Текст книги "Наперегонки со смертью"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Теперь Сашка стал спускаться вниз почти совсем смело, на всякий пожарный все же не снимая пальца со спускового крючка автомата.

Обойдя каждого боевика и убедившись окончательно, что сопротивления больше не будет, парень собрал несколько магазинов к "калашнику", выбирая потяжелее, в которых еще могли быть патроны, и зашагал по дороге назад к своей машине.

Теперь его сердце билось спокойно и ровно – из этой проклятой Богом страны он вырвется. Это уж точно...

* * *

Волчий вой да лай собак.

Крепко, до боли, сжатый кулак.

Птицей стучится в жилах кровь.

Вера да надежда, любовь...

«За» голосуют тысячи рук,

и высок наш флаг.

Синее небо да солнца круг.

Все на месте —

да что-то не так...

Второй раз в Афгане он залетел куда серьезнее.

Если бы тот капитан из особого отдела оказался посволочнее, до сих пор бы, наверное, тянул бывший старший лейтенант Банда свой срок где-нибудь на Колыме...

Их к тому времени перебросили в Хайратон и в предверии крупного рейда заставили снова заниматься привычным для всего Афгана делом – караулом на блокпостах.

Банда вместе все с тем же лейтенантом Востряковым ехал на смену с его взводом на заставу. Бэтээры натужно выли моторами, преодолевая подъем за подъемом, и когда до цели оставалось всего ничего, чуть более километра, по горам гулким эхом разнесся гром, слишком характерный, чтобы можно было ошибиться, – стреляли из гранатомета.

Банда, который сидел с лейтенантом на броне, прислушался, стараясь хотя бы приблизительно уловить, откуда донесся звук выстрела.

– По-моему, на заставе, – поддержал его самые худшие предположения Востряков, и Сашка, свесив голову в люк, крикнул водителю:

– Жми на всю! На блокпосту стрельба.

В это мгновение донеслось эхо второго выстрела, через минуту-другую – третьего.

Бондарович с Востряковым удивленно переглянулись: ни автоматного треска, ни характерного постукивания крупнокалиберных пулеметов, которыми оснащены бэтээры, слышно не было. Значит, на блокпосту не бой? Но что же тогда, черт возьми, там может происходить?

Бэтээр взлетел на очередной гребень, и с этой точки их застава стала видна как на ладони.

На дороге, на обочине которой был оборудован блокпост, приблизительно метрах в двухстах от него, горели и дымились остатки какого-то невообразимого драндулета. На таких автомобилях, ни страну производства, ни время выпуска которых установить зачастую не было никакой возможности, разъезжало по горным дорогам местное население.

Видно было, что машина взорвана на полном ходу: она перевернулась, жалкий скарб пассажиров разлетелся по всей дороге, и в пламени, охватившем кучу металлолома, еще крутилось, дымя горящей покрышкой, смотрящее в небо колесо, чудом не оторванное от ступицы.

Отсюда было видно, как густо усеяна солдатами третьего взвода та сторона заставы, которая была обращена к дороге. А потом у Сашки на голове зашевелились волосы: со всех сторон к перевернутой машине бежали афганцы. Целая толпа их усеяла склон горы, спускаясь из ближайшего кишлака, и множество фигурок в белых и черных балахонах, передвигавшихся по этой довольно оживленной трассе, тоже теперь устремилось к одной точке – к месту взрыва автомобиля.

Бэтээры резко затормозили у ворот блокпоста, но Сашка, спрыгнув с брони, направился не на заставу, а бросился к остаткам странного драндулета, прямо в самую гущу столпившихся вокруг афганцев. Хорошо, что его ребята последовали за ним, подумал он позже, иначе его одного афганцы бы в этот момент просто-напросто разорвали бы на части.

Еще не успели заглохнуть двигатели бэтээров, а Банду резанул по ушам женский плач и вой, доносившийся оттуда, с места трагедии. Толпа расступалась перед ним, и буквально через минуту старлей остановился метрах в пяти от догоравшей машины, прикрывая лицо ладонью от нестерпимого жара.

