Текст книги "Александр III"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

5

«…Наблюдая революционную деятельность, как свою, так и других лиц, я и прежде всего выносил из неё на каждом шагу впечатление то смешного, то тяжёлого, иногда ужасного. Издавна также, ещё с 1880 – 81 годов, я нередко подмечал какой-то глубокий разлад между собой и товарищами, на вид так уважавшими меня. Они искренне, конечно, полагали, что мой авторитет велик для них, но в действительности я чем дальше, тем больше чувствовал, что они меня в сущности не понимают – ни моего «национализма» в виде стремления поставить свою деятельность в соответствии с желаниями самой России, ни моего убеждения в необходимости твёрдой власти, ни моего независимого отношения к европейским фракциям революционного социализма: всё это казалось странным.

Впрочем, этот разлад существовал и в моей собственной душе, где всё, что мой ум вырабатывал самостоятельно, давно боролось с принятыми на веру идеями революции. Этого разлада я не мог уничтожить до тех пор, пока не усомнился, точно ли, как это нам внушалось, наука освещает своим авторитетом эти идеи? Не решив этого, я не мог отречься от революции, и это меня приводило к уступкам революционерам. Неоднократно, понимая ошибочность их деятельности, я всё-таки оставался в их рядах, утешая себя надеждою постепенно изменить фальшивые стремления своих товарищей.

Так дело тянулось, пока размышление и критика не эмансипировали меня. Чрезвычайную пользу в этом отношении я извлёк из личного наблюдения республиканских порядков и практики политических партий. Нетрудно было видеть, что самодержавие народа, о котором я когда-то мечтал, есть в действительности совершенная ложь и может служить лишь средством господства для тех, кто более искусен в одурачивании толпы. Я увидел, как невероятно трудно восстановить или воссоздать государственную власть, однажды потрясённую и попавшую в руки честолюбцев. Развращающее влияние политиканства, разжигающего инстинкты, само бросалось в глаза.

Всё это осветило для меня моё прошлое, мой горький опыт и мои размышления, и придало смелости подвергнуть строгому пересмотру пресловутые идеи французской революции. Одну за другой я их судил и осуждал. Я понял наконец, что развитие народов, как всего живущего, совершается лишь органически на тех основах, на которых они исторически сложились и выросли, и что поэтому здоровое развитие может быть только мирным и национальным. Я понял фальшивость этих идей, которые разлагают общество, раздувая беспредельно понятия о свободе и правах личности, тогда как самая даже свобода личности на самом деле возможна лишь в среде крепких нравственных авторитетов, предохраняющих её от ложных шагов. Я понял, что всякая мысль может развиваться нормально, лишь опираясь на авторитеты, и что, раз подорвавши веру в них, никто не в силах удержать массу от неудержимого развития до последних выводов брошенной в неё идеи беспорядка.

Таким путём я пришёл к пониманию власти и благородства наших исторических судеб, совместивших духовную свободу с незыблемым авторитетом власти, поднятой превыше всяких алчных стремлений честолюбцев. Я понял, какое драгоценное сокровище для народа, какое незаменимое орудие его благосостояния составляет Верховная Власть, с веками укреплённая авторитетом.

И горькое раскаяние овладело мною. Окидывая взглядом мою прошлую жизнь, я сам прихожу в трепет и говорю себе, что для меня нет прощения. Не для оправдания, а лишь взывая к милости, осмеливаюсь сказать, что моё раскаяние беспредельно и нравственные муки, вынесенные от сознания своих ошибок, неописуемы. Лишь эти муки и это раскаяние даёт мне силу прибегать к Вашему милосердию, Государь. Я умоляю Ваше Величество отпустить мои бесчисленные вины и позволить мне возвратиться в отечество, а также узаконить мой брак и признать моих детей, невинных жертв моих ошибок и преступлений.

