Текст книги "Большая игра Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Ведь эту коллекцию в сорок шестом году он и принимал на хранение…

– Он?

– Так Скуратович, во всяком случае, утверждает. А у меня нет оснований ему не верить. Между прочим, в коллекции правда на четыре картины больше, чем по описи?

– Правда… Неужели действительно память у старика в порядке? В общем, Глеб, слушай: меня уже сегодня по этому делу с картинами дергали, и дергали не только меня. Вот я сижу здесь с тобой, кофе распиваю, а мои коллеги на совещании у директора ФСБ отдуваются.

Совещание-то директор созвал именно по этому делу и разнос дает – будь здоров, можешь мне поверить.

– Верю, – вздохнул Сиверов.

– Так что давай действовать. Я, конечно, посуечусь.

Лично позвоню главврачу поликлиники, чтобы дали возможность просмотреть все карточки. Хотя подожди, Глеб… А если этот, – генерал посмотрел на портрет, – если он не из Москвы, если его служебное удостоверение вообще фальшивое, что тогда?

– Не знаю. Тогда стану думать над чем-нибудь другим. Но пока мне кажется, что за эту ниточку стоит потянуть: возможно, безумный старик указал единственно верный путь. В конце концов, когда происходили те события, он был еще в своем уме.

– Верно ты это подметил.

Генерал Потапчук откинулся на спинку кресла с таким выражением лица, словно тяжелая ноша, давившая ему на плечи, вдруг как по волшебству исчезла.

Наконец-то выдалась минута, когда можно было перевести дух. Федор Филиппович тряхнул седой головой, причем так сильно, что массивные очки едва не соскользнули с носа. Генерал придержал их тонкими пальцами, бережно водрузил на место, несколько раз моргнул и сказал сердито:

– Нельзя расслабляться, Глеб Петрович, нельзя ни на секунду. Как только расслабишься – жди подвоха.

– А я и не расслабляюсь, – сказал Сиверов, допивая кофе. – Значит, так, Федор Филиппович, вы сейчас звоните в поликлинику Московского КГБ и я поеду туда. Попробую просмотреть, рее медицинские карты офицеров КГБ.

– Нелегкое это дело, большая работа.

– Надеюсь, у них там все уже давным-давно загнано в компьютер, и мне не придется рыться в пыльных бумагах.

– Думаю; что да; – спокойно ответил генерал, подвинул к ногам свой старый потертый портфель, потом поставил его на колени и быстро, словно бы кто-то засек время на секундомере, расстегнул старые потертые замочки. В портфеле, рядом с папкой с бумагами по коллекции барона Отто фон Рунге, лежал сотовый телефон.

– Я сейчас позвоню, обо всем договорюсь.

– Да, да, пожалуйста, буду премного вам благодарен, – пошутил Глеб, словно речь шла о дело, касавшемся лично его и не имевшем никакого отношения к генералу Потапчуку.

Тот устало улыбнулся:

– Ты не шути, Глеб Петрович, дело действительно серьезное. Под вопросом миллиарды долларов – немцы обещают большой кредит. Так что надо постараться, а иначе рабочие будут сидеть без зарплаты, а это значит, без куска хлеба. И не только Кузбасс, но и Воркута может подняться, им сейчас ой как тяжело! – генерал Потапчук говорил о шахтерах так, будто это были его родные братья и он всей душой болел за них.

И Глебу это понравилось, хотя он сам до этой минуты о шахтерах и не вспомнил. Его сейчас не интересовало, зачем президенту понадобилась коллекция, его интересовало другое: как отыскать пропавшие картины, как выйти на этого офицера КГБ, который, как подсказывало Глебу чутье, завязан в деле, и если не является организатором преступления, то что-то о нем знает, причем, такое…

Додумать Глеб не успел. Он прислушался к голосу генерала Потапчука – тот уже минуты две вежливо и настойчиво разговаривал с другим генералом ФСБ.

– Да, Федор Молчанов. Через полчаса он будет у вас.

– … – Да, да, Петр Васильевич, обязательно.

– … – Нет, это даже не моя просьба, это можно оформить как распоряжение директора ФСБ. Если вам угодно…

– … – Да, я прекрасно понимаю: секретность, секретность превыше всего. Если есть необходимость, то вам через десять минут перезвонят от директора ФСБ. Вы хотите этого? Вы что, не доверяете мне?

