Текст книги "Большая игра Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Я не уверен, что вам удастся его разговорить.

Человек он замкнутый, никому не доверяет. Мания преследования, знаете ли… Даже когда ест кашу или суп, то боится, что в еду чего-нибудь подсыпали. Ладно, я сейчас попрошу, чтобы его привели сюда.

– Извините, – добавил Митрохин, – я хотел бы поговорить со Скуратовичем один на один, чтобы нам никто не мешал.

– Понимаю, понимаю, – закивал доктор Притыцкий, – я вас покину.

Через пять минут старика Скуратовича привели в кабинет заведующего отделением. Василий Антонович шел, втянув голову в плечи, словно чего-то опасаясь.

Заходя в кабинет, он дважды оглянулся и лишь затем прикрыл за собой дверь.

– Добрый день, Василий Антонович, вернее, доброе утро.

– Какое оно доброе, – пробурчал старик, – вокруг враги, все моей смерти желают.

– Давайте с вами познакомимся.

– Вы же знаете как меня зовут, – совершенно осмысленно сказал Скуратович, – а я знать не хочу, как зовут вас.

– Нет, Василий Антонович, так не пойдет, – как ребенка принялся увещевать старика майор Митрохин.

Он был почти вдвое моложе своего собеседника, и тому подобный тон не понравился. Он втянул голову в плечи и стоял у двери, не двигаясь с места.

– Да вы проходите, Василий Антонович, присаживайтесь.

– Еще скажите мне, мол, будьте как: дома!

– Садитесь же.

– Не хочу, – коротко отрезал старик.

– Ладно, как хотите. Меня зовут Валерий Александрович, я майор ФСБ, вот мое удостоверение…

– Чего-чего майор?

– Управления Федеральной службы безопасности, – Из Штатов, что ли?

– Нет, вы путаете, не ФБР, а ФСБ.

– А, КГБ, значит?

– Бывшее КГБ.

– Бывший, – машинально поправил его классически образованный Скуратович. – Комитет, он мужского рода. Вы майор?

– Да, майор, – как можно более открыто улыбнулся Митрохин.

На окнах заведующего отделением стояли решетки.

Окна выходили на восточную сторону, и тень от решеток лежала на грязно-серых стенах. Старик Скуратович смотрел на эту странную сеть и чувствовал себя мухой, запутавшейся в искусно сплетенной паутине. Кто сплел паутину, и почему на него так активно охотятся кэгэбисты, и почему это вдруг он столько лет не был никому нужен, а тут на тебе, почти каждый день с ним кто-то встречается, его расспрашивают? Все эти вопросы мелькали в помутившемся рассудке старика.

– Так может, вы все-таки присядете? – сказал майор Митрохин.

– А что вас интересует? – быстро спросил старик Скуратович.

– Кое-какие факты, Василий Антонович, из вашей жизни. Возможно, вы единственный, кто сможет нам помочь.

– Я никому не хочу помогать, я сам нуждаюсь в помощи.

– А, что вам надо, может, я могу быть вам полезен?

– Вы мне никак не можете быть полезны, вы же даже не в состоянии отключить газ.

– Почему не в состоянии? А где бы вы хотели, чтобы мы отключили газ?

Глаза Скуратовича безумно сверкнули:

– Как это где? Везде, везде, по всей Москве. Я захожу в подъезд, а в подъезде газ, спускаюсь в метро, там тоже газ. В автобусах газ, в троллейбусах газ…

– Это выхлопы, Василий Антонович, автомобили, понимаете? Бензин сгорает…

– Вы мне будете сказки рассказывать! Какой-то майоришка, который не знает толком, как называется учреждение, где он служит, меня еще будет поучать!

Заискивающий тон Митрохина с самого начала был ошибкой. Чувствуя слабину собеседника, Скуратович пошел в наступление – необразованных людей он не уважал.

– Да вы присядьте, давайте поговорим. И не надо злиться, я же перед вами ни в чем не виновен.