Всемилостивейший Государь, позвольте мне возвратиться к жизни чистой и законной, чтобы я примером этой жизни, скромной, полезной, сообразно с долгом верноподданного и обязанностями честного отца и доброго сына, мог изгладить если не из своего сердца, то из памяти близких тяжкий кошмар моего безумного прошлого.

Вашего Императорского Величества верноподданный

Лев Тихомиров

22 августа 1888 года».

Император отодвинул листки и поднял тяжёлую голову, глядя прямо в глаза товарищу министра внутренних дел Плеве:

– Вячеслав Константинович! Как вы полагаете, он искренен?

– Совершенно искренен, ваше величество! – твёрдо ответил Плеве. – Мы ведь с ним переписываемся уже давно. И тон его писем меня совершенно убедил. Он прозрел, ваше величество…

Александр III из толстой стопки вынул брошюру Тихомирова «Почему я перестал быть революционером» и, листая её, медленно произнёс:

– Вот и я того же мнения.

И через паузу:

– И я сделаю для него всё…

6

Два тяжёлых локомотива тянули громадный царский поезд на перегоне между станциями Тарановка и Борки. К тяжёлым паровозам были прицеплены вагон электрического освещения, далее – мастерские, вагон министра путей сообщения адмирала Посьета, второй класс – для прислуги, кухня, буфетная, столовая, вагоны первого класса – великих княжон, государя и императрицы, цесаревича, далее – дамский свитский, министерский, конвойный и багажный. Огромная масса!

Поезд из Ялты в Москву шёл со скоростью шестьдесят пять вёрст в час. Государь не любил ездить медленно, к тому же и так опаздывали в Харьков на полтора часа, а там готовились к торжественной встрече императора.

Александр Александрович предложил начать завтрак раньше – до Харькова оставалось сорок три версты.

В столовой собралась вся царская семья и свита, всего двадцать три человека; лишь маленькая Ольга, великая княжна, оставалась в своём вагоне. За большим столом, стоявшим посреди столовой, в самом центре сидел государь, напротив Мария Фёдоровна. Сбоку, рядом с закусочным столом, разместились царские дети: наследник, его братья и сестра, а также шталмейстер – князь Оболенский. Из-за перегородки, ближе к буфетной, официанты разносили блюда. Художник Зичи, никогда не расстававшийся со своим альбомом, и здесь, за столом, делал быстрые, летучие наброски.

– Представьте себе, Пётр Семёнович, – говорил государь, пропуская под закуску добрую рюмицу, – какое поучительное дельце вы мне подкинули с этим корнетом-крымчаком!

Военный министр Ванновский, большелицый, с маленькими, близко посаженными глазками и лопатообразной бородой, оторвался от селёдки в маринаде.

– Молодой человек, ваше величество, – пробормотал он. – Восточная горячая кровь!..

Дело было в следующем. Юный корнет, потомок крымских ханов, явился на дачный вечер в Сокольниках. Он стоял у буфета, когда запыхавшийся студент-распорядитель подбежал к нему и положил ему на плечо руку со словами:

– Голубчик! Что же вы не танцуете? Идёмте, я вас представлю…

– Осторожно, молодой человек! Уберите вашу руку! – вспыхнул корнет.

– Ах, извините, что я испачкался о ваш погон, – отвечал студент.

Корнет выхватил шашку и зарубил его…

– Фи! Какой ужас! – сказала Мария Фёдоровна с лёгким акцентом.

Посьет пошевелил бакенбардами.

– Верно, ваше величество, наказание будет примерным!..

– Я, не задумываясь, написал… – слегка набычившись, император навис над столом тучной глыбой, – «жалею о случившемся, но корнет не мог поступить иначе».

Ванновский, превыше всего ценивший воинскую честь, победоносно поглядел на Посьета.