«Черт бы их подрал с их секретностью! – мысленно выругался Глеб. – Вечно у них все под запретом, инструкции, инструкции… И за всеми этими бумагами, распоряжениями, приказами, подписями и печатями они вообще разучились работать. Нет распоряжения – нет работы. Начинают действовать, только когда жареный петух клюнет в задницу. Ох уж эти генералы!» – подумал Глеб о высших чинах ФСБ, не относя, правда, к ним генерала Потапчука.

Глеб прекрасно знал, что Потапчук в случае чего не остановится ни перед какими формальностями, никакие самые строгие инструкции его не переубедят, если он уверен в своей правоте. Генерал будет стоять на своем до конца, а если понадобится, то поднимет на ноги все начальство, вплоть до самого президента, как уже случалось не однажды за долгие годы их знакомства и совместной работы.

– ..значит, мы договорились, да?

– … – Так я присылаю. Запишите фамилию: Федор Молчанов, человек от меня.

– … – Все, что он попросит.

– … – Естественно, секретность есть секретность. Подписку о неразглашении, даже среди сотрудников, я уже от него получил. Так что можете не беспокоиться, бумаги придут вскоре. Дело очень срочное, некогда мне разводить бумажную канитель.

– … – Ах, даже так! – воскликнул Потапчук. – Ну, что ж, генерал, я хотел по-хорошему. Но если не получается, извольте. Я надеялся на ваше доброе отношение ко мне, да и к вашей службе, но если вы стоите на своем, мне придется обратиться выше. Учтите, буквоедство никого никогда до добра не доводило!

«Черт бы их подрал!» – опять беззлобно подумал Глеб.

Потапчук выключил телефон и зло прошелся по комнате от окна до двери.

– Черт бы их всех! Мать их… – Генерал так рассвирепел, что утратил свое обычное спокойствие и уравновешенность. – Да чтоб вы там все… Не хочется, терпеть не могу звонить начальству и вообще начальства не люблю.

А ты, Глеб Петрович, как относишься к начальству?

– Нормально отношусь. Но лучше к начальству никак не относиться.

– Выходит, ты ко мне, к генералу Потапчуку, относишься никак?

– Нет, к вам я отношусь нормально, – Глеб засмеялся, и его улыбка была красноречивее любых заверений и клятв в дружбе.

– Ладно, Бог с ними со всеми! – генерал отвернулся от Глеба и вновь крепко прижал к уху телефон. – Полковник Пушкарев?

– … – Потапчук беспокоит. Соедини меня срочно с директором.

– … – По какому делу? Скажи, по коллекции, он поймет.

– Тогда соединяю, хотя директор сейчас очень занят, но для вас… – услышал Глеб голос в трубке.

– А мне плевать, – усмехнулся Потапчук, – он сказал звонить в любое время дня и ночи, вот я и звоню, а сейчас, между прочим, не ночь и даже не обед.

Так что, будь добр, соедини…

В трубке щелкнуло, тон генерала Потапчука разительно изменился. Он говорил с директором ФСБ спокойно, уравновешенно, сослался на кучу инструкций и распоряжений разных лет. Названия циркуляров, даже старых, генерал Потапчук помнил наизусть и при случае любил щегольнуть своими познаниями. Это производило впечатление не только на его подчиненных, но и на его начальство.

– Через десять минут? – переспросил Потапчук и, выслушав ответ, удовлетворенно отозвался:

– Спасибо.

Поговорив с директором ФСБ, генерал с присвистом выдохнул воздух. Вид у него был такой, словно он только что вбежал на пятый этаж и на лестничной площадке, прямо перед дверью, переводит дыхание.

– Ну, Глеб Петрович, все в порядке. Через десять минут этому долбанному медику дадут такой нагоняй!

Хотя я его понимаю, кому охота подставлять свою голову? Все страхуются. Это только ты; да еще считанные единицы могут себе позволить играть в открытую и не ссылаться на дебильные циркуляры. Хотя, с другой стороны, без них нельзя, документы есть документы, и допуск к ним должен быть строгий. Словом, порядок, тебе все покажут. Сейчас главврач получит распоряжение, так что можешь безотлагательно отправляться туда. Хочешь я тебя завезу на своей машине, к самым дверям домчу?