– Пока еще нет, а вообще, вам только кажется, что вы ни в чем не виноваты. Виновны, виновны, каждый человек в чем-то виновен. Вы виновны уже одним фактом своего рождения, – быстро проговорил старик Скуратович, отвернулся от собеседника и стал смотреть в окно на больничный двор. – А уж службой в КГБ и подавно…

Он умолк, увидев широкоплечего мужчину в кепке и серой рабочей куртке, который с ящиком слесарных инструментов неторопливо пересекал двор, направляясь к тому кордусу, где располагалась палата Скуратовича. В зубах у мужчины дымилась зажженная сигарета. К нему подошли двое больных, и Скуратович догадался, что те просят у него закурить. Слесарь угостил их, и они втроем постояли немного посреди двора, о чем-то оживленно беседуя. Больные, с которыми разговаривал слесарь, были из того же корпуса, что и Скуратович.

– Василий Антонович, – как если бы обращался к глухому, окликнул старика майор Митрохин, – а это правда, что вы работали главным хранителем Смоленского краеведческого музея?

Старик вздрогнул.

– А откуда вы знаете? – вопросом на вопрос ответил он, облизывая тонкие губы, и нервно завертел головой, как будто отмахиваясь от назойливой мухи или комара.

– У меня есть отзывы директора вашего музея.

– А мне плевать на его отзывы, – скривился старик, – и вообще, мне на всех плевать. Меня ничего не интересует, от вас мне абсолютно ничего не надо и, Вообще, оставьте меня в покое, дайте спокойно дожить до положенного срока… Я больной человек! Я – сумасшедший. Загнали, затравили, спасу от вас нет, скрыться от вас негде, даже здесь, в больнице, достали.

– Извините, Василий Антонович, а кто вас достал? – прервал сбивчивый монолог старика Митрохин.

– Все достают: зять, внук, да и дочка тоже, пуще некуда. И милиция, врачи – все так и норовят меня обидеть. И вы туда же – нет бы предложить мне кофе, если хотите поговорить о чем-нибудь важном. А то вот так, ввели в кабинет с решетками на окнах, как на допрос приволокли. Ничего я вам не скажу. Да, работал я хранителем, но ушел, я на пенсии и плевать на вас на всех хотел. Вообще, мне все надоело, я хочу есть, я ухожу, – старик Скуратович вскочил и попытался покинуть кабинет, но это ему не удалось: дверь оказалась заперта. – Выпустите, выпустите меня отсюда! – закричал старик Скуратович.

Ему с первого взгляда не понравился майор Митрохин. Бывает же так: взглянешь на человека, и сразу что-то недоброе чувствуется – от одного его вида становится не по себе. Вот и Василию Антоновичу этот улыбающийся высокий мужчина с короткой стрижкой черных курчавых волос почему-то сразу внушил такую неприязнь, что хоть в петлю лезь. И даже еще ничего не услышав от Митрохина, не перекинувшись с ним и парой фраз, Скуратович настроился крайне агрессивно.

Митрохин выскочил из-за стола:

– Да погодите вы, Василий Антонович! Мне с вами серьезно надо побеседовать, а вы истерику устраиваете.

Старик вдруг обессиленно опустился в кресло, закрыл голову руками и заплакал. Митрохину от всего этого стало не по себе. Он как чувствовал: лучше бы Хохлов сам поехал в психлечебницу и сам прощупывал обезумевшего старикана. Ведь еще вчера по телефону лечащий врач предупредил, что разговаривать со стариком почти бесполезно, и вряд ли он хоть чем-нибудь окажется полезным, но решили: попытка не пытка. Хохлов же с утра отправился по антикварам, и в дурдом пришлось ехать Митрохину. И вот что из этого получилось: информации ни грамма, а старик разнервничался, слезы катятся по щекам, плечи трясутся, пальцы дрожат, того и гляди забьется в припадке…

– Ладно, ладно, Василий Антонович, давайте забудем этот разговор. Если вы не хотите вспоминать, не хотите нам помогать, то и не надо. Тем более, что, скорее всего, вы ничего и не знаете, – майор Митрохин решил пойти другим путем и достать старика провокационными вопросами. – Ведь правда, вам ничего не известно о коллекции барона Отто фон Рунге?

– Ничего не знаю, ничего не знаю, ничего… Еврей, наверное, ваш барон, в Израиль уехал, там и ищите.

– Ну, хватит, хватит, – Митрохин положил руку на плечо старику.

Скуратович дернулся так резко, что чуть не свалился с обтянутого дерматином кресла. Митрохин едва успел его подхватить и не дал упасть. Он сам открыл дверь, выглянул в коридор.

