Текст книги "Большая игра Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Опять старье какое-нибудь?

– Не старье, а антиквариат, – уточнил Шелковников.

– Ненавижу я антиквариат. Иконы, шмоны, ризы, кресты, колокола… В общем, ненавижу всю эту церковно-славянскую лабуду.

– Как ты говоришь?

– Лабуда, говорю, – басом произнес Лебедев.

– Правильно, кому-то лабуда, а кому-то позарез надо. Кто-то без этой лабуды спать спокойно не может.

– Лучше бы ты мои картины продавал.

– Слушай, Борис Иванович, я уже все твое стоящее продал, ты это прекрасно знаешь.

– Да у меня еще есть, вон видишь, в углу стеллаж ломится?

– Так это же студенческие этюды, кому они на хрен нужны?

– Найди кому, продай, и мне приварок, и ты в обиде не будешь. Тридцать процентов твои. А если хорошо продашь, то и все пятьдесят.

– Ладно, Борис, я подумаю. Сейчас позвоню, Миша принесет.

– Миша? – насторожился Лебедев, прекрасно зная помощника и телохранителя Шелковникова.

Мишу он не любил, понимая, что тот – форменный бандит, настоящий убийца. Лебедев, при всем своем безразличии и наплевательстве, был довольно-таки проницательным человеком, и как всякий художник, обладал интуицией куда более сильной, чем разум.

Логически мыслить он не умел, но в людях разбирался неплохо и за долгие годы рисования и писания портретов насобачился моментально улавливать характер человека.

Вот и Михаила Лебедев в свое время раскусил с первого взгляда. Едва он увидел телохранителя Шелковникова, как ему стало не по себе. Еще тогда, года полтора назад, Борис Иванович сказал Шелковникову:

– Этот твой Миша человека зарежет и глазом не моргнет.

– Да ну, брось ты! – благодушно ответил Павел Павлович. – Миша – парень спокойный, он только с виду такой грозный.

– Зверь он в человеческом обличий, уж мне ты голову не дури, Павел Павлович, я в людях разбираюсь.

– Лучше бы ты в живописи разбирался, а не в моих людях.

Шелковников позвонил, и через несколько минут Миша с картинами уже стоял в мастерской. Он сразу зверовато огляделся, не выпуская картины из рук.

– Оставь их здесь, Михаил, и иди в машину. Я уж тут еще немного с Борисом Ивановичем пообщаюсь, а потом приду.

– Понял, шеф, – коротко сказал водитель, покидая мастерскую.

– Ну и морда же у него – садистская! – заметил Лебедев.

– Ничего, – ответил Шелковников, – с его лица не воду пить, он для других дел нужен.

– Понятно.

– Ни хрена тебе не понятно.

– Куда ты их хочешь поставить? – спросил Лебедев.

– Вначале их надо распаковать, снять с подрамников и аккуратно свернуть в рулон.

– – Что, все?

– Да, все, – ответил Шелковников. – Давай-ка займемся.

Со стола было все убрано, и стол стал самым чистым местом в мастерской, таким чистым, что Шелковников даже удивился. Они вдвоем аккуратно выдернули все гвозди из подрамников.

– Хорошие картинки, – заметил Лебедев.

– Да, ничего.

– На продажу, что ли?

– Пока не знаю.

Также аккуратно все картины были свернуты в рулон, и только после этого Борис Иванович опять спросил:

– Так куда ты их хочешь спрятать?

– Их надо спрятать так, чтобы ни Одна падла не нашла.

– А ко мне уже давно никто не ходит, поэтому можешь оставить хоть на столе.

– Нет, на столе нельзя. Та скульптура Пустотелая? – кивнув на пыльный торс на втором ярусе стеллажа, поинтересовался Шелковников.

– Конечно пустотелая, если бутылок в нее не набросали пять лет назад.

– Я посмотрю.

Шелковников взял стремянку, приставил к стеллажу, легко забрался нанес.

– Пустотелая, – удовлетворенно кивнул он, – давай сюда сверток.

Борис Иванович подал восемь свернутых в рулон картин. Шелковников аккуратно спрятал их в торс и самодовольно хмыкнул.

– Дай-ка мне вон ту мешковину, – обратился он к хозяину мастерской сверху, показывая пальцем на валявшийся на полу грязный мешок.