– Нет, спасибо, – хмыкнул Глеб, – я лучше на своей.

– Ладно, только держи меня в курсе. Если что найдешь – сразу же свяжись со мной, я буду у себя в кабинете. Телефон ты знаешь.

– Да уж, как «Отче наш». Толкни меня ночью, и я назову его сразу.

– Вот и молодец, – растрогавшись, похвалил своего агента генерал.

– Давайте, Федор Филиппович, еще по чашечке кофе?

– По чашке кофе? – изумился генерал.

Он так старался как можно быстрее все устроить, и вдруг Глеб Сиверов предлагает еще посидеть, почаевничать, поточить лясы.

– Я все равно успею, – убежденно сказал Глеб, – так что не надо дергаться. Поспешишь – людей насмешишь.

– Да, лучше, конечно, действовать не торопясь. Но время, время, Глеб Петрович, времени у нас в обрез, – генерал показал на циферблат своих часов, и для пущей убедительности постучал по нему ногтем.

– Время – понятие растяжимое, – Глеб включил кофеварку. – Десять минут туда, десять минут сюда ничего не решат. Хотите анекдот расскажу, генерал?

– Анекдот? – Потапчук слегка растерялся. – Ты что, с ума сошел? Самое время анекдоты травить! Хорошо тебе, ни перед кем, кроме меня, не отвечаешь…

– Я перед собой в первую очередь отвечаю.

– Это серьезно.

– Послушайте, Федор Филиппович, хороший анекдот, вы любите такие, я же вас знаю.

– Ладно, валяй. В дурдоме, что ли, услышал?

– Да нет, генерал, в бане.

Потапчук расхохотался.

– Уже смешно!

– Так вот, генерал, летит над Москвой Господь Бог со своими ангелами. А дело как раз в студенческую сессию.

Летят они над общежитием Плехановского института…

– Академии, – поправил генерал.

– Бог с ней, над общежитием академии. Смотрят в окна, а там студенты сидят, зубрят конспекты, к экзамену готовятся. Ангел и говорит Господу:

«Эти наверняка сдадут экзамены».

«С чего ты взял?» – спрашивает Всевышний.

«Вон как старательно зубрят».

«Нет, не сдадут», – покачал головой Всевышний.

Летят дальше. Пролетают над общежитием МГУ, а там студенты еще активнее к экзаменам готовятся, книгами все завалено, страницами шуршат, нервничают, учат.

Ангел и говорит Господу:

«А вот эти, Всевышний, точно сдадут, вон как стараются».

«И эти не сдадут», – отвечает Господь Бог.

Ангелы, услышав это, опешили, но вопросов задавать не стали – им по чину не положено. Пролетают над общежитием ВГИКа, а там студенты пьют, гуляют, танцуют, с девчонками развлекаются, в общем, дым коромыслом, шум, гам, смех, стаканы звенят, вино льется рекой. Посмотрели на это дело ангелы и говорят хором:

«Ну эти все экзамены завалят, совсем не готовятся».

А Господь Бог рассмеялся в седую бороду и говорит своим ангелам:

«Ошибаетесь, друзья мои, вот эти-то как раз сдадут».

Ангелы застыли в воздухе, не выдержали и спрашивают у Господа:

«Почему же эти сдадут, а те нет?»

Господь Бог вполне серьезно отвечает:

«Эти сдадут, потому что только на меня и уповают, вот поэтому у них все будет тип-топ».

Потапчук засмеялся так, как не смеялся уже, может, месяц. Он хохотал как безумный, хлопал себя по коленям, и Глебу даже показалось, что "генерал сейчас пустится в пляс.

– Ох, и анекдотец ты мне подкинул, замечательный! Надо его директору рассказать. Обязательно на каком-нибудь важном совещании вверну. Ладно, давай, разливай кофе, уже кипит.

Глеб наполнил чашки. И только тогда генерал, утерев слезы на покрасневших глазах, пристально посмотрел на Глеба и спросил:

– А к чему это ты, Глеб Петрович, мне этот анекдот рассказал?

– Хороший анекдот, правда, Федор Филиппович?

– Хороший… Но не зря же ты его сейчас вспомнил?

– Не зря, генерал, – согласился Глеб. – Вот ваши сотрудники работают, работают, ни дня, ни ночи им нет, а надо на Бога побольше надеяться. Только на него и уповать.