– Где здесь заведующий отделением? – спросил он первого попавшегося в белом халате.

– Сейчас позову, он с больным беседует.

Минуты через две пришел заведующий отделением с дверной ручкой в руке.

– А это что у вас? – спросил майор Митрохин, кивая на дверную ручку.

– Это чтобы они из процедурного кабинета не смогли убежать. Приходится с собой таскать.

– А, понял, понял, – сказал майор Митрохин, – У нас-то другие методы. Ничего не получилось.

– Василий Антонович, ты почему не хочешь с человеком побеседовать? – обратился к старику доктор Притыцкий.

– Никому Ничего не скажу! Оставьте меня в покое, оставьте!

– Все, все, успокоились! Вот тебе таблетка, Василий Антонович, давай, прими.

– Яд! Яд! Отравить меня задумали? Думаете, я ничего не понимаю, думаете, я совсем из ума выжил? , Не нужны мне ваши таблетки, не нужны!

– Ладно, Василий Антонович, не упрямься, а то укол придется делать. Ты мне это брось, артачишься, как ребенок. Давай, пей таблетку, – заведующий отделением налил в пластиковый стакан воды и подал Скуратовичу.

Тот трясущейся рукой взял стакан. Он по опыту знал, что препирательства ни к чему хорошему не приведут: если он откажется принять таблетку, ему вкатят такой укол, что придется полдня пролежать пластом. Что за уколы здесь делают, Скуратовичу было хорошо известно. Но и он был не так прост: вместо того, чтобы глотать таблетку, засунул ее под щеку, набрал в рот воды, побулькал для пущей убедительности и проглотил лишь воду.

– Все, Василий Антонович, идите, а то на процедуры опоздаете, – сказал врач.

– А у меня нет процедур, – пробурчал в ответ Скуратович, затем открыл дверь – слава Богу, на этой двери ручка была – и покинул кабинет заведующего отделением доктора Притыцкого.

А майор Митрохин и врач остались вдвоем.

– Что я вам говорил? – вздохнул Притыцкий и покачал головой. – Видите, с каким материалом нам приходится работать?

– Да, понимаю… А как его можно разговорить?

– Да никак. Я уже двадцать лет в психиатрии работаю, и с подобными случаями не раз сталкивался. Если на него найдет, что ты ему ни делай, хоть каленым железом пытай – ничего не скажет. А иногда с ним вполне сносно удается поговорить, и отвечает толково, и вопросы задает по делу, и вспомнить может все, что угодно. Человек как человек, вполне нормальный. А потом опять провал, затмение, полностью невменяем становится. Ему начинает чудиться, что за ним кто-то гонится, то травят его газом из соседней палаты, то толченого стекла в манку сыплют, в общем, маниакальный бред. День на день не приходится…

Запахи в отделении стояли такие, что Митрохин подумал:

«Да уж, тут и здоровому почудится, что его газом травят».

– Не повезло, – вздохнул майор Митрохин, – хотел у него кое-что узнать, но, видно, не судьба. Вы не будете против, если я приеду и завтра? Вдруг повезет.

– Конечно, пожалуйста! Ведь у вас тоже работа.

– Да уж, и не говорите…

…Старик Скуратович, прижимаясь к стене, шаркающей походкой брел по коридору к своей палате. В серой больничной куртке, в таких же серых штанах он был похож на тень. Вокруг сновали, стояли, переговаривались больные. Видя как старик держится за стену, все уступали ему дорогу, как маленькие машины уступают дорогу большим или как большие грузные автомобили расступаются перед маленькой милицейской машиной с включенной мигалкой.

Старик брел, не разжимая губ; за щекой у него уже расплывалась в порошок таблетка, возможно, как думал он, ядовитая. Ее как можно быстрее следовало выплюнуть, но если это сделать здесь, в коридоре, кто-нибудь из врачей может заметить, и тогда несдобровать, тогда сделают укол, придется терпеть жуткую боль.

Поэтому Скуратовичу надо было добрести до туалета – там ее можно выплюнуть в унитаз и спустить воду.

