Текст книги "След тигра"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– Не знаю, – справившись с раздражением, сухо произнес он. – И не хочу знать. Смерть выбирает… Бред собачий!

– Ты действительно так думаешь, меткий стрелок? – с невеселой улыбкой спросила Горобец.

– К черту, – невпопад и не слишком вежливо ответил Глеб и большими шагами двинулся вниз по склону, туда, где остался Тянитолкай.

Глеб Петрович Жуков лежал ничком, уронив голову на руки, все еще сжимавшие карабин. Изумрудный мох справа от него был густо усыпан стреляными гильзами. Судя по их количеству, Тянитолкай успел расстрелять не меньше трех обойм, пока его самого не настигла пуля – вернее всего, как и говорила Горобец, случайная.

Слепой с первого взгляда понял, что Евгения Игоревна права: Тянитолкай был убит наповал и даже, наверное, ничего не успел почувствовать. Вместо затылка у него было сплошное кровавое месиво, откуда торчали клочья волос и зазубренные осколки черепной кости. Правое плечо куртки почернело от пропитавшей его крови, и на этом фоне жутковато розовели какие-то светлые комочки.

Глеб присел над убитым и осторожно перевернул его на спину, хотя особой нужды в этом не было. Карабин выскользнул из мертвых пальцев и бесшумно лег на пружинистую подушку мха.

Глаза Тянитолкая были широко открыты, над левым чернело входное отверстие, от которого к виску тянулась тонкая кровавая дорожка, казавшаяся совсем незначительной по сравнению с развороченным затылком. Глеб озадаченно почесал в затылке, посмотрел вверх, откуда прилетела пуля, потом перевел взгляд на камень, за которым тот лежал. По всему выходило, что нужно было очень редкое стечение обстоятельств, чтобы пуля, посланная сверху, ударила Тянитолкая именно туда, куда она его ударила.

Он обернулся на звук шагов. Евгения Игоревна подошла и тоже опустилась на корточки над убитым.

– Странно, – задумчиво произнесла она, легко коснувшись кончиками пальцев небритой щеки мертвеца. – Не понимаю, как его угораздило… Стреляли сверху и справа, а попали слева и снизу… Как это могло получиться?

Глеб тяжело уставился ей в глаза, но взгляд Евгении Игоревны был немного испуганным, печальным и недоумевающим. Тогда Сиверов посмотрел на Возчикова, который, слегка прихрамывая, спускался по склону. Возчиков был безоружен, о чем Глеб прекрасно знал и без дополнительного осмотра.

Горобец немного переместилась, не вставая с корточек, и провела ладонью по шершавой поверхности камня. В одном месте ее рука задержалась, и, бросив туда взгляд, Глеб заметил светлую, явно совсем свежую выщербину. Он прикинул, как должна была пройти пуля, срикошетировав от этого места, и всухую сплюнул под ноги. Все было ясно.

– Рикошет, – сказал он, хотя мог бы и промолчать. – Чертова случайность…

Он протянул руку и, привычно преодолев внутреннее сопротивление, закрыл Тянитолкаю глаза. Влажная от еще не успевшего просохнуть пота кожа была липкой и прохладной на ощупь – тезка уже начал остывать.

– Случайность, – с сомнением повторила Евгения Игоревна. – Случайность ли? Не смотри на меня так, – быстро сказала она, поймав сердитый взгляд Глеба. – Я никогда не была суеверной, не плевала через плечо, встретив черную кошку, и смеялась над всеми этими псевдонаучными статейками в желтой прессе, над разными полтергейстами, энергетическими полями, тонкими телами и прочей чепухой наподобие переселения душ. Я занимаюсь наукой и привыкла верить фактам. И все-таки… Он ведь чувствовал, что умрет, разве ты не заметил? Он это знал, а я, проклятая идиотка, с маниакальным упорством гнала его вперед…

– Прекрати истерику, – сухо сказал Глеб, отстегивая от пояса саперную лопатку. – Ты сама себе противоречишь. Если его убила какая-то сверхъестественная сила, тогда какая разница, куда ты его гнала – вперед или назад?