Прямо у его сапог лежала нога. Нога ребенка, оторванная в колене. У самой машины дымился и маленький трупик, а рядом, как огромная подбитая птица, разметав в пыли черный балахон, горела его мертвая мать. Какие-то узлы, тазики, медные кувшины и коврики горой валялись вокруг автомобиля. Сквозь черный дым и копоть, сквозь вонь горевшей резины Банда чувствовал, как отчетливо пробивался этот проклятый, чуть сладковатый запах горелого человеческого мяса.

Старлей отвернулся, не в силах больше созерцать это зрелище. Он никогда не любил смотреть на жертв безумной старухи с косой в руках, а когда война и смерть забирали жизни детей, он вообще не мог совладать с нервами.

Вокруг советских солдат выли, плакали и кричали что-то афганцы, потрясая кулаками и насылая на их головы самые страшные проклятия. Разобрать что-нибудь конкретно в этом шуме было невозможно, и Сашка завопил, ни к кому конкретно не обращаясь, но стараясь перекричать бесновавшуюся толпу:

– Что случилось? Мина?

Какая-то сгорбленная старуха подползла на коленях прямо к нему, с ненавистью простирая в его сторону руки и бормоча проклятия.

– Что здесь такое? Ответит кто-нибудь? Кто-нибудь понимает здесь по-русски?

К нему степенно подошел седой старик и, обернувшись к толпе, властно вскинул вверх руки и что-то гортанно прокричал. Сразу же установилась тишина, прерываемая лишь частыми всхлипываниями и женским плачем.

Старик снова повернулся к Банде и внимательно всмотрелся в глаза старшего лейтенанта. Что-то в них внушило, видимо, ему доверие, и старик спросил:

– Шурави – офицера?

– Да, я офицер, командир, – кивнул в ответ Сашка. – Что здесь произошло?

– Не душмана, не моджахеда! – старик сделал движение головой в сторону догоравшей машины. – Не душмана! Совсем не душмана!.. Ваша! Шурави! – показал он теперь в сторону их блокпоста и красноречиво вскинул руки, будто держа воображаемое оружие. – Пух! Пух! Не моджахеда!

– Сашка, пошли на заставу, там разберемся, – дернул его за рукав Востряков. – Кажись, если я правильно понял, наши их подстрелили.

– Пошли.

Они снова вернулись к укрепленному посту. В настежь распахнутых воротах, окруженный перепуганными бойцами, стоял старший прапорщик Власовчук, командир этого взвода.

Куртка его была расстегнута, на портупее болтался ремень, мешком висела сбившаяся на животе тельняшка, совершенно выгоревшие волосы были всклокочены, а на лице блуждала странная, почти безумная улыбка. В правой руке он за рукоятку держал гранатомет. Но более всего поразили Банду его глаза – красные, как у кролика, и абсолютно невменяемые.

– Товарищ старший лейтенант приехали нам на смену. И целый взвод с собой привели. Как мы рады... – начал было Власовчук, но Банда тут же резко осек его:

– Отставить! Товарищ старший прапорщик, доложите, что здесь произошло?

– Да ничего, Сашка, особенного, елы-палы...

"Духа", в натуре, подстрелили...

– Ты что, скотина, пьяный?! – Сашка почувствовал, как ненависть красной пеленой застит ему глаза. Он сам боялся себя в таком состоянии. Он кричал, чуть не срывая голос, чувствуя, как сами, помимо воли, сжимаются его кулаки. – Ты пьяный, спрашиваю?..

– Банда, ну чего ты? Кончай, в натуре, начальника строить...

– Молчать! – заорал Бондарович, и Власовчук почувствовал, видимо, что-то необычное в его лице и в голосе.

Прапорщик, на глазах трезвея, бросил на землю гранатомет и непослушными пальцами старался нащупать пуговицы своей куртки, пытаясь ее застегнуть.

– Старший сержант Мордовии, ко мне! – приказал старлей, вызывая из толпы окруживших их солдат заместителя командира третьего взвода.

Парень тут же подбежал к нему, по-уставному вскинув руку:

– Гвардии старший сержант Мордовии по вашему приказанию прибыл! – четко доложил замкомвзвода, и по выражению его глаз Банда вдруг сразу понял, что произошло что-то действительно страшное.