С трудом согнувшись, Лебедев поднял мешковину и передал Павлу Павловичу. Тот накинул мешок на торс.

– Вот так оно будет лучше.

Затем Шелковников спустился, сложил стремянку и сунул под стеллаж, зазвенев бутылками с засохшим лаком и всевозможными разбавителями.

– Осторожнее, разольешь!

– Да там у тебя уже ничего нет, кроме мусора, все засохло.

– Не скажи, – покачал головой художник.

– Ты туда когда последний раз заглядывал?

– С полгода уж прошло… Может, коньяка выпьешь, а? – облизнув губы, поинтересовался Лебедев.

– Выпью, если нальешь.

– Налью, налью, правда, стаканов чистых нет.

– Так помой, – поморщился Шелковников.

– Будет сделано.

Лебедев принялся мыть два стакана, и вскоре они стояли на белом листе бумаги посреди чистого, чуть влажного после того, как его протерли тряпкой, рабочего стола.

– Присаживайся.

– Тут у тебя и сесть негде, все такое грязное, брюки жалко…

– Ладно, садись в это кресло, в хозяйское. – Лебедев стянул грязную ткань, которой было накрыто кресло, вместе со старыми скомканными газетами. – Садись сюда и пей. – Он открыл бутылку грузинского коньяка, налил полстакана гостю и полстакана себе. – За что выпьем?

2( – Не знаю… – сказал Шелковников. – Давай выпьем за удачу. Может, опять повезет?

– Хорошо, давай за удачу.

– Каждый за свою.

– Идет.

Мужчины выпили.

– У тебя, наверное, проблемы с деньгами? – заметил Павел Павлович.

– Да, проблемы, как всегда. С деньгами у меня всю жизнь проблемы, сколько живу, столько и мучаюсь.

Никогда их не хватает, да и кончаются они в самый неподходящий момент. Как говорится, то их нет, то их совсем нет.

– Это хорошо…

– Что же хорошего? Когда денег нет, вообще ничего не хочется делать.

– А когда есть, – сказал Шелковников, – тем более ничего не хочется делать. Денег я тебе, Борис Иванович, дам. Немного, подам, – он поднялся с кресла, взял свой кейс, открыл, запустил руку под крышку.

Лебедев сидел спокойно и невозмутимо, как изваяние Будды, и поглядывал на бутылку с коньяком.

Шелковников вытащил триста долларов и положил их рядом со стаканом.

– Вот тебе для начала.

– А когда заберешь картины? Сколько им у меня храниться?

Шелковников пожал плечами:

– Будет надо, заберу. Может, через неделю, а может и через две. В общем, не переживай.

– А я и не переживаю, пусть хоть год лежат. Правда, за мастерскую не заплачено, могут наехать.

– А почему не платишь?

– Как это почему – денег нет.

– Я тебе дал денег.

– Этого мало, – меланхолично заметил Лебедев, и запустив всю пятерню в сальные седые волосы, откинул их со лба. Лицо от выпитого коньяка уже покраснело, глаза масляно заблестели.

– Ладно, дам тебе еще стольник, но за мастерскую из них сразу же заплати. Не надо, чтобы сюда ходили лишние люди, мне это ни к чему.

– Мне тоже, – спокойно сказал Лебедев, пряча деньги в карман потертых джинсов.

– Давай еще по капле, и я поеду, у меня куча дел накопилась. В галерею заскочить надо, то да се…

– Давай, – Лебедев плеснул в стаканы, мужчины выпили. – Эй, погоди, Павел Павлович, а по третьей?

Бог-то троицу любит. А то удача от тебя отвернется.

– А от тебя?

– Я ее зад только и вижу.

– Ну, тогда давай, чтобы не отвернулась.

Шелковников был немного суеверен. Они выпили по третьей, Павел Павлович поднялся, надел пальто, серую шляпу с широкой шелковой лентой, поправил очки на тонком носу, одним пальцем приподняв оправу на переносице.

– Значит, так, Борис Иванович, ключи у меня есть, и если что, то я сам заеду, заберу картинки.

– Как знаешь, Павел Павлович.

– Замки, смотри, не меняй.

– На хер мне их менять? Красть здесь нечего, об этом каждая собака знает. , Мужчины простились. Когда Шелковников вышел за дверь, Лебедев вылил себе коньяк из бутылки, вылил весь до капли. Набрался почти полный стакан.