– Да, – неожиданно поддержал это несколько сомнительное заявление подошедший Возчиков. Он говорил тихо, почти робко, и опять протирал свои проклятые очки. Глебу захотелось дать ему по рукам, выбить очки и раздавить каблуком, но он сдержался. – Да, – повторил Олег Иванович, – вы целиком и полностью правы, Федор… э… Петрович. Тому, что здесь обитает, безразлично, стоите вы к нему спиной или лицом. Боюсь, все мы совершили непростительную ошибку, перейдя болото.

– Что? – презрительно спросил Глеб.

– Да-да, я вас понимаю. Вы рационалист до мозга костей. Я сам был таким когда-то, но, как видите… Согласитесь, мой опыт пребывания в здешних местах намного обширнее и продолжительнее вашего, и я знаю, о чем говорю. Вернее, не столько знаю, сколько чувствую.

– Это вы очень точно подметили, – согласился Глеб. Он прислонил к камню винтовку, сбросил рюкзак и с лязгом вогнал штык лопаты в каменистую землю. – Ваш опыт пребывания в здешних местах настолько обширен и продолжителен, что вы, похоже, слегка повредились рассудком.

– А я и не спорю, – тихо согласился Возчиков. – Может быть, и повредился. По-моему, с каждым, кто сюда попадает, рано или поздно происходит что-то в этом роде. Я имею в виду, – поспешно поправился он, – только тех, кому удается достаточно долго оставаться в живых…

Глеб помолчал, подыскивая достойный ответ, не нашел и мысленно махнул рукой. «В самом деле, – подумал он, – что это я затеял спор с сумасшедшим? Сам, что ли, не совсем здоров?»

– Возьмите вторую лопату, – приказал Сиверов, – поднимитесь наверх и начинайте копать еще одну могилу.

– Для кого? – удивилась Горобец.

– Для человека, – тихо, с большим нажимом пояснил Глеб. – Кстати, ты можешь подняться с Олегом Ивановичем и проверить карманы этого стрелка на предмет документов. Вряд ли, конечно, но мало ли что?..

Горобец демонстративно поморщилась, но спорить не стала и, подхватив с земли рюкзак Тянитолкая, с огромной неохотой стала подниматься вверх по склону вслед за прихрамывающим Олегом Ивановичем.

***

Они выступили довольно поздно, перестрелка на склоне и последовавшие за ней похороны задержали их еще на два с половиной часа, так что, несмотря на ярко выраженное недовольство Евгении Игоревны, им пришлось остановиться на ночлег километрах в восьми от зимовья, которое было конечной целью их путешествия.

Ужин получился скудным, потому что весь день им было не до охоты, а утренних зайцев они без остатка употребили за завтраком. Глеб помимо собственной воли все время вспоминал о недавно зарытых в землю телах, представляя, что должен думать и ощущать по этому поводу сидевший напротив и мрачно хрустевший галетой Возчиков. Этот человек однажды уже преодолел табу на каннибализм и теперь, наверное, горько сожалел о выброшенном безо всякой видимой пользы мясе. Стыдился, а может быть, даже презирал себя, но все равно тайком пускал слюни, представляя дурманящий аромат жарящегося на вертеле сочного куска человечины…

«Эк, куда тебя повело, – насмешливо подумал Глеб, вороша прутиком угли. – Может, это не Возчиков, а вы, гражданин Сиверов, не прочь отведать мясца, не особенно заостряя внимание на том, откуда оно взялось? Может быть, это место и впрямь обладает какой-то силой? В конце концов, не зря же люди тысячи лет подряд верили во всякую чертовщину! И не надо пудрить мне мозги детскими сказками про невежество наших волосатых предков, одушевлявших все, что попадалось им на глаза. Фантазия безгранична? Черта с два! Девяносто процентов живущих на земле начисто лишены воображения и если могут себе что-то представить, так разве что голую бабу или бутылку водки. Ну, или кучу денег – чем выше, тем лучше… Да что там рядовой обыватель! Взять хотя бы людей искусства. Не будем трогать великих. Они потому и великие, что у них хватило ума работать с натурой, не открывая восхищенному зрителю потаенных глубин своего воображения, которого у них, как и у простых смертных, кот наплакал. Возьмем самый простой пример – фильмы ужасов. Если приглядеться ко всем этим киношным монстрам, всякий раз оказывается, что прототипом послужили обычные насекомые или, на самый худой конец, пресмыкающиеся. Ящерицы какие-нибудь… Вот тебе и безграничность фантазии! Уж, казалось бы, нет области обширнее, чем мир человеческих страхов, а на поверку все сводится к жучкам-паучкам, увеличенным до невероятных размеров…