– Что здесь случилось? Доложите!

Сержант замялся, и Сашка схватил его за грудки, а затем тряхнул так, что парень ростом под метр девяносто зашатался как хлипкий мальчишка.

– Говори все! Приказываю!

– Товарищ старший прапорщик во время несения службы нашим взводом выпил, наверное.

– Что ты гонишь, сука?! – завопил Власовчук, и Банда, отпустив сержанта, бросился к нему, скривив лицо в страшной гримасе:

– Заткнись!.. А ты продолжай! – снова повернулся старлей к Мордовину.

– Ну, по дороге ехал этот... Товарищ гвардии старший прапорщик выбежал из ворот, давай останавливать машину...

– А он не остановился на мои требования!.. – снова начал доказывать что-то Власовчук, но осекся, наткнувшись на страшный взгляд Банды.

– Что было дальше?

– Товарищ старший прапорщик схватил гранатомет – и давай пулять из него. С третьего раза положил...

Банда медленно-медленно начал поворачиваться к Власовчуку.

– Мордовии, кто в это время находился на посту на внешнем охранении?

– Рядовой Павлытько, товарищ гвардии старший лейтенант.

– Павлытько, ко мне!

– Я!

– Из машины стреляли? – старлей не сводил глаз с прапорщика, испепеляя его взглядом.

Рядовой буквально на мгновение замялся, но этого хватило, чтобы Банда снова сорвался на крик:

– Стреляли, твою мать, или нет, я спрашиваю?

– Никак нет, товарищ гвардии старший лейтенант!

– Ты рассмотрел, кто ехал в машине?

– Так точно!

– Кто?

– Семья ихняя ехала... Наверное... Там же полная машина была – дети, бабы... Тряпья всякого...

Баран на крыше лежал связанный...

– Чего от них хотел прапорщик?

– Не знаю, товарищ старший лейтенант... Ну он кричал что-то такое типа: я знаю, что ты духанщик... Вот...

– Точнее!

– Я не слышал...

– Не трынди! Отвечай!

– Ну... Водки просил...

Власовчук аж попятился, видя, как медленно и неотвратимо, словно танк, надвигается на него Банда, переполненный жуткой, нечеловеческой яростью.

– Так ты, значит, еще не напился, гад? Тебе мало было? Догнать хотелось? И за это – по детям из гранатомета, значит? Так?

– Сашка, ты чего? Ты – серьезно? – забормотал перепуганный прапор, упершись спиной в стену из мешков. Дальше отступать было некуда, и Власовчук прямо на глазах стал как-то ненатурально съеживаться, тем больше, чем ближе подходил к нему Банда. – Сашка, я же "духа" подстрелил!

Бондарович встал перед ним, несколько секунд пристально, будто прицеливаясь, смотрел прапорщику в глаза и вдруг резко вскинул руки. Власовчук съежился и прикрыл лицо руками, ожидая удара, но Сашка вместо этого схватил его за погоны и сильно рванул, с мясом оторвав.

– Сука! – страшно прошипел старлей, швыряя погоны в лицо перепуганному прапорщику. А потом Банда стал пятиться, не спуская глаз с Власовчука. Солдаты расступались, освобождая ему путь, и постепенно образовался живой коридор длиной метров в пять, на одном конце которого стоял Банда, а на другом спиной к стене – Власовчук.

– Именем Правительства Союза Советских Социалистических Республик... – начал Банда тихо-тихо, и сразу же на блокпосту повисла мертвая тишина, как будто в преддверии чего-то ужасного. – За мародерство, за преднамеренное убийство мирных жителей, за грубое нарушение всех правил и принципов советского воина-интернационалиста...

– Сашка, да ты что?! – ужас в глазах прапорщика был поистине животным.

– За то, что этот гад, служивший вместе с нами, опозорил, невинной кровью замарал святое имя советского солдата и гвардейское знамя нашей части... За то, что детей – из гранатомета...

– Сашка... Товарищ гвардии старший лейтенант! Вы что надумали? – голос Власовчука дрогнул и сорвался на противный тонкий визг.