Уже подавали последнее блюдо – гурьевскую кашу, сладкое блюдо, названное по имени автора рецепта графа Гурьева. В тот момент, когда лакей нёс государю сливки к каше, вагон заходил ходуном, началась страшная качка, и тут же раздался угрожающий треск. В несколько секунд царский вагон слетел с тележек, на которых держались колёса, и всё в столовой встало вверх дном. На поднявшегося из-за стола императора рухнула крыша, и он успел удержать её на своих плечах несколько секунд, после чего свалился под обломками. Стены вагона сплюснулись, раскидав всех завтракавших.

Всего было три роковых удара: первый показался взрывом, от второго все попадали со своих мест, а третий уложил всех в лёжку.

Падая, императрица ухватила адмирала Посьета за бакенбарды, но тот высвободился и сумел подняться первым, имея за плечами опыт тяжёлой морской качки и даже кораблекрушения. Из-под обломков Александр Александрович позвал его:

– Константин Николаевич! Помогите мне выкарабкаться!

Командующий главной императорской квартирой генерал-адъютант Рихтер, убедившись, что цел, стал вытягивать руки и ноги и вдруг увидел перед собой стекло. Схватиться за него – значит порезать себе пальцы. Он принялся одной ногой бить стекло, а другою пинать во что-то мягкое. Оказалось, напротив лежал министр императорского двора граф Воронцов-Дашков, который при этом только мычал.

Все понемногу начали шевелиться, хотя подняться ещё не было никакой возможности. Рихтер завопил царю:

– Ваше величество! Ползите сюда! Здесь свободно!..

Первой мыслью императора было: покушение…

Увидев мужа целым и невредимым, Мария Фёдоровна истерически крикнула:

– Et nos enfants?[159]159
  А наши дети? (фр.).


[Закрыть]

Слава Богу, дети не пострадали. Ксения стояла в одном платьице на дороге, под октябрьским пронизывающим дождём; телеграфный чиновник накинул на неё своё пальто. Восьмилетнего Михаила отыскали под обломками. Цесаревич и Георгий отделались сильным испугом. Маленькую Ольгу, сидевшую в вагоне рядом, нянька, увидев, что стенка рушится, успела выбросить на насыпь и выкинулась сама. Их вагон перебросило через столовую и опустило между буфетом и столовой поперёк. Говорили: случись иначе, все, кто находился за столом, были бы раздавлены. Генерал-адъютант Зиновьев, распластавшись на полу, видел, как пробившее вагон бревно движется на него, и не мог даже пошевельнуться, а только крестился и ждал неминуемой смерти. Но бревно остановилось в двух вершках от его головы. Человек, подававший сливки, был убит у ног государя. Погибла и собака, подаренная царю шведским путешественником Норденшельдом.

Когда вся царская семья собралась и все убедились, что Господь сохранил её (пострадала Ксения, оставшаяся горбатенькой, да императрица поранила себе левую руку вилкой), государь со свойственными ему спокойствием и незлобивостью перекрестился и начал заниматься ранеными и убитыми, которых оказалось очень много.

Погибли четыре официанта, находившиеся в столовой, за перегородкой. В вагоне электрического освещения было очень жарко, и поэтому рабочие открыли дверь. Это спасло трёх из них, выброшенных из поезда; остальные погибли. В вагоне с прислугой мало кто остался жив, а если и остался, то ценою тяжёлых ранений. В мастерской – там помещались колёса и запасные части, всё было перемолото. В кухне повара оказались перераненными. Вагон Посьета разлетелся в прах. Остававшиеся в нём главный инспектор барон Шернваль, инспектор дороги Кроненберг и управляющий дорогой Кованько были выброшены на откос.

Кроненберг упал на кучу щебня, и у него оказалось исцарапанным всё лицо, а вот Кованько отделался столь удачно, что не запачкал себе даже перчаток. Не то Шернваль. Когда к нему подошёл государь и спросил, нужна ли ему помощь, барон ничего не отвечал, только махал руками, сидя на откосе. Императрица сняла с себя башлык и надела на барона, так как на Шернвале не было даже фуражки. У него оказались переломанными три ребра и сильно помятыми скулы.