Дойдя до туалета, старик Скуратович оглянулся по сторонам и лишь затем плечом толкнул дверь без ручки, зашел внутрь. Дверей на кабинках не было. Туалет был пуст; Скуратович выплюнул таблетку, нажал на спуск воды. Когда он, склонившись над умывальником, полоскал рот, за его спиной скрипнула дверь.

Василий Антонович испуганно оглянулся, голова вжалась в плечи, словно он ожидал удара. На пороге стоял чисто выбритый мужчина в серой кепке, повернутой козырьком назад, тот самый, которого острые глаза Скуратовича приметили во дворе. В руках у него был газовый ключ и железный ящик с инструментами.

– Это здесь, что ли? – не очень приятным голосом хмуро спросил мужчина.

– Что здесь? – опешив, спросил Скуратович.

– Кран здесь сорвало?

Старик пожал плечами – вернее, передернул испуганно и резко. Мужчина стоял так, что пройти от умывальника к двери у Василия Антоновича не было никакой возможности.

– Сказали, что здесь кран надо отремонтировать. А ты чего лезешь? Ты вообще кто такой? – словно на провинившегося школьника закричал злой сантехник.

– Я Василий Антонович Скуратович и прошу мне не «тыкать», – возмутился старый хранитель.

– Ну и что с того, что ты Скуратович? Мне один хрен, Скуратович ты или Ельцин, мне на всех вас начхать. Ходят тут, работать мешают. Ну-ка, посторонись, пусти меня к умывальнику!

Мужчина в спецовке сильным движением левой руки прижал старика к стене и вдруг, заглянув ему в глаза, как-то странно подмигнул.

– Оставьте меня, оставьте! Руки! – воскликнул старик. – Оставьте меня.., оставьте меня, – еще шептали губы, когда тяжелый газовый ключ трижды обрушился на голову старика, проламывая череп.

Убийца подхватил Скуратовича подмышки и быстро заволок в дальнюю кабинку.

– Ну, вот и ладненько, – пробормотал мужчина, прикладывая палец к артерии на шее – пульс не прослушивался. – Вот и все, – убийца сглотнул слюну, вытер о куртку Василия Антоновича окровавленный ключ, затем, подойдя к умывальнику, принялся не спеша мыть руки.

…Майор Митрохин, покинув кабинет заведующего отделением, собрался уходить, но тут ему захотелось зайти в туалет. Возвращаться и спрашивать у заведующего отделением, где удобства, было глупо. Остановив первого попавшегося больного, майор спросил:

– Где туалет?

Его угораздило нарваться на того самого психа, который воображал себя военным. Больной вытянулся по стойке «смирно», отдал честь и отчеканил:

– Товарищ майор, прямо по коридору, первая дверь налево! Виноват, последняя!

От неожиданности Митрохин опешил.

«Откуда здешние психи знают, что я майор, и на хрена так громко об этом кричать?»

– Тихо, тихо, – Валерий Александрович приложил палец к губам.

Бравый служака будто только того и ждал, щелкнул несуществующими каблуками и гаркнул еще громче:

– Ура! Ура! Ура! – а затем отдал себе команду:

– На-пра-во! По коридору шагом марш! – и сам же выполнил приказ.

Майор Митрохин, ежась под пристальными и абсолютно бессмысленными взглядами больных, направился в конец коридора, где, как объяснил псих, должен находиться туалет. У двери, как было заведено здесь, без ручки, он столкнулся с сантехником, который покидал туалет с железным ящиком в левой руке и с газовым ключом в правой.

– Прощу прощения, – сказал Митрохин, заходя в туалет.

Три первых кабинки были настолько загажены, что майор Митрохин брезгливо поморщился:

«Не люди, а какие-то свиньи. Блюют и гадят в одно и то же место, да еще мимо. Ну, да ладно». – Он шагнул в темный угол, к самой дальней кабинке, надеясь, что там будет почище.

Майор на ходу взялся за молнию брюк, но расстегнуть ее до конца не успел. Картина, представшая его взору, была ужасной: старик Скуратович с окровавленной разбитой головой полусидел в углу, свесив голову в залитый кровью унитаз. Открытые глаза уже остекленели, из носа и из ушей сочилась кровь.

– Мать твою!.. – ахнул майор Митрохин, выхватывая из кобуры табельный пистолет.

Открыв дверь ударом ноги, он пулей вылетел в коридор с оружием наготове. Больные бросились врассыпную, длинный коридор наполнился визгом, плачем, хохотом, истерическими воплями.