«Ну, хорошо, – подумал он, вытягивая усталые ноги и с ленивым интересом наблюдая за тем, как Возчиков, вооружившись выпрошенным у Евгении Игоревны ножом, с крайне сосредоточенным видом что-то там подкручивает в своих драгоценных очках. – Хорошо, если уж нас опять занесло в эти дебри, попробуем в них разобраться. Мне, значит, твердят, поют в оба уха, а я не верю. Такой вот я молодец – не клюю на удочку и не поддаюсь на провокацию… В общем, не даю себя провести. Превосходно. Остается только выяснить, кто он, этот негодяй, который поет мне в уши и пытается меня обмануть. Ну, кто? В том-то и беда, что с самого начала похода в уши мне поют все, кому не лень, и у всех – одна и та же песня. И это не мешает им по очереди отбрасывать обувку… То есть опять получается полная ерунда. Если все они сознательно с самого начала вешали мне лапшу на уши, значит, правда была им известна – всем, даже этому пьянице проводнику, и тоже с самого начала. Тогда какого дьявола, зная убийцу в лицо и по имени, они давали себя уничтожить? Это что, странствующий клуб самоубийц? Интересно, в каком качестве пригласили меня – рефери, свидетеля, летописца? А может, я – козел отпущения? Вот передохнут все до единого, а я буду виноват…»

Он огляделся. Горобец, подстелив под себя спальный мешок, лежала на спине, опираясь затылком на скрещенные руки. Она не спала – Глеб видел, как поблескивают, отражая пламя костра, белки ее глаз, устремленных в звездное небо. Возчиков ковырялся в очках, кряхтя, сопя и то и дело поднося очки поближе к костру в попытках разглядеть микроскопические винтики, которые безуспешно старался поджать. Лицо у него было скорбное, глаза близоруко щурились, и Глебу стало его жаль. Ну, не свинство ли, в самом деле, заставлять человека с плохим зрением копаться в механизме, который и с нормальными глазами еле-еле разглядишь?

– Дайте сюда, – сказал Глеб, протянув руку, – пока совсем не сломали.

Возчиков с многословными изъявлениями благодарности отдал ему очки и нож. Глеб прищурился, разглядел маленькую, сильно попорченную стараниями Возчикова головку винта, который удерживал дужку, и двумя точными движениями зажал винт намертво. Затем он для профилактики проделал ту же операцию со второй дужкой и вернул очки счастливому владельцу, который немедленно вцепился в них обеими руками и принялся лихорадочно протирать стекла.

Глеб заметил, что Возчиков не вернул перочинный нож Евгении Игоревне, а опустил в карман, но промолчал. Какое, в самом деле, это могло иметь значение? Бросить карабин Тянитолкая они не отважились, и весь остаток дня Олег Иванович тащил на себе и оружие, и рюкзак убитого. Да и теперь все оставшееся в наличии оружие экспедиции – два карабина и снайперская винтовка – лежало буквально в метре от левой руки Возчикова, сваленное в кучу, как дрова. Исключение составляли только парабеллум Горобец да «глок» Слепого – оружие, от которого здесь, в тайге, не было никакого прока, если не считать двух подстреленных утром зайцев.

Глеба все сильнее клонило в сон. Он встряхнулся, сел ровнее, поджав под себя ноги, и опустил руку в карман куртки. Пальцы привычно нащупали стеклянный цилиндрик, пробежались по рубчатому ободку капроновой пробки. Сиверов знал, что в ампуле осталась всего одна таблетка, и какое-то время колебался, прежде чем принять решение. Затем, не скрываясь, вынул ампулу, открыл, вытряхнул таблетку в рот вместе с болтавшимися на дне крошками, а пустой цилиндрик бросил в костер.

– Что это? – с любопытством спросил Возчиков.