В свите государя все получили ушибы, но лёгкие. Посьет жаловался на ногу, но кость осталась цела; Ванновский набил себе на голове три шишки; Черевину ушибло ухо. Однако больше других пострадал начальник конвоя граф Шереметьев – у него оторвало палец на правой руке и сильно придавило грудь. Фрейлине государыни Голенищевой-Кутузовой кусок щепы попал в неприличное место.

Художника Зичи во время катастрофы облили горячей гурьевской кашей. Когда он очутился на шпалах, то первое, о чём вспомнил, был его альбом. Он добрался до разрушенной столовой и – о чудо! – увидел свой альбом целёхоньким.

В задних вагонах вообще никто не пострадал, только было много испуга. В свитском вагоне генерала Ширинкина находился барон Таубе, всегда сопровождавший царские поезда. Когда раздался страшный грохот, он бросился без памяти бежать в лес. Солдаты, охранявшие путь, едва не застрелили его, думая, что это злоумышленник. Посьет во время крушения потерял все свои вещи и остался в одном сюртуке.

Когда сцепили уцелевшие вагоны и состав тронулся к Харькову, государь с царицей навестили Посьета, который лежал в купе. Мария Фёдоровна присела рядом с ним на скамейке, а император остался стоять. Они его утешали и пробыли у него более двадцати минут, не разрешая подниматься.

Перед уходом Александр Александрович вынул небольшой свёрток и развернул его. Это был кусок дерева, переданный царю жандармом.

– Что, Константин Николаевич? Неужели гнилая шпала?

Посьет подскочил со скамейки:

– Нет, ваше величество! На этой дороге все шпалы были переменены только два года назад! Это обломок от вагона…

И только оставшись со своей Минни, император вдруг вспомнил доводы молодого и довольно дерзкого путейца, который этим летом в Фастове повздорил с Посьетом и чуть было не надерзил ему самому. Как же его фамилия? Ба, конечно, Витте!

В июле месяце, едучи в Ялту, Александр Александрович был крайне удивлён тем, что время движения в пути было увеличено кем-то на целых три часа. Посьет объяснил ему, что новый управляющий Юго-Западной дорогой категорически отказывается принимать на себя ответственность, если тяжёлый императорский поезд будет идти с такой скоростью, какая была назначена.

– Он считает, – сказал адмирал, – что при наших русских дорогах, с лёгкими рельсами и деревянными шпалами, перегруженный состав может вышибить рельсы – и произойдёт крушение.

– Ерунда! – отрезал тогда царь.

Значит, не ерунда?

Когда летом, проездом в Ялту, остановились в Фастове, государь, зная, что там будет встречать его управляющий Юго-Западной дорогой, несколько раз выражал своё неудовольствие медленностью движения. Свита высыпала на перрон. Государь задержался, глядя в окно, – Посьет, граф Воронцов-Дашков, Черевин и барон Шернваль окружили молодого чернявого господина в форменной тужурке и фуражке.

– Уж не еврей ли? – подумал вслух Александр Александрович. – Слишком чёрный. Да вот и председатель правления этой дороги Блиох – еврей…

Между тем генерал-адъютант Черевин выговаривал Витте:

– Государь очень недоволен ездой по Юго-Западным железным дорогам…

– Нельзя, ваше превосходительство, развивать скорость лёгкого курьерского поезда, когда два товарных локомотива тащат такой состав… – пытался возражать Витте. – Это не Европа, где шпалы металлические, а балласт из щебёнки… Вопрос времени, когда такой поезд потерпит крушение…

Последние слова уже слышал император, спустившийся на перрон. Ещё подходя к спорящим, он зычно сказал:

– Да что вы говорите! Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость! А на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что ваша дорога жидовская!..