– Ну, будем живы и здоровы, – сам себе сказал художник и огляделся по сторонам, «Грязь действительно страшная. Может, он прав, может, навести порядок? Пригласить пару баб, пусть все вымоют, вычистят, мусор выкинут… Наверное, так и сделаю. Приглашу девочек, пусть поработают. Они знают, что мне дать им нечего, ну, да ладно, напою, накормлю и останутся счастливы. И деньги будут целей».

Спина, как ни странно, от выпитого коньяка болеть перестала, и Лебедев даже присел пару раз, кряхтя и хрустя коленными суставами.

«Все хорошо, все прекрасно».

Деньги у него теперь были. А насчет того, что за мастерскую надо платить, Лебедев соврал. За мастерскую было уплачено, и он имел полное законное право положить себе в карман четыреста долларов, которые ему дал Шелковников.

* * *

Дело, как считал Шелковников, близилось к развязке, поэтому он и решил сделать звонок в Германию барону Гансу Отто фон Рунге и сообщить ему, что картины из коллекции изъяты и сейчас находятся у него. Кроме того, Шелковникову надо было договориться, где и когда он встретится с бароном.

В галерее приходу Шелковникова обрадовались:

– Павел Павлович, Павел Павлович! Мы тут вас ждем, с утра звонили, дома вас не застали. Есть вопросы, нужны консультации. Кстати, вы не получили зарплату, так что хорошо, что появились.

– Я всегда появляюсь вовремя, – спокойно сказал заместителю директора Шелковников.

В галерее царила суета, как всегда перед вернисажем.

Уточнялись списки приглашенных, количество бутылок шампанского, букетов и прочего, что сопутствует всякому мероприятию в картинной галерее. Долго спорили, приглашать квартет или, может быть, лучше обойтись классным пианистом, лауреатом международных конкурсов, и солисткой театра, которая исполнит романсы.

Сошлись на том, что дешевле будет пригласить студентов. Заплатить им двести долларов – и те будут счастливы, а певица с пианистом запросят пятьсот, не меньше…

Потусовавшись среди коллег, Павел Павлович под шумок уединился в директорском кабинете, подвинул к себе телефонный аппарат и, несколько минут подумав, начал нажимать клавиши.

Глава 12

Даже первая небольшая стычка с бандитами получила огласку в лечебнице, когда Слепой еще не дошел до своего корпуса. А уж вторая никак не могла остаться незамеченной, хотя санитары и делали вид, что все происшедшее их не касается.

Их и самих уже достали бандиты, отсиживающиеся в лечебнице, хотя санитарам и перепадали от них неплохие деньги. Но тот произвол, который «синие» здесь творили, мог испортить нервы любому сдержанному человеку. Вечные пьянки, конфликты, посторонние на территории, в том числе и проститутки… И вот нашелся человек со стороны, сумевший поставить их на место.

Трое бандитов, которых уложил Глеб Сиверов, естественно, не спешили распространяться о своем поражении. Зато разнести эту весть по всему сумасшедшему дому постарался хранитель тайн Скуратович. Целый день вместо того, чтобы рассказывать больным и врачам о том, как его травят газом, он живописал сражение нового пациента с бандитами.

К вечеру в его рассказах количество уголовников выросло до десяти, а по героизму Глебу не было равных. Причем памятуя о короткой беседе с Сиверовым после обеда, Скуратович гордо представлялся всем не иначе, как «его лучший друг».

Старик увлекся. Сам он был небольшого роста и поэтому чтобы видеть лицо собеседника, ему приходилось или подниматься на цыпочки, или запрокидывать голову. Но сегодня он обращался к стольким людям, что у него разболелась шея. Он ловил первого встречного, утыкался ему лицом в грудь, принимался теребить верхнюю пуговицу и рассказывал:

– Теперь мерзавцам бандитам пришел конец, потому что появился человек… – тут он переходил на зловещий шепот, – способный поставить их на место.

Вы видели, он ходит один и стоит ему взмахнуть рукой, как противник тут же падает замертво. Он разбросал десять бандитов, которые пытались убить его.

– Говорят, было по-другому…

– Но я же сам видел.