– Биоактивная добавка, – вежливо пояснил Глеб. – У меня, видите ли, трудности с пищеварением.

– Но ведь БАДы надо принимать вместе с пищей, а не вместо нее! – воскликнул Возчиков. – Это я вам как биолог говорю!

Глеб проигнорировал это замечание, поскольку единственный ответ, вертевшийся на кончике его языка, состоял в предложении вернуться и выкопать одного из похороненных днем мертвецов, если уж уважаемого доктора биологических наук так сильно беспокоит отсутствие пищи. Это было несправедливо и не слишком остроумно, потому Глеб и промолчал.

– Так вот почему ты не спишь по ночам, – сказала Евгения Игоревна. Повернув голову, она с интересом смотрела на Глеба. – Доверяй, но проверяй, так? Ну, и что это было?

Она назвала наименования двух препаратов, знать о существовании которых гражданским лицам, строго говоря, не полагалось. Глеб удивленно приподнял брови.

– Однако, – сказал он, – вы, господа ученые, разбираетесь не только в устройстве пищеварительного тракта кольчатых червей!

– Так что это было? – настойчиво повторила свой вопрос Евгения Игоревна.

– Ни то, ни другое, – солгал Глеб, внимательно наблюдая, как чернеет и сминается, на глазах утрачивая правильность очертаний, лежащая на золотистых от жара углях тонкая стеклянная трубочка.

Горобец еще некоторое время разглядывала его, ожидая продолжения, а потом снова устремила взгляд к звездам.

Сиверов прислушался к своим ощущениям и вынужден был констатировать, что таблетка помогла как мертвому припарки. Спать ему хотелось по-прежнему и даже еще сильнее, пламя костра дрожало, расплывалось и меркло перед слезящимися, воспаленными глазами, а внутрь головы будто песка насыпали – такая она была тяжелая. «Удар нанесен тяжелым тупым предметом, – вспомнил Глеб, – возможно, головой…»

Чтобы хоть чем-то занять этот тяжелый и тупой, неумолимо клонящийся к земле предмет, Глеб начал мысленно сочинять письмо генералу Потапчуку. Работа сразу же застопорилась, потому что Сиверов не мог решить, какой из шедевров эпистолярного жанра взять за образец: письмо Ваньки Жукова или послание запорожцев турецкому султану. Затем ему показалось, что он нашел компромисс: писать нужно было в стиле тех писем, что сочинял, скитаясь в песках, красноармеец Федор Иванович Сухов. «Точно! – воодушевился он. – Тем более что у нас с ним, если приглядеться, очень много общего. Например, он Федор, и я тоже Федор… В некотором роде. Он сочинял письма в уме, и я их так же сочиняю… Только вот беда: хоть убей, не вспомню сейчас, как его жену звали… Марфа? Марья? Глафира? Нет, не помню, забыл. Впрочем я ведь собрался писать не чьей-то там жене, а Потапчуку. Он тоже, кстати, Федор, хоть и генерал. А еще спешу сообщить вам, любезный мой Федор Филиппович, что вышла у меня непредвиденная задержка… Впрочем, пардон, о чем это я? Какая задержка? Чего задержка? А? То-то… Разве что подписаться именем его секретарши… Так у него и секретаршу звать капитаном Нистратовым. Опять какая-то ерунда получается…»

Потом на него вдруг снизошло озарение – внезапное, как все озарения, и такое же яркое. На какой-то миг, будто при вспышке молнии, Глеб увидел всю картину целиком, и картина эта была логичной и непротиворечивой, хотя и достаточно отвратительной. Он попытался вникнуть в детали, но картина помутнела, распалась на части и исчезла, не оставив после себя ничего, кроме разочарования и ощущения потери. Глеб попробовал ухватить свою гениальную догадку за скользкий увертливый хвостик, и это ему почти удалось, он удвоил усилия и вдруг проснулся с уже знакомым ощущением, что проспал что-то очень важное.