Витте опустил глаза и смолчал. Зато горячо вмешался Посьет:

– Эта дорога, по всей видимости, находится не в порядке. Потому-то быстро ехать нельзя…

– Дорога в полном порядке, – возразил Витте.

– А на других дорогах ездим же мы с такой скоростью, – наступал на него министр путей сообщения. – И никто никогда не осмелился требовать, чтобы государя везли с меньшей скоростью.

Тогда Витте не выдержал:

– Знаете, ваше высокопревосходительство, пускай делают другие как хотят. А я – слышите? – я государю голову ломать не желаю. Потому что кончится всё тем, что вы государю шею сломаете!..

Император слышал всё это и был очень недоволен дерзостью молодого человека. Однако он смирил себя, промолчал и ушёл в свой вагон.

«Сразу же из Харькова дать за подписью барона Шернваля телеграмму, чтобы этот Витте был приглашён экспертом. Пусть доложит о причинах крушения поезда», – решил Александр Александрович.

Он вышел в соседний вагон, где спали дети. Ники метался во сне, скрипел зубами, дёргался. Его желтоватое лицо искажалось гримасками пережитого.

«Эх, подпортила мне породу моя Масенькая, – не без грустного юмора подумалось государю, с нежностью разглядывавшему сына при смутном фиолетовом свете ночника. – И росточком наследник не вышел, и нервы, нервы…

Он положил большую ладонь на лоб цесаревича, и тот затих и даже улыбнулся во сне.

Император медленно вернулся к себе в вагон.

– Да, – вспомнил он опять о Витте, – этот молодой человек очень резок. Он сказал в отношении меня большую дерзость. Но так как этот Витте оказался прав, то я имею на него большие виды…

7

«Ваше Высокопревосходительство!

В настоящее время вся русская колония в Париже, воссылая благодарственные мольбы промыслу, сохранившему драгоценные дни Государя Императора и Его августейшего семейства при несчастном случае в Борках, шлёт на Родину радостные поздравления. Не уверенный в том, чтобы соседство моего имени не показалось неприятно для остальных членов колонии, политически не запятнанных, я не решаюсь внешним образом вмешаться в их ряды. Но если бы я мог рассчитывать, что Государь Император, невзирая на мои тяжкие вины перед Ним и Россией, соблаговолит мне позволить высказать мои чувства, я бы осмелился просить Ваше Высокопревосходительство присоединить мой голос к тому всенародному голосу России, где и грешный, наряду с чистым, воссылает благодарение Всевышнему за избавление от опасности, угрожавшей Отечеству, сердечно веселится спасению Его Императорского Величества вместе с августейшим семейством и твёрдо верит в покровительство Божие, для блага России хранящее Царские дни.

С полным почтением остаюсь готовый к услугам – Ваш

Лев Тихомиров».

Это письмо Александр III нашёл в огромной пачке всеподданнейших подношений царю со всех концов России и даже со всего света. Сжав его в огромном кулачище, государь в волнении прошествовал в покои императрицы.

– Минни, дорогая! Моя единственная, собственная жёнушка! – Он нежно приобнял и поцеловал её. – Я не терплю сплетен. Но как быть, когда мне передают слова Михень[160]160
  Михень – Мария Павловна старшая (Михень) (1854 – 1923), великая княгиня, жена великого князя Владимира Александровича, урождённая герцогиня Мекленбург-Шверинская.


[Закрыть]! Говорят, что, узнав о крушении нашего поезда, Мария Павловна воскликнула: «Jamais nous n'aurons une pareille chance!» И она предпочитает публично называть это несчастье не accident, но incident[161]161
  У нас никогда не будет подобного шанса!., несчастный случай… происшествие (фр.).


[Закрыть]!..