– На Бога надейся, а сам не плошай, – немного грустно произнес генерал Потапчук.

– А я всегда на него надеюсь, – признался Глеб, – и самое интересное, что он меня никогда не подводил.

Я его – да, случалось такое.

– Не поминай имя Господа всуе, Глеб Петрович.

– Да я к слову, генерал.

Мужчины допили кофе, выкурили по сигарете, и Глеб Сиверов первым покинул конспиративную квартиру. Соблюдая все меры предосторожности, он вышел со двора, оглянулся, обошел дом. Слежки не было.

Все это Глеб проделывал уже чисто автоматически.

За долгие годы привычка следить за обстановкой стала неотъемлемой частью натуры, такой чертой характера, от которой невозможно избавиться. И Глеб, даже когда и не следовало, оглядывался, а потом, случалось, неумело врал что-то Ирине в объяснение.

Глава 16

Павел Павлович Шелковников в элегантном костюме и шикарном галстуке, поблескивая идеально начищенными ботинками, расхаживал по картинной галерее на Кузнецком мосту. Время от времени он обращался к миловидной женщине с бриллиантовыми серьгами в ушах, на плечах которой покоилась норковая шуба: в помещении было довольно-таки прохладно. Картины стояли у стен, несколько рабочих возились с ними, переставляя с места на место – совершенно без надобности, на взгляд неспециалиста…

– Так вы вот это все хотите завезти в Германию?

– В принципе, да, – кивнула женщина-менеджер.

– Томочка, Тома, – каким-то чересчур мягким и сладким голосом говорил Шелковников, – вообще-то замечательная экспозиция, но почему одни картины?

К ним бы немного скульптур.

– Пластика будет, ее еще не подвезли, часть уже здесь, но ящики пока не распакованы.

– Большая экспозиция, – восхищенно промолвил Павел Павлович, прищелкнув языком, подошел к одной из картин и стал рассматривать ее с видом знатока. – Да, я думаю, это будет очень шумное мероприятие.

– Если вы свободны, Павел Павлович, то можете поехать с нами. Документы на вас мы уже подали.

– О, замечательно. Тома, даже не знаю, как вас и благодарить.

– Не благодарите, вы так много для нас сделали.

– Вы мне льстите.

О том, что документы на его имя поданы, Шелковников знал и без Тамары Васильевой. Вариант отправиться за границу с солидной выставкой был довольно-таки привлекательным. Поистине, думалось Шелковникову, сам Всевышний дарит шанс. Ведь вывезти свернутые в рулон картины с выставкой проще простого. Его знают, никто особо придираться не станет, с таможней уже давным-давно договорено, а выставка едет от Российского министерства культуры. Так что все складывалось наилучшим образом.

На бледном лице Павла Павловича появилась заигрывающая улыбка. Он обнял Тамару за плечи, привлек к себе:

– Ну, Томочка, спасибо тебе огромное! Я твой вечный должник. А сама-то ты будешь там?

– Я еще не решила, у меня сейчас идет другой проект – с Сан-Франциско. Возможно, мне придется полететь в Штаты.

– О, это вообще замечательно!

– Я уже устала, Павел Павлович, от разъездов. Это раньше мечталось, а теперь – работа, рутина.

Менеджер картинной галереи и одна из ее совладелиц к своему консультанту относилась с большим почтением и побаивалась его. То ли она знала о его славном боевом прошлом, о долгих годах работы в органах КГБ, то ли по другой причине, но Шелковникова она опасалась, и Павел Павлович это чувствовал. Под хорошее настроение ему захотелось растопить лед в их отношениях, и он, неисправимый дамский угодник, принялся кокетничать с миловидной женщиной, вполне сохранившей свою привлекательность, несмотря на сорок с небольшим лет.

Тамара хохотала, уворачиваясь от объятий Павла Шелковникова. Неизвестно, чем бы кончились эти заигрывания, если бы в экспозиционный зал не вбежала длинноногая девушка в короткой кожаной юбке. Под сводами зала гулким эхом разнесся ее возглас:

– Павел Павлович, вас срочно к телефону!

– Меня к телефону? У вас? – отстраняясь от Тамары, удивленно переспросил Шелковников.

– Да, да, вас, срочно!