– Александр, успокойся! Перестань! – попробовал было успокоить друга и Востряков, но Банда даже не повернул головы в его сторону.

– За пьянство при выполнении боевого задания во время несения караула на блокпосту... За нарушение всех правил и норм боевого устава, Устава внутренней и караульной службы Вооруженных Сил СССР... За невыполнение приказа командования в боевых условиях...

– Ребята, да что же вы стоите?! Да мы же вместе с вами пули ловили и кровь проливали!.. Он же с ума сошел!.. Ну вы же все знаете меня! – Власовчук уже плакал навзрыд, слезы катились по его загорелому лицу, но солдаты стояли молча, не шевелясь, скованные странным чувством справедливости, высшей человеческой справедливости этого суда.

– Я приговариваю бывшего гвардии старшего прапорщика нашего разведывательного батальона Власовчука к расстрелу! – Банда сорвал с плеча автомат и передернул затвор. Солдаты в ужасе бросились врассыпную. Живой коридор распался буквально в один миг, оставив Власовчука у стенки из мешков в полном одиночестве.

Бондарович вскинул автомат, но в этот момент Востряков с силой ударил старлея по рукам сверху, пригибая ствол оружия к земле.

Очередь получилась совсем короткой, но все равно прицельной: пули веером взметнули фонтанчики песка, пробив мешки прямо на уровне коленей приговоренного к расстрелу, и Власовчук упал как подкошенный. Он громко кричал, стонал и ругался, валяясь в афганской пыли, с каждой секундой намокавшей от вытекавшей из его ног крови.

Банда в ярости повернулся к Вострякову, уткнув ствол "калашника" ему прямо в живот.

– Чего лезешь?!

– Саша, перестань. Успокойся, Саша! Слышишь? Пусть все решает прокуратура... Это их дело.

Мы же – не органы, – лейтенант говорил тихо и вкрадчиво, одновременно осторожно забирая автомат у Банды.

И Бондарович будто очнулся. Он молча отдал автомат и ушел на заставу, в офицерское укрытие.

– Ну чего стали? – прикрикнул Востряков на совершенно растерявшихся и обалдевших разведчиков. – Быстро перевязать прапорщика! Сделать ему укол. Подготовить к транспортировке в гарнизон.

Уложить в бэтээр второго отделения... Замкомвзвода приступить к сдаче-принятию поста!..

А сам поспешил в укрытие следом за Бандой.

Местные жители, тоже ставшие невольными свидетелями этой сцены, некоторое время еще постояли в отдалении, а потом, удивленно покачивая головами и тихо переговариваясь, начали постепенно расходиться...

В гарнизоне, в Хайратоне, Банда сам обо всем доложил комбату. Подполковник сначала схватился за голову, а потом, самолично разоружив Бондаровича, на несколько суток отправил его на гауптвахту.

Делом старшего лейтенанта Александра Бондаровича, обвинявшегося непонятно по какой статье – то ли в не правомерном применении оружия, то ли в совершении самосуда, то ли в попытке преднамеренного убийства, – занимался майор-особист. Ох, и помотал же он Сашке нервы, пока оформлял эти свои бесконечные протоколы! По десять раз заставлял Банду пересказывать одно и то же, каждый раз прося расписаться под протоколом допроса.

– Старлей, слушай, – сказал он как-то вечером, закончив очередной допрос и закрывая папку с документами, – а ведь тебе по разным статьям трибунал от пяти до десяти усиленного режима впаять может. Ты это понимаешь?

– Да уж, понимаю... Теперь.

– Ты вот что, парень... Скажи спасибо мне да своему комбату. Может, кое-что у нас с ним и получится. Но только тогда одной бутылкой ты не отделаешься! – как-то странно подмигнул Сашке майор и ободряюще улыбнулся.

А еще через несколько дней Сашку под конвоем доставили с гауптвахты в штаб их батальона.

– Вы свободны, – отпустил подполковник, их комбат, конвоира и взглядом указал Банде на стул напротив своего стола. – Садись, Бондарович.

Когда Банда сел, комбат достал из стола пистолет и бросил парню через стол.

– Твой. Держи. И скажи спасибо Богу, что майор в особом отделе несволочной попался.