– Саша! Чего ещё можно ожидать от этой блудницы! – гладя волосы своего великана мужа, отвечала Мария Фёдоровна. – Для неё не существует ни собственной семьи, ни семьи царской, и она как была, так и осталась немецкой принцессой. Русские интересы для неё ничто. Мне как-то рассказывала фрейлина Тютчева о том, какое ужасное впечатление произвела Михень на покойного генерала Скобелева. Он был на обеде у дяди Миши, который в первый раз надел мундир нового образца, русские шаровары и меховую шапку, но с немецкой кокардой…

Да, одним из первых указов для армии было введение Александром III новой, простой и удобной русской формы. Он приказал также, чтобы лица его свиты имели на эполетах и погонах вензель его имени, исполненный славянской вязью, и восстановил, по древнему обычаю, лик Спасителя на знамёнах, а наверху древков восьмиконечный крест.

– И что же Михень? – спросил император.

– Началось с того, что Скобелева возмутила немецкая кокарда у дяди Миши. Генерал прямо сказал: «На месте этой кокарды должен быть восьмиконечный крест!» И тогда Михень не выдержала и воскликнула: «Я недостаточно русская, чтобы понять эти тонкости! И если вы будете продолжать в таком тоне, то я выйду из-за стола!» И это русская великая княгиня! И Марию Павловну, и Ольгу Фёдоровну Скобелев считал агентами Бисмарка…

– Ну уж тут наш Гарибальди загнул, – засмеялся император и, посерьёзнев, добавил: – Самое ужасное не в их немецких симпатиях. Ты только подумай! Великая княгиня желает твоей и моей смерти и смерти наших детей, чтобы наследовать престол. А цареубийца и злодей, – Александр III потряс письмом Тихомирова, – воздаёт благодарение Богу за наше чудесное спасение! Какой позор для Романовых!

– А ты знаешь, дружок, что говорила мне жена Гурко? – сказала Минни. – Когда Володя был в Виленском крае, то Михень требовала во время смотров, чтобы полки приветствовали её…

– Не иначе как она уже чувствует себя императрицей! – рассвирепел Александр III. – Ну да я ей задам…

Случай скоро представился.

8

Государь был разгневан.

Ему доложили, что его невестки – Мария Павловна, жена брата Владимира, и Александра Георгиевна, жена Павла, – шастают без разбора, роняя своё достоинство, куда их ни позовут. Вот только что побывали на балах у жены генерал-майора Пистелькорса и полковника лейб-гвардии конного полка Гартунга. Особенно раздражала императора своим поведением Мария Павловна. Государь строго выговорил им, добавив, обращаясь уже к Александре Георгиевне:

– Вам, принцессе крови, дочери греческого короля, должно быть особенно стыдно!..

Дамы то покрывались пунцовым румянцем, то становились бледны от страха словно мел.

Император Александр III был действительно главой царской семьи. Все великие князья, включая дядьёв, не только почитали и уважали его, но и чрезвычайно боялись. Настоящий патриарх, он резко пресекал всякие вольности, допускаемые при его покойном отце, и сам подавал пример верности в семье. Умом своего сердца он понимал, что гнездо Романовых объединяет десятки различных характеров и темпераментов, но все эти лица должны служить примером для его подданных в своей частной, общественной и государственной жизни. Ведь любая неловкость, произошедшая в императорской или великокняжеской семье, тотчас становилась предметом всевозможных толков, преувеличений и легенд.

Эти требования распространялись не только на самых близких: дядю Низи – великого князя Николая Николаевича, и дядю Костю – Константина Николаевича, на братьев – Владимира, Павла, Сергея, Алексея, но и на дальних родственников – принцев и герцогов. Государь с неодобрением относился к семейству герцогов Лейхтенбергских, которые породнились с Романовыми, когда его тётка Мария Николаевна вышла замуж за Максимилиана-Евгения-Иосифа-Наполеона. Царственный дед государя лично дал герцогу Максимилиану титул императорского высочества.

Однако великая княгиня хранила своему супругу верность лишь первое время.