– И кто? – не выпуская женщину из объятий, воскликнул Шелковников.

– Мужчина. Но он не назвался, сказал лишь, что ваш старый знакомый, по важному делу.

– Старый знакомый? – Шелковников поморщился.

Он не любил звонков своих старых знакомых, те, как правило, обращались к Павлу Павловичу с одной просьбой – ссудить денег. А давать в долг Шелковников не любил.

– Ладно, иду. Томочка, извини, потом договорим, – Шелковников провел гладко выбритой щекой по сверкающему мехом плечу. – У вас замечательная шуба. Тома.

– Да, ничего, канадская, – улыбнулась Тамара Васильева и тут же принялась отдавать распоряжения двум рабочим в грязных синих халатах, которые разбирали экспозицию. – Это в угол, а вот эти картины – к стене.

Графику пока не трогать. Оставьте в покое стекло и делайте все быстрее, я вам плачу, а вы ходите и курите.

Шелковников вошел в небольшую комнату, стены которой занимали стеллажи с картинами. Телефонная трубка лежала на журнальном столике, под ней – каталог аукциона «Кристи» конца прошлого года. На этом аукционе Шелковников присутствовал.

Он небрежно взял трубку и уселся на изящный вертящийся стул – тоже в своем роде произведение искусства.

– Алло, слушаю, – немного недовольным голосом бросил он в микрофон.

– Павел Павлович, добрый день! – услышал он из трубки густой бас.

– Здравствуйте. С кем имею честь говорить?

– Ты что, не узнал меня? Старых друзей не узнаешь, так сказать, однополчан?

– Извините, что-то не узнаю.

Голос звонившего был ему смутно знаком, но Шелковников не мог припомнить, кому он принадлежал.

– А ты подумай, напряги серое вещество.

Шелковников все не отвечал, и невидимому абоненту, скорее всего, надоело играть в молчанку.

– Хохлов беспокоит, помнишь такого?

– Ба, – воскликнул Шелковников, – Владимир Адамович! Сколько лет, сколько зим! Куда ты вообще пропал?

– Я-то никуда не пропадал, все там же. Это ты пропал, исчез из поля зрения наших органов.

– Ну, так уж и исчез, – криво усмехнувшись, произнес Шелковников, – от вас разве скроешься.

– Это точно, не скроешься. Но знаешь, сколько времени я потратил, пока тебя отыскал?

– Минут десять, наверное.

– А вот и ошибаешься, Павел Павлович, целых полчаса потребовалось. Конспирируешься?

«На хрена я им нужен?» – мелькнуло в голове у Шелковникова.

– Ага, по сравнению со мной Штирлиц – мальчишка-дилетант, – хмыкнул Шелковников. – И что ты мне хорошего скажешь, Владимир Адамович?

– Хорошего ничего не скажу.

– Тогда зачем беспокоишь? – со сдавленным смешком проговорил Шелковников. – Плохого-то своего хватает.

– Дело к тебе есть. Может, ты чем-нибудь сможешь мне помочь?

– Может, и смогу, если объяснишь суть дела, – Не телефонный разговор, Павел Павлович, давай-ка встретимся. Делов-пирогов на час, не больше, да и не виделись мы с тобой уже…

– С 1991 года, – подсказал Шелковников.

– Да. Как ты уволился, так мы с тобой больше и не встречались. А ведь когда-то были у нас славные денечки. Помнишь?

– Были, были, как забыть, – согласился Шелковников, морщась все более и более недовольно.

Если бы сейчас кто-нибудь увидел его выражение лица, то наверняка подумал бы, что Шелковников разговаривает со своим врачом, и тот ему зачитывает самый неутешительный диагноз.

– Ты сейчас где, откуда звонишь?

– Звоню я тебе из машины. Если ты свободен, могу сейчас подскочить.

– Так значит ты, Владимир Адамович, все еще в конторе служишь? Не подался на вольные хлеба?

– Нет, Павел Павлович, я не так смел, как ты. Не могу я все бросить и заняться вольным промыслом.

Это ты у нас смельчак и умелец.

– Не скромничай, Владимир Адамович, ты тоже малый не промах. Небось, уже подполковник?

– Бери выше, полковник. Три звездочки имею.

– Полковник? Ну, я тебя поздравляю, тогда действительно есть повод встретиться.