Возразить на такой аргумент было нечего. Скуратович с гордым видом удалился, уже заприметив очередную жертву своих фантазий.

– А вы знаете…

Собеседник, которому он даже не удосужился заглянуть в лицо, пока не возражал, и Василий Антонович принялся живописать:

– Один против десяти бандитов. Представляете? За такое памятник ставить надо при жизни.

– Представляю, бля…

– Что вы сказали?

Василий Антонович разволновался и принялся с удвоенной силой крутить пуговицу с изображенным на ней якорем. Тот, к кому он обращался, взял его за руку, и тут Скуратович увидел татуированные перстни. Он ойкнул, запрокинул голову и встретился взглядом с Коляном. На лице у того виднелись два посиневших кровоподтека.

– Ты, колдырь старый, пескоструйщик… – разбитая губа бандита дергалась при каждом слове.

– Я…я…

– Головка от…

Колян подхватил старика под мышки и оторвал от земли. Затем отшвырнул от себя и быстро зашагал к корпусу, поняв, что расправа над стариком, пусть и зловредным, чести ему не делает.

Скуратович отряхнулся и, рассудив, что его испугались, гордо зашагал по аллее, насвистывая, как это любил делать Сиверов, арию из оперы Вагнера. Он преодолел в себе страх: ведь до этого старик никогда на пушечный выстрел не приближался к бандитам.

А Глеб Сиверов за это время уже составил для себя план дальнейших действий. Задерживаться долго в сумасшедшем доме он не собирался и сразу вычленил для себя главное направление. Потапчуку нужны были доказательства того, что в компьютерную сеть ФСБ забирался Боря Элькинд, значит, он предоставит ему эти доказательства. Версию о шпионаже уже можно было отмести: Глебу стало ясно, что для хакера-вундеркинда это была просто игра. Еще генерала волновала дальнейшая судьба парнишки, он мечтал заполучить его в будущем в качестве работника.

«Вот это уже его проблема, – подумал Сиверов. – Хотя можно и к этому приложить руку».

Чем-то Элькинд был ему симпатичен. Глеб всегда уважал людей, умеющих делать нечто такое, что недоступно другим. Он ведь и сам был таким, за что его и ценили. На сегодня он решил до вечера не докучать Боре, чтобы не вызвать у него подозрений. Следовало подготовить почву для серьезного разговора. Выходные были Глебу на руку: меньше персонала, меньше лишних глаз. Легче действовать.

Пару раз Сиверов прошелся около стола дежурной медсестры, поинтересовался у врача, кто сегодня остается на ночь. Оказалось, только младший медперсонал. Врач дежурил в другом корпусе.

После захода солнца похолодало, люди попрятались в здание, никого не тянуло выходить на улицу. И хоть было еще около десяти часов вечера, многие уже легли спать. В палате, куда определили Сиверова, не спал только Боря Элькинд – он лежал поверх одеяла и, прикрыв глаза, воображал, что перед ним находится клавиатура компьютера. Так музыканты временами воображают перед собой клавиатуру рояля и пробегают по ней пальцами.

Пассажи, аккорды звучат только в их в головах.

Сиверов поднялся.

– Вы далеко? – тут же окликнул его Боря.

– Медсестра, по-моему, красивая сегодня дежурит, скучно.

– А-а, – усмехнулся парнишка, – Тома и в самом деле женщина милая.

– У нее кто-нибудь есть?

– В каком смысле?

– Постоянный мужчина.

– В лечебнице, как я понимаю, нет.

– Вот и отлично.

– Да, она красивая, но для меня немного старовата.

– А мне в самый раз.

Глеб усмехнулся. Медсестру, которую он видел сегодня мельком, женщиной мог назвать только подросток. Лет ей было двадцать – двадцать два, не больше.

– Ну вот, пойду с ней потолкую.

– Да, третий тут лишний, – вздохнул Элькинд, вновь прикрывая глаза.

Его пальцы забегали в воздухе, причем он настолько ясно представлял себе клавиатуру, что подушечки пальцев, опускаясь, упирались в невидимую плоскость.

«Да, для него компьютерный мир – это игра, – вздохнул про себя Сиверов, – а у серьезных людей от его детских игр голова болит».