– Псих! Псих! Держите, ловите! Он сейчас здесь всех перестреляет! Псих! Псих! Санитары! Где санитары?!

В общем, ситуация, с одной стороны, была комичная, а с другой стороны ужасная. Майор Митрохин только сейчас, в коридоре психлечебницы сообразил, что он с пистолетом в руке на психа смахивает куда больше, чем шарахающиеся от него люди. Он сразу понял, кто убил старика Скуратовича: тот сантехник в серой кепке с козырьком назад. Но сантехника и след простыл.

Майор Митрохин схватил за плечо первого больного, которого сумел догнать.

– Сантехник где? Где сантехник? Он только что вышел из туалета!

– Сан.., те.., те.., техник? – за полминуты проговорив одно слово, больной принялся тыкать себя пальцем в рот.

– Будь ты неладен, псих долбаный!

И тут вмешался Боря Элькинд, успевший немного прийти в себя.

– Сантехник там, там! – закричал он, указывая в конец коридора – туда, куда пошел мужчина с ящиком.

Майор Митрохин кинулся в погоню, но слишком много времени было упущено. Он добежал до лифта, вдавил кнопку. Лифта все не было, драгоценные секунды уходили.

– Ну, где ты? Где ты? – торопил майор окаянную машину.

Но лифт не шел. И тогда Митрохин побежал, перескакивая сразу через несколько ступенек и боясь, что, столкнувшись с каким-нибудь сумасшедшим, собьет его с ног, а тот упадет и насмерть раскроит себе голову.

Но Митрохину повезло, никто ему под ноги не подвернулся. Выскочив на крыльцо он закричал случившемуся поблизости санитару:

– Где сантехник!? Где сантехник, мать твою?

– Чего орешь? – санитар поначалу принял Митрохина за пациента лечебницы, но увидев черную сталь пистолета и красное удостоверение, развел руками и показал взглядом на кусты. – Туда пошел, туда.

Митрохин побежал, хотя понимал, только чудо поможет ему догнать мужчину с железным ящиком в руках.

Глава 18

Глеб Сиверов приехал в лечебницу ровно в одиннадцать часов. Он был уверен, что сейчас старик Скуратович сидит себе на лавке, подставив изможденное лицо ярким весенним лучам. Глеб опять прихватил с собой термос с кофе, чтобы второй раз порадовать старика, оказавшего ему такую неоценимую услугу. А самое главное – Глебу хотелось убедиться, что он не ошибся, и для этого надо было показать Василию Антоновичу фотографию майора КГБ Павла Павловича Шелковникова. Узнает ли старик мужчину" который в феврале 1994 года приходил к нему и интересовался коллекцией барона фон Рунге? Хотя Глеб, изучив личное дело Шелковникова, уже почти не сомневался, что он на верном пути, что именно отставной майор с помощью нового хранителя выкрал картины, заменив их подделками. Но на кой черт кому-то понадобились полотна второразрядных, малоизвестных живописцев, Глебу было пока неясно.

На его взгляд, овчинка выделки не стоила.

И только когда Сиверов подъезжал к больнице, у него выкристаллизовалась мысль, от которой он чуть не вдавил педаль газа в пол и уже готов был развернуть автомобиль, чтобы мчаться в противоположную сторону – к генералу Потапчуку. Мысль была проста: а если картины похищены именно с той целью, чтобы поднять потом скандал, не принять коллекцию и сорвать выдачу кредита? Вообще-то по размышлении в это верилось с трудом. Неужели кто-то еще два года тому назад мог предвидеть, что за коллекцию придется давать кредит? Значит, или за всем этим стоит очень умный и предусмотрительный человек, или мысль-глупость, причем полнейшая. Решив еще раз подумать над этим после встречи со старым хранителем. Сиверов поехал к клинике.

Глеб оставил свою машину на том же самом месте, где в прошлый раз и перебрался через забор. Теперь с ним был тяжелый армейский кольт, засунутый за брючный ремень, обойма кольта была полная. В руках Сиверов нес черный пакет с яркой картинкой – в нем лежали блокнот с застежкой, термос и четыре апельсина. Все это Глеб хотел отдать старику Скуратовичу. В блокноте был рисунок и фотографии.