– Товарищ гвардии подполковник, я что-то вас не совсем понимаю... – растерянно вертел Сашка в руках оружие, не врубаясь, к чему клонит комбат.

– А что тут не понимать? Несчастный случай произошел с гвардии старшим прапорщиком Власовчуком; Он все указал в своем рапорте. Вот комбат вытянул из стола какую-то бумажку, – цитирую: "По неосторожности я прострелил себе ноги, перезаряжая автомат"... Теперь, надеюсь, тебе все ясно, старлей Бондарович?

– ...

– Ладно, нечего пялиться на меня как баран на новые ворота. Не видел давно, что ли?.. Сейчас я тебя, товарищ ротный, познакомлю с твоим новым командиром третьего взвода. Но вообще-то это не главное.

Комбат расстелил на столе карту.

– Смотри сюда... Как тебе известно, готовится крупный рейд. Перед нашим батальоном поставлена задача – расчистить перевал и вот этот квадрат, – он ткнул карандашом в какую-то точку на карте. – На твою роту я возлагаю самую ответственную задачу, так что подвигайся. Банда, ближе и слушай меня внимательно...

А водку они выпили. Потом. После рейда. С комбатом, с тем майором-особистом и с Востряковым, который оказался первым и наиглавнейшим свидетелем того несчастного случая, который приключился с таким неосторожным гвардии старшим прапорщиком Власовчуком.

Ведь на войне как на войне – всякое случается...

* * *

В небе над нами горит звезда.

Некому кроме нее нам помочь.

В темную, темную, темную

Ночь...

Банда даже не заметил, как проскочил границу – ни столбов, ни шлагбаума, ни тем более классической "колючки" или контрольно-следовой полосы.

Мелькнул, правда, на обочине в свете фар какой-то вагончик. Может, это и был пограничный переход с таможенной службой, но его автомобилем, по крайней мере, никто не заинтересовался.

Вообще парень понял, что он уже в Узбекистане только тогда, когда в дальнем свете фар вдруг неожиданно высветился знак "Самарканд – 46 км".

Он хорошо изучил географию этого проклятого края еще тогда, когда их дивизию вместе со многими остальными боевыми частями в отличие от штабов вывели из Афгана и бросили здесь, в степи, неподалеку от Шерабада, несколько месяцев гнить в палатках.

В те дни от бесконечного ничегонеделания и полной беспросветности они все только и делали, что пили горькую, колеся за ней на армейских УАЗах за сотни километров, объездив все окрестные города и кишлаки.

Сейчас Сашке как нельзя кстати могли бы пригодиться давние связи и знакомства, которые завелись у него в этих краях и деньгами укрепились в те сумасшедшие послеафганские времена. А потому, быстро долетев по ночному пустынному шоссе до Самарканда, парень без раздумий свернул налево, на юг, практически наугад проплутав по узким улочкам города, выехал на дорогу, ведущую в Шахризабс.

Ему просто до зарезу нужно было попасть в Дехканабад. И желательно до рассвета: слишком рискованное это дело – разъезжать на такой тачке, как "мицубиси-паджеро", не имея ни номеров, ни Документов, зато заполнив машину оружием чуть ли не под самую, что называется, крышу.

Бондаровичу надо было срочно легализоваться, чтобы далекий путь домой, в Россию, прошел более-менее спокойно, без особых приключений.

А помочь ему, видимо, способен был только Турсунов – чайханщик из Дехканабада, старый и толстый узбек с узкими, хитро прищуренными и постоянно бегающими туда-сюда глазками.

Тогда, в дни их степной жизни, Турсунов стал для офицеров настоящим спасением. Он умел все.

Он мог достать немереное количество водки даже в дни самого большого мусульманского праздника.

Мог поставить эту самую водку в кредит, почему-то доверяя им, офицерам-"афганцам". Он мог купить у них пару гранат или сотню патронов к "калашнику", не задавая лишних вопросов и не ломаясь, не корча из себя особо законопослушного гражданина. Даже девочек, если им сильно хотелось, он доставал как из-под земли – стройных, красивых, томных и, самое главное, здоровых, за все время сладких утех не наградивших никого из них разными нехорошими болезнями.