Он обнаружил, что лежит на боку, в очень неудобной позе – очевидно, как повалился, так его и оставили, ограничившись тем, что укрыли сверху спальным мешком. Ткань спальника была покрыта крупными каплями росы, трава вокруг поседела от осевшей на ней влаги, и в предрассветных сумерках Глеб увидел, как по казеннику его винтовки, дрожа и оставляя за собой извилистую дорожку, скатилась тяжелая капля конденсата. Между стволами деревьев белесыми клочьями сырой ваты висел отчетливо воняющий болотом туман, чуть подсвеченный оранжевым там, где мерцали, догорая, угли костра.

Очевидно, в момент пробуждения Глеб сильно вздрогнул, потому что сидевший у костра с «сайгой» на коленях Возчиков тут же встрепенулся, схватился за карабин и резко вскинул голову, блеснув плоскими стеклами очков.

– Тише, тише, все в порядке, – негромко сказал Глеб и сел, рассеянно стирая со щеки прилипшие к ней сосновые иголки и мелкий лесной мусор.

С минуту он сидел, вслушиваясь в предутреннюю тишину и пытаясь разобраться в своих ощущениях. Потом остатки сна ушли в землю, как уходит из ванны мыльная вода, если вынуть пробку, и он понял наконец, что никакого озарения у него не было – приснилось что-то, вот и все. Оглядевшись, Глеб не обнаружил в пределах видимости ни насаженных на шесты голов, ни каких-либо иных отклонений от нормы.

– Все в порядке? – спросил он, зевая и с хрустом потягиваясь.

– Да, – вполголоса, чтобы не разбудить Евгению Игоревну, отозвался Возчиков. – Простите, мы не отважились вас трогать, решили дать вам отоспаться…

– Это вы напрасно, – серьезно сказал Глеб, еще раз внимательно оглядываясь по сторонам. – Впрочем, спасибо. Я действительно отлично отдохнул.

Это было вранье чистой воды. Ему стало легче, но ненамного; посмотрев на часы, он понял, что спал от силы часа четыре, да и то вряд ли. Голова по-прежнему напоминала чугунное ядро, в глаза будто песка насыпали, а рот буквально раздирала неудержимая зевота.

– А сами-то вы что же? – спросил он, будто невзначай дотрагиваясь до рукоятки пистолета. Пистолет был на месте и, кажется, весил столько же, сколько и раньше. Впрочем, это еще нуждалось в проверке.

– Не спится, – признался Возчиков и подбросил в костер немного хвороста. На мгновение стало темнее, потом из-под черных веток пробились первые язычки пламени, лизнули сухое дерево и, осмелев, с веселым треском начали карабкаться вверх. – Не спится, – повторил Олег Иванович задумчиво и грустно. – Как-то мне, знаете ли, тревожно. А пожалуй что и страшно. Как подумаю, что он где-то рядом… Сегодня мы придем к зимовью, и там все окончательно решится – так или иначе.

– Почему вы так думаете? – спросил Глеб. Он вынул пистолет из кобуры, осмотрел его и проверил обойму. Пистолет с виду был в порядке, в обойме тепло отсвечивали медью короткие толстые гильзы. Глеб выщелкнул одну, потом еще две, придирчиво оглядел со всех сторон и вставил обратно в обойму – патроны тоже были в порядке. – Почему вы думаете, – продолжал он, ударом ладони загоняя обойму на место и передергивая затвор, – что все решится именно сегодня? Ведь наш враг вовсе не обязан вступать с нами в бой на пороге этой избушки. Кто ему мешает отсидеться в лесу? Кто ему мешал перерезать нам глотки, пока я спал, а вы, по вашим собственным словам, дремали вполглаза?

Возчиков пожал плечами. Отблески огня прыгали в стеклах его очков, струились по стволу карабина.

– Не знаю, – сказал он. – Возможно, Андрей Николаевич боится нас… То есть я хотел сказать – вас. Может быть, он колеблется, не зная, как поступить с Евгенией Игоревной… Он ведь ее по-своему очень любил, знаете ли, вот и не может, наверное, решиться, сделать выбор. Однако он его непременно сделает, и именно сегодня, уверяю вас. Не знаю, в чем тут дело, но я… понимаете, чувствую это вот здесь.

И он постучал себя костлявым кулаком в едва прикрытую лохмотьями куртки цыплячью грудь.