Глеб опоздал на час с небольшим. На площадке перед главным корпусом он увидел Борю Элькинда. Тот обрадованно замахал обеими руками и побежал навстречу.

– Привет! Сколько лет, сколько зим!

– А у, нас тут такое! Такое! – выпалил Борис.

– Что у вас стряслось?

– Да, у нас тут… – по интонации, какой парень произносил слова, Глеб уже все понял. У него защемило в груди, а пальцы мгновенно сжались в кулаки.

– Опоздал! Опоздал!..

– Что ты говоришь? Да, вообще-то, опоздал, самое интересное кончилось. Тут у нас это… – Элькинд говорил быстро, сбивчиво, – убили сумасшедшего старика Скуратовича, того самого, который уверял, что его все преследуют. Так вот, его сантехник газовым ключом, говорят, бум-бум по голове! Череп всмятку!

Тут такое творилось! Потом какой-то мужик с пистолетом по коридору носился, выскочил из Туалета, хорошо, что еще палить не начал, а то могли бы еще сто трупов вынести кроме старого Скуратовича. Ну, блин! Вовремя ты слинял!

Наконец-то Боря Элькинд выговорился и перевел дух.

– Слушай, а кстати, – спохватился он, – ты-то чего тут делаешь?

– Знаешь, Боря, дело одно было, вот я и" подскочил. Но сейчас, вижу, мой приезд неуместен.

– Да, там уже милиция, ФСБ. Всех из коридора выгнали, а Скуратовича в целлофановом мешке занесли прямо в наш морг.

– А почему в ваш? – спросил Глеб.

– Куда же его еще? Наш-то ближе.

* * *

Конечно, можно было подняться в отделение, где проходил курс лечения Василий Антонович Скуратович, встретиться с сотрудниками ФСБ, которых здесь уже было чуть ли не больше, чем пациентов. Их машины стояли прямо у входа в корпус. Но Глебу этого делать не хотелось – он понимал, что свой шанс уже упустил. Появись он часом раньше, и старик остался бы жив, а он, возможно, смог бы захватить убийцу. А захватив его – Глеб в этом не сомневался ни секунды – сумел бы прижать негодяя к стене так, чтобы тот выложил все, что ему было известно. Сиверов посмотрел на часы:

«Семьдесят пять минут. Я опоздал ровно на час с четвертью. К сожалению, время нельзя повернуть вспять».

– Ты куда-то спешишь? – спросил Боря, не понимая, почему смерть старика так огорчила его бывшего соседа по палате.

– Да, я спешу. Кстати, вкусного хочешь?

– Не откажусь, – облизнулся Элькинд.

Глеб вытащил из черного пластикового пакета свой блокнот и подал Боре пакет.

– На, возьми, здесь еще четыре апельсина.

– Ты что, нес их старику Скуратовичу? – Боря инстинктивно отдернул руку, словно боясь прикоснуться к трупу.

– Бери. Бери, не бойся, я нес это тебе. Старику я нес кофе в термосе.

Глеб извлек из пакета термос, открыл его и вылил кофе в траву поддеревом.

Парень посмотрел с сожалением, но ничего не сказал – понял, что так правильно.

– Ну, ладно, до встречи.

– Я с тобой прощаюсь и каждый раз думаю, что уже никогда тебя не увижу, – сказал Боря, – а мы опять встречаемся. Ну, давай простимся, может, Бог даст, свидимся еще разок и не при таких грустных обстоятельствах.

– Надеюсь. Как говорится, гора с горой…

– Да, ты знаешь, меня скоро отсюда выписывают.

Отец нарыл деньги, и все мои дела улажены. Еще пару дней поем овсянку и – гуд бай, лечебница. Займусь своими делами, тем более, старик на радостях обещал прикупить кое-каких примочек к моей машине. Так что я буду вооружен и опасен.

Сиверов улыбнулся: он был рад за парня и догадывался, что дела так быстро уладились не без вмешательства генерала Потапчука. Что ж, надо полагать, в ФСБ этот вундеркинд принесет больше пользы, чем в стройбате…

– Это хорошо, – спокойно проговорил Глеб, – только все-таки больше не лезь, куда не следует.

– А как же база данных психлечебницы?

– Думаешь, я без тебя туда бы не забрался?