Теперь Сашка надеялся, что если только Турсунов жив-здоров, он обязательно поможет...

Ночь беспросветной мглой окутывала все вокруг. Мертвенный бело-желтый круг света, который гнала перед собой по дороге "мицубиси", мерно покачивался и подрагивал, назойливо напоминая Сашке про совершенно сумасшедший прошедший день, про усталость и про возможность и даже необходимость такого сладкого, такого желанного сейчас сна.

Пока машина сразу же после Самарканда шла в гору, преодолевая предгорья Зеравшанского хребта, частые повороты дороги еще помогали парню как-то справляться с усталостью, но через чае; скатившись в долину, Сашка как-то вдруг сразу понял, что очень даже запросто может заснуть прямо за рулем.

Заметив, как вырвали фары из темноты очередной дорожный указатель, Банда остановил возле него джип и вышел из салона, выключив двигатель и магнитолу.

Он полной грудью вдохнул пьянящий южный воздух, уже успевший остыть после жаркого дня, и прислушался к ночи.

Он любил слушать ночь. Особенно здесь, на Востоке.

В этих краях ночи не бывали безмолвными. Вот и сейчас уши сразу же уловили знакомый звук то ли далекого рычания, то ли какого-то размеренного грохота – значит, где-то неподалеку стремительная горная речка, постепенно успокаиваясь, разливалась по долине, все еще шипя и пенясь на камнях и порогах.

Темнота доносила и массу других звуков – ритмичное пощелкивание цикад, какие-то вздохи, стоны, приглушенные крики. Эта земля оживала имен" но по ночам, когда уходило на покой солнце, и звуками этой жизни полнилась ночь Неожиданно громко что-то булькнуло в остывающем двигателе автомобиля, и Сашка вспомнил, что приехал сюда отнюдь не ради ночных вздохов и шорохов.

Он подошел к указателю.

Если верить знаку, то получалось, что он буквально в двух километрах от Китаба и Всорбка – от Шахризабса. Память тут же услужливо напомнила, что от Шахризабса до Гузара еще сотня, а потом до Дехканабада уже и рукой подать – меньше пятидесяти.

"Итого – около двухсот километров. Если стараться "сотку" держать, минус проезд кишлаков и городков, где скорость так или иначе придется сбрасывать, плюс прямые участки, где можно и "притопить", – получается часа два – два с половиной", – подытожил Банда.

Он вернулся к машине и сел за руль, захлопнув за собой дверцу.

Тишина в салоне "мицубиси" вдруг испугала его.

Она показалась ему подозрительно спокойной, неестественной в этом бурном, идиотском, сумасшедшем мире. Она вселяла в сердце глухую тревогу и какую-то неуверенность в хэппи-энде всех его приключений, и для того, чтобы нарушить, взорвать эту коварную тишину звуконепроницаемого салона, Сашка что есть мочи крутанул регулятор громкости приемника, судорожно нащупывая на цифровом индикаторе волну "Маяка".

Вот он.

"Не слышны в саду даже шорохи... Пип-пип-пип... Московское время – четыре часа утра. Говорит "Маяк"..."

Сашка невольно взглянул на часы – точно. Его старый надежный "Ориент", настоящий, купленный еще в "Березке" за шестьдесят чеков, старательно показывал час ночи по местному поясному времени.

– Два с половиной часа пути. Значит, к половине четвертого буду уже в Дехканабаде. Отлично, даже выспаться успею! – вслух самому себе сказал Банда и, снова включив кассету с песнями Цоя, повернул ключ зажигания. – Вперед...

* * *

И я вернусь домой.

Со щитом,

а может быть, на щите.

В серебре,

а может быть, в нищете

Но как можно скорей.

Востряков "получил свое" неожиданно и, что самое обидное, не вовремя.

Все уже было кончено.

Просидев в Афгане десять лет и обильно окропив горы этой земли своей кровью, советские войска бесславно покидали эту землю. Уже никого не осталось на юге страны, под Кандагаром и Калатом.