– Я за тобой заеду. Минут через двадцать-тридцать буду у тебя.

– Не за мной, а ко мне.

– Брось к словам придираться.

– Адрес хоть знаешь?

– Раз звоню, стало быть, знаю. До встречи, – бросил полковник Хохлов, и в трубке раздались короткие гудки.

А Шелковников еще полминуты сидел, держа в руках трубку телефона. На душе у него стало нехорошо.

«Что за черт? Что за дьявольщина? Вот не было печали… Зачем я понадобился Хохлову, что он из-под меня хочет? Ох, не нравится мне это…»

В экспозиционный зал Павел Шелковников вышел с озабоченным лицом, и Тамара это заметила:

– Что-нибудь стряслось, Павел Павлович, у вас такой вид?..

– Ничего особенного, старый приятель позвонил.

Ох, уж эти старые приятели, как они меня достают, вы бы только знали! Всем что-нибудь надо: помочь, похлопотать, устроить…

– Меня тоже одолевают, но приятельницы, к мужчинам у меня претензий нет.

– Вы же, наверное, знаете, Томочка, если человек разбогатеет, у него становится мало друзей, зато слишком много родственников, старых знакомых.

– Еще бы, по себе знаю.

– Вот, сейчас он ко мне и заедет.

– Кто?

– Один начальник из ФСБ.

– Из ФСБ?

– Да, да, Тома, полковник. А когда я служил, он был капитаном.

– Значит, сделал карьеру.

– Да разве это карьера, Тома, о чем вы говорите! – Шелковников так покачал головой, словно ФСБ было сборищем бездельников и лежебок, способных только вымогать деньги из честных предпринимателей, к коим Тамара Васильева и Шелковников себя относили. Хотя в их честности можно было усомниться даже после беглого знакомства…

Шелковников прохаживался по залу, задерживался у окна и сквозь планки жалюзи смотрел на улицу, на спешащих, гуляющих людей, на весеннюю Москву, и на душе у него вновь сделалось погано, словно туда наплевали. Еще, собственно, ничего не произошло, но шкурой Шелковников чувствовал, что этот визит ничего хорошего ему не сулит. «Не к добру это, ох не к добру…» – повторял он про себя.

Владимир Адамович Хохлов появился через двадцать шесть минут. Он вошел со служебного входа, и та же длинноногая девица, которая звала Шелковникова к телефону, провела гостя в экспозиционный зал. Выглядел полковник по сравнению с Шелковниковым бледно.

Костюм на нем был старый, неопрятный, ботинки обшарпанные, лицо помятое, нездоровое: понятно, что пил он чаще не коньяк, а дешевую водку.

– Ты что, Владимир Адамович, неделю не спал? – после рукопожатия спросил Шелковников.

– Да уж, и не говори, мать ., с их работой! Какую неделю, уже две недели на ногах, бегаю, как гончий пес за зайцем с батарейкой «энерджайзер».

– Что, послать больше некого за бутылкой, сам бегаешь?

– Хорошо тебе, Паша, шутить, с тебя никто не спросит, никто тебя не накажет. А мы по-прежнему люди подневольные, сам ходил в нашей шкуре, знаешь.

– Знаю, знаю, ходил, потому искренне сочувствую.

Пойдем, коньячку тяпнем, чего на сухую разговаривать.

– Да, да, пойдем.

– Томочка, я воспользуюсь вашим кабинетом, поговорю с человеком? Кстати, наша Тамара – главный менеджер картинной галереи. Томочка, это Владимир Адамович, мой старый приятель.

– Очень приятно, – неуклюже поклонился Хохлов и сделал столь же неуклюжую попытку поцеловать руку в перстнях.

Тамаре, знавшей, что перед ней полковник ФСБ, было немного не по себе, но от его неловкого жеста она развеселилась.

– Не надо, к чему эти любезности, очень рада познакомиться. Да-да, Павел Павлович, располагайтесь, я еще час пробуду здесь. Надо все собрать, рассортировать, чтобы завтра начать упаковывать и готовить экспозицию к вывозу.

– Что, за границу? – сощурил глаза Хохлов.

– Черт его знает, у меня своих проблем хватает, – покачал головой Шелковников. – Пойдем, Владимир Адамович, пойдем. Поздравляю тебя со звездой, вернее, даже с двумя; когда я уходил, тебя еще только к майору представили.