– Чувствуете, – нарочито пренебрежительно передразнил Глеб. – Чувствуете… Ерунда это все, ясно вам? Захочет встретиться – на здоровье. У меня найдется, чем его удивить.

– Не стоит недооценивать противника, – печально произнес Возчиков, баюкая на коленях карабин, как грудного младенца. – Особенно такого противника, как Андрей Николаевич. Лично мне совсем не нравится то, как легко он пропустил нас в глубь своей территории.

– Глупости, – убежденно сказал Глеб. – Подайте-ка лучше рюкзак. Нет, не этот. Рюкзак Тянитолкая подайте. Тот, который несли вы.

– Простите, – сказал Возчиков, – а… зачем вам, если не секрет?

Глеб заметил, что этот светоч знания вовсе не торопится выполнить просьбу, и это ему очень не понравилось, потому что косвенно подтверждало некоторые его подозрения.

– Не секрет, – медленно произнес он, глядя на Возчикова в упор тяжелым, многообещающим взглядом. – Надо. Надо мне, понимаете?

Возчиков поджал губы и, глядя в сторону, с огромной неохотой подал Глебу рюкзак покойного Тянитолкая.

– Гм, – сказал Глеб.

По весу этот рюкзак сильно отличался и от рюкзака Евгении Игоревны, и от его собственного. Он был тяжелее килограмма на два, а то и на все три, и Сиверову стало очень неприятно оттого, что его подозрения начинают оправдываться.

– Карабин в сторонку отложите, – «милицейским» голосом потребовал он, и Возчиков безропотно повиновался.

Наградив его еще одним долгим, подозрительным взглядом, Глеб с нарочитой медлительностью развязал тесемки рюкзака. Он почти наверняка знал, что обнаружит внутри; одного он не знал: как ему объяснить свою находку хотя бы самому себе.

Все так же медленно, с многозначительным выражением лица Глеб запустил руку в недра рюкзака, не сводя глаз с Возчикова и готовясь выстрелить при первом же резком движении с его стороны. Пальцы коснулись какой-то тряпки, нетерпеливо отбросили ее в сторону, нащупали еще что-то матерчатое – судя по ощущению, носки не первой свежести, – пробежали по гладкому металлу запасной обоймы и неожиданно коснулись чего-то круглого, металлического и, кажется, завернутого в бумагу. Глеб ощупал находку. Так и есть – толстый, очень похожий на что-то мучительно знакомое, металлический цилиндр высотой почти равной диаметру, с выступающими ободками по краям, завернутый в пропитанную маслом бумагу… Рядом, на самом дне рюкзака, обернутые свитером, чтобы их очертания не проступали сквозь ткань, лежали еще. два точно таких же цилиндра.

Глеб был обескуражен, и ему стоило огромных усилий сохранить прежнее выражение лица. Он уже понял, что это за цилиндры: чертов Тянитолкай украдкой таскал в своем рюкзаке три утаенные от коллектива банки тушенки, рассчитывая, по всей видимости, употребить их, когда подвернется удобный случай. Аллах его знает, сколько их было в начале пути, этих контрабандных банок. Недаром же он всякий раз так кряхтел, вскидывая рюкзак на плечи, и при этом никому не позволял к нему прикасаться! А Возчиков, значит, ночью, на досуге, из вполне понятного любопытства заглянул в рюкзак, нашел тушенку и решил, гнида очкастая, пойти по пути своего предшественника: помалкивать в тряпочку до выяснения обстоятельств, а потом, если окажется, что о тушенке никто не знает, умять все три банки в одиночку. Да оно и понятно, в мясе он себе не привык отказывать… И перочинный ножик, который он выцыганил у «солдата Джейн», ему, наверное, затем и понадобился – банки вскрывать…

«Нет, – подумал Глеб, – не выдерживает наша интеллигенция полевых условий. Решительно не выдерживает. А потом еще удивляется, за что ее рабочий класс не любит…»

– Продовольствие приворовываем? – зловещим полушепотом поинтересовался он, взвешивая на ладони извлеченную из рюкзака килограммовую банку в промасленной оберточной бумаге – старую, еще из тех, что хранились на складах НЗ Советской Армии. – Вот дать бы тебе этой жестянкой в лоб, доктор наук!