Уже ушли все из Джелалабада, оттянувшись к Кабулу. Уже, по слухам, сворачивались в Герате, отходя в Кушку. Но их батальон все еще воевал, действуя практически автономно, в отрыве от всех остальных, обеспечивая проходы колонн и разведку перевалов.

Их на "вертушках" перебрасывали с места на место по два-три раза в неделю, и парни просто не успевали запоминать названия кишлаков, долин, гор и хребтов, может быть, в последний раз переходивших под контроль шурави.

Сашка водил свою роту осторожно, спокойно, без лишнего риска и авантюризма. Мало того, что ротный поклялся сам себе вывести отсюда как можно больше живых, – чувствовалось, что настроение у его ребят уже не то. Они стали нервными, психованными, легкое ранение товарища воспринимали с завистью, а смерть – с яростью, в дикой ненависти громя засады "духов" и даже старательно добивая раненых. Тактика Бондаровича: не лезть на рожон, четко просчитывать любой ход и любую внештатную ситуацию вкупе со слаженностью бойцов и великолепным знанием каждым своего дела – все это приносило свои плоды, и рота Банды была, пожалуй, самой укомплектованной в батальоне, а может, и во всей их десантно-штурмовой дивизии особого назначения.

И все же не зря говорят: сколько веревочке ни виться – конец будет.

...То утро не предсказывало никаких проблем – все было просто и ясно как божий день. Рота получила боевой приказ в составе двух взводов выдвинуться на расстояние до пятнадцати километров и занять высоту в определенном квадрате, обеспечив тем самым беспрепятственный проход через перевал колонны живой силы и техники.

Все было привычно. Воздушная разведка каких-либо сил противника в том квадрате не обнаружила, единственная опасность могла поджидать на той самой определенной командованием высоте – какой-нибудь небольшой отряд "духов" вполне мог рассеяться на этой стратегически важной точке, поджидая, когда появятся на дороге жертвы. А потому три бэтээра роты Бондаровича спокойненько и беспечно, вздымая над дорогой тучи пыли, на максимальной скорости неслись в указанный квадрат. Бойцы, рассевшись на броне, хоть и сжимали по привычке направленные на обочину автоматы, все же курили и веселились, расслабившись на ласковом утреннем солнышке.

Они не прошли, наверное, еще и половины пути, как все это и произошло.

Взрыв огромной силы, вмиг поглотивший натужный рев двигателей бэтээров, сотряс машину Вострякова, шедшую первой. От резкого торможения Банда чуть не свалился в люк, но, удержавшись, поднял глаза и содрогнулся.

Бэтээр Вострякова напоролся на мину. Бойцы как горох покатились с брони в разные стороны, а из-под левого бока машины повалил густой черный дым.

Банда заметил взводного – тот спрыгнул внутрь бронетранспортера, и через несколько мгновений распахнулся боковой люк и оттуда кубарем выкатился солдат, с обезумевшим от ужаса лицом бросившийся к пока еще неповрежденным бэтээрам.

В этот же миг, слетев откуда-то сверху, с горы, мелькнула яркая молния выстрела из гранатомета, и взрыв раздался уже чуть позади Банды, у замыкавшей их дозор машины.

Сашке даже не надо было отдавать команду – его бойцы без подсказок своих взводных и ротного уже рассыпались по обочине, ведя прицельный огонь по огневым точкам "духов" и короткими перебежками двигаясь вверх, на склон. Весело затараторили крупнокалиберные пулеметы бэтээров, и Сашка, спрыгивая вниз, в люк, успел заметить, что стреляет и машина Вострякова.

– Быстро вызови "вертушки"! – крикнул ротный водителю. – Сами можем не справиться, мать ихнюю! Доложи комбату – один бэтээр подбит, напоролся на мину. Есть раненые. Пусть быстрее пришлют помощь!

Когда он снова выскочил на броню и спрыгнул, осматриваясь, на землю, его сердце больно, по-живому, резануло чувство неотвратимой беды: бэтээр Вострякова уже молчал, и из открытого люка водителя наружу пробивались языки пламени. Большинство ребят первого отделения первого взвода, сидевших во время взрыва на броне и послетавших на землю, уже вряд ли когда-нибудь пошевелятся – стрельбы с того фланга совершенно не было слышно, а неподвижные фигурки солдат застыли в афганской пыли в неестественных позах.