– Да, было дело.

– Так ты быстро… За пять лет две звезды, еще годика четыре-пять – и в генералы выйдешь?

– Может быть, может быть, если не сдохну. Заездили уже, Паша, как скаковую лошадь – бьют, погоняют и все время новые барьеры передо мной ставят и ставят. Дух перевести некогда, грязь с боков, пену с морды смыть не успеваю…

– Красиво говоришь.

– Да уж, говорить мы все научились, а вот дело делать некому.

– Что, молодежь не идет?

– Какая это молодежь – выскочки! Все толковые ушли – кто в банки, кто в частные сыскные агентства.

Кто к бандитам… В общем, разбрелись, разлетелись по свету.

– Ладно, пойдем, обмоем встречу и твои звездочки.

Кабинет Тамары Васильевой был обставлен просто, но со вкусом.

– Коньяк, водку, вино?

– Все равно, – бросил Хохлов, устало опускаясь в мягкое кремовое кресло.

На столе появилась бутылка коньяка, две рюмки, из холодильника было извлечено стеклянное блюдо с тонко порезанным лимоном, а также несколько бутербродов.

Шелковников выглянул за дверь и, обратившись к длинноногой девице в кожаной юбке, негромко распорядился:

– Людочка, пожалуйста, минут через пятнадцать подай кофе. Я тебе буду очень обязан.

На столе появилась коробка импортных конфет в блестящей фольге.

– Красиво живете.

– Приходится, иностранцы бывают. В общем, стараемся, мух не ловим. Упустить клиента – все равно что кошелек потерять, – пояснил Шелковников.

– Слушай, чем ты вообще занимаешься, Паша? – немного фамильярно обратился к нему Хохлов.

– Как видишь, картины, скульптура, вожу выставки, консультирую, помогаю с оформлением документов. Слава Богу, я на всем этом собаку съел, поднаторел, да и знакомства кое-какие остались. В общем, друзья-приятели не отказывают в помощи.

– Понятно. Живешь безбедно?

– Хотелось бы жить богаче, – спокойно произнес Павел Павлович Шелковников, бросая на стол пачку дорогих сигарет.

Хохлов вытащил сигарету из своей помятой пачки, щелкнул одноразовой зажигалкой. А его бывший коллега небрежно поставил на стол золоченую зажигалку «зиппо».

– Да, жизнь идет, – произнес полковник Хохлов, затягиваясь сигаретой.

– Насколько я понимаю, ты с машиной?

– Да, с водителем, сейчас ожидает, спит.

– Тогда тебе можно расслабиться.

– Да нет, расслабляться некогда, работы вагон.

– У всех работы много, Владимир Адамович.

– Не называй ты меня по отчеству, что за церемонии!

– Ладно, ладно, – милостиво согласился Шелковников, – хорошо, Володя, хорошо. Так что тебя привело ко мне?

Он отвинтил пробку бутылки, разлил коньяк по рюмкам, по чуть-чуть.

Хохлов взял рюмку, Шелковников свою.

– За твои звезды.

– Ну их к черту, эти звезды, не с неба они мне на плечи упали, давай за встречу.

– За встречу и за звезды, – сказал Шелковников, аккуратно чокаясь – так, чтобы не пролить ни капли ароматного напитка.

– Хороший коньяк, – опрокинув рюмку одним глотком, вздохнул полковник Хохлов.

– Да, настоящий французский.

– Давненько я такого не пил.

– А что тебе мешает? С твоей властью, с твоим умением и опытом…

– Многое мешает, и, в первую очередь, принципы.

– На принципы наплюй, – сказал Шелковников. – Я вот наплевал и видишь – живу неплохо.

– Вижу и рад за тебя.

Мужчины выпили по второй рюмке, затем по третьей. Шелковников закурил и пристально взглянул на своего бывшего сослуживца;

– Так что скажешь, Володя? Ведь ты приехал не просто посмотреть, как я живу?

– Ты знаешь, – охмелев после долгих бессонных ночей, проговорил полковник Хохлов, – прижали меня, Паша, к стенке. Да и не только меня, все управление прижали. Приказано найти то, не знаю что. Вторую неделю ищем, а толку чуть…

– Конкретнее, – попросил Шелковников и почувствовал, что у него на затылке зашевелились коротко стриженые волосы.