– В самом деле… – растерялся Элькинд. – Тогда зачем?..

– Когда-нибудь поймешь. Прощай, – Сиверов несильно сжал тонкие пальцы Бори Элькинда, потрепал его по плечу. – Ты хороший парнишка, передай привет Тамаре.

– Конечно, товарищ начальник, будет сделано в лучшем виде, передам. И даже один апельсин отжалею.

– Это пожалуйста, – Глеб развернулся и быстро зашагал не к воротам, а к забору – туда, где стояла его машина.

* * *

Павел Павлович Шелковников сидел у себя дома и ждал звонка своего подручного. Он не сомневался, что Миша поручение выполнит в лучшем виде. Но на этот раз он не приготовил тугой пачки денег, перетянутых аптечной резинкой – денег, предназначенных для оплаты убийства. Рассчитаться он решил другим способом, менее накладным. В его кейсе под каталогами на этот раз лежала «беретта» с глушителем. Павел Павлович проверил, заряжено ли оружие и, сняв с предохранителя, спрятал его в карман плаща. Плащ, висевший на плечиках в шкафу, сразу же перекосило.

Шелковников поправил одежду – он любил во всем порядок.

В полдень раздался звонок.

– Я все сделал, – сказал в трубку Миша, – едва ноги унес, чудом спасся. Нашел же ты, Павел Павлович, место, куда меня посылать! Уж лучше бы в тюрьму отправил.

– Не надо подробности по телефону. Приезжай ко мне, получишь часть гонорара.

– Что, появились деньжата?

– Да, появились.

– И откуда, Павел Павлович, ты их берешь? – захихикал в трубку Миша.

– Из воздуха, дорогой, из воздуха.

– Ладно, мне, в общем-то, один черт.

– Давай, приезжай в темпе.

Через полчаса черный «опель» Шелковникова остановился во дворе у входа в подъезд. Сквозь жалюзи бывший майор увидел, как его подручный, небрежно закрыв машину, бегом направился к подъезду.

Павел Павлович ждал убийцу Скуратовича в прихожей. Он уже надел свой серый элегантный плащ и незаметно придерживал его за полу – так, чтобы не отвисал карман с тяжелым пистолетом. Миша лифтом не воспользовался. Он был настолько силен, что взбегал по лестничным пролетам быстрее, чем поднимался лифт.

Шелковников услышал сопение и открыл дверь.

Когда Миша вбежал в квартиру, Павел Павлович выглянул на площадку.

– Нет там никого, я же дело знаю, не лох какой-нибудь. Пару кругов нарезал, прежде чем к тебе приехал.

– Наверное, выпить хочешь?

– Не откажусь, если ехать никуда не придется.

– Пока не надо, поедем часа через три, жду звонка.

– Значит, все в порядке, полстакана коньяка приму.

– Идем, – Шелковников кивнул, предлагая своему подручному пройти на кухню, где уже стояла на столе бутылка дорогого коньяка и два хрустальных стакана. – Ну, давай, рассказывай.

– Делов-то было на копейку, но противно. Дед оказался хлипкий, я его даже стрелять не стал, стукнул три раза по голове, череп проломил как скорлупу, затем проверил – мертвый, мертвее не бывает. И давай ноги из этой лечебницы, бегом, бегом, бегом… Через забор, в переулок, там в машину. Никого за мной не было.

– А как ты его нашел?

– Никак я его не искал, в регистратуре по телефону выяснил, в какой палате, на каком этаже, в каком отделении. Мне все и сказали. Надел спецовку, взял ящик с инструментами, кепку старую и пошел по больнице. К сантехникам там везде уважение и почет, не хуже, чем к главврачу относятся. Нечастые они у них гости. Дал пару сигарет психам, они мне показали. А когда на этаж поднялся, хотел уж было спросить, как слышу два психа между собой говорят: «Вон, Скуратовича к заведующему позвали». Я подождал с полчаса, старик из кабинета вышел, посмотрел на меня как-то странно и к туалету поплелся – а сам еле на ногах стоит, за стенку держится. Я за ним. А возле умывальника, когда он руки мыл, я его, родимого, и того… Заволок в дальнюю кабинку. Грязища там – хуже, чем на вокзале, одно слово – психи. Так все загадили, что мне кажется, от моих ботинок и сейчас воняет.