Банда порадовался за второй взвод, который четко и грамотно атаковал противника на правом фланге, огнем пулеметов и гранатометов подавляя огневые точки "духов".

И все же силы были явно неравные. "Духи", по количеству в несколько раз превосходящие силы его неполной роты, занимали куда более выгодную позицию, сверху старательно и беспощадно поливая шурави огнем.

Банда принял решение немедленно отходить.

По рации он отдал приказ командиру второго взвода лейтенанту Акулику прикрыть их и потихоньку концентрировать силы, готовясь к отходу, а сам подозвал командира второго отделения взвода:

– Анушидзе! Со своими – ко мне! Всех раненых и убитых оттуда, – он кивнул в сторону бэтээра Вострякова, – в машины! Выполняй!

Анушидзе еще не успел отдать приказ своим бойцам, как Сашка первым бросился к подбитому бронетранспортеру, стараясь зайти с защищенной от пуль "духов" стороны.

Он как вихрь ворвался в открытый бортовой люк бэтээра и нос к носу столкнулся со старослужащим рядовым Бурсаком, которого Банда хорошо знал как опытного и надежного солдата, – здоровенным детиной откуда-то с Полтавщины. Округлившимися от ужаса глазами парень таращился на Банду, зачем-то прикрывая голову руками, сжавшись на жесткой лавке машины в той типичной позе, которая лучше всяких слов объясняет, какой животный ужас испытывает человек, сворачиваясь в куколку эмбриона.

Особенно неприятно Банду поразил автомат Бурсака, валявшийся у ног солдата.

– Чего сидишь, блядь? Сгореть хочешь? – закашлявшись от едкого дыма, наполнявшего бэтээр, закричал Сашка. – Взял автомат – и на хрен отсюда! Раненых в машины таскай, сцыкун!..

Солдат не пошевелился, все с тем же выражением бешеного страха глядя на командира.

– Оглох, что ли? Эй, ты живой? – старлей сильно тряхнул бойца за плечо, и тот энергично закивал:

– Так точно! Там стреляют!..

– Притырок гребаный! Знаю, что стреляют! Пошел на хрен отсюда!

Банда с силой врезал парню куда-то в челюсть, и боль моментом вывела Бурсака из шока, – схватив автомат, он опрометью бросился вон из бэтээра.

Банда попытался осмотреться в едком черном дыму, заполнявшем чрево машины.

Обмякшее неподвижное тело Вострякова лежало на полу, под пулеметной башней. Видимо, это он стрелял из КПВТ, пока хватало на это сил.

Банда сгреб лейтенанта в охапку, чувствуя, что начинает задыхаться, и боясь потерять сознание, рванул что было мочи к выходу.

Они оба буквально вывалились из люка, прямо на руки подоспевших бойцов. Банда оттолкнул от себя Анушидзе, пытавшегося взвалить командира на плечи:

– Со мной все в порядке. Лейтенанта – в бэтээр!

– Всех уже собрали! – крикнул Анушидзе, и старлей удовлетворенно махнул головой:

– Отходим!

Они не успели даже доползти до своей машины, как из-за верхушки нависшей над ними скалы вынырнула пара вертолетов, рокотом моторов перекрывая шум стрельбы.

– "Вертушки"!

Красиво развернувшись, вертолеты четко зашли на позиции "духов". Вспыхнул огонь под крыльями машин, и огненные хвосты реактивных снарядов с воем вонзились в гору, поднимая тучи огня, дыма, песка и камней как раз на том месте склона, где засели "духи".

Два захода – и все было кончено.

Взвод Акулика прочесал гору, как только "вертушки" ушли. Немногих из оставшихся в живых моджахедов, оглушенных и ничего не соображавших после ракетного обстрела, распаленные солдаты просто-напросто расстреляли.

– Противник уничтожен. Пленных нет. Рота потеряла убитыми пятерых, раненых шестеро, – доложил Банда комбату по рации. – Уничтожен один бэтээр, один поврежден.

– Он на ходу?