– Вот какое дело, может, ты что подскажешь… Ты же с этими жучками связан, которые антиквариатом торгуют, картинами из музеев промышляют…

– Был связан, – уточнил Шелковников, – пока работал в конторе. Сейчас нет, мой бизнес чистый.

– Ну, ты мне будешь рассказывать о своем бизнесе! Наслышан о нем немало.

– Ладно, наслышан так наслышан, продолжай.

– Прижали нас с больших верхов. И ФСБ, и МВД на ушах стоят, картины ищем.

– ФСБ ищет картины? – изумился Шелковников, как будто это был абсолютно невероятный род деятельности для сотрудников такого ведомства.

– Да-да, картины. В чем там суть дела, я не знаю и понятия не имею, какого хрена эти картины понадобились.

– Какие картины, Володя, конкретнее? Ты со мной не виляй, я смогу помочь, если все будет оговорено, разложено по полочкам, каждая вещь на своем месте. Картина картине рознь.

– Ладно, что мне с тобой в прятки играть, если уж приехал.

Шелковников тут же подумал:

«Наверное, и правда, не знают, бедолаги, куда кидаться, раз обращаются к человеку, который давным-давно оставил службу».

– Так вот, – продолжал Хохлов, – в Смоленском краеведческом музее хранилась коллекция, вывезенная в 1946 году из Германии. Лежала себе в хранилище пятьдесят лет, а тут вдруг хватились: вынь да положь именно эту коллекцию. Ее якобы вернуть Германии надо, и вроде бы даже наш президент пообещал ихнему канцлеру, что к девятому числу коллекция будет возвращена, то есть, подарена. Ну вот, послали меня с Митрохиным – ты его, скорее всего, не знаешь, он пришел к нам из МВД, майор, нормальный мужик.

Поехали мы с ним в Смоленск. Коллекция на месте, мы ее загрузили – и к реставраторам в Пушкинский музей, чтобы те помыли, привели все в порядок.

– Чья коллекция, ты говоришь?

– Барона Отто фон Рунге, может, ты когда о нем и слышал.

– Нет, не слышал, – удрученно покачал головой Шелковников, внутренне холодея, словно его осторожно готовили к страшной вести о смерти близкого человека.

– Так вот, реставраторы стали мыть, чистить эти полотнища и вдруг на тебе – там, оказывается, восемь подделок.

– Не полотнища, как я понимаю, а холсты. Может, подделки и вывезли из Германии? – вставил Шелковников.

– Если бы! – воскликнул полковник Хохлов. – Если бы так, тогда и незачем было бы разводить весь этот сыр-бор. А выяснилось следующее: эти поддельные картины сделаны недавно, в последние два года.

– Что ты говоришь! – словно бы не веря услышанному, воскликнул Шелковников.

– То и говорю: кому они могли понадобиться, эти долбанные картины, хрен его знает! И пошло поехало.

Каждый день оперативные совещания, каждый день нагоняй, что сделано, что раскручено. В общем, носом землю роем, ищем эти картины по всей России. А может, их давным-давно и след простыл.

– Да, задача, – Шелковников взял бутылку с коньяком, понимая, что сейчас самое время опрокинуть рюмку залпом, не смакуя аромат и не растягивая удовольствие, выпить, как лекарство, чтобы снять нервное сердцебиение, чтобы пальцы рук перестали предательски подрагивать.

– Ну, и до чего вы докопались?

– Докопались мы до многого, не зря зарплату получаем. И реставратора вычислили, который сделал туфту, и хранителя музея, который в этом деле завязан – не без его помощи картины изъяли из коллекции.

– Так и прекрасно, крутите их дальше.

– Как бы не так, – зло пробурчал полковник Хохлов, – крутите! Хорошо тебе говорить… Я бы их крутанул, я бы их так крутанул, что из них бы кровавые сопли потекли, да только крутить некого.

– Ты же только что сказал, что вычислили реставратора.

– Вычислить вычислили, а реставратор-то на том свете, сгорел вместе со своей мастерской. И, как я сейчас понимаю, специально его сожгли, гады, чтобы следы замести, чтобы ниточки оборвать. И хранителя туда же – застрелили, так что мы остались без персоналий.