Он сделал вид, что хочет швырнуть в Возчикова банкой, и тот испуганно отшатнулся, загородившись скрещенными руками.

– Простите, – пролепетал он, – я нечаянно наткнулся на эти банки в рюкзаке и просто… просто не сумел удержаться. В конце концов, я полагал, что это личное имущество Глеба Петровича и что оно не имеет отношения к… к вам.

– А делиться тебя мама не учила? – спросил Глеб.

Олег Иванович что-то ответил, что-то виноватое и донельзя глупое, как и вся эта ситуация, но Сиверов уже перестал обращать на него внимание. Он отбросил в сторону рюкзак, равнодушно уронил сверху банку… Вот так находка! Ай да Слепой! Ай да Шерлок Холмс! Ай да озарение… Вот и верь после этого, что Менделеев увидел свою периодическую таблицу во сне. То есть увидеть-то он ее, может, и увидел, но долго, наверное, смеялся после первой попытки перенести свое сновидение на бумагу…

Ему мучительно захотелось треснуть килограммовой жестянкой по голове уже не Возчикова, а себя. Уже без малого месяц он брел на ощупь, вот именно как слепой, совершая ошибку за ошибкой, и до сих пор впереди не брезжил ни единый лучик света. То есть было ясно, что с этой экспедицией что-то в высшей степени не так, но вот что именно, Глеб до сих пор не разобрался. Более того, он опять остался в дураках. Он-то был почти на сто процентов уверен, что в рюкзаке у Тянитолкая лежит тот самый спутниковый телефон, который ему не удалось найти у Горобец, а там оказалась какая-то дурацкая тушенка, пропади она пропадом! Хорошо еще, что у него не хватило ума высказать свою гениальную догадку вслух…

Потревоженная всем этим продуктовым копошением, Горобец шевельнулась и сразу же села, протирая кулаком заспанные глаза.

– Сколько времени? – спросила она сквозь зевок.

– Половина четвертого, – сердито ответил Слепой. – Спи, еще рано.

– А вы чего тут?..

Возчиков бросил на Глеба умоляющий взгляд, но Слепой и сам не собирался устраивать товарищеский суд – он уже был под завязку сыт выяснениями отношений, не имевшими никакого касательства к интересующему его делу.

– Праздник у нас, – проворчал он. – Олег Иванович обнаружил, что половину вчерашнего дня таскал за плечами три кило тушенки.

– Ого, – сказала Горобец, а потом замолчала и некоторое время пристально разглядывала Возчикова. По всей видимости, поняв и придя к тому же выводу, что и Сиверов, она отвела взгляд и сладко потянулась. – Ну и отлично. Слушайте, как есть хочется! Давайте, в самом деле, поедим. Все равно уже почти утро, ложиться бессмысленно. Сейчас плотно позавтракаем и пойдем. Вы себе не представляете, как мне надоела вся эта тягомотина!

Глеб подавил в себе желание спросить, какая именно тягомотина ей надоела. Горобец вела себя странно. Она выглядела веселой и оживленной, как будто впереди, в нескольких часах неторопливой ходьбы от этого места, ее поджидали не свидетельства преступного безумия ее мужа, а собравшиеся за праздничным столом гости. Впрочем, Глеб уже достаточно изучил железный характер Евгении Игоревны, чтобы не принимать ее улыбки за чистую монету. Все это могло оказаться лишь хорошей миной при плохой игре, попыткой скрыть обуревавшую ее тревогу.

Они поровну разделили на троих содержимое одной банки (вскрывая ее, Возчиков сломал перочинный нож и сильно порезал ладонь), запили эту пищу богов кипятком без заварки и сахара, проверили оружие, свернули спальные мешки, навьючились рюкзаками и тронулись в путь. Мстительный Сиверов положил оставшуюся тушенку туда же, где она лежала раньше, то есть в рюкзак Тянитолкая, висевший за спиной у Возчикова. Олег Иванович даже не пикнул в знак протеста, а Горобец, краем глаза наблюдавшая за этой сценой, наградила Глеба короткой, как вспышка молнии, одобрительной улыбкой, от которой ему, увы, не стало легче.