Скрипнула дверь. Глеб вышел в коридор, длинный, освещенный редкими, противно гудящими лампами дневного света, от которых, казалось, темнота только сгущается. Ровно в средине коридора расположился старый письменный стол, с такой же старой черной настольной лампой. Жестяной абажур надежно прикрывал яркую лампочку, позволяя свету литься лишь на столешницу. За столом сидела хрупкая девушка в белом халате и читала книгу, слишком толстую для художественной литературы.

«Учебник, наверное. Студентка, заочница или вечерница», – решил Глеб.

Как ни старался он ступать бесшумно, расколотый, рассохшийся паркет предательски скрипел. Медсестра подняла голову, и тут же ее лицо исчезло из конуса света, четко очерченная граница между светом и мглой легла точно на ее небольшую, чуть угадывавшуюся под белым халатом грудь.

«Испугалась, – подумал Глеб, – конечно, здесь в сумасшедшем доме, да еще в мужском отделении девушке нужно держаться настороже».

И хоть здесь не лежали буйные, мало ли что могло взбрести в голову человеку со сдвинутой психикой.

«Где-то неподалеку должны дежурить санитары, – решил Сиверов, – но они, наверное, либо пьют, либо режутся в карты, либо смотрят телевизор. Выглядит девчушка достаточно интеллигентно, чтобы развлекаться с этими мордоворотами».

– Больной, вы куда? – долетел до него тихий мелодичный голос и тут же рассыпался эхом по гулкому коридору.

– К вам, – Сиверов подошел к столу и сел на обтянутый искусственной кожей жесткий медицинский топчан на металлических ножках.

– Вам что надо? – медсестра говорила строго, но в ее голосе совсем не чувствовалось уничижения, которое обычно свойственно медицинским работникам по отношению к больным.

– Зря вы меня боитесь, – дружелюбно проговорил Глеб. – Хотя вас понять можно: темно, одна в коридоре, а у меня черт знает что может быть на уме.

– Если что, тут недалеко санитары, – предупредила его сестра.

– Знаю. Но вам не хочется видеть их морды.

На это девушка ничего не возразила.

«Значит, я не ошибся, – решил Глеб, – они ей не симпатичны. Если и дальше я не разочарую ее своей интеллигентностью, все пойдет отлично».

– Вы боитесь меня, потому что не можете понять, лицо у меня или морда, – рассмеялся Сиверов.

Сам-то он, привыкший видеть в темноте, уже прекрасно рассмотрел медсестру. Миловидное личико еще не испорченной жизнью женщины.

– Вы… – начала Тамара.

Сиверов ее перебил:

– Направьте свет лампы мне в лицо и посмотрите, стоит ли меня бояться.

Девушка протянула руку к лампе и тут же отдернула ее назад. Предложение было логичным, но ставило ее в глупое положение. Прямо как на допросе…

– Я серьезно, абсолютно, – Сиверов сам развернул абажур и направил свет мощной лампы себе в лицо.

– Ну, как я выгляжу? – он приосанился, позируя. – Страшно? Только честно.

Тамара никак не могла понять, что нужно от нее этому странному мужчине с волевым мужественным лицом. Если он пришел с целью приударить за ней, то действует несколько необычными методами…

– Хватит, разобрались, кто перед вами?

– Достаточно, – сказала она, приводя настольную лампу в прежнее положение.

– Как первое впечатление?

– Чего вы хотите?

Девушка испытывала странное чувство. Она не говорила с этим мужчиной еще и пяти минут, а уже прониклась к нему расположением, доверием. Ощущение собственной беззащитности – как-никак она сидела одна в темном коридоре – вдруг улетучилось.

– У вас пары таблеток аспирина не найдется?

– Вы уверены, что вам нужен именно аспирин?

– Абсолютно.

И хоть медсестра чувствовала, что мужчина пришел совсем не за таблетками, она выдвинула ящик стола, взяла в руки небольшую пластмассовую бутылочку, на дне которой постукивали аккуратные сформованные таблетки, и протянула ее Глебу.

– Тут остатки, возьмите, если надо.

– Было бы не надо, не просил бы, – ладонь Сиверова появилась в конусе света. Он зажал бутылочку в пальцах, но руку со стола не убрал.

– Что-нибудь еще?

– Пока нет, – покачал головой Сиверов, но не ушел.

Тамара чувствовала себя немного неуютно, даже глуповато, не зная, что сказать и что предпринять.

В растерянности девушка листала страницы книги.

– Это так интересно? – услышала она голос собеседника у себя за спиной.

– Что?

Медсестра даже не успела заметить, как исчезла с освещенной столешницы рука с бутылочкой таблеток.

– Вы напугали меня, – она вжала голову в плечи.

– Но не сильно, – договорил за нее Глеб. – Меня зовут Федор. Федор Молчанов. А вас?

– Тамара, – девушка посидела в задумчивости, затем растерянно улыбнулась. – Кажется, я слышала о вас. Да, это вы сегодня там, с бандитами… – она не решилась уточнить, что же именно произошло между новым пациентом и бандитами.

– Было дело, – Сиверов нагнулся и принялся листать лежавшую на столе книгу.

– Скуратович рассказывал.

– А, вздорный старик.

В это время Тамара, естественно, смотрела на мелькающие перед ее лицом страницы. А Глеб тем временем осторожно выдвинул ящик письменного стола, в котором лежали ключи, и тут же сильно, чтобы не успели зазвенеть, сжал их в кулаке.

– Ни черта не понимаю в медицине, – проговорил он, осторожно задвигая ящик.

Девушка инстинктивно придерживала халат у груди, когда Глеб заглядывал ей через плечо.

– Сложная наука.

Она зябко повела плечами, готовая к тому, что мужчина сейчас попытается обнять се. Но Глеб вернулся на прежнее место. Ключи уже исчезли в кармане его спортивной куртки.

– Странный вы.

– Здесь все странные.

– Но не для меня. Я знаю, кто на что способен. А вы…

– Веду себя неадекватно? – усмехнулся Сиверов.

– Я бы сказала, да.

– Не правильно формулируете для психиатра, – Почему же?

– Я веду себя адекватно для нормального человека и неадекватно для сумасшедшего.

– Верно.

– Признайтесь честно, Тамара, о чем вы только что подумали?

Девушка слегка покраснела:

– Мне показалось…

– Нет, вам не показалось, вы абсолютно четко подумали, что я сейчас попытаюсь вас обнять сзади за плечи, да?

– По-моему, вы пытаетесь подменить нам роли, словно бы медик вы, а я пациент, – напряженно засмеялась медсестра.

– Иногда и такое приходится делать. Ведь подумали так, правда?

– Честно говоря, да.

– Но я этого не сделал.

– Не сделали, – подтвердила Тамара.

– Почему? – тут же поставил се в тупик вопросом Сиверов.

– Наверное, я вам не нравлюсь.

– Вы красивая, Тамара, вы не можете не нравиться любому нормальному мужчине.

– Нормальному? – усмехнулась девушка.

– Ну да, конечно, здесь сумасшедший дом, и нормальные люди попадаются редко. Если вы мне нравитесь, то это еще не значит, что я буду приставать к вам.

Разговор получался и в самом деле странный. Еще никто так не разговаривал с Тамарой, особенно здесь, на работе. До этого все было просто: либо требовалась ее помощь, либо кто-то из больных пытался от нечего делать заигрывать с ней. Теперь от нее требовали оценить ситуацию.

– Я бы не сказала, что вы ненормальный, но какой-то не такой, как все.

– Каждый человек не похож на других.

– Кто же вы все-таки такой?

– Вы слишком любопытны, Тамара.

Девушка смутилась и поспешила перевести разговор на другую тему.

– Знаете, я вам очень благодарна за сегодняшнее.

– Вы имеете в виду бандитов и их морды?

– От них проходу не было, – вздохнула Тамара.

– А кто виноват в том, что они здесь появились?

– С нашим начальством лучше не связываться. Не все, конечно, причастны к их появлению, но…

– Зачем вы мне все это рассказываете? – усмехнулся Сиверов. – На ваше начальство я повлиять не могу.

– Просто приятно, когда кто-то сделает то, о чем долго мечтаешь, – проговорила Тамара, захлопывая учебник по психиатрии.

В общем-то Сиверов мог себе позволить подняться и уйти: связка ключей лежала в кармане куртки. Но унеси он ее просто так – подставил бы медсестру. Конечно, что значили небольшие неприятности у девушки в белом халате по сравнению с тем делом, которое он делал? Пропали ключи, через день нашлись. Выговор, лишение премии…

«Но нервные клетки не восстанавливаются, – вспомнил дурацкую фразу Сиверов, – а потеря ключей стоила бы этой славной девушке больших нервов».

Он чувствовал, медсестра ему доверяет, причем чисто интуитивно, и ему не хотелось обманывать это доверие.

– Таблетки мне ни к чему, – сказал он и поставил бутылочку на стол.

– Я это поняла.

– Тогда зачем дали мне аспирин?

– Не знаю, – пожала плечами Тамара. – Если просят, то тяжело отказать, тем более, мне это ничего не стоило.

– Я пришел, чтобы обмануть вас.

– Каким образом? – насторожилась девушка.

Сиверов запустил руку в карман, извлек связку ключей, позвенел ими и бросил на стол. Тамара замерла, поглядев на ключи, затем, не веря своим глазам, выдвинула ящик письменного стола и принялась в нем шарить.

– Я же только что…

– Все правильно, вы только что их там видели, но они здесь. Хотите посмотреть, как это было? – и не давая медсестре опомниться, Сиверов поднялся, встал у нее за спиной, развернул книжку.

Девушка машинально посмотрела на страницу.

– Я…

– Вот так вы сделали и в тот раз, следили за моей рукой, которую я специально вам показывал, листая страницы, а левой в это время выдвинул ящик и взял ключи. Теперь понятно?

– Да. Но зачем?

– Зачем взял или зачем признался в этом? – рассмеялся Сиверов.

– И то и другое, – теряясь, то бледнея, то краснея, пробормотала медсестра.

Она уже вконец запуталась, не понимая, желает ей этот человек добра или издевается над ней.

– Мне нужен ключ от кабинета заведующего отделением. – Глеб указательным пальцем принялся перебирать ключи, затем остановился на самом блестящем, на самом изящном из всех. – Вот этот.

– Откуда вы знаете, что именно этот?

– Я ошибся?

– Нет.

– Потому что доктор Притыцкий здесь главный на этаже, а главному полагается самый надежный замок, самый красивый ключ.

– Точно.

– Вы дадите его мне? – Кольцо с ключами повисло на указательном пальце Слепого.

– Я не могу, это не мое.

– Я мог бы взять его сам. Кстати, в кабинете нет сигнализации.

– Вы хотите выкрасть карточку со своим диагнозом? – предположила Тамара. – Но это бесполезно.

– Почему? Только учтите, на ваш вопрос я не ответил ни да, ни нет.

– Раньше вся информация была только в медицинских карточках, а теперь она введена в компьютер, и исчезновение карточки ничего не даст. Все можно будет восстановить.

– Вы уверены, что я человек нормальный?

– Тяжело судить сразу, после таких переходов… Но, по-моему, у вас с головой полный порядок.

– Мне нужен ключ. Мне нужно попасть в кабинет доктора Притыцкого, а с компьютером я как-нибудь разберусь сам.

– Я не знаю…

– Я жду.

Медсестра напряженно смотрела на Сиверова. Она чувствовала: этому человеку в самом деле нужен ключ, нужен доступ к компьютеру, и знала, что ей следует решительно отказаться. Но знать одно, а чувствовать другое.

– Я понимаю, вы можете меня обмануть, наплести что угодно…

– Поэтому я вам ничего и не рассказываю о том, как попал в лечебницу, все равно не поверите.

– Но скажите, вас подставили, фальсифицировали диагноз? Может быть, мне поговорить с доктором Притыцким? Он проведет экспертизу…

– Так я возьму ключ, хорошо? Потом верну, и никто об этом не узнает.

– Я не могу.

Сиверов наклонился и поцеловал девушку в лоб – так, как это мог сделать ее старший брат.

Зазвенели ключи.

– Вот этот, всего один ключ, до утра.

– Я тоже не говорила вам ни да, ни нет.

– Поверьте, у меня были десятки способов попасть туда так, чтобы вы об этом не узнали, но проклятая привычка оставаться честным в любой ситуации…

Сверкающий ключ легко соскользнул с тугого кольца и блеснул в ладони Сиверова.

– Только чтобы потом не было скандала, иначе мне влетит.

– Спасибо. У вас, я смотрю, уже кофе готов, может, угостите? А то кормят у вас неважно, такое впечатление, будто в столовой кофе варят из тряпок, которыми вытирают столы.

– Зачем вы так? Все-таки сахар туда добавляют, – рассмеялась Тома и выдернула из розетки давно кипевший чайник. – Только кофе у меня нет, если хотите чаю, то пожалуйста.

– Нет уж, сегодня я целый день не пил кофе, это невыносимо. Подождите-ка. – Сиверов шагнул в темноту коридора, прошел по скрипучему паркету и заглянул в палату.

Голубоватый ночник, вмурованный в стену, заливал помещение мертвенным светом. Лица спящих больных казались слепленными из голубоватого фарфора. Боря Элькинд все еще лежал поверх одеяла, и его пальцы нажимали клавиши несуществующей клавиатуры.

– Эй, вундеркинд, – окликнул его Сиверов, хлопнув по плечу.

Глаза Бори моментально открылись.

– А, я и не заметил, как вы появились.

– Ты говорил, кофе у тебя есть.

– Растворимый, но хороший.

– Хорошего растворимого кофе не бывает, – буркнул Глеб. – Хороший – только в зернах. Где?

– В тумбочке, в стеклянной банке.

Заглядывая туда сегодня днем. Сиверов банки с кофе не видел, но говорить об этом, естественно, Элькинду не стал. Присел, заглянул в тумбочку. Как оказалось, банка стояла, задвинутая книжками.

– Ловко прячешь, – сказал Сиверов.

– Конечно, тут что хотите украдут. А книжками никто не заинтересуется.

– Это точно. За ними можно хоть баксы прятать.

Ты только погоди, больше не спи, скоро можешь мне понадобиться.

– Зачем? – Элькинд тут же сел на кровать, ему хотелось чем-нибудь услужить своему новому знакомому. – Как идут дела с медсестрой?

– Лучше некуда.

– Да, если уж дело дошло до кофе, то недалеко и до постели, – усмехнулся Элькинд.

– Ни черта ты не понимаешь, – похлопал его по плечу Сиверов, – мне не она нужна, а вот что, – он показал Боре ключ.

– Это от кабинета доктора Притыцкого? – тут же среагировал тот.

– Естественно. А ты откуда знаешь?

– Я к кабинету уже присматривался, до компьютера добраться хотел.

– Вот-вот. Так что не спи, ключ у меня будет.

Боря протянул было руку к ключу, но Сиверов ловко зажал его в кулаке.

– Теперь точно не уснешь.

Он быстро вышел из Палаты н вернулся к Тамаре.

Ему и впрямь невыносимо хотелось попить кофе, даже ныло под ложечкой.

– Вот, заваривайте. Можно я буду называть вас на «ты»?

– Да.

– И ты можешь мне говорить «ты».

– Нет, не получится.

– Разница в возрасте? – рассмеялся Глеб.

– Нет, другое, – качнула головой Тамара. – Есть люди намного старше меня, но когда говоришь с ними, чувствуешь: они молодые, такие же. Вы же меня просто удивляете.

– С ключом?

– Да. Сама не понимаю, почему я отдала его вам?

– Так надо, – усмехнулся Сиверов, насыпая кофе в чашки. – Тебе покрепче?

– Да, чтобы не уснуть.

Аромат свежерастворенного кофе поплыл по коридору, перебивая гнусные запахи лечебницы. Когда мужчина и девушка взяли чашки в руки, то помедлили секунду, а затем, одновременно улыбнувшись, сдвинули их, точно это были рюмки с коньяком, словно отмечали успех договоренности.

– Как-то все-таки нехорошо получилось, – вновь засомневалась Тамара.

– Главное – чувствовать, что поступаешь правильно, – успокоил ее Глеб. – Обещаю, ничего плохого не произойдет, во всяком случае, для тебя.

* * *

Старик Скуратович в своей палате уже спал, его кровать стояла рядом с дверью, которую чуть приоткрыл сквозняк. Еще во сне он принялся жадно втягивать носом воздух, уловив в нем аромат кофе. В свое время бывший хранитель Смоленского музея пил кофе литрами. Но в последние годы он мог позволить себе это удовольствие только во сне – днем ему приходилось хлебать приготовленный в психлечебнице напиток, о котором Глеб Сиверов высказался еще довольно мягко, подозревая, что его варят из тряпок, которыми вытирают столы.