Как полагал Александр III, только старшие дети – Николай и Евгения – могли считать своим отцом герцога Максимилиана, умницу, образованнейшего человека, президента Императорской Академии художеств. Но разве лукавые и неверные жёны ценят своих мужей за такие качества! Что же до младших детей – Георгия и Евгения, то они скорее всего были отпрысками красавца Строганова, за которого, сразу после кончины супруга, вышла Мария Николаевна. Впрочем, сам Евгений признавался своей жене в том, будто он сын актёра Бюссана…

Не терпел император и морганатические браки.

Николай Лейхтенбергский был женат на дочери почётного опекуна Акинфова, а Евгений – на Скобелевой, сестре знаменитого генерала и фантастической красавице. Но Николай хотя бы соблюдал порядочность по отношению к своей семье. Евгений же был крайне легкомыслен, да и жена его вела себя, мягко говоря, не очень достойно. До Александра Александровича доходили слухи, что его брат Алексей пользовался её особенным расположением. Добро ещё, император не знал подробностей, о которых шушукались в гостиных. Ревновавший жену принц Евгений заплатил актрисе Мокур семьдесят тысяч целковых. И за что? Только за то, что она помогла ему застукать любовников, так сказать, на месте преступления. Между герцогом и великим князем произошла не дуэль, но вполне пошлая драка. Однако потом они помирились, даже сделались друзьями, и жена Евгения, говорят, была между ними поделена.

Эта герцогиня Лейхтенбергская отличалась не только своими амурными похождениями. Камердинер императора за утренним туалетом поведал государю, что его навестил слуга принца Евгения и рассказал, как живёт красавица герцогиня. Несмотря на то что она недавно перенесла в Париже вторую операцию рака, а может быть, как раз поэтому, но чудит она не переставая. Встаёт в одиннадцать вечера, до девяти утра не спит, а день дрыхнет, превратив его в ночь. У неё восемь собак. Ночью она приказывает из дюжины кур вынуть печёнки, зажарить их в сливочном масле и подать собакам. Собаки за сутки истребляют три сотни бисквитов, жрут куриные котлеты и вообще имеют самое изысканное меню. А дети – сын и дочь – едят на третий день то, что собаки не съели!

Ничего не скажешь, хороша семейка!

Георгий Лейхтенбергский, взяв в супруги дочь черногорского князя Николая, продолжал жить со своей любовницей-француженкой.

Однажды, разговаривая с русским консулом во Франции, император спросил:

– А что, много ли в Биаррице русских?

Консул ответил:

– Да, ваше величество. Русских на курорте довольно много. И в том числе принц Георгий Лейхтенбергский.

Александр III, никогда не церемонившийся в выражениях, возмутился:

– Что же, принц моет своё поганое тело в волнах океана?

Консул растерялся и молча поклонился государю.

Когда Николай Лейхтенбергский, проживавший в Мариинском дворце, скончался, его братья, Евгений и Георгий, заявили претензию на наследство. Наследство из драгоценных камней, главным образом бриллиантов, досталось Николаю от его матери – великой княгини Марии Николаевны, сестры Александра II, и формально могло перейти к Георгию, женатому на черногорской княжне. Однако император выбрал наименьшее зло. Хотя Николай Лейхтенбергский и был женат на дочери чиновника, занимавшегося попечительством о вдовах и сиротах и призрением несчастнорождённых, он пользовался благосклонностью Александра III за безукоризненное поведение в семье. Поэтому государь прежде всего уважил волю покойного, некогда испрашивавшего дать его детям титул высочества и признать их принцами Лейхтенбергскими, а затем предложил, чтобы наследство осталось потомкам принца Николая.

Можно сказать, что Александр III собственное отношение к семье, к жене и детям желал сделать нравственной нормой для остальных членов Дома Романовых. Среди братьев он выделял и любил Владимира, который в молодости был большой кутила и даже распутник, но с годами образумился и из него выработался добрый и благородный человек. Хотя бурные кутежи и романы не прошли даром, расстроив здоровье великого князя. Но разве можно оправдать этим распутство его жены Марии Павловны, Михень?

В течение нескольких лет она сожительствовала с полковником кавалергардского полка Николаевым, который был не то сыном Николая Николаевича старшего, не то сыном самого покойного государя. Потом она вцепилась, словно кошка, в Николая Николаевича младшего, которому была противна. В обществе судачили, что-де великий князь Владимир уже не может быть мужем, а Мария Павловна очень страстная натура. Да только ли дело в Николаеве или Николае Николаевиче младшем! Как сказал бы известный Лермонтов, «все побывали тут»! Минни, как и сам государь, не могла её терпеть.

Императору передали рассказ полковника Каульбарса, начальника штаба 1-го гвардейского корпуса, которым командовал Владимир. Как-то полковник был приглашён в Царское Село на завтрак к великому князю. Входя в приёмную залу, Каульбарс увидел Бобби Шувалова, которого великий князь очень дружески встретил, а затем увлёк к жене. Завтрак запоздал на целых двадцать минут. Когда великий князь с женою и граф Шувалов с супругой – та находилась у Марии Павловны – вышли, все они, кроме Владимира Александровича, были страшно красны. Во время завтрака внимание хозяев сосредоточилось только на чете Шуваловых. Всё это показалось Каульбарсу странным, и он не удержался от вопроса после завтрака:

– Monseigeneur, mainteant je ne comprends riends[162]162
  Однако я ничего не понимаю (фр).


[Закрыть].

На это великий князь ответил:

– Il y beaucoup de choses, que vous ne pourrez comprends rien[163]163
  Есть много такого, что вам не должно никогда понимать (фр.).


[Закрыть].

Можно себе представить, чем они там занимались!

Удивительно ли, что Владимир Александрович страдает рожей лица – весьма прилипчивой болезнью. Он получил её от Марии Павловны. А она от кого?..

И вот Мария Павловна и Александра Георгиевна перед строгими очами императора.

Про дочь короля Георга государь не раз слышал, что она несчастна с его братом Павлом. Павел тайно и безответно влюблён в жену Сергея Александровича, Елизавету Фёдоровну, которая являет всем подлинный урок морали.

Однако Александра Георгиевна замечает эту любовь.

Но нужно ли, чтобы общество знало об этом? Нет, не нужно! У Александра Александровича на столе лежит номер «Русского архива»[164]164
  «Русский архив» – ежемесячный историко-литературный журнал, выходивший в Москве в 1863 – 1917; основатель и издатель-редактор П. И. Бартенев (до 1912); публиковал материалы по русской истории и литературе XVIII – XIX вв. (мемуары, переписку, официальные документы).


[Закрыть] со статьёй «Повествования и рассказы о перевороте в России в 1762 году», на которой он собственноручно начертал: «Какой цензор пропустил?»

Когда же ему сказали, что ещё раньше очерк был помещён в «Воронцовском архиве»[165]165
  Имеются в виду материалы, собранные П. А. Бартеневым и изданные «Русским архивом» сборниками «Архив князя Воронцова». Кн. 1 – 40. М., 1870 – 1895.


[Закрыть] и печатать его дозволил бывший министр внутренних дел граф Игнатьев, царь сказал:

– В последнее время слишком откровенно пишут исторические журналы. Они затрагивают события и лица в записках и дневниках, ещё недавно занимавших общественное положение. И не только умерших, но даже живущих людей. И разоблачают их домашнюю, интимную жизнь, что вовсе не желательно.

Впрочем, что будет написано потомками о нынешнем царствовании?..

Государь снова вернулся мыслью к очередному уроку нравственного внушения, который он преподал двум невесткам, и, отпуская Марию Павловну и Александру Георгиевну, сказал на прощание:

– В следующий раз я отправлю вас на бал к брандмайору!..