– Тебе не кажется, на самом деле есть вонь.

– Да бросьте вы, я их помыл.

Где Миша мыл свои ботинки, Шелковников уточнять не стал. Он налил ему полстакана коньяка, плеснул немного себе, поднял стакан.

– Ну, давай, Миша, за удачу, за успех.

Сам Шелковников пить не стал, лишь помочил губы. А вот его водитель и подручный проглотил коньяк залпом, даже не поморщившись.

– Я успею принять душ?

– Успеешь, только не сейчас. Надо спуститься в подвал, взять деньги.

– Что? – вскинув брови, переспросил Миша.

– Деньги у меня в подвале, – спокойно сказал Шелковников. – Мои деньги, куда хочу, туда и прячу.

– Вот никогда бы не подумал, что вы, Павел Павлович, деньги не в банке держите, а в вонючем подвале.

– Как раз в банке и держу, от половой краски, – рассмеялся Шелковников. – Пошли.

– Деньги – это всегда приятно.

Они покинули квартиру и спустились вниз. Шелковников своим ключом открыл низкую дверь, ведущую в подвалы, и, щелкнув выключателем, ступил на грязную лестницу. Тут же с мяуканьем от них бросилась пара тощих облезлых котов.

Миша осмотрелся.

– Фу, черт, блох подцепить не хватало!

– Не бойся, кошачьи блохи на людей не бросаются.

– Это как посмотреть, – забеспокоился Миша и стал спускаться по лестнице, стараясь не касаться кирпичных стен.

Но как он ни старался, все-таки испачкал плечо в побелке и грязно выругался.

– Потом почистишься, к черту! – поторопил его Шелковников.

Он уже нервничал. Неровен час, еще кто-нибудь в подвал заглянет, и тогда весь его план рухнет. Павел Павлович проклинал себя за то, что не оставил в своем подвале денег на всякий случай, если план вдруг провалится.

– Иди, иди, – подтолкнул он Мишу в спину, – а то и в самом деле блох наберемся.

Затем протянул ему связку ключей.

– Двадцать седьмой.

Миша повозился с ключами, и наконец навесной замок был открыт. Дверь со скрипом распахнулась.

Шофер заморгал, привыкая к темноте, и пошарил рукой по простенку в поисках выключателя.

– Тут у меня по-особому, – Шелковников вошел и довернул лампочку в патроне.

Яркий свет залил помещение. Здесь было довольно-таки аккуратно, хотя никто давно не убирал, и все покрылось толстым слоем пыли и плесени. Миша жадно искал глазами на стеллажах старую банку от краски, но ему попадались только стеклянные.

– Вот здесь, – Шелковников отошел в сторону и указал на большой, сбитый из неоструганных досок ящик, в каких обычно хранят картошку. Крышка ящика была заперта на ржавый висячий замок.

Шелковников принялся копаться ключом в замке.

– Черт, не получается, заело! Попробуй ты, может, у тебя рука счастливая.

Шофер, криво ухмыляясь, принялся открывать замок. Как ни странно, у него тот открылся с первой же попытки.

– И впрямь рука счастливая, – усмехнулся Павел Павлович.

– Да уж, сегодня мне масть идет, – повернув голову, ответил убийца, поднял крышку и заглянул в ящик.

На дне стояло несколько старых, поржавевших банок из-под краски.

– Ну-ка, угадай, в которой? – спросил Шелковников, запуская руку в карман и сжимая пальцами рифленую рукоять револьвера.

– Вот в этой, – указал на крайнюю шофер.

– Угадал, – сухо рассмеялся Шелковников и добавил:

– Все деньги твои, бери, заработал.

Миша навалился животом на край ящика, перегнулся, пытаясь дотянуться до жестянки. Шелковников сделал шаг вперед и, почти вплотную поднеся глушитель к затылку шофера, нажал на курок. Раздался хлопок, похожий на взрыв перегоревшей лампочки.

Миша даже не дернулся. Ноги его медленно оторвались от сухого бетонного пола, затем мелькнули перед лицом Шелковникова, и шофер боком ввалился в ящик.

Павел Павлович придержал крышку, которая готова была захлопнуться, и сделал контрольный выстрел, точно поднеся ствол пистолета к зрачку открытого глаза.