в постели, щелчком выключателя укрепленного над генеральской кроватью бра. Все это, по мнению Федора Филипповича, было пустой тратой времени – буквально все, за исключением операции «Песок», в разработке и осуществлении которой он теперь принимал самое живое и деятельное участие. Увы, пресловутая операция была еще очень далека до завершения и сейчас находилась в стадии, которую Федор Филиппович ненавидел всеми фибрами души, – той самой стадии, когда все, что можно было сделать, уже сделано и остается только терпеливо ждать, мучительно гадая, все ли ты сделал правильно и верны ли были твои расчеты и предположения.

Раскаленный асфальт дышал жаром, как будто там, под землей, в тоннелях метро, кто-то оборудовал доменную печь. Федор Филиппович, придерживая локтем неизменный портфель, чуть-чуть ослабил узел галстука и поспешно укрылся в жиденькой тени лип, распустившаяся листва которых успела изрядно запылиться. Он зашагал вперед, раздраженно чувствуя, как размокает от пота крахмальный воротничок белой рубашки. Под мышками тоже было горячо и мокро, и это не прибавляло Федору Филипповичу хорошего настроения.

Идти было совсем недалеко, квартала четыре. В общем-то, отпускать машину не имело смысла, генерал почти не сомневался, что водитель окажется на месте раньше его и потом не преминет высказаться по этому поводу. Но сидеть в душном салоне автомобиля, изнывая от нетерпения, было превыше его сил, потому он и решил немного пройтись пешком. Когда идешь, затрачиваешь хоть какие-то мускульные усилия, создается приятная иллюзия занятости: вроде бы делаешь что-то, двигаешь что-то вперед. Да так оно и есть на самом деле – ты действительно что-то двигаешь, даже если это «что-то» – твое собственное тело…

Офис Николая Степановича Корнеева располагался в старом шестиэтажном здании, которое, как понял Федор Филиппович, целиком сдавалось внаем различным фирмам и организациям. Следуя полученным по телефону указаниям, генерал вошел во двор, отыскал нужный подъезд и внимательно изучил укрепленную на стене рядом с дверью табличку с номерами офисов. Он набрал трехзначный номер на вмонтированной в железную дверь панели, нажал кнопку звонка и, подняв голову, поискал под бетонным козырьком навеса следящую камеру. Камеру он так и не нашел – надо полагать, она была хорошо замаскирована. «Чтобы не свистнули, – решил генерал. – Россия! Если ставишь видеокамеру, чтобы следить за порядком, рядом непременно нужно ставить омоновца с дубиной, чтобы следил за видеокамерой, а то ее непременно сопрут или просто сломают от избытка энергии…»

Его размышления были прерваны щелчком отпираемого замка. Где-то в недрах двери противно заныл электронный сигнал, и Потапчук поспешно потянул дверь на себя и вошел в прохладный вестибюль. Дверь закрылась за ним со сдержанным металлическим лязгом, замок снова щелкнул, и электронное нытье немедленно прекратилось. Федор Филиппович вытер лоб и шею мятым носовым платком и с интересом огляделся.

Смотреть оказалось не на что. Темноватый, без окон, освещенный лампами дневного света тесный холл не блистал архитектурными изысками и, судя по всему, имел чисто утилитарное назначение. Вдоль одной стены зачем-то стояли выстроенные в ряд стулья, а напротив виднелся обшарпанный письменный стол, за которым со скучающим видом томился долговязый субъект в полувоенной одежде темно-синего цвета с какими-то яркими нашивками на рукавах – секьюрити, тот самый омоновец с дубиной, приставленный охранять следящую видеокамеру и систему охранной сигнализации от поползновений вандалов. На столе перед ним возвышался монитор в пожелтевшем от старости светло-сером корпусе. Он был наполовину закрыт развернутой газетой, которую читал охранник. Генерал беспрепятственно миновал этого стража порядка, приблизился к дверям лифта и нажал кнопку вызова.

– Одну минуточку, – послышалось со стороны стола, где сидел охранник.

Мысленно морщась, – он очень не любил без особой необходимости козырять своим служебным удостоверением – Федор Филиппович обернулся и молча уставился на охранника.

– Простите, – сказал тот, – вы не подскажете мне фамилию композитора, начинается на «М»?

– Моцарт, – сказал Федор Филиппович и хотел было отвернуться, но не тут-то было.

– Моцарта я уже пробовал, – с сожалением сказал охранник, – не подходит. Слишком коротко. А тут, – он сунулся в газету, – раз, два, три… Десять букв.

– Мендельсон, – буркнул генерал.

– Мендель… Точно! Как же я сам-то не сообразил? Свадебный марш же! Пам, пам-парам-пам… Спасибо вам большое!

Федор Филиппович не ответил. За спиной у него со стуком разъехались отделанные полированным металлом двойные створки, он повернулся и вошел в ярко освещенный лифт с зеркалом во всю стену. Поднимаясь на пятый этаж, генерал мысленно проклинал охранника, который, сам того не подозревая, ткнул его пальцем прямо в больное место. В последнее время Федор Филиппович начал частенько ловить себя на том, что ему не хватает принудительных сеансов прослушивания классической музыки, которым он подвергался всякий раз, появляясь на конспиративной квартире Слепого. Музыку генерал считал более или менее организованным шумом, который, как и всякий шум, не мог, по его мнению, вызывать у нормального человека ничего, кроме раздражения. Но то было раньше, теперь же Федор Филиппович многое бы отдал за то, чтобы снова посидеть в знакомой квартире, послушать музыкальные записи и рассуждения Сиверова на отвлеченные, не имеющие никакого отношения к реальной жизни темы, казавшиеся ему раньше обыкновенным словоблудием.

Отыскав в длинном полутемном коридоре дверь с нужным ему номером, Федор Филиппович вошел и представился сидевшей за столиком секретаря сногсшибательной блондинке, одетой и причесанной в модном нынче деловом стиле. Блондинка сверкнула ослепительной дежурной улыбкой и очень милым голоском сообщила, что Николай Степанович ждет. Она даже вскочила из-за стола и распахнула перед Потапчуком дверь кабинета, заодно предоставив ему отличную возможность по достоинству оценить свою фигуру, которая была превыше всяческих похвал. Федор Филиппович даже слегка растерялся от такой предупредительности; впрочем, мелькнувшее в густо подведенных глазах блондинки боязливое любопытство яснее всяких слов поведало ему о причинах этой предупредительности: девчонка знала, с кем имеет дело, и вела себя соответственно. «Ах, Николай Степанович, Николай Степанович, – укоризненно подумал Потапчук, входя в кабинет. – Вот не знал, что ты такое трепло! Раньше за тобой такого не водилось. Надеюсь, вопрос о том, кто я такой, вы с этой девицей обсуждали не в постели…»

Корнеев встретил его у самых дверей, с радушной улыбкой пожал руку и усадил в глубокое, мягкое кресло рядом с низким стеклянным столиком. Затем он проверил, плотно ли закрыта дверь в приемную, и опустился в кресло напротив, продолжая широко, приветливо улыбаться. При этом он украдкой посмотрел на часы, и Федор Филиппович мог бы поклясться, что это было сделано не случайно: уважаемый Николай Степанович тактично намекал старинному приятелю на свою чрезвычайную занятость. «Переживешь, – подумал Потапчук. – Я, знаешь ли, тоже не развлекаться сюда явился».

Вслух он этого, разумеется, не сказал, а, напротив, встрепенулся в кресле, придал лицу озабоченное и даже слегка виноватое выражение и извиняющимся тоном произнес:

– Прости, я, кажется, отнимаю у тебя время…

– О чем ты говоришь! – подчеркнутым жестом одергивая рукав пиджака, чтобы тот полностью скрыл часы, воскликнул Корнеев. – Я, конечно, стараюсь отрабатывать свой оклад, и крутиться мне для этого приходится как белке в колесе, но я же понимаю, что твое время стоит дороже моего! Уж если ты решил наведаться ко мне в разгар рабочего дня…

Федор Филиппович осмотрелся, не скрывая любопытства. Офис у Корнеева был оборудован по последнему слову техники, но далеко не шикарный. В обстановке чувствовалась нарочитая сдержанность, местами граничившая с аскетичностью – с аскетичностью, да, но никак не с нищетой. Все сверкало чистотой, все было, что называется, с иголочки, но всякие там модные излишества отсутствовали.

– Ну, как тебе моя берлога? – заметив его изучающий взгляд, поинтересовался Корнеев.

– Честно говоря, я ожидал большего, – не кривя душой, признался Потапчук. – Скромно живешь, Николай.

– Ну, видишь ли, – с улыбкой сказал Корнеев, – этот офис, конечно, принадлежит моей фирме. Я ведь, как ты знаешь, сижу на двух стульях, совмещаю бизнес с общественной деятельностью. Поэтому мне часто приходится принимать здесь посетителей, явившихся по делам Фонда. Наш Фонд – организация не бедная, но существует он, как тебе должно быть известно, целиком за счет пожертвований. А жертвователям, особенно крупным, обычно бывает интересно, как тратятся их деньги. Вряд, ли кому-то из них будет приятно узнать, что он финансирует не защиту диких животных, а обстановку многочисленных роскошных кабинетов, в которых сидят сытые дармоеды. Поэтому наш принцип – иметь все необходимое, но избегать излишеств.

– Я бы тебе поверил, если бы не видел твою секретаршу, – не удержавшись, поддел его Федор Филиппович. Корнеев ухмыльнулся и подмигнул.

– Что, хороша? – Он привстал, снова покосился на дверь и проверил, не включен ли ненароком селектор. – Скажу тебе как на духу, – продолжал он, снова опускаясь в кресло, – дура редкостная, но печатает, как ураган, и притом без единой ошибки. Знает три языка, может грамотно сервировать стол, и при этом ее не надо опасаться, потому что – дура… Я такую год искал, пока нашел.

– Это с ней ты меня хотел познакомить?

– Что? О чем ты… А! Да боже сохрани! Что ты, ей-богу? Мой период коллекционирования красивых куколок давно в прошлом, теперь меня, как раньше, больше всего интересует внутреннее содержание. Хотя форма тоже, конечно, имеет значение. Погоди, вот устроим как-нибудь междусобойчик у меня на даче, тогда поймешь, о чем я толкую … Кстати, о куколках. Он снова встал, дотянулся до письменного стола и включил селектор.

– Нина, принеси коньяк!

– Ни в коем случае! – запротестовал Федор Филиппович. – На улице жара несусветная, а ты – коньяк… Да и некогда нам с тобой коньяки распивать, у обоих дел по горло. Середина рабочего дня, а ему коньяк подавай! Андропова на тебя нет…

– Да, при Юрии Владимировиче с этим делом было круто, – согласился Корнеев. – Нина, отставить коньяк! Кофе? – обернулся он к Федору Филипповичу.

– Уволь, – развел руками генерал. – Сердчишко пошаливаете. Даже курить пришлось бросить, какой уж тут кофе.

– Не узнаю тебя, Федор. Что с нами делает время! А помнишь, как бывало?.. Эх, молодо-зелено! Где мои семнадцать лет? Нина, сообрази-ка ты нам, пожалуйста, чайку… Надеюсь, против чая ты возражать не станешь? – осведомился он, снова повернувшись к генералу.

– Против хорошего – нет, не стану. В Фергане мы только чаем от жары и спасались, и на Кубе тоже. Ну, и в некоторых других местах…

– Да-а, – возвращаясь в кресло, задумчиво протянул Корнеев, – помотало тебя по свету, братец… Зато есть что вспомнить. Завидую!

– Напрасно завидуешь, – успокоил его Потапчук. – Есть что вспомнить, да внукам рассказать нечего. Таким, как я, перед уходом на пенсию на лоб ставят гриф «Совершенно секретно», чтобы, как глянешь в зеркало, язык сам собой отнимался.

– Да уж, – сказал Корнеев, озадаченно вертя головой, – действительно не позавидуешь! Ну, и какие же совершенно секретные дела привели тебя в мое скромное пристанище? Федор Филиппович смущенно крякнул и развел руками.

– Видишь ли, это не столько мои, сколько твои секретные дела…

– Так я и знал! – не дав ему договорить, зловещим голосом провинциального трагика воскликнул Корнеев. – Так я и знал, что зря с тобой связался! А теперь меня, невинного, закуют в кандалы и по этапу отправят в Сибирь за преступленья, коих я не совершал! А тебе, вероломному сатрапу, повесят на грудь медаль «За заслуги перед Отечеством»… Слушай, – сказал он вдруг нормальным, очень заинтересованным тоном, – а почему у нас нет медали «За ОСОБЫЕ заслуги перед Отечеством»? «Однако и здесь не без клоунов», – подумал Федор Филиппович.

– Потому что у нас отечество особое, – сказал он вслух. – И народ в нем живет особый, не такой, как все остальные. Поэтому словосочетание «особые заслуги» наш народ тоже воспринимает по-особому. Кто же при таких особых условиях рискнет нацепить медаль «За особые заслуги»? Могут ведь и лицо побить – очень обыкновенно, по-нашему.

Корнеев рассмеялся. Дверь кабинета приоткрылась, и в нее проскользнула давешняя блондинка с заставленным подносом. Федор Филиппович откинулся в кресле, с удовольствием ее разглядывая. Второе впечатление не испортило первого – девица и впрямь была хороша, хотя генерал все-таки предпочел бы, чтобы она была одета в юбку, а не в эти модные нынче широкие прямые брюки, под которыми могло скрываться все что угодно. Опуская поднос на стол, блондинка повернула голову, встретилась взглядом с Федором Филипповичем и улыбнулась. От нее веяло свежестью и запахом дорогой парфюмерии. Будучи пойманным на месте преступления, генерал немного смутился, хотя и понимал, что такое вот разглядыванье наверняка входит в перечень служебных обязанностей белокурой красавицы. Так уж повелось, что секретарша, или, как теперь принято выражаться, офис-менеджер, – это не только и не столько сотрудник, сколько украшение приемной. А украшение для того и существует, чтобы его разглядывали…

Чай у Корнеева оказался на диво хорош, Федор Филиппович давно, такого не пробовал. Однако чай этот не шел ему в горло, стоило лишь вспомнить, по какому делу Федор Филиппович сюда явился. Дело это явно интересовало и Корнеева; выслушав комплимент насчет чая и еще немного позубоскалив по поводу того, как Федор Филиппович пялился на секретаршу, Николай Степанович вежливо, но решительно взял быка за рога.

– Ну, Фёдор, поведай, чем же я ухитрился прогневать твой могущественный департамент? – спросил он, маскируя улыбкой свою настороженность.

– Ну, во-первых, не прогневать, а озадачить, – аккуратно возвращая чашку на блюдце, а блюдце на стол, ответил генерал. – И не департамент, а меня лично. В противном случае сейчас не я бы у тебя в кабинете сидел, чаи распивая, а ты у меня. С повесткой в кармане и вертухаем за дверью…

– Ты меня успокоил, – сказал Корнеев, но было заметно, что он врет – спокойнее ему не стало.

Федор Филиппович с грустью подумал, как плохо иногда быть государевым человеком. Все тебя опасаются, даже лучшие друзья, и сам ты с течением времени перестаешь верить кому бы то ни было, потому что опыт – страшная штука, особенно опыт многолетней службы в госбезопасности. Начинаешь видеть людей насквозь, и то, что ты там видишь, обычно не доставляет тебе никакого удовольствия…

– Рад за тебя, – сказал Федор Филиппович. – Так, может, и ты меня успокоишь? Я, собственно, затем и пришел.

– Да ну? – удивился Корнеев и едва заметно переменил позу, усевшись чуть свободнее. Со стороны заметить и верно оценить это движение было трудно, но Федор Филиппович заметил и оценил. – Слушаю тебя, Федор. Я полностью в твоем распоряжении – как говорится, готов всячески содействовать. Чем же, позволь узнать, я тебя озадачил?

– Об этом после, – сказал Федор Филиппович. – Да ты не волнуйся, это так, робкие попытки дилетанта разобраться в узкоспециальных вопросах. Скажи лучше, оттуда, из тайги, какие-нибудь новости есть? У Корнеева удивленно округлились глаза.

– Это ты об экспедиции? Да нет, конечно! Их и не должно быть. Какие оттуда могут быть новости? Теперь настала очередь Федора Филипповича удивленно округлять глаза.

– То есть как это – не должно быть? – изумился он. – Добрались нормально, потерь нет, пройдено столько-то километров, замечено столько-то тигров, зафиксировано энное количество фактов браконьерства… или, наоборот, не зафиксировано… У вас что, связь не предусмотрена?

– Да ты что, Федор! – Корнеев даже всплеснул руками. – Какая связь? Там же тайга, глушь, дичь, сто километров напрямую до ближайшей электрической лампочки, а ты – связь… Ей-богу, удивил! У них, конечно, есть рация, обычная армейская «Р-107»…

– Место ей в музее радиосвязи, – пробормотал Федор Филиппович.

– Вот именно… То есть что я говорю? Ты меня не сбивай, генерал! Ты меня просто, огорошил… «Сто седьмая» – отличная рация, простая, надежная и неприхотливая, и с ее помощью наши люди в любой момент могут связаться с ближайшим населенным пунктом – вызвать милицию, спасателей, медиков, если понадобится…

– В наше время существуют и другие средства связи, – вставил Федор Филиппович.

– Да зачем?! Зачем они им, эти средства связи? На кой черт им прямая связь с Москвой, до которой полторы тысячи километров? Это же просто лишняя тяжесть и, между прочим, лишний потребитель электроэнергии, которую там, в тайге, добыть просто неоткуда. Ведь им же двигаться надо, тащить весь этот груз! А зачем им, скажи на милость, суперсовременный спутниковый телефон, по которому они могут связаться с Москвой, но не с соседним райцентром, откуда только и может прийти помощь! И вообще, я не понимаю, что тебя так удивляет. Это же не полярная станция! Они – кочевники, им нужно за короткое время пройти очень приличное расстояние, и, естественно, идти они предпочитают налегке. Дорог там нет, автотранспорт бесполезен, а на лошадей много не навьючишь. Да и острой необходимости в поддержании постоянной связи с ними нет. Поставленные перед ними задачи не предполагают постоянной передачи полученных данных в Москву. – Он помолчал, отхлебнул чаю и захрустел печеньем. – Ну что, удалось мне развеять твои недоумения?

– Лишь отчасти, – сказал Федор Филиппович. – Есть некоторые вопросы относительно задач, стоящих перед экспедицией…

– И дернул же меня черт связаться с тобой! – в сердцах воскликнул Корнеев. – Ты извини, Федор, но если бы я только мог предположить, что твоя помощь обернется допросом, я бы к тебе ни за что не обратился!

– А чего ты так взвился? – очень натурально удивился Федор Филиппович. – Я пришел к тебе как частное лицо, задаю совершенно невинные, на мой взгляд, вопросы на интересующую меня тему… И потом! К черту частное лицо. Поставь себя на мое место. Я, генерал ФСБ, начальник отдела, старый служака с безупречной – да, да, представь себе, безупречной! – репутацией, фактически участвую в деле, о котором почти ничего не знаю. Согласись, это выглядит странно, особенно если учесть количество и качество стволов, в этом деле фигурирующих.

– Ха, стволы! – Корнеев опять хлебнул чаю, и Федору Филипповичу показалось, что он сделал это нарочно, чтобы ненадолго спрятать в чашке лицо. – Стволы… Это же тайга, Федор. И занимаются наши люди не кроликами, а тиграми. Кстати, все стволы зарегистрированы и оформлены честь по чести, можешь проверить.

– Уже, – скромно признался Федор Филиппович, точно зная, какой эффект произведет это признание.

В кабинете повисла нехорошая тишина. Потом Корнеев откашлялся в кулак и осторожно спросил:

– А что, если не секрет, послужило причиной проверки? Федор Филиппович замахал на него руками.

– Господи, Николай Степанович, да что с тобой сегодня? Что ты все время дергаешься, как будто тебя шилом в зад тычут? У тебя что, совесть нечиста? Ты пойми, когда мы с тобой разговаривали насчет этого дела, у меня голова была совсем другим забита. Работа, черт бы ее побрал! Так что встречу нашу я вспоминаю как сквозь туман… Выслушал тебя, отдал необходимые распоряжения и забыл. А теперь со старыми делами покончил, новые еще только на подходе, вот я и заинтересовался: во что же это меня друг Коля втравил? Навел кое-какие справки… И, знаешь, некоторые моменты меня не то чтобы насторожили, но удивили изрядно.

– Например? – напряженным голосом спросил Корнеев.

– Например, численный состав экспедиции. Четыре научных сотрудника, ни одного профессионального стрелка, если не считать моего человека, и это при том, что в составе предыдущей, исчезнувшей экспедиции таких стрелков было шестеро. Я видел их послужные списки, они впечатляют. У вас они, правда, числились разнорабочими, но сути это не меняет, ведь правда? Мой человек тоже был зачислен разнорабочим. Вот мне и любопытно, что за работы ему придется выполнять там, в тайге. Ты только не подумай, что я хочу тебя в чем-то обвинить и вообще припереть к стенке. Я же понимаю, браконьерство в тех краях – серьёзный бизнес. А серьезный бизнес и защищают всерьез, по-взрослому. Там передовая, а на передовой свои законы. И вообще, что бы там ни произошло, потом это всегда можно будет представить как необходимую самооборону… Это все так, это я отлично понимаю и, поверь, целиком и полностью разделяю и поддерживаю твою позицию. Но, согласись, принимая участие в деле, я должен точно знать, о чем конкретно идет речь. Это нужно для того… Ну, словом, на всякий случай.

– А ты не поздно спохватился?

– Лучше поздно, чем никогда. Кстати, имей в виду: если это какая-нибудь провокация, если твои научные сотрудники по возвращении в Москву попытаются обвинить моего человека в какой-нибудь уголовщине, я его непременно вытащу. Его вытащу, а тебя утоплю, чтоб не забывал о старой дружбе.

Последнее заявление было вопиющим, и Корнеев поспешно прильнул к чашке с чаем, пряча в ней снисходительную улыбку. Федор Филиппович не обиделся: именно такого эффекта он и добивался, произнося эту бессмысленную и ничем не спровоцированную